***
Узнав, что Тобирама вернулся домой, Наоки с тревожными чувствами весь следующий день провела в комнате. Ей совершенно не хотелось встречаться с Сенджу. Она то и дело вспоминала перепалку в саду и замирала всякий раз, как только слышала шорохи за дверью. Теперь, когда Тобирама понял, что Наоки известно о его связи с Сумика, Хагоромо опасалась за свою жизнь куда больше, чем прежде. Сенджу просто так этого не оставит и сделает всё, чтобы она замолчала. «Наверное, я сделала ошибку», — думала она. И лучше было бы стерпеть и промолчать, но всё как-то само собой вышло: слова неожиданно перестали подчиняться и обернулись непреодолимым импульсом — защищаться. Дождавшись сумерек, Наоки легла в постель, не загасив огонь в тётине. Она не прекращала думать о побеге и уже отсеяла как минимум десять неудачных планов. Хагоромо положила руку на плоский живот и представила на кого всё-таки будет похож этот ребёнок. На неё или на Мадару? Будет ли это мальчик или девочка? Какое первое слово скажет, пробудится ли у ребёнка со временем шаринган? И как теперь растить его, если весь клан уничтожен? Свободной рукой Наоки обхватила виски и сомкнула горячие от усталости веки. Жаль её отец никогда не увидит внука, не возьмёт его на руки, не назовёт по имени. Девушка сглотнула, понимая, что хочет рассказать обо всём Мадаре и увидеть его реакцию какой бы она ни была. И ей стало страшно за то, что она, возможно, никогда этого не сделает. Сидеть здесь сложа руки и ждать пока её кто-нибудь спасёт нельзя, нужно выбираться самой и сбежать отсюда прежде, чем её положение станет заметным. За дверью послышались чьи-то шаги и Хагоромо напряженно замерла. Она была уверена, что весь дом уже давно спит, и бродить по коридорам просто некому. Девушка села в постели и плотно прикрылась одеялом. Сердце у неё громко постукивало, плечи каменели, и сама она едва дышала. Монстр был в доме. Двери-сёдзи вздрогнули и плавно отъехали в сторону. В комнату вошёл Тобирама с подозрительным чёрным свёртком в руках. Сенджу остановился у самого порога и из темноты смотрел на Хагоромо. Но самое страшное — он не говорил ни слова. — Что тебе нужно? — Пробормотала Наоки, от волнения теряя голос: она слишком хорошо запомнила, какой тяжелой была рука этого человека и сейчас некому останавливать её. Тобирама шагнул к девушке, движения его были нервными, но решительными. Хагоромо быстро нащупала под одеялом бамбуковый гребешок с острыми зубьями и сжала его, чтобы ударить при первой же возможности. По позвоночнику промчался град мурашек, когда тень Сенджу накрыла её, оторвав от последнего источника света. — Только пискни, и я быстро заткну тебе рот, — сказал Тобирама чуть мягче обычного, он кинул на футон чёрный свёрток. — Одевайся. Девушка перевела недоверчивый взгляд на принесённое кимоно, в такой одежде очень легко затеряться в ночной мгле и она не для дома. — Зачем? — Не задавай вопросов и одевайся, если не хочешь чтобы я помог тебе. — Предупредил Сенджу, цапнув Хагоромо за плечо. Она отмахнулась, чувствуя, как предательски задрожали её руки. — Сначала объясни мне! Тобирама бесцеремонно фыркнул и, чтобы вразумить девушку раз и навсегда, перехватил её за тонкие руки, умещая оба запястья в одной ладони, а второй содрал с её нагадзюбан шелковый поясок. Белое кимоно волнительно вздрогнуло, но Хагоромо каким-то чудом умудрилась выкрутиться и прижать к обнаженной груди его свободные полы, избежав позора. Единственным мужчиной, который видел её нагой, был Мадара. И открываться кому-то другому было унизительно. — Монстр! Оставь меня, я поняла! За ширмой Наоки не чувствовала себя в безопасности и в абсолютной тишине слышала как он дышит и моргает жёсткими белёсыми ресницами. Девушка спрятала бамбуковый гребень во внутренний карман кимоно и в полутьме кое-как подвязала пояс. Она была уверена, что Хаширама даже не подозревает о том, что тут творится. Тобирама медленно прошелся по комнате, под его шагами пол слегка поскрипывал. И это действовало на нервы. — Что тебя связывает с Учиха? — Неожиданно спросил Белый Пёс, встав по другую сторону тонюсенькой ширмы. Наоки вздрогнула. Она не решалась выйти, хотя и понимала, что бумажная преграда из гампи не сможет спасти её от Сенджу и прятаться за ней глупо. — То, что связывает меня с Учиха, тебя не касается. Сенджу бесцветно усмехнулся. — Я слышал, в детстве вы дружили. Ты бегала к нему, а он — к тебе. Ваши отцы с ума сходили… Со временем, вероятно, дружба переросла во что-то большее? Хагоромо поняла намёк, растерянно поджала губы и неожиданно для самой себя успокоилась. Её перестало трясти и бросать в жар, тело расслабилось, руки упали по швам. Она не сводила глаз в ширмы, но смотрела не на неё, а как-бы сквозь, прямо на Тобираму. — Теперь по-настоящему хочешь убить меня? За этим ты здесь, хочешь не только обезопасить себя, но и ему больно сделать? Сенджу оставался по другую сторону хрупкого барьера и молча вслушивался в глубокое женское дыхание, он пытался представить её лицо перепуганное и бледное, но почему-то не мог. В какой-то момент его тяжелая рука решительно отодвинула ширму, и враги столкнулись друг с другом честнейшими взглядами. Тишина стала горячей и невыносимой. Наоки оказалась зажатой в угол, и стояли молодые люди практически вплотную. — Если пришёл убить, не медли. — Сквозь зубы сказала Наоки, ладони у неё вспотели, она сжала руки. Тобирама не спеша осмотрел её с головы до ног и убедился, что в темноте это чёрное кимоно не привлечёт лишнего внимания и можно смело выйти через двор и оказаться за пределами стен. — Пошли, бестолковая. Твой красноглазый ублюдок ждёт тебя. Порывистый холодный ветер бродил в высокой луговой траве, шептал в густых кронах и бросался под ноги. Сильнее пахло дождём и меньше дымом от горячих домашних очагов. Поселение Сенджу быстро таяло за спиной, превращаясь в чёрную кляксу на горизонте. К двум часам ночи в низину с гор стекли туманные реки и стали идеальным прикрытием. В сизой мгле трудно было что-то различить и очень легко заблудиться. Но Тобирама продвигался уверенно, легко ориентируясь в хорошо знакомых ему окрестностях. Место встречи было назначено недалеко от реки, на небольшой поляне, где в прошлом нередко проходили сражения между Учиха и Сенджу. Весь путь проделали верхом на лошадях. Наоки смотрела Белому Псу в спину, всё чаще обращала внимание на охотничий лук и на стрелы со стальным наконечником, в какой-то момент поняла, что обе лошади чем-то нагружены и, похоже, Сенджу не собирается сегодня возвращаться домой. Она начала догадываться, что происходит. Беспокойство прошибало её поминутно. И когда молодые люди подошли ближе к реке Тобирама решил оставить лошадей у поваленного дерева, крепко привязав их, дальше шли уже пешком. По обнаженным щиколоткам скользила мокрая от росы трава, колола и царапала. Сенджу шёл слишком быстро. И Наоки с пораненной ногой за ним просто не успевала. — Шевелись, Хагоромо! — Сквозь зубы проговорил Тобирама, хватая девушку за предплечье, утягивая её за собой в липкий, как клей, туман. Воздух был сырым и холодным, хотелось кашлять. Сердце с ума сходило, и перед глазами замелькали какие-то размытые картинки: огонь, мгновенно охвативший поселение Хагоромо, чья-то кровь на руках, отец, вставший на защиту, виноватая улыбка Хаширамы, снова огонь и кровь. Но всё это исчезло, как только Тобирама выволок её на поляну, и она увидела Мадару, а рядом с ним Сумика. Фуума была в одной юкате. Ветер трепал её остриженные чернильные локоны, и она дрожала с ног до головы. При одном взгляде на Тобираму, заложница едва не сорвалась с места. Но Мадара что-то аккуратно шепнул девушке на ухо, и та вздрогнула, как перепуганный ребёнок. Побледнела и, наконец, встретилась с Наоки до ужаса понимающим взглядом. Они с ней будто были одним целым — существом, зажатым в тесной клетке. Наоки хотелось сделать то же самое: до Мадары оставалось всего пару метров, а Хагоромо не имела права сделать навстречу хотя бы один шаг. И это крошечное расстояние становилось смертельной преградой. Наоки посмотрела в глаза Учихе и беззвучно прошептала его имя, осознавая, на что он пошёл ради неё: выкрасть дочь Тетсуо, а потом требовать за неё выкуп было равносильно самоубийству. У Наоки защипало в глазах, в горле больно зажгло. А потом душа в теле заметалась отчаянно от невозможности что-то поменять. И от удушающего чувства собственной беспомощности Хагоромо захотелось крикнуть, закрыть лицо руками. Она искоса взглянула на Тобираму, но Сенджу уже не обращал на неё никакого внимания, Белый Пёс был поглощён одним только Учиха. И никаких других людей для него в эту секунду не существовало, даже Сумика стала на миг бледной тенью. Противники договаривались между собой без слов. И у Наоки похолодело в животе. Она поняла: чуть что не так — её убьют. И Сумика, наверняка, сейчас испытывает то же самое. Их судьбы похожие. — Я отпускаю её! И давай без глупостей, Сенджу! — Предупредил Мадара, медленно развязывая руки Фуумы и подталкивая девушку вперёд, позволяя, наконец, вернуться к Тобираме. Белый Пёс последовал примеру Учиха — отпустил Наоки. Хагоромо только сейчас заметила, что на неё из ночной мглы смотрят не те ласковые чёрно-угольные глаза, а ярко-алые впервые за всё время. За спиной Наоки услышала тревожные шорохи, она поняла, что Тобирама и Сумика обнимаются. И Фуума что-то горячо шепчет ему, она совсем не плачет. Сенджу молчит некоторое время, но потом обращается к Учихе: — Ты сделал большую ошибку, Мадара. Ваши кланы соберут старейшин и тебя справедливо осудят. Для Фуума ты станешь заклятым врагом. Я всегда считал тебя рациональным человеком. Мадара не сомневался в том, что Белый Пёс попытается в будущем отомстить ему лично в том случае, если Учиха каким-то чудом выйдет сухим из воды. Не успокоится пока Мадара не получит по заслугам. Лишь после того, как Наоки оказалась в руках Учиха, он счёл нужным ответить: — Справедливо осудить всех нас, Тобирама. Все мы стоим сейчас здесь только потому, что совершили ошибку. Но о своей ошибке я жалеть не стану. И мне абсолютно плевать, что ты там думаешь! Учиха прижал к себе Хагоромо, впитывая её дрожь и отдавая тепло своего тела. Небывалая лёгкость на мгновение овладела ими обоими. Мадара нетерпеливо погладил Наоки по лицу, волосам, плечам. Она была жива. Стояла рядом с ним и была почти уже в безопасности. — Тебя не тронули? — Спросил полушепотом. Хагоромо хотела ответить, но что-то мешало ей произносить простые звуки: горло сводило, нос и глаза пощипывало, воздуха не хватало. Она кивнула. Учиха поцеловал девушку в лоб и снова посмотрел на Белого Пса. Он понимал, что между ними этот обмен ничего не решает. У них своя собственная война, не зависящая от клановых распрей. И с этого дня эта война станет беспощадной. Мадара не будет выгораживать ни себя, ни Тобираму, он расскажет Тетсуо всё так, как есть на самом деле. Тогда старик задастся целью уничтожить их обоих. И Мадара просто надеялся, что он не падёт первым и не даст Тобирамы лишний повод порадоваться. — Дадим друг другу шанс уйти. Следующая наша встреча пройдёт уже на поле боя. — Сказал Учиха. Тобирама стиснул зубы, представляя, что ждёт их всех уже завтра на рассвете. И от этого захотелось бежать без оглядки. Утром он захлебнётся жгучим позором перед Хаширамой, почувствует на себе сокрушительный гнев отца. А Сумика в глазах Фуума станет пленницей Сенджу. И Тобирама будет вынужден отдать её, если идея с браком прогорит. Тогда он окончательно всё потеряет. — В следующий раз я не дам тебе спуску, Учиха! — Бросил Белый Пёс, скрипя от злости зубами. Сумика что-то прошептала ему на ухо. И через минуту Сенджу, сделав усилие, покорно отступил в густой туман.***
Ветер усиливался и с хрустом ломал тощие ветки, стягивал чёрным покрывалом тяжелые дождевые облака над долиной, пару первых капель брызнули Мадаре на лицо. Он приподнял глаза к размытому горизонту — шторм. — Нужно спрятаться, — сказал Учиха и оглянулся через плечо, посмотрел на Хагоромо, — здесь есть одно заброшенное додзё[2]. Переждём там. Будет лучше, если мы вернёмся в клан утром. Наоки вспомнила о том, что сказал Тобирама пару минут назад и в горле у неё опять запершило. «Старейшины проведут над тобой суд, тебя накажут». — Беспомощно барахталось в мыслях. Наоки обреченно ухватилась за рукав хаори молодого человека и остановилась, кусая собственные губы. Голоса не было, сил поднять глаза и взглянуть на Мадару — тоже. — Тебя же убьют… — пробормотала Хагоромо, — из-за меня. Дождь глухо зарядил по листьям, чуть сбрызнул волосы и одежду. Молодые люди молчали в напряженном ожидании неизбежного — между ними спиралью закручивалось ощущение смерти. Учиха знал, что ждёт его впереди, но не хотел говорить об этом. Он взял Хагоромо за руку, неосознанно сцепляя пальцы. — Не делай вид будто всё в порядке. Не говори, что всё обойдётся. Тобирама прав, Фуума не оставят тебя в покое. Они будут желать твоей крови и не успокоятся, пока ни получат. Это не шутки. Тебя взаправду могут казнить! И зачем мне такая жертва? Как, по-твоему, я должна принимать её? — Наоки остановила взгляд на тонких губах Учихи, скользнула вниз по шее, наконец, посмотрела прямо в глаза. — Ты не должен был… — Я так решил, — перебил Мадара, крепко сжимая руку Хагоромо в своей руке, глаза его метали ревностные молнии. Дыхание участилось, обжигало. — Тебе могли сделать больно, искалечить, убить. Я не мог ждать. Для меня ты… Хагоромо приложила к губам Учихе холодные пальчики, оборвав всякую возможную речь. Потом медленно отняла руку и упавшим голосом продолжила говорить: — Ты не должен был ставить под удар своё имя. И теперь делаешь мне очень больно, Мадара. Мне страшно. Страшно за тебя, понимаешь? Сумика родная дочь Тетсуо, она — единственная белая кость[3], оставшаяся в клане Фуума. Лишь она может соединить два рода. Теперь её жизнь в тысячу раз ценнее моей, так как же, по-твоему, для всей Фуккутши будет выглядеть моё спасение? Почему всё вышло именно так, Мадара? Почему ты такой? Зачем это безумство? Из-за меня погибло уже достаточно людей. И ты — это всё что у меня осталось! Я не хочу жить без тебя! Мадара аккуратно провел сначала по одной щеке Наоки, затем по другой. — Ты плачешь… — признался полушёпотом, как-бы случайно став свидетелем чего-то сокровенного, — не надо. Хагоромо уязвлённо нахмурилась, она уже как минуту ощущала неприятное жжение в глазах, но упрямо игнорировала слёзы. Уклончиво посмотрела в сторону, чуть шмыгнула носиком. — Сначала ты приносишь себя в жертву, а потом запрещаешь мне плакать? Да что же ты за человек такой?! И что я только нашла в тебе?! Мадара молчал, не вполне представляя себе как прекращать то, что вот-вот должно случиться. Да и надо ли вообще это прекращать? Он крепко сжимал хрупкие девичьи плечи и чувствовал, как по ним одна за другой прокатываются волны неконтролируемой дрожи. Молодой человек очень медленно привлёк девушку к себе, ещё медленней обнял, окружив облаком тепла. И Наоки, упрямо покусав губы ещё минуту, всё-таки дала волю эмоциям: разрыдалась впервые за последнее пару месяцев. «Ты самоуверенный, упрямый безумец! Бесстрашный и отчаянный дурак! Ты…». — Вызволяла из себя Наоки в промежутках между судорожными всхлипами и вздохами. В полупустом додзё сильно пахло сырым деревом, одиночеством и многолетней пылью. Здесь было темно и прохладно. Старая крыша давно рассохлась и кое-где протекала, а в щелях под дверьми и окнами сквозил ветер. Следовало развести огонь, чтобы согреться. Мадара отыскал сухой уголок и посадил там Хагоромо. Сам принялся искать то, что можно было бы сжечь в развалившемся ирори. — Заночуем здесь. — Сказал Учиха, разломав пополам оружейную полку, затем ещё одну и ещё. Скинул обломки в общую кучу. Снаружи надломлено взвыл ветер, дождь тяжело брызнул по стенам. И Мадара на мгновение замер, прислушиваясь к штормовому рокоту и надеясь, что крыша, в самом деле, ещё очень прочная. Наоки обвела взглядом сырое додзё и молодые люди встретились глазами, почувствовав себя навсегда оторванными от внешнего мира. — А помнишь в детстве мы с тобой прятались от дождя в заброшенной минке недалеко от нашего холма? — Спросила Наоки сквозь тень тревожной улыбки, всё ещё пошмыгивая носиком и хлопая мокрыми ресницами. Мадара чуть нахмурился, смутно припоминая гром и собственное упрямство, заменявшее ему в ту пору мужество. Он неоднозначно пожал плечами и развёл огонёк. — Не очень… Напомни мне. — Попросил не из чувства любопытства, а просто для того, чтобы заполнить словами невыносимую тишину. — Дождь никак не заканчивался, — голос Хагоромо немного охрип от слёз, — мы с тобой просидели четыре с половиной часа, говорили без умолку и не заметили, как уснули. Наши родители нашли нас поздно вечером. Оба промокшие до последней нитки и с фонарями в руках. У них были такие взволнованные лица… Мадара взглянул на Наоки поверх разгорающегося пламени, наконец, вспомнив детали того дня. И теперь просто не мог не признаться кое в чём. — Я специально позвал тебя из дома. Знал, что будет дождь и что неподалёку есть хижина, где нам никто не будет мешать. Наоки чуть нахмурилась, пристально посмотрела на Учиху и тихо посмеялась, вспоминая их неловкий первый поцелуй. Робкие переглядки, удушающее молчание и ярчайший румянец на щеках. — Вообще-то с поцелуем тогда случайно получилось… — сказал Мадара, посматривая в дальний угол комнаты, почему-то он до сих пор отчётливо помнил все нелепые и вместе с тем трепетные ощущения и с трудом верил, что когда-то мог быть таким неуклюжим, — ты повернулась ко мне, и я подумал: а почему бы нет, даже если она ударит меня? Наоки поёжилась и протянула к огню ладони. — Я так долго ждала этого. Боялась, что ты никогда не решишься… — Хагоромо откровенно улыбнулась, но практически сразу же опять помрачнела. Наконец, решилась спросить о том, что не переставало терзать её на протяжении нескольких дней. — Что с моим отцом? Вы нашли его? Мадара немного помедлил с ответом, всматриваясь в языки пламени и вспоминая хриплое дыхание умирающего за тонкой стеной, не хотелось обнадёживать по-напрасному. — Химура жив, но его состояние тяжелое. Наши лекари делают всё возможное, он практически всегда спит и… — молодой человек перехватил взволнованный взгляд собеседницы, — утром увидишься с ним. Всё обойдётся. — Живой… — чуть слышно выдохнула Хагоромо, закрывая глаза, но вовремя взяла себя в руки. Обрушившееся на неё облегчение похитило остатки сил. И она, будто поднявшись со дна океана, наконец-то вдохнула и увидела новую жизнь. Теперь ей натерпелось дождаться рассвета, она суетилась как-то по-особенному. Мадара заметил, как сильно Наоки осунулась в плену, с её лица практически исчез здоровый румянец, а губы побледнели. Она выглядела уставшей. И Учиха готов был удавить Тобираму голыми руками, ему хотелось расспросить девушку о многом, но интуиция подсказывала подождать ещё немного. — Тебе нужно отдохнуть. — Сказал молодой человек, поднимаясь на ноги. Снял с себя хаори, расстелил накидку возле огня на полу. — Завтра поспишь в нормальной постели, а пока это всё, что я могу сделать для тебя. Наоки посмотрела на импровизационную постель, без труда узнав то самое хаори, в котором Учиха был вместе с ней на пляже, и её обуяло приятное волнение. — Сначала я должна сказать тебе нечто важное… Мадара внимательно посмотрел на девушку и уловил в её голосе что-то глубоко личное. — Не знаю, как ты воспримешь всё это, но я больше не могу ждать. Боюсь, подходящего момента вообще может уже не представиться, — Наоки осеклась, глаза у неё опять заблестели, — за пару месяцев между нами много чего произошло. Я поверить не могла, что мы снова вместе. И мне было по-настоящему хорошо с тобой. Я не должна была лгать тебе и мне стыдно за свою ложь, но брак с даймё это не единственное, что я скрыла от тебя, Мадара, — Наоки скользнула взглядом по напряженной фигуре Учихи, — есть что-то важнее этого. Мадара терпеливо ждал. — К чему ты клонишь? Хагоромо почувствовала, как весь её внутренний мир закрутился и зашевелился. Воздух столпился в груди, а потом всплеск неожиданной радости и страха вскружили ей голову. — У нас с тобой будет ребёнок… Молодой человек похлопал глазами. Выражение лица его поменялось не сразу, он молчал. — Ты не рад? — Спросила Наоки, пытаясь привлечь внимание Учихи, сейчас Мадара находился очень далеко от неё, он остался один на один с этой новостью. И хотя Хагоромо понимала важность такого момента, всё равно не могла ничего с собой поделать. — Ответь честно. Я ведь понимаю, что ни ты, ни я этого не планировали. И у нас не лучшая ситуация. Мы ведь, наверное, даже не сможем быть вместе, но чтобы ни случилось, я хочу знать, что ты чувствуешь. Мадара провёл рукой против влажных от дождя волос. Первые пару секунд он не чувствовал ничего кроме смятения и дискомфорта. В памяти вспыхивал запах моря, биение волн о камни и трепет чужого тела. А потом Учиха уже не знал, откуда в нём берётся это странное ощущение, но оно становилось всё настойчивее и жадно завладевало им. Наконец, выплеснулось в одно единственное стремление — обнять Наоки и прижать к себе покрепче. Он так и сделал: не отдавая отчёт своим действиям, не замечая, что держит её слишком крепко, не обращая внимания что ни он, ни она ничего не говорят друг другу. Ветер струился в дырявые стены, по крыше молотил холодный дождь, тяжелые капли просачивались в щели и громко били по полу додзё. Пахло сыростью и осенью, преступлением и изгнанием. — И что мы теперь будем делать? — спросила Наоки, собирая запах Мадары с горячих ключиц. — Позволят ли нам когда-нибудь быть вместе? Может быть, удастся уладить инцидент с Фуума или нам лучше не рисковать и просто сбежать? Как думаешь, у нас с тобой ещё есть шанс? Учиха погладил Хагоромо по волосам, но промолчал. Разлад был неизбежен, тем более, что Мадара сам хотел во всём сознаться перед Тетсуо. Он просто не успел сказать об этом Наоки, а теперь решительно передумал посвящать её во все детали. Наоки вздохнула и приткнулась лбом в крепкое плечо молодого человека, утомлённо поморгала глазами, но не могла сомкнуть веки. Она чувствовала дуновение смуты, надвигающееся на всю Фуккутши, скандал между союзными кланами, страх, косые взгляды, недоверие и презрение. — Что мы с тобой наделали, Мадара? Во что ввязались… Учиха нащупал тёплую ладонь Наоки и сцепил в общий замок с ней два пальца, указательный и средний, как делал тысячу раз в детстве если вдруг требовалось поклясться в любви. При этом Мадара всегда шкодливо улыбался и подмигивал[4]. Но сегодня на его лице не играла улыбка и взгляд становился пугающим. — Мы с тобой ввязались в это уже очень давно, Наоки. «Слишком давно чтобы убегать». — Мысленно договорила Хагоромо.