Здесь пахнет солнцем

      Дни ползли мучительно медленно и легче на душе не становилось. Мадара практически не бывал дома, пропадал на границах поселения среди армий и пытался хоть чем-нибудь отвлечь себя. Но дурные мысли упрямо преследовали его. Учиха не находил утешения ни в изнурительных тренировках, ни в регулярном патрулировании территорий. Он постоянно думал о Наоки, а вслед за этим жгучее чувство одиночества снедало его тело. И душа горела в агонии. Мадара ненавидел себя за подобную слабость. Боялся признавать её существование и отмечал, что прежде ни разу в жизни так сильно не страдал из-за человека. Он задыхался как-то по-особенному: горячо и отрешенно. И в сумасшедшей лихорадке совершенно забыл о собственном браке. К женитьбе всё давно было готово. И времени на то, чтобы расторгнуть помолвку, оставалось не так уж много — всего две недели. Мадара каждое утро собирался заняться этим вопросом, но всякий раз у него находились более срочные дела. К тому же после их ссоры с отцом поднимать вопрос о браке совершенно не хотелось. Ни Мадара, ни Таджима не разговаривали друг с другом, по меньшей мере, дня три. Лишь из крайней необходимости кидали короткие фразы или жгучие взгляды. Мадара и близко не хотел знать, что творится у старика на душе, а старик в свою очередь не пытался понять сына. Но чем ближе подходила дата свадьбы, тем яснее становилось обоим, что немая баталия не может продолжаться вечно и как-то за ужином они, в силу обстоятельств, заговорили. Сначала сдержанно, как бы не вполне убедившись в правильности подобранных слов. А потом, стоило только Мадаре заикнуться о расторжении помолвки, Таджима вспыхнул и пошёл в наступление. Мадара понял всю иронию сложившейся ситуации: сейчас совершенно без толку рассказывать отцу об измене Фуума с Сенджу. Как бы правдоподобно это ни звучало, но Таджима всё равно не поверит. Попросту решит, что Мадара выдумал эту историю, чтобы отвертеться от своих обязательств и улучить момент лишний раз побыть с Хагоромо. А свидетелю, который видел Сумика вместе с Тобирамой, вообще могут снести голову за такой донос. Мадара готов был расхохотаться — так ему стало безмерно противно от всего этого, что он решил ни во что не впутывать отца. Придёт время и Таджима узнает о разрыве помолвки от кого-нибудь другого. И тогда пусть кричит и причитает сколько душе угодно. — Что-нибудь ещё хотел сказать? — Как можно ровнее спросил Таджима, читая очередную бурю в глазах сына. Учиха смежил веки, чувствуя, как на кончике языка настойчиво вертятся грубые фразы, он помотал головой и сухо ответил: — Не забудь выпить на ночь лекарства. И бросай курить.       Дни, бессчётное количество часов, стекающих в унылые сутки. Дни выматывали, дни ничем друг от друга не отличались. В их месиве Мадара заставил себя написать письмо Тетсуо, в котором просил встречи на нейтральной территории. Назначил точную дату. Она иронично совпала с датой бракосочетания Наоки и Ямогути. И Мадара окончательно переполнился ненавистью. Он бы и рад вмешаться, увести Хагоромо силой, однако понимал, что Наоки не простит ему этой выходки. На её совести сотни жизней, и она не может загубить их. Учиха злился, чувствуя себя связанным по рукам и ногам не в силах поменять ход событий. В глубине души упрекал Химуру за излишнюю гордость, за то, что он вовремя не попросил помощи у своих друзей, а потом понимал, что просить помощи было просто не у кого. Химура занимал у одних союзников, чтобы отдавать долги другим. Раз за разом на протяжении нескольких лет. В конце концов, мытарства вынудили его выдать единственную дочь за мужчину, который годился ей в отцы. Старый плешивый даймё с развивающейся подагрой и желтеющими зубами никогда не вдохнёт в Наоки счастья. Когда ей исполнится тридцать, её муж превратится в сморщенного дряхлого старичка, который вряд ли сможет самостоятельно передвигаться или хотя бы есть или пить. Он уйдёт гораздо раньше и Хагоромо придётся доживать свой век в одиночестве среди затуманенных воспоминаний молодости. Чудовищная жестокость. Она будет страдать. И всё во имя «выгоды». Потому что в жертву клана идёт всё. И любовь, и честь и дружба — вся жизнь помещается на этот алтарь. Придаётся огню, иссыхает, обращается в пепел. И Наоки сама так решила: она отвергла Мадару, разрушив с ним все связи. А он безмерно уязвлённый её решением, просто не мог примириться с той мыслью, что отныне и впредь Наоки перестанет принадлежать ему.       Однажды утром, когда до встречи с Тетсуо оставалось всего два дня, Мадара получил послание, прикреплённое к крошечному вьюроку. Он сразу же понял, что письмо от Химуры и почему-то подумал, что тот хочет вывести войска Учиха за пределы селения. Поскольку даймё, наверняка, обеспечил его защитой, и злоупотреблять добротой Учиха более просто неуместно. Размышляя об этом, молодой человек вышел на холодную энгава, хмуро вскрыл маленький свиток, вдыхая туманный воздух и прислушиваясь к хрупкому шороху мелкого дождя. По правде сказать, ему не особенно-то и хотелось читать, его воображение вырисовывало неприятные картины: Ямогути касается белоснежного широ-маку Наоки, пытается улыбнуться, чтобы успокоить её, а потом нетерпеливо вдыхает запах нежной кожи, притыкается носом в маленькую ямочку между её ключиц… Мадара сжал зубы до лёгкого скрежета, нахмурился, скользнул взглядом по тексту и застыл без дыхания. Его горячие пальцы слабо дрогнули, он сосредоточенно поморгал глазами, примеряясь с только что прочитанными словами и тут же очнувшись, как от дурного сна, вернулся в дом за катаной. На Хагоромо снова напали.       Первое, что Мадара увидел, прибыв на место — это дым. Грязно-чёрные смолянистые столбики вихрем тянулись к мокрым облакам, и ветер разносил по всей округе зловонный запах палёной человеческой кожи, горелых волос и мяса. Желудок туго свело, и тошнота подступила к горлу, пришлось заткнуть нос платком и пробиваться через жирный смог практически без воздуха. Но разглядеть что-либо впереди себя было трудно, и в густой завесе Мадара видел лишь, как красными огоньками отсвечивают глаза его людей. Продвигались медленно. В уши со всех сторон сливались звуки борьбы, крики и лязганье мечей. Кое-где ещё велось сражение, но враг уже успел вывести основные силы. Под ногами лежали мертвецы: Хагоромо, Сенджу, Чиноике и даже Учиха. Его собственное войско не смогло выстоять. И это открытие больно шокировало Мадару. Люди, всегда бросавшиеся вместе с ним в самое пекло ада и не раз прикрывающие ему спину, теперь лежат мертвые. Кто-то без руки или ноги, с розовыми нитями, торчащими из животов, у кого-то на плечах не находилось того, чему положено было быть. Мадара знал лишь один клан способный на подобные жестокие расправы — Чиноике. Но в письме сообщалось лишь о нападении Сенджу. Выходит, оба клана сегодня побывали здесь, зашли с двух сторон и атаковали исподтишка в самое сердце, не пощадив ни женщин ни детей. И когда Учиха взглянул на вершину холма, где пылал дом главы клана, его обдало морозной волной, и молодой человек бросился на врага, едва успев подумать о Наоки. Он сражался, забыв обо всём на свете, будто в последний раз. Чужая кровь брызгала в глаза. Мадара чувствовал её железный привкус во рту. Но не слышал ни единого звука, в его ушах свистел лишь ветер, собственное дыхание и сердцебиение, отдающее эхом в руках, в ногах, в животе и в висках. Сражение длилось недолго. Когда удалось разметать остатки вражеской армии и потушить огонь, Мадара распорядился поисками уцелевших и сам же взялся за дело. Гарь лезла в глаза, в рот, в нос, в уши. Хотелось кашлять, лёгкие пощипывало от жаркого воздуха, в горле пересыхало. Из завалов удалось вытащить пару раненых. Учиху окликнули, когда среди них узнали Химуру. Чуть живой и мертвенно-белый глава клана что-то бормотал. Грудина у него оказалась разбита, кровь хлестала и откуда именно — понять было невозможно. — Займитесь, немедленно! — Приказал Мадара, ощущая нервную дробь в пальцах и, чтобы никто этого не видел, сжал ладони в кулаки. Где-то с Химурой должна была быть и Наоки. Лекари набросились на раненого так, что молодой человек мог видеть лишь напряженные спины. — Его дочь нашли? — спросил он у поисковой группы, не в силах отвести взгляд. Люди покачали головами. Мадара задумчиво покусал губы, ощущая, как весь его внутренний мир теряет равновесие и какая-то неведомая сила уносит Учиху на самое дно океана, и там ему не вдохнуть и не пошевелиться. Становится холодно. Тонны водяной толщи давят на него, а сердце упрямо перекачивает кровь. Кровь бежит по венозным тропам, телу становится жарко. Мысли гонятся друг за другом в больной лихорадке. «Наоки может быть ещё жива». — Вот и всё о чём он думает. — Продолжайте поиски, она должна быть где-то здесь. Переройте всё, найдите! Если стемнеет, зажгите фонари! — Приказал молодой человек и вдруг услышал хриплый голос Химуры. Лекари попытались зажать раненому рот, Мадара запретил. — Пусть говорит. Учиха склонился над Хагоромо, с трудом различая слова, рвущиеся из горла вместе с глухими скрипами и рваными вздохами между паузами смерти. — Сенджу Тобирама забрал её… У него моя дочь. — Выдохнул мужчина, прежде чем изо рта его брызнула кровь, он начал задыхаться, но силился сказать что-то ещё. Мадара понял его. Взял за руку и крепко сжал ладонь, а когда вновь взглянул на Хагоромо, тот уже закрыл глаза. Ещё дышал. Лекари бросились к мужчине, окружив со всех сторон. И Учиха позволил им работать свободно, отступил. Перед глазами у него замелькали жуткие картины, где Наоки оказывается в плену, а рядом никого, кто спас бы её. Одна среди этих Сенджу. Среди самого худшего из них — Тобирамы. Душа Мадары вверх дном перевернулась, когда он представил, что с ней сделает этот Пёс. И кровь в жилах закипела. Он схватил было катану, чтобы немедленно выступить в бой, но понял, что нападать сейчас — это полное безумие. После действия шарингана людям необходимо выждать какое-то время. К тому же вокруг лежат горы трупов, и все эти изрубленные тела необходимо придать земле, пока до них ни добрались дикие звери и не растащили догнивать по лесам. Мадара остановился. Он был готов кусать собственные локти и мечтал о той самой секунде, когда выпустит Тобираме кишки. «Я замучаю тебя до смерти». — Клялся Учиха.

***

      Весь день моросил холодный дождь и сумерки оказались ранними. С каждой минутой становилось темней. Тобирама, приложив немалые усилия, приволок Наоки под руку в какую-то холодную комнатёнку, где кроме тонкого футона и старого столика ничего не было. Хагоромо сопротивлялась и не оставляла попыток сбежать даже теперь, когда оказалась заперта внутри стен поселения Сенджу. Несколько раз за вечер ей всё-таки удавалось вывернуться из лап врага, но Сенджу снова хватал её за предплечье и оставлял новые синяки пока, наконец, окончательно ни вышел из себя и ни ударил девушку по лицу. С такой силой, что она едва на ногах устояла. Комната поплыла у неё перед глазами, а в ушах зазвенело. И пока Хагоромо пыталась прийти в себя, Тобирама как-то неоднозначно поморщился, потом схватил девушку за плечо и развернул лицом к себе. — Прекращай дёргаться! Как ни старайся, но тебе ни за что на свете не выбраться отсюда живой! — Прикрикнул молодой человек. — Ну, тогда убей! Убей меня прямо сейчас! — Выкрикнула Наоки, голос у неё дрожал, но она находила в себе мужество смотреть врагу прямо в глаза. — Я лучше умру, чем лягу под тебя! Тобирама ослабил натиск, заинтересованно усмехнулся и мазнул взглядом по фигуре Наоки. Свободной рукой провёл по тугому пояску оби. — Я мог бы убить тебя после того, как испробую. Что скажешь? Тело Наоки пробила тяжелая дрожь, она вспомнила о ребёнке и попыталась отстраниться. — Грязная скотина! Сенджу нетерпеливо перехватил девушку за запястье и грубо пихнул вперёд. Буквально вынудил её упасть. И под собой она ощутила холодный футон, неприятно пахнущий старой тканью. Хагоромо замерла потому, что сам Тобирама больше ничего не делал. В тишине Наоки слышала его спокойное дыхание, и её всю затрясло одновременно от ужаса и отвращения к этому человеку. — Что? — с трудом выдавила она сквозь стиснутые зубы, — неужели теперь не можешь решиться?! — Я взял тебя в подарок брату, глупая женщина, — без особого удовольствия сказал Тобирама, — ты молода и красива, но совершенно не в моём вкусе. Хаширама должен вот-вот вернуться. К его возвращению тебя успеют привести в порядок. Наоки только сейчас заметила, что её кимоно разорвано, и половина вражеской армии, наверняка, видела её обнаженное плечо и ключицы. Девушка интуитивно попыталась закрыться, не сводя с Тобирамы презрительный взгляд. Она вспомнила ту бойню, которую учинили Сенджу и Чиноике и к горлу подступил тяжелый ком. Наоки сглотнула, в глазах снова защипало. И увидев, что она из последних сил сдерживает слёзы, Сенджу усмехнулся, а потом, не обронив ни единого слова, вышел из комнаты и закрыл дверь на засов с другой стороны. Впервые за последние сутки Хагоромо осталась одна. Девушка сидела неподвижно посередине комнаты, упираясь ладонями в жесткий футон. Её пробивали ледяные волны дрожи. Она беспрестанно сглатывала, потому что от ужаса хотелось только кричать. Хагоромо не знала, чем закончилась битва, её схватили раньше, чем начался пожар. Но предчувствие было дурным. Слишком много дыма. Наоки согнулась и обхватила себя за плечи. В глазах больно зажгло и слёзы сами собой полились наружу. Капли громко барабанили по футону. Девушка всхлипнула два-три раза и замолчала. Помощи ждать было неоткуда и теперь, её жизнь и жизнь ребёнка были лишь в её руках. Наоки подумала о Мадаре и взволнованно вздохнула, мысленно переживая ещё раз их последнюю встречу: чёрные глаза, горячие губы и такой мучительно горький взгляд, нежные и жадные прикосновения. Теперь, когда она отвергла Учиху, у неё вряд ли есть право надеяться на его помощь. Она обманула его и причинила достаточно боли, чтобы ранить на всю жизнь. Она плакала почти беззвучно, больно стискивая себя за плечи и ощущая, будто в животе у неё что-то тает.       Тобирама встретил вернувшегося из дозора брата и, только взглянув на него, таинственно улыбнулся. Хаширама насторожился, но ни о чём не стал спрашивать. Дождь за окнами усилился и Сенджу промок до последней ниточки, а потому и говорить ничего не хотел. — Даже не начинай, — терпеливо отмахнулся Хаширама, снимая тяжёлое от воды хаори прямо в гостиной. — Отец мне уже всё рассказал. Я рад, что вы, по крайней мере, оба живы… Тобирама сложил на груди руки и помотал головой. — Да нет же, ниисан, у меня к тебе другой разговор. — В самом деле? — Я приготовил подарок. Думаю, он тебе придётся по вкусу. Хаширама посмурнел и задумчиво замер, догадываясь, о каком именно подарке идёт речь. В конце концов, чего ещё можно было ожидать от Тобирамы. И пока Хаширама оставался один на один со своими мыслями, его брат продолжал говорить: — Отец, конечно, протестовал. Сказал, с девушкой будет много мороки, но потом согласился. Так или иначе, она больше не представляет для нас никакой угрозы. Подумай, ниисан, другой такой уже ни у кого не будет. Последняя кровь Хагоромо. Она ждёт тебя в комнате для слуг. От последних слов Хашираму даже передёрнуло, он не мог найти никакого оправдания тому спокойствию, с каким Тобирама обо всём этом говорил. Рассуждал так, будто у людей вообще не существует чувств. — Да как ты можешь, отоото?! Младший Сенджу удивился. — Я подумал, будет лучше подарить её тебе, чем отдать на потеху войску. Разве нет? Хаширама выдохнул, будто разом хотел избавиться от всего, что скопилось в душе за последние месяцы. Устало потёр уголки глаз подушечками пальцев. — Отоото… Ты рассуждаешь очень холодно. Становишься жестоким. — Ты не рад, да? Мне увести её? Старший Сенджу глянул на брата и пожалел, что тому пришлось расти в столь неблагоприятное для детей время. Тобирама не видел в жестокости ничего зазорного, она была так же естественна для него как сон или жажда. — Скажи мне, — обратился Хаширама, — её накормили? — Слуги принесли ей еду, но она к ней не прикоснулась… — Понятно.       Когда опустилась глубокая ночь, и в доме поутихло торжество в честь победы над кланом Хагоромо, Хаширама решил навестить пленницу. Он налил в чашку чистой воды и перед тем, как войти в комнату постучал, чтобы не пугать девушку внезапным появлением. Она оказалась действительно очень красивой и Сенджу невольно замер, едва увидев её при нежном свете фонарей. Наоки сидела на полу, возле футона, подогнув под себя ноги и держа руки на коленях. Она лишь казалась покорной. Хаширама приблизился к Хагоромо, отметив, что к еде она так и не прикоснулась. — Я принёс тебе воды. Ты, наверное, очень хочешь пить. Гордость никогда бы не позволила Хагоромо пить воду из рук врага, но ради ребёнка она должна была хотя бы утолить жажду. Вода была чуть теплой, но как только попала в желудок, девушку бросило в озноб. И лишь потом Наоки поняла, что её трясёт от страха. Потому что тот, кому она предназначалась, был здесь. И пришёл он глубокой ночью не для того, чтобы просто предложить утолить жажду. И ему плевать, что довелось ей пережить буквально пару часов назад, ведь для него она лишь средство развлечений. Девушка сжала ладони и искоса взглянула на Сенджу, замыслив при удобном случае удавить его поясом оби. Удавить сразу, как только он к ней подступится. Молодые люди сидели напротив друг друга, Сенджу смотрел на неё, а она — чуть в сторону. Молчание ужасно напрягало, хотя с улицы и доносилась капель дождя и рваные порывы ветра. Хаширама только сейчас обратил внимание на то, какой холод гуляет в этой комнатёнке. Здесь девушке, пусть даже наложницы, не место. Хагоромо следовало перевести в нормальные апартаменты. — Здесь довольно холодно. Ты заболеешь. Наоки никак не отреагировала, но в глубине души впала в ярость: сначала Сенджу уничтожают её клан, а потом предлагают заботу. — Наверху есть хорошие тёплые комнаты, я отведу тебя туда. Идём… — Я никуда не пойду с тобой, — отказалась Хагоромо, метнув на собеседника режущий взгляд, — я лучше замёрзну здесь насмерть. Хаширама в оправдание помотал головой. — Я не притронусь к тебе, обещаю. — Я сказала, — девушка выдержала твёрдую паузу, — что никуда не пойду с тобой. Сенджу обратил внимание, как на тонких девичьих запястьях выступают мурашки. Он вздохнул и не оставил попыток. — На улице идёт дождь… — Мне всё равно. — Северо-западный ветер гонит грозовые облака, возможно будет шторм. Наоки отвернулась, закрыла глаза, чтобы не расплакаться в самый неподходящий момент, и замотала головой. — Надеюсь, он обрушится прямо на это поселение и раздавит всех вас. Хаширама пожал плечами. — Кто знает… Может быть… Молодые люди снова замолчали, прислушиваясь к грохоту капель. Дождь зарядил чаще. Мутная вода тощими ручейками начала скатываться с крыши. От лёгкого сквозняка свечи в фонарях зашипели. Девушка поёжилась в своём изодранном тонком кимоно. И Сенджу не мог её тут оставлять. Она, конечно же, была врагом, но в первую очередь женщиной — Идём, не упрямься. В другой комнате будет лучше. — Мне не нужна твоя забота, Сенджу! Вы посмели заявиться к нам ночью и атаковали исподтишка, когда все спали. Убивали без разбора, стариков, женщин, даже детей. Моего отца… Ненавижу! Будьте вы прокляты! Хаширама спокойно дослушал, в тайне, однако, отмечая, что девушка становится ещё красивее, когда кричит, а потом он позволил себе говорить. — Если хочешь знать, меня не было там, на поле боя. Я презираю войну, но мой брат и мой отец считают, что война необходима, поскольку люди всегда спорят между собой. Ни первый, ни второй не верят в силу слов, для моего отца и брата всё решает оружие. Вот так… — Сенджу опустил глаза и помотал головой, словно устыдился, — жестокость одного вдохновляет другого. И когда они вместе, то забывают о милосердии. Наоки только сейчас вспомнила, что Мадара упоминал имя Хаширамы. Он говорил, что Хаширама не похож на других Сенджу. И что у него мягкое сердце. Но сейчас это её не успокоило. В конце концов, когда Мадара знал его, этот самый Хаширама был ещё ребёнком. С тех пор прошло слишком много времени. Молодой человек посмотрел на разорванное кимоно девушки и интуитивно потянулся поправить ткань, чтобы скрыть обнажённое плечо. Но Наоки отмахнулась и испуганно вскочила на ноги. Хаширама понял, что она хромает. — Да ты ещё и ранена… — Выдохнул он, увидев кровь на татами. — Эта царапина! — Девушка сглотнула, боль в ноге, которую она не замечала весь день, ночью стала просто кошмарной. Хагоромо растерялась. — В самом деле? — Сенджу нахмурился и пристально глянул на собеседницу, — что у тебя? Покажи мне. Наоки перемялась с ноги на ногу, даже стоять оказывалось невыносимо трудно. Она поколебалась чуть-чуть и всё-таки приподняла кимоно, показав глубокую ссадину на левой лодыжке. Как именно поранилась — девушка не помнила. Хаширама спокойно кивнул, убеждаясь, что рана требует обработки. — Нужно было сказать мне сразу. Посиди пока, схожу за водой и принесу чистой ткани. На этот раз девушка не стала противиться, она села. Колени у неё задрожали, и она поняла, что лишена всяческих сил. И даже если понадобиться, то просто не сможет дать Сенджу отпор. Хаширама вернулся довольно быстро, принёс всё, что требовалось, и намеревался самостоятельно обработать рану. А как только задрал полы кимоно и коснулся обнажённой щиколотки девушки, Хагоромо напряженно вздрогнула. — Лучше я сделаю эта сама. Не трогай меня, убери свои руки. Убери! Молодой человек остановился и поднял внимательный взгляд. — Я просто помогу тебе. Я умею обходиться с такими ранами, не беспокойся. И руки мои не причинят вреда. Вот, видишь? Всё нормально… Хагоромо стиснула зубы, судорожно вздохнула и отвернулась от Сенджу. На душе у неё попортилось ещё больше, наконец, и вовсе затошнило. Наоки испуганно следила за действиями молодого человека и хотела отстраниться. У него были на редкость лёгкие, тёплые и робкие пальцы, он ловко промыл рану и так же ловко перебинтовал ногу. Делал всё это в полной тишине, а как только закончил, то сразу же отстранился. — Теперь будет легче. — Сказал он. Девушка ошпарила его неоднозначным взглядом. — И что дальше? Ты ведь пришёл ко мне не просто так… Хаширама понял, что имеет в виду его собеседница и с трудом удержал взгляд на линии её губ, не позволив себе скользнуть ниже. Он уловил приятный запах женщины, и чуть напрягся. Хагоромо была привлекательна, но он не мог позволить себе прикоснуться к ней. Во всяком случае, пока. — Я пришёл, потому что подумал, вдруг тебе хочется пить, или ты мёрзнешь в этой хлипкой комнатёнке. — Ответил он чуть задумчиво, удивляясь тому, как грустно прозвучал его собственный голос. Наоки отвернулась и, казалось, больше не проронит ни единого звука. Сенджу подождал ещё одну минуту, а потом поднялся на ноги. — Мне жаль, что выходит всё именно так, но ты, по крайней мере, осталась жива, Наоки. Ни что не может быть ценнее жизни. Хагоромо сомкнула веки, сейчас единственное, что удерживало её от шага к смерти — это ребёнок и слабая надежда на то, что кто-нибудь ещё из Хагоромо уцелел. — Прежде чем говорить такое, Сенджу, сперва лишись семьи и останься один… Может вы с братом и не похожи друг на друга, но и ты тоже жесток по-своему… Молодой человек задумался, чувствуя в воздухе запах слёз, пришёл к выводу, что Хагоромо лучше оставить одну. Дать время смириться с потерями, снова встать на ноги. Теперь он в ответе за неё. И его руки, на самом деле, и вполовину не так жестоки как руки Тобирамы или ещё хуже — руки отца. Наоки не права на его счёт — вот что Хаширама хотел ей сказать. — Что ж, нравится тебе это или нет, но отныне ты принадлежишь мне. И придётся слушаться меня… Сегодня так и быть спи здесь, а завтра тебя переведут в нормальную комнату. Я принесу ещё одно одеяло. Хотя бы согреешься. — Сказал Сенджу, прежде чем выйти из комнаты.