Здесь пахнет солнцем

      Буцума смежил веки, придирчиво разглядывая крошечную ампулу с прозрачной жидкостью внутри. Яд синекольчатого осьминога принесли этим утром. Товар пришлось ждать около двух недель: погода в море стояла совершенно непригодная для ловли ядовитых тварей, и шторм переворачивал вверх брюхом все лодки, в Сенсоо утонуло несколько рыбаков, но теперь у Сенджу было всё что нужно. Его верный слуга добавит несколько капель этого яда Наоки в рис, и девчонка умрёт. Необходимо только выкроить момент для встречи с Ямахара и передать ампулу. Сенджу представлял белое, как полотно, лицо Химуры в тот момент, когда ему сообщат, что единственная дочь скончалась и теперь не удастся заключить выгодного брака с даймё. А значит, вылезти из долговой ямы — тоже. При таком удобном раскладе дел, даже если Сенджу не разгромят Хагоромо сразу, через год их сожрут собственные союзники. К примеру, те же Учиха. Думая об этом Буцума хмуро улыбнулся, ситуация показалась ему забавной и до боли ироничной. А как только улыбка исчезла с его лица, мужчина обратил взор на старшего сына. В гостевом зале они сидели вдвоём, Буцума вызвал Хашираму ещё до завтрака и надеялся впервые за долгое время поговорить «по душам». Он чувствовал, как между ними всё больше сквозит холод, и оба отдаляются друг от друга. А иногда Буцуме казалось, что ещё чуть-чуть и собственный сын возненавидит его. Это удручало. Хаширама сидел напротив, смиренно положив руки на колени, он оставался терпелив, заведомо зная причину, по которой его вызвали. Буцума заговорил спокойно, словно обсуждать приходилось какое-нибудь обыденное дело: — Человек, добывший этот яд из слюны осьминога, отравился и двое суток пролежал в лихорадке, — Сенджу осторожно вернул ампулу в маленькую коробочку из зелёного бамбука. — Яд очень токсичен. Пару капель хватит, чтобы убить крепкого мужчину. Внешне Хаширама никак не отреагировал, но Буцума чувствовал, как в его сыне растёт недовольство. И он хотел раз и навсегда искоренить его. — Хочешь отравить девчонку, отосан? — Хаширама сдвинул брови и метнул на отца поразительно честный и упрямый взгляд. — Идёт война, и в первую очередь нам следует думать о себе. Девчонка может вытянуть из долговой ямы весь клан и тогда нашему роду придёт конец. Подумай об этом, Хаширама. — Буцума старался говорить предельно спокойно, но чувствовал неприятное поскрипывание у себя в голосе. К тому же прекрасно видел, как старательно его собеседник подавляет желание поморщить нос. Младший Сенджу категорично качнул головой. — Эта идея недостойна воина, отосан. Она сродни подлому ханину[1] Буцума прикрикнул, но Хаширама не отвёл глаз. — Ты должен думать о благополучии собственного клана. И как будущий его лидер обязан обеспечивать безопасность любой ценой. Жалость к врагу — вот где слабость! Годы идут, но ты по-прежнему наивен. Хаширама поджал губы и попытался не отвечать отцу в той же манере, не хотелось снова разругаться в пух и прах, а потом всю неделю стараться не попадаться друг другу на глаза. Молодой человек выдохнул и проглотил все колке ругательства, адресованные Буцуме. В какой-то момент эти мысли устыдили самого Хашираму и он невольно склонил голову. — Я думаю о благополучии нашего клана, отосан. Думаю каждый день. И вижу один единственно верный выход. — Какой? — Мужчина с интересом приподнял бровь, и казался уже не таким сердитым. Но собеседник подумал немного для видимости. — Вместо того чтобы бесконечно проливать кровь и хоронить людей лучше заключить мир с Учиха, тогда и с Хагоромо враждовать не придётся. Буцума посмурнел, даже на лице проступили еле заметные красные пятна, свидетельствующие о его недовольстве куда больше, чем сжатые в кулаки руки и перекошенные губы. Он громко втягивал через ноздри тёплый летний воздух и ждал, когда же упрямец заберёт свои слова назад. Сенджу смотрели друг на друга, словно во всём мире для них более ничего не существовало. Минута превратилась в мучительную бесконечность ожиданий. — Глупец! — исторгнул Буцума, умещая в этом крошечном слове всё своё сожаление. — Снова эти выходки?! Думаешь, после тысячелетней войны кто-нибудь из нас станет искать перемирие? Нет, проклятие, нет! Мы уже пытались заключать союз, и каждый раз терпели неудачу. Учиха и Сенджу ненавидят друг друга, — мужчина глубоко вдохнул, мгновенно взял себя в руки и даже оттаял, — сначала Каварама, потом Итама, сколько же ещё смертей тебе нужно увидеть, чтобы это понять, Хаширама, м? Сколько? Младший Сенджу сглотнул и нахмурился. По лицу его стало понятно, молодой человек вспоминает тот ужас, который довелось ему пережить. Он лично принёс тело Итамы домой и вырыл ему могилу. — Ещё чуть-чуть и проклятый Мадара прикончил бы твоего последнего брата… — Буцума не сводил с сына внимательный взгляд и пытался понять, о чём же тот думает, в каком таком «идеальном» мире живёт. — Пойми же, Хаширама, Учихи не такие, как мы. Если твоя рука может пощадить врага, то рука Мадары не пощадит никогда. Дети, взрослые, мужчины, женщины — красноглазым дьяволам плевать, кого убивать. Все Учихи жестокие подонки! — А кто мы тогда, отосан?! — сам от себя не ожидая, Хаширама повысил голос, и сердце его бешено забарабанило, откачало всю кровь из рук и ног и разом выплеснуло в грудь. — Кто мы, если наши люди насилуют их женщин? Мы что же, получается, хорошие?! Буцума оставался спокойным. Он знал, какое порой бесстыдство совершают его люди и не отрицал, что любое другое войско поступает аналогичным образом, захватывая какое-нибудь поселение, где водятся красивые женщины, мужчины просто делают то, что хотят. И так было всегда. Буцума выдохнул. — Я думаю, тебе нужно успокоиться… «Это потому, что тебе возразить нечего?». — Подумал младший Сенджу, крепко стискивая зубы. — Вот что, я не собираюсь искать перемирия там, где это заведомо невозможно. Мы разобьём Хагоромо, затем займёмся Учиха. Наши союзники, клан Чиноике и Хирруко, окажут содействие и помогут нам в этом. Хаширама отвернулся, взглянув в приоткрытое окно, за которым клубилась горячая пыль. Он понял, что больше ничего не хочет обсуждать и его непреодолимо тянет выйти на улицу, пропал даже аппетит. Между тем Буцума спокойно продолжал: — Пойми меня, я уже похоронил троих сыновей и не могу потерять вас с Тобирамой. На тебе лежит большая ответственность. Скоро я передам управление кланом в твои руки, а Тобирама будет служить тебе опорой. Хорошо запомни эти слова. Я уверен, когда ты займешь моё место, то поймёшь истинную причину всех моих решений и, наконец, прекратишь на меня сердиться. Хаширама опустил голову и поклонился отцу, он не понял, каким образом Буцуме удалось выставить его в собственных глазах неблагодарным сыном, но теперь Хаширама чувствовал на своих плечах груз вины. Захотелось немедленно уединиться и подумать. Возможно он, в самом деле, слишком идеализирует этот мир, но ведь война не может длиться вечно. Когда Хаширама вышел из зала и направился в сад, в коридоре ему на глаза попался Тобирама. Брат стоял у стены, скрестив на груди руки. Возможно, всё слышал. Во всяком случае, взгляд был смурной как после ссоры. — Не переоценивай Учиха, отец прав: они живут лишь ненавистью и не понимают иного языка. — Сказал Тобирама. Хаширама сглотнул и сердито взглянул на брата. — Подслушивал? Тот отвёл глаза, как бы тем самым говоря о своей непричастности. —  Да в общем-то нет... вы слишком громко орали друг на друга. — Замечательно. — Не сердись на него… Хаширама помотал головой и тяжело вздохнул. — Упрямец! Как будто война решит наши проблемы! — Если хочешь знать моё мнение, самый лучший Учиха — это мёртвый Учиха. Хаширама смерил улыбающегося брата строгим взглядом. — Я знаю, что договориться с Таджимой невозможно, но Мадара всё ещё может пойти на компромисс. Если у него назначена свадьба, то в скором времени он возглавит клан. Тогда его слово станет решающим. Тобирама сменился в лице и тут же отпрянул от стены. — Ты спятил, ниисан? Эта скотина обманет тебя и нанесет удар в спину. Нельзя доверять Мадаре! Хаширама удивлённо посмотрел на пылающего ненавистью брата. — Говоришь так, будто у тебя есть особый повод его ненавидеть. Тобирама смутился. — Ниисан, он должен умереть, как и любой другой Учиха. Пойми же, наконец. Мадара нам вовсе не друг. И если ты не сможешь его прикончить, это сделаю я. — Проклятие… Ты такой же, как отец. — Я реалист, Хаширама, а ты мечтатель — эта наша с тобой разница. Братья замолчали, прислушиваясь к липкой тишине и лёгкому сквозняку. Хаширама поджал губы, метнул недоверчивый взгляд на двери, ведущие в гостевой зал и, сделав всего два шага к Тобираме, схватил брата за руку и потащил за собой. — Эй?! Какой демон в тебя вселился? Куда ты меня тянешь, ненормальный? — Растерянно шептал Тобирама. Но Хаширама лишь сильнее сдавливали ладонь и не отпускал. Закрывшись у себя в покоях, старший Сенджу отпустил Тобираму и встал напротив так, чтобы видеть глаза брата. — Я редко прошу тебя о чём-либо. Но сейчас хочу, чтобы ты пообещал мне одну вещь, Тобирама. — Какую? — Не убивай Мадару. — Что?! — Тобирама на секунду потерял дар речи и вопросительно глядел на брата. — Ты сошёл с ума. Он уже не тот мальчишка, с которым ты бегал в детстве. Он — твой враг! — Да, враг, — Хаширама схватил брата за плечи, — я понимаю. И знаю, как ты зол на него, ведь он чуть было не убил тебя и ты хочешь отомстить. Но обещай мне, что не станешь его преследовать. Тобирама с ужасом затаил дыхание, думая о том, что не имеет право отказать брату в единственной просьбе и видит жуткую картину: его любимая Сумика достаётся в лапы косматого красноглазого чудовища. — Я не могу тебе этого обещать, Хаширама. Нет. Что угодно, но только не это! — Да послушай же меня. Мадара, возможно, единственный Учиха, который поможет нам положить конец этой бессмысленной вражде. Неужели ты мира не хочешь? Тобирама нервно сглотнул, отпихнул от себя Хашираму и уже хотел было во всём сознаться - рассказать о романе с Фуума. Но что-то его остановило. В конце концов, он подумал, что проблему со свадьбой можно решить иным, более лёгким способом: просто похитить Сумика и спрятать девушку где-нибудь подальше от дома, чтобы ни Фуума, ни Учиха не смогли её найти. А потом между делом как-нибудь представить собственному клану. Деваться девушки всё равно будет некуда, она согласится. — Ладно, ниисан, только ради тебя. Слышишь? Но имей в виду, если он нападёт первым… — Ты убьешь его, да. — Договорил за него Хаширама хотя знал, что Тобирама не сможет этого сделать, по силе Мадара превосходит его.

***

      Когда люди даймё подошли к стенам селения Хагоромо никто не принял их за элитных воинов дворца Ямогути: внешне это были самые обыкновенные наёмники из долины. Наоки наблюдала за тем как чужаки входят на их землю и перемешиваются с людьми Мадары. Она испытывала противоречивые чувства: с одной стороны облегчение, ведь теперь клан был в ещё большей безопасности, но с другой стороны её душило отвращение к происходящему. Глядя на воинов Ямогути она понимала: уже очень скоро наступит тот день, когда придётся расстаться с Учихой и отправиться вместе с даймё в Одоваре. Пытаться строить там новую жизнь, не в силах забыть прежнюю и мучиться до самой смерти. Как только Наоки вспомнила шероховатые ладони и грубый голос Ямогути, её пробил озноб. Она невольно посмотрела на календарь и отсчитала ещё семь недель. Затем распечатала свиток, посланный самим Ямогути вместе с войском. Внутри оказались прекрасно сложенные стихи, выражающие трепетную любовь. Хагоромо читала медленно и вдумчиво. Но как только дошла до конца, безо всякого колебания зажгла свечу в тётине и занесла над ней свиток. Запах жжёной бумаги разметался по всей комнате. Пришлось открыть окна и немного проветрить. «Можно было обойтись и без подкупа». — Подумала Наоки, а чуть позже в порыве обиды и гнева смахнула со столика принесённые служанками лилии. К счастью, в вазу их не успели поставить. И девушка замерла, удивлённая той глупостью, которая произошла только что. Хотела уже убрать беспорядок, но в дверь постучали. — Наоки-сама, прибыла служительница из окия[2]. — Тонкий голос по другую сторону сёдзи заставил Хагоромо вздрогнуть всем телом, ведь она практически забыла, что отец нанял для дочери специально обученную женщину, которая должна была деликатно посветить её во все тонкости первой брачной ночи. — Проклятие… — Прошипела Хагоромо, стискивая зубы, убрала лилии с глаз долой и, вдохнув поглубже, велела заходить. Женщина была уже немолода, но всё ещё свежа и очень красива. Она попросила Наоки раздеться и остаться в одном нагадзюбан, утверждая, что стесняться нечего. Придирчиво осмотрев её фигуру, Чиаса, (так звали эту премудрённую опытом женщину), удовлетворённо кивнула. — У тебя крепкое тело. Я повидала немало красавиц. Через мои руки прошли лучшие гейши Фуккутши. У каждой из них сейчас достойная жизнь, и в дзёдзюцу[3] мои воспитанницы не знают себе равных. Но прежде чем мы начнём, хочу задать тебе один нескромный вопрос. Я знаю, какой порывистой бывает любовь в столь юном возрасте и многие люди отдаются желаниям, не в силах им противиться. Скажи мне, у тебя уже был мужчина? Хагоромо невольно вспомнила горячие руки Мадары, заманчиво трогающие её за спину, сжимающие талию. — Нет. Ямогути-сан желает видеть невесту никем не позванной. Он уверяет, что только так мы сможем довериться друг другу. Чиаса кокетливо рассмеялась. — Таковы мужчины… Им всегда нравится быть первыми, особенно если речь идёт о женщине. Наоки подумала, что первым мужчиной, который поцеловал её, в конце концов, оказался не Ямогути, как должно было быть, а Учиха. И этот поцелуй уже невозможно было сравнить с детской шалостью. От этого поцелуя дух захватывало, веяло чем-то запретным, да и просто — ноги подкашивались. Только сейчас девушка осознала, что в сравнении с Мадарой ещё совсем неопытна, и ей стало неловко за себя. Сердце заколотилось быстрее, как только она подумала о том, что этой ночью снова улизнёт из дома и окажется один на один с Учихой. — Чиаса-сан, а правда ли это, что в первый раз женщине бывает так больно, что она кричит? — Не больнее комариного укуса, надо лишь дождаться, когда вы полностью достигните юми цуру[4]. Ваши души сплотятся, а тела даруют новую жизнь. Бояться совершенно нечего. Всё проходит естественно как тому и полагается. Вы оба снимаете одежду и ложитесь в общую кровать. Проводите ночь вдвоём, ласкаете друг друга, а на рассвете ты уходишь от него уже настоящей женщиной. Это повторяется до тех пор, пока ты не понесёшь от своего мужчины. Хагоромо поморщилась, представляя, как уже через полгода на её руках окажется ребёнок от человека, который сам годится ей чуть ли ни в отцы. Она поняла, что не сможет добровольно разделить с Ямогути ложе, а он, как и все даймё, не станет ждать её согласия. — А если я не хочу, Чиаса-сан? Не хочу, чтобы у меня был ребёнок… Женщина смерила Хагоромо строгим взглядом. — Исключено. В браке обязательно должны быть дети. А иначе Ямогути отыщет себе другую женщину. Ей достанется его любовь, а про тебя просто забудут. Все мужчины непостоянны, Наоки-сан. Их внимание сложно удержать. Пресытившись, они быстро теряют интерес. Нам следует постоянно искать уловки, чтобы оставаться для них желанной. Да, порой это трудно. «А может, так даже лучше? Не видеть и не слышать его. Спокойно чахнуть где-нибудь в отдалённых покоях, пока тело старится и приходит в негодность? Или будет лучше время от времени просто сбегать к Мадаре?». — Подумала Хагоромо, но потом вспомнила о долге перед кланом и почувствовала укол совести. Слишком многое поставлено на кон, рисковать нельзя. Нужно играть по дурацким правилам. Её проклятая учесть — быть разменной монетой, но именно эта монета спасёт Хагоромо от полного разорения. Горячо любящий её отец ни за что на свете не пошёл бы на эту сделку, если бы существовал другой способ сберечь клан. Возможно тогда он стал бы теплее отзываться о Мадаре и даже, может быть, разрешил бы остаться с ним навсегда. Наоки невесело усмехнулась собственным мечтам и взглянула в окно, ощущая съедающее душу одиночество: стены давят, и в родном доме становится невыносимо душно. Хочется вырваться наружу, глотнуть немного чистого воздуха, как можно скорее увидеться с Мадарой. Крепко обнять и забыть о том, что она лишь послушная марионетка в руках отца и Ямогути. А может быть, взять и назло всем провести с Учихой ночь? Не становится очередной жертвой выгодного брака и всё-таки пожить немножко для себя? Хотя бы раз в жизни любить по зову сердца, а не потому, что кто-то обязывает. В любом случае у неё всегда найдётся при себе острая иголочка, и когда она ляжет с даймё, то просто уколет себя. Старик ничего не заметит.