Искра

      Игорь после финального матча спортивного лагеря, закончившегося равной ничьей, отправился в свой корпус, в вожатскую, так как самочувствие все же было не из лучших. Неприятная простуда похоже все-таки собиралась перерасти во что-то более серьезное, например, в настоящий ГРИПП, коим переболела большая часть детишек в его отряде.       Тут даже все профилактические меры, которые он принимал, дабы хоть как-то остановить распространение вируса по организму, оказались, к разочарованию Акинфеева, вовсе не действующими.       Пока Дзюба развлекался с детьми на дискотеке и вечерке, оказываясь, как всегда, в самом центре толпы и увлекая за собой в круг всех подопечных, Игорек отлеживался и пил горькие таблетки в надежде сбить жар. Он бы, не задумываясь, выпил всю пачку, если бы был уверен, что оно того стоит.       На свечке он присоединился к отряду, кутаясь в теплое одеяло и стараясь дышать как можно меньше. Ребята, измученные сегодняшним важным днем, были немногословны и половину свечки устало зевали, положив голову на плечо соседнего товарища.       К счастью Акинфеева, дежурил сегодня Тема, поэтому жесткая кровать, теплые одеяла и сон без сновидений становились самым желанным успокоительным лекарством. — Игорь, все хорошо? — поинтересовался Артем, заваривая себе ненавистный для напарника кофе. — Выглядишь болезненно. — Получше, чем ты, — попытался отшутиться Игорь, но не удалось: приступ кашля нагрянул как никогда кстати. — Может отлежишься пару дней? — Дзюба по-отцовски потрогал лоб Акинфеева, а тот попытался отстраниться. — Нет, — единственный выход из нагнетающей ситуации, который виделся вратарю, это перевод темы. — Может потанцуем? Я обещал, Тем.       Невинное «Тем» из уст Игорька звучало гораздо лучше любой популярной музыки, от чего Артем был уверен, что, если бы не сидел на стуле, колени бы точно подкосились.       Игорь уверенно подал руку, а Дзюба… А что Дзюба может отказать пусть даже и больному Акинфееву? Где вы такое видели?       Музыки не было, но парочка мило и продолжительно покачивалась на месте, как обычно и танцуют медляк на лагерных дискотеках. Сначала Тема тупо не знал, что делать с руками, будто бы это был его первый в жизни медляк не только с Игорем, а вообще. Через пару секунд Акинфеев, однако, сам положил ладони Дзюбы себе на талию, а своими обнял шею напарника.       Со стороны выглядело, вероятно, довольно-таки комично, но обоим было далеко плевать. Игорь уткнулся носом в широкую грудь Артема, от чего сердце того точно пропустило пару ударов и провалилось куда-то в пятки. Хотелось продлить момент такой необычной близости, от которой мозг пьянел похлеще, чем от любого алкоголя.       Акинфеев был горячим. И в прямом, и в переносном смысле слова, конечно. Тема же, прошедший по холодной улице, был полной его противоположностью. Вскоре его руки уже оказались на спине товарища и прижимали еще ближе; полностью ехала крыша от того, что Игорь позволял трогать себя, позволял себе быть расслабленным и вовсе не суровым только рядом с Дзюбой.       Но все хорошее когда-нибудь заканчивается.       Игорь отстранился первым, сразу же юркая под одеяло и бормоча под нос еле уловимое «заболеешь из-за меня еще», и попросил выключить свет.       Артем обреченно вздохнул, взял кружку с кофе и уже собирался выйти, когда Акинфеев неожиданно внятно признался: — Тем, помнишь ты спрашивал, почему с Катей расстались? Я ответил тогда, что интересами не сошлись. — Ну, — Дзюба усмехнулся, вспоминая все те глупости, что мог сморозить в первые дни. — Я соврал, — Игорь отвел в стену и тихо выругался, напарник же продолжал заинтересованно ждать продолжения. — Интересы у нас одинаковые. Нам обоим нравятся парни.       Сашка был убежден, что отреагирует нормально, проснувшись утром в чужой кровати в чьих-то объятиях и мирным сопением рядом, но нет.       Несмотря на то, что Головин убежал в комнату к куратору (благо тот жил отдельно ото всех, в специальном домике рядом со складом) сразу после свечки, улизнув от внимательного взора Феди и наткнувшись по пути в темноте на Миранчуков, которые, хитро улыбаясь, разошлись в стороны и дали ему пройти, он все равно удивился с утра, когда не заиграл будильник на телефоне.       Несмотря на то, что они с Ерохиным пролежали полночи в обнимку, болтая ни о чем, рассказывая друг другу придуманные смешные сказки (в основном, Саня) и прерываясь исключительно на поцелуи (по инициативе, опять же, Сани), Головин нервно дернулся от того, насколько хорошо и спокойно было в этих самых чьих-то объятиях.       Ему было по-настоящему комфортно: не чувствовалась твердость продавленных лагерных матрасов и подушки, солнце не ослепляло так сильно, как обычно в их с Федей вожатской, а Саня сзади — лучшее бонусное дополнение ко всему набору. Однако в этом Головин не признается даже себе.       Куратор сразу же зашевелился, уткнулся носом в затылок Саши и, не открывая глаз, пробормотал: — На пробежку спешишь, цыпленок? — Не называй меня так, — возмутился вожатый, напрасно и наигранно начиная вырываться из хватки Ерохина, которую тот, кажется, сделал еще крепче, сцепив обе руки на талии бедняги. — Пусти. — Нет, — Саня легко поцеловал Головина в шею несколько раз, призывая расслабиться и успокоиться. — Ты слишком долго бегал от меня, поэтому теперь точно не отпущу. — Я бегал только день! — Сашка обернулся и допустил фатальную ошибку в своем плане побега (бегать от проблем и от всего вообще — его любимое занятие). Столкнувшись своими губами с губами Ерохина сопротивляться, пусть даже и специально, он просто не мог. — Ты сам виноват. — Как же? — Напугал меня. — Ты такой пугливый, цыпленок, — Головин вновь собирался возразить, но куратор тут же поцеловал его, заставляя забыть обо всем на свете. — Может побегаем?       Ерохин уже собирался ответить что-то вроде «я бы с тобой другой забег устроил в своей кровати», но вовремя прикусил язык. Сашка слишком болезненно реагирует на подобного рода заявления, поэтому «травмировать» его лишний раз не хотелось. — Ты хочешь? — ненавязчиво спросил Саня, нежно касаясь носом теперь уже щеки мальчишки, от чего тот фыркнул. — Нет, — Головин почесал шею и деловито поднял брови. — От твоей бороды все чешется. Может побреешься? — Милый, мы еще недостаточно долго спим вместе, чтобы я выполнял твои просьбы, — от такого ответа щеки и уши младшего мгновенно запылали, а Саня рассмеялся, что дало Головину отличную возможность наконец выскользнуть из теплых объятий.       Он судорожно поправил загнувшуюся футболку и взглянул на часы, с радостью отмечая, что время только 8:00. Значит, пробежку они точно проспали, а вот его пропажу вернувшийся с дежурства Смолов уже точно заметил. — Мне надо к детям и на завтрак, — Сашка быстро завязал шнурки на кедах и бросил последний взгляд на развалившегося Ерохина, так мило поглаживающего подушку, на которой только что лежал сам Головин. — Последний поцелуй, прежде чем ты убежишь, — кто бы мог подумать, что серьезный и вечно деловой куратор будет просить поцелуя у маленького парнишки, который слишком очаровательно краснеет и стесняется. — Я не убегу. — Все равно.       Сашка улыбнулся, прошелся прямо в кедах по комнате и наклонился к Сане, который наглым образом вместо того, чтобы просто чмокнуть в нос или щеку, впился губами в шею, оставляя небольшой, но вполне заметный подтёк красно-синего цвета.       Головин, красный от стыда и смущения, отстранился, с непониманием смотря на широко улыбающегося Ерохина и подавляя в себе дикое желание также «пометить» его в ответ на злую шутку. — Спокойнее, цыпленок, — куратор многозначительно провел пальцами по подбородку. — Это чтобы Леше с Антоном не повадно было. Я их знаю.       Как оказалось, не только Саша сегодня опоздал на зарядку, где его встретил недовольный взгляд Смолова и лисьи ухмылки на лицах обоих братьев-близнецов. Марио — вечно улыбающееся бразильское солнышко — тоже проспал почти по такой же причине, что и Головин.       Нет, он не спал в крепких объятиях Дениса, хотя хотелось бы, и не целовался с ним пол ночи, рассказывая при этом про жизнь в Бразилии. Он ухаживал за ужаленным Черышевым, буквально ночуя не на посту дежурного, а у кровати больного.       Фернандес постоянно бегал менять холодную повязку на лоб и проверял состояние места «укуса» осы, опасаясь повторного воспаления. Не то, чтобы шанс был большой, но он был, и этого оказалось достаточно, чтобы свести бразильца с ума.       Денис благодарил его каждый раз, когда Марио приносил водички или таблетки, но напарник лишь отмахивался.       В какой-то момент Черышев попросту начал бормотать что-то неразборчивое во сне, от чего Фернандесу стало не по себе, будто он подслушивал чужой разговор. А Денис, как какую-то заученную мантру, повторял имя бразильца и просил вывести его откуда-то. Честно, Марио вовсе не знал, что стоит делать в таких ситуациях.       Поэтому он просто взял друга за руку. — Все хорошо, Денис, все хорошо, я рядом, — бормотал бразилец, чувствуя, как Черышев в ответ сжимает его руку. — Я тут. — Марио, что случилось? — напарник неожиданно раскрыл широко глаза и удивленно посмотрел на стоящего на коленях перед его кроватью Фернандеса. — Я что-то сделал? — Нет, ничего, — Марио не решился отпускать чужой руки, да и Денис не спешил ослаблять хватку. — Тебе просто приснился кошмар, ничего страшного. — Прости, что доставляю тебе проблемы. — Ничего. Я люблю проблемы, — можно было бы добавить «как и тебя», но к решительным действиям никто из них приступать вроде бы не собирался. — Марио? — нервно начал Денис, поправляя повязку на лбу и вымучено улыбаясь. — Да? — Нет, ничего. Правда, все хорошо уже. Можешь идти дежурить. — Денис? — Марио?       Фернандес больше не мог играть в гляделки, касания, разговоры: все же бразилец, и дух в нем горячий.       Он просто чмокнул Черышева в щеку и тут же пулей выскочил из вожатской, аккуратно закрывая за собой дверь и оставляя озадаченного, но явно счастливого Дениса в гордом одиночестве.       Может быть и хорошо, что чертова оса выбрала себе в жертву именно Черышева, иначе Марио бы никогда не хватило смелости сделать первый шаг к чему-то более серьезному. Он, как дурак, просидел остаток дежурства с глупой улыбкой на лице и мыслями о том, как они назовут с Денисом первого ребенка и где сыграют свадьбу.       Пусть лагерная любовь остается только в лагере, пусть, в основном, заканчивается неприятным расставанием и слезами в плечо любимого, пусть в последний день смены они обнимутся в последний раз, прошепчут на излюбленном испанском что-нибудь о любви, поцелуются, пока никто не видит перед автобусом, пусть будет так. Но Марио был влюблен также, как и дети, чтобы отмечать такие детали.       Также, как и Денис.       А влюбленные, как правило, не замечают не только часов, но и недовольных взглядов сурового Акинфеева и деловитого Ерохина, которые, кстати, не обратили внимание на его опоздание вовсе.