о том, как начать ненавидеть нашу страну за её размеры.

«Жизнь — это путь. У кого-то это путь до булочной и обратно, а у кого-то — путешествие длиной во всю жизнь.» — процитировал нам как-то Константина Хабенского Федя, когда мы блуждали где-то на территории Прикаспия. Мы держали курс на Баку, надеялись повидать Каспийское море, что сам Игорь брезгливо величал «Каспийской лужей», посмотреть один из самых быстроразвивающихся, как нас заверял путеводитель, городов мира — Баку. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает, поэтому нашим планам не сразу удалось сбыться, а чуть подвиснуть где-то в степях Азербайджана. Если говорить уж честно, то ситуация была крайне удручающей. Тогда мы уже давно пересекли границу, — изрядно уставшие и замученные поездкой до пограничного Дербента — на кратковременном подъеме сил и настроения ехали по государственной трассе, стараясь не обращать внимания на ужасный зной за окном. Жарко было настолько, что не только воздух плыл перед глазами, но и асфальт просто мялся под подошвами кроссовок, когда мы были вынуждены выйти из машин, культурно скажем, по нужде. Параллельно шоссе текла небольшая речушка, которая обмелела из-за погоды настолько, что в камнях застревала мелкая рыба, так и задыхалась, просто без возможности плыть дальше. На столбах линий электропередач и железных отбойниках восседали всевозможные падальщики: грифы, стервятники и белоголовые сипы. Компания за бортом была не особо приятной и очень хотела пообедать группой отважных русских путешественников. Птичьими ли мольбами или просто иронией судьбы первые проблемы начинаются у нас спустя двадцать километров после переезда границы. Второй пилот из машины Дениса, Марио, сообщает нам, что у них перестал работать кондиционер. Также постбразилец не забывает добавить, что для них это, по сути, конечно, неприятность, но пережить её можно, только братики с этим не согласны и воют, что их мучают. Как бы по-детски эта проблема не звучала, но, на самом-то деле, недовольные Антон и Лёша — реальная неприятность, которая может вывести из себя не то, что постигшего дзен Дениса, но и даже самого Кокорина, который, казалось бы, настолько легко ко всему относится, что злиться может только понарошку. О спокойствии Дениса вообще в наших кругах ходили легенды. Начиная от того, что религия наша просто не позволяет ему злиться и ругаться на что-то, а остается только стоять в сторонке и тихо причитать, заканчивая теорией, что он просто сидит на лёгких наркотиках, но эта мысль была быстро опровергнута, а Кокорин награжден подзатыльниками. Только об этом и может думать. Черышев глубоко верующий человек, но язык не повернется назвать его помешанным просто потому, что такие слова не принято говорить про такие темы. Но тем не менее, Денис постоянно возит с собой библию, соблюдает пост, отмечает именины и прочие дни рождения ангелов. Конечно, по каким-то тоже православным обычаям, ведь вряд ли подобные праздники можно отмечать с алкоголем. В общем, этот человек действительно серьезно относится к религии, что не часто можно встретить в наше время, а также именно она возможно подтолкнула его к такому тесному общению с Марио, сначала во время длительной командировки в Бразилию, где нелегко жилось немногочисленным православно-верующим в этом католическом царстве, а потом и в самой столице России. Конечно, религия не была единственной причиной, по которой стали столь близко общаться испанец с русскими корнями, Денис, и уже обрусевший бразилец с нашим гербом на паспорте, Марио, но об этом стоит говорить чуть позже. Остановка случилась почти сразу же, компания надеялась как-нибудь быстрее решить эту проблему, но, когда Федя подошёл к «командиру» первой машины Игорю, чтобы доложить ситуацию, и просто сказал: «Брат, я не знаю, как они там ехали» — стало понятно, что поездка затормаживается. Уже сложно вспомнить, сколько проторчали они тогда на просто огненном асфальте под капотом, пытаясь найди трещину в баке, из которой вытекает жидкость, сколько выпили воды, истекая потом под палящим солнцем и сильным суховеем. Пока разбирались с кондиционером, первая машина «закипела» и уже тогда стало реально страшно, что они могут действительно надолго застрять посреди безмолвной степи. Да, долго они простояли посреди трассы, кажется, даже успело стемнеть и сухие поля медленно погружались в вечерний сумрак, наступала прохлада. Перепад температуры составлял около пятнадцати градусов, поэтому, как зажглась первая звезда, пришлось накинуть куртки и джинсы, сменить сланцы на кроссовки. Артём, сидя на капоте машины, которой даже после охлаждения не удалось завестись, тихо ругался, мол, «Азербайджан такой огромный, а мне кажется, что тут больше на ослах передвигаются, нежели на машинах». Он единственный, кто остался в легкой майке и шортах, отказавшись даже от предложенной олимпийки, которую ему пытался всучить Игорь, хоть обычно тот не терпел отказов, а Дзюба и старался не спорить. Уже решив дальше прекратить уговоры, потому что «мальчик уже большой и сам разберется», Акинфеев сел рядом с ним и достал конфискованную у Смолова, которого, к слову, на тот момент пытался сожрать Кокорин, и у него это получалось, поскольку укусы на плечах Феди ещё долго не заживали, пачку дорогих сигарет. Игорь закурил и стал медленно, жадно смакуя дым в ротовой полости и легких, делать затяжки. Не выдержав такого соблазна, Артём нагло залез в карман другу, чтобы выудить оттуда пачку табачных изделий и к ним зажигалку. Также закурил, с улыбкой поглядывая на Акинфеева, словно что-то задумав. В голубых глазах отражался свет из салона, — как ещё не сдох аккумулятор? — который игрался с вечным бешеным огнём во взгляде, что, казалось, уже потух за эти пару часов отчаянного ожидания черт знает чего. Мужчина протянул руку, с усмешкой потрепав Игоря по лохматой макушке, и после отвернулся вперед к дороге, негромко произнёс: «Не ссы, брат, сейчас выберемся отсюда.» Наверное, Акинфеев никогда не поймёт мысли в голове этого тридцатилетнего, двухметрового и невероятно голубоглазого ребёнка. Почему так резко меняется его настроение? Что предшествует этому? И как он, чёрт возьми, каждый раз словно предсказывает какое-то чудо, важное именно в данный момент? Впереди мелькнули фары. Приехала фура. Они были в Баку уже к семи часам утра, с помощью троса и той самой машины, что ехала домой, из России, нагруженная стройматериалами. Добрые люди всё-таки встречаются. С тех пор, появилось негласное правило — проверять машину от каждой покрышки до мотора, чтобы снова не застрять где-нибудь в степи или, ещё хуже, в самом сердце Сибири. Наверное, мороз они бы точно не перетерпели… Вот и сейчас, Игорь прогонял свою машину по всем услугам, которые были предоставлены в ближайшем к его дому СТО. Пока тучный седой мужчина, хоть на лицо и взгляд ему не больше сорока лет, но алкоголь и крайне малоподвижный образ жизни творят чудеса, стоял в яме под оранжевым пикапом Акинфеева. Тот вымерял мастерскую шагами и постоянно поглядывал на наручные часы, стрелка которых неумолимо двигалась к отметке в семь часов. Да, мужчина подозревал, что полный техосмотр займёт немало времени, а торчит он в помещении, до отвращения пропахшим угарным газом и моторным маслом, что крайне раздражало Игоря и его рецепторы, добрые четыре часа. А ведь впереди ещё поездка с Федей в полицейский участок, потому что тому нужно забрать новые права. Но отправлять Смолова одного — по крайней мере, глупо. Он недолюбливает стражей порядка, мягко скажем, как и, впрочем, большая часть среднестатистического населения, исключая лишь самих полицейских и их семей, да тоже не всегда, а значит вполне может чего-нибудь да натворить. Начиная простой перепалкой со случайно мимо проходящим майором и заканчивая, пожалуй, дракой в отделе на глазах какого-нибудь генералиссимуса, по счастливой случайности заглянувшего именно в этот участок, именно в этот день и также случайно задержавшийся беседой до ключевой минуты. Но и тратить свое драгоценное время на разборки и контроль действий Смолова из их компании тоже желающих было немного, поэтому эта честь всегда доставалась именно Акинфееву, как самому ответственному и взрослому, что сам Игорь считал крайне нечестным решением и, цитата, «не на много я вас, придурков, старше!». Думаю, комплексам мужчин стоит уделить особое внимание, но явно не сейчас. — Слушай, с первого раза нашёл тебя. Это уже успех. — слышится откуда-то сзади насмешливый голос Феди. Он останавливается сразу же за спиной Игоря и кладёт ему на плечо ладонь, параллельно сильно кусая фильтр сигареты, зажатый у себя в зубах. Смотрит изучающе, словно хочет своими почти черными глазами что-то разглядеть среди инструментов, висящих на стене. Свет от ламп отражается большими, контрастирующими сильно белыми бликами на его радужке. Акинфеев тихо усмехается и смотрит на него через плечо. — Не понял… — Ну, смотри, братик. — ох уж это «братик»… Миранчуки всё время обращаются так друг к другу, по-детски и дурацки, но этим щенкам можно, им, кажется, вообще всё можно в силу глупости возраста, но когда слышишь это от матёрого дворового кота Фёдора Смолова или, о боже, Дзюбы, что тоже стал подхватывать подобное обращение, посчитав это нереально крутой идеей подчеркивания их «братства», то им так и хочется треснуть хорошенько по шее, да жаль сам Игорь боится рушить собственный авторитет, получив «по щам» в сдачу… Федя устраивается на большой покрышке, нелепо взгромоздившись на нее сверху, но всё с тем же абсолютно невозмутимым «Смоловским» лицом. Смешной такой, уселся на шине от, кажется, «Белаза», как курица на жёрдочку. Любит его всё равно Игорь. Такого постоянно задумчивого и романтичного внутри, но такого несуразного раздолбая снаружи, постоянной кашей в голове и абсолютным отсутствием планов и амбиций на жизнь. — Вот пришёл я сегодня на работу, как самый добропорядочный гражданин и лучший работник этой задницы, к восьми часам утра… — Забавно, что больницу ты называешь задницей… At eight o’clock that same day… Федя крайне равнодушно проходит по коридору между десятками привезенных во время ночной смены «пациентов», хотя сам Смолов предпочитает объединять их всех одним емким термином «тела». Нет, «пациент» может быть у терапевта, стоматолога, даже у хирурга, но не как те все люди, пестрящие цветом кожи от мертвецкого синего до такого жизнерадостного желтого, что приходят, а точнее, которых привезли на карете скорой помощи из какой-нибудь самой зассаной подворотни Москвы, на лечение к наркологу. Может быть, лучшему во всех государственных бесплатных, что ключевое слово здесь, больницах столицы. Все наркоманы и алкоголики-синюшные-колдыри любого социального уровня, класса и масти из окрестностей стекали, как по воронке, в надежные руки нарколога со стажем Фёдора Смолова. Он до тошноты не терпел свою работу, но обожал играть в бога, долго томно разглядывая привезенное без сознания тело и решая, жить ему или нет. У него никогда не было плохих привычек; не то, чтобы что-то курнуть или растереть себе под губу, так даже крайне редко прикасался к алкоголю, общаясь с ним по принципу «бокал на новый год». Да и первый раз покурил только на практике, когда стоял на крыльце вместе с другими студентами, только что присутствовавших на вскрытии заядлого наркомана-амфетаминщика. Смотрели все перед собой пустым взглядом и быстро как-то скурилась целая пачка на троих человек. Нет, конечно, каждый из них понимал, что находится внутри у эдаких личностей и после увиденного никто от получаемой профессии не собирался отказываться, да и психику уж точно не сломал, но сам факт увиденного всегда потрясает, навсегда врезается в память. Федя до сих пор помнит этого парнишку. Светлые волосы, сбритые виски, тёмные брови. Ярко впечаталась в память тонкая, легкая татуировка крыла. На запястье, такая, вроде, неброская, и одновременно такая яркая деталь. Портили всё его лишь тёмные, фиолетово-свинцовые синяки под глазами, характерные для наркозависимых. Совсем бледная кожа — тело полностью остыло и лежало в морге вторые сутки, просто как мясо в холодильнике, разве что без целлофана. На всю жизнь Смолова запомнил сильные руки и ноги, но такое худощавое, совсем, кажется, детское тельце с выпирающими острыми рёбрами. Преподаватель монотонно рассказывал что-то о нем, что, мол, мальчишка из обеспеченной семьи, спортом занимался на профессиональном уровне — то ли футболист, то ли легкоатлет, а потом что-то стукнуло в голову и колоться стал. Как тогда удивляло Федю то хладнокровие, изредка сменяющееся отвращением, с котором говорил профессор. Для Смолова все тогда ещё были невинными жертвами обстоятельств, из-за которых стали они употреблять, считал он тогда, что только очень тяжелая жизнь может заставить делать подобное с собой, когда всё равно уже на всё то, что происходит. Злился, сам не зная, на кого — то ли на преподавателя, то ли судьбу, что один так говорил о бедном мальчике, а другая так поступила с ним… Когда им разрешили осмотреть тело, мало, кто дотронулся до холодной кожи. У кого-то это было понятное отвращение, что Смолов презирал, как качество, с которым человек пошел на медицинское образование, а кому-то банально не интересно. Обычный наркоман, обычный случай, даже отрубленная на стройке рука вызывала больше интереса, нежели этот… Но Федю словно проперло. Смолов долго стоял, рассматривая расслабленное смертью лицо. Беспробудный сон, Федя качает головой и медленно проводит пальцем по его щеке, обводит крупную родинку-мушку на правой, после приподнимает веко. В глазу лопнули капилляры, что весь белок залило кровью. Скорее всего, у мальчишки случился инсульт. Но даже сейчас, спустя несколько суток, как угасла в этом человеке жизнь, в его каре-зеленой радужке сверкнул огонёк. Это был слишком перспективный парень, который сумел бы многое сделать в своей жизни, но та слишком рано сломалась. — Сколько ему было? — хмуро спрашивает Смолов, повернувшись в пол оборота к профессору. Тот качает головой, кратко глянув на свои часы: — Двадцать один. Вру, даже не было, стукнуло бы в марте. Федя очень любил жизнь. Не понимал все эти суицидальные мысли, что возникали в светлых умах совсем молодых людей, у которых, кажется, столько ещё дел в этом мире, задач, отложенных на многие годы их жизни. Им дан такой шанс, один на миллион — существовать в этой бесконечной вселенной. Ты можешь делать в ней абсолютно всё, словно ты в самой большой песочнице, а в руках у тебя любой инструмент из всех существующих на свете. Ты можешь построить в своей жизни любой путь, любую судьбу из несчисляемого их количества, по своему образу и подобию, но почему-то люди не пользуются этим даром… Не понимал и почему кто-то начинает по собственной воле отравлять свой организм наркотиками, алкоголем. Как можно самостоятельно лишать себя того чуда, которого по счастливой случайности как-то попало нам в руки. Жизнь — это же… Это же так круто! Да и вдруг мы живем-то всего один раз. Вдруг не существует ни реинкарнации, ни рая с адом, ни других параллельных вселенных, в которых мы можем возродиться. Вдруг после смерти нас ждет сухое и безвкусное н и ч е г о. И всё то, что мы чувствуем сейчас, живя: радость, страх, грусть, влюбленность, боль душевную и физическую, мы можем чувствовать всего один раз, выиграв в лотерею, от самого зачатия до смерти. И потом наша жизнь, как свет в последнем окне, погаснет, погрузив унылую пятиэтажку во мрак. И не будет больше ничего. Федя совсем не хочет в это верить. И не хочет, чтобы кто-то намеренно лишал себя такого счастья. В начале своего долгого пути медика, он пытался подбирать к каждому пациенту свой подход, бесплатно работал эдаким психотерапевтом, продолжал общаться со всеми, кто прошёл у него лечение, и после выписки, надеясь, что всё у них в жизни наладится. Так прошли первые два года, а потом… У него лечилась совсем молодая девушка. Ей было всего-то двадцать два. Из хорошей работящей семьи, уже замужем за прекрасным мужчиной и уже бухавшей словно не в себя. Она пила так много, как будто внутри нее был сорокалетний жирный мужик, обычный ватник, осуждающий всё, от футбола до власти, под водку со своим собутыльником. Но по рассказам фельдшера скорой помощи, которая привезла её в критическом состоянии в больницу, пить начала она из-за выкидыша, что произошел у неё пару месяцев назад. Обычно фельдшеры не задают никаких вопросов, кроме как «А что, собственно, случилось?», но родные или свидетели сразу вываливают чуть ли не полную биографию и историю проблемы человека. Если честно, для Феди навсегда останется загадкой то, почему женщины (и не только) так сильно убиваются из-за потери ещё не родившегося ребенка или аборта. Он считает, что если по медицинским показаниям забеременеть снова ещё есть шанс, то всё вообще нормально, получится, так скажем, в следующий раз. А аборты — вообще тушите занавес. Зная всё развитие «человека» на стадии, когда возможен аборт, он вообще не понимает, как можно в современном обществе идти речь о убийстве души или боли для зародыша. Просто взрыв мозга! Поэтому проблему девушки Смолов не считал проблемой и вовсе, поэтому решил во что бы то ни стало помочь ей выкарабкаться. Лечил всем, чем мог, каждый час старался проводить рядом и спасать разговором. Она улыбалась, смеялась над его шутками и рассказами, в ней стало появляться то, чего не было почти ни в одном его пациенте — желание жить. А потом она выписалась. Оставила Фёдору в благодарность большую бутылку дорогого виски. Он тяжело вздыхал, сидя в обед у себя в кабинете, думая, где бы её найти, чтобы увидеть ещё раз, но никогда бы не подумал, что милая Вика сама найдет его. Лежа под простыней в больничном морге, в один вечер упившись до конца и упав на кухне, сильно ударившись головой об угол стола. — Как же так… — хрипел Федя, сидя на лавочке напротив тела, не замечая холода, сводившего судорогой каждую мышцу. Именно в тот день Смолов понял, что невозможно вылечить человека от зависимости. Подвергая свой организм постоянному воздействию алкоголя или наркотиков, словно подписываешь свой смертный приговор, сделку с дьяволом, в которой не имеешь выгоды. И человек, осознанно идущий на подобный договор, вряд ли имеет право на жизнь. Федя сам решит, кому он даст шанс, а кого отправит в могилу своей «медицинской халатностью». И, наверное, ощущение какого-то собственного преимущества над всеми остальными, что тешило его огромное самолюбие, до сих пор удерживали его на этой работе. Его сегодняшний рабочий день не должен был как-то отличаться от длинной вереницы предыдущих за исключением того, что завтра не нужно было снова вставать в шесть утра и переть в больницу. Встать придется в четыре и переть уже в горы. Но, черт возьми, куда приятнее всё-таки, хотя Федя бы больше предпочел поездку на море. Жара, солнышко, арбузы, м-м, но ждет их снег, холод и горячий чай в попытках отогреться под строгим взглядом Игоря. Но, конечно, все они надеялись на Кокорина, что мог пронести через «таможню Акинфеева» несколько бутылок со спиртом или чем похуже. Вот он уж точно любил распивать всякого рода ракетное топливо. Федя подходит к вывешенным на стену заботливыми медсестрами номера палат и то, что в них нужно было сделать с больными. Обход, капельницы, немного успокоительных таблеток, снова капельницы, обед. А что у него на обед сегодня? Мужчина заглядывает в свою сумку, где в контейнере скромно лежат несколько бутербродов с колбасой и сыром. Суровая холостяцкая жизнь, где-то в закромах на рабочем столе ещё лежит коробка быстрозавариваемой лапши, вот и полноценный прием пищи. И пусть кричат ему знакомые гастроэнтерологи о временах, когда его желудок будет представлять из себя одну большую язву. — Фёдор Михайлович? — слышится тонкий голосок стажировщицы из-за двери, когда этот самый Фёдор Михайлович, стоя в халате белом настежь открытом, чистит свою не совсем идеально белую рубашку, разложив её на весь стол, поверх всех документов, клавиатуры, только недавно собранных в одну кучу ручек. Вообще, Федя очень ценил порядок, когда всё лежит чистенькое и на своем месте. Но очень ценил он созерцание этого всего, а уборку крайне не любил. «Олечка вовремя, как всегда…» — раздраженно отмечает про себя Смолов и более агрессивно трет спиртовой салфеткой жёлтое пятно. Взмахом головы разрешает девушке зайти и застегивает свой халат, чтобы уж не соблазнять, а то женщины вообще существа странные и непредсказуемые. Накинется ещё на горячего кубанца… — Я вам план закупки принесла, вы посмотрите, пожалуйста. И из срочных — доставили полчаса назад женщину на осмотр. Она в сорок шестой палате. — И? — равнодушно говорит Федя, даже не отвлекаясь от рубашки. Он поднимает её и просвечивает через оконный свет, а после мысленно отмахивается, решив, что и так сойдет, не жених же. Снимает халат, надевает рубашку под него и ищет после взглядом на столе новую, купленную пару дней назад коробку одноразовых резиновых перчаток. Куда же запропастилась… — Что «и?», Фёдор Михайлович? Женщина, на осмотр, сорок шестая палата! — недовольно говорит девушка и скрещивает руки на груди. — Идите осмотрите её! — Так, Оленька. Твое «женщина, на осмотр» мне говорит абсолютно одно и то же, что хирургу «на столе человек, что-то ему отрезать». — совершенно спокойно говорит Федя, натягивая перчатки, которые нашлись в выдвижном ящике стола. Поняв, что девушка всё равно не понимает, к чему тот клонит, мужчина глубоко и крайне тяжело вздыхает, контролируя закипающий, словно чайник, гнев где-то в груди. — Оленька, она наркозависимая, алкозависимая, всё вместе и с циррозом печени? В каком состоянии, Ольга, прибыла эта женщина? Возраст, причина? Вы составили мне клиническую картину? Боже, а такие потом лечить будут, вот как мне спокойно выходить на пенсию? Федя даже не дожидается ответа от девушки, решив, что от фельдшеров со смены узнает больше, и просто натягивает на себя марлевую повязку, опустив её себе на подбородок, — говорили недавно медсестры, что какая-то больничная инфекция снова у них завелась. Лучше бы тараканы, ей богу. — а после выходит из своего кабинета, направляясь в эту самую «сорок шестую». По дороге выхватывает в коридоре Нину Павловну, старожила наркологического отделения, и расспрашивает уже её. Та, как обычно, выкладывает ему всё, как на блюдечке. Четко, как есть, самому ничего додумывать не надо: — Зовут Екатерина. Фамилию забыла, но паспорт на регистратуре, если понадобится — принесу. Так, доставили после пятидневного непрерывного запоя, анализы будут через пару часов, мне кажется, и до препаратов успела добраться, но вам однозначно лучше знать. Из-за чего грусть и тоска, не ясно, да и-… — Хоп. — Федя делает характерный жест захлопывания рта, показывая, что достаточно. — Спасибо, анализы мочи, крови мне на стол, как будут готовы. Мужчина берет в руки планшет для бумаг и зубами открывает колпачок ручки, после ногой открывает дверь в палату. Не поднимая глаз, ставит у себя дату, имя пациентки, перед местом для фамилии ставит вопросительный знак, параллельно с этим громко произносит: — Кто из вас Екатерина? — Ну я. — слышится хриплый насмешливый голос, а сам Федя, подняв взгляд, хмуро оглядывает знакомую копну кудрявых русых волос и маленькие карие глазки, что с такой надменностью, словно Смолов уже здесь пропитый алкаш, смотрят в ответ.

***

— Не, ты знаешь же, у меня и одноклассники на реабилитации были, и тётя Света, которая всегда моей бабушке через меня банки с соленьями передавала, но чтобы вот так… Короче, что-то совсем Катюха плохая стала. Страдает без тебя видимо, Гарик. «Печаль свою утолить не может», — последние две фразы говорит Смолов с усмешкой уже скурив до фильтра сигарету, которую зажег в начале своего рассказа. Сейчас рассматривает черное большое пятно на полу, как булькает в нем что-то, а Игорь всё сверлит и сверлит его взглядом испепеляющим, как умеет, кажется, только он. — И насколько всё плохо у неё? — после затяжного молчания произносит Игорь, словно приговор. Но вот кому из трех лиц, участвовавших в рассказе? — Да неплохо всё абсолютно. Ну, капельницу ей поставил, она, вроде, даже согласие на кодирование подписала. А тяжелого не нашёл ничего у неё. Кроме взгляда. Ой, братик, это какой-то ужас был! Я у неё что-то спрашиваю на осмотре, щупаю там, а она молчит и лишь усмехается изредка. Хрипло-хрипло так, как будто мертвец в могиле охает. Слава, слава богу, что в отпуске с завтрашнего дня. Я б убил её до выписки точно! — очень эмоционально, на манер Дзюбы рассказывает Федя, а потом смотрит на Акинфеева исподлобья, ожидая, что же он скажет на этот счет. Уж очень тяжело смотрит Игорь куда-то в сторону, даже как-то устало. А после глухо усмехается, словно где-то внутри себя, и говорит: — Я так и не понял, в чем успех, о котором ты говорил, когда нашел меня «с первого раза».

***

«Горы по колено, горы по колено. Горы по колено, если держишь шаг. Никаких потерь, просто наступает время — Время разложить эту жизнь по местам. Волны по колени, волны по колени — Могут и свалить, ой, держи удар! Никаких потерь, просто наступает время — Время разложить нашу жизнь по местам.» — тихо шуршит радио в машине. Сзади сопит комок из мешковатой пёстрой одежды, именуемой братьями Миранчуками. Как змеиное гнездо, безобидные, только пока спят. Смолов смотрит какой-то фильмец на телефоне, поставив локоть на одну из косматых макушек, удобно попавшуюся под руку, а Дзюба не может просто спокойно сидеть. Он нервно дергает коленкой, кусает, облизывает губы, щурится-хмурится, а всё из-за уровня с пометочкой «Чрезвычайно сложно» в игре с птичками и рогатками, что он упрямо проходит уж пару лет. Количество уровней давно перевалило за пару тысяч, а бедный, но упертый, как баран, Артём всё никак не может побить всех зеленых свиней и собрать все свои яйца, как бы это двусмысленно не звучало. Он победно вскидывает кулак в воздух, когда на его экране рушится последняя постройка, придавливая обломками последнего свина. — Прошел? — тихонько смеется Игорь, до этого тихо мычавший и стучавший пальцами по рулю в ритм знакомой песни, крутившейся сейчас по эфиру радиоприемника. Он любил Коржа, считал его самым нормальным из всей этой компании, чьи песни часто крутили во всевозможных хит-парадах. В его глазах этот исполнитель был эдаким своим парнем со двора, что вечером выходил с гитарой на уличную скамейку возле подъезда и резво бренькал на своих струнах какие-то лирические песни, но простым языком, пришедшим с улицы. К сожалению, его любовь к Максу Коржу разделял только Артём, который, в принципе, и познакомил Игоря с его творчеством, как-то давно, когда тот только начинал свой творческий путь, пару лет назад, Дзюба притащил другу диск для магнитолы в машину с первым, дебютным альбомом Коржа «Животный мир». И если Артём к сегодняшнему дню давно заслушал все треки до дыр и пресытился ими, то Игорь ограничивался лишь редкими «встречами» с треками по радио и каждый раз наслаждался, упивался музыкой, как тогда, как в первый раз. «Молодняк», включавший в себя Смолова и близнецов, слушали в машине на полной громкости какие-то глупые, несвязные для других американские новомодные песни. Они каждый день, казалось, тлели совместную, общую мысль о поездке на далекий неизведанный континент. Уже давно распланировали поездку туда и откладывали с каждой зарплаты и стипендии какую-то часть, заставляя это делать и всех остальных. Хоть, допустим, даже тот же самый Кокорин не горел желанием ехать «к пендосам» и вообще «в загнивающую Европу», считая, что «всё, чем хвастаются они перед всем миром, есть в их огромной стране и ехать далеко не имеет смысла». И это всё цитата, между прочим. Но главное правило, как-то само появившееся в их компашке, гласило, что поездка будет явно неудачной, если кто-то из них не поедет. Поэтому, расшатав каждого члена их «дримтим», сумасшедшая троица считала дни до того, как на счету накопится нужная сумма и в руках появится долгожданный билет на двенадцатичасовой перелёт. И если от любви к западу и западной музыки ребят «страдали» все, то Марио с Денисом долгое время не разглашали своей любви к российской попсе и всяким Еленам Темниковым, группам «Виагра» или «Винтаж», посещая их концерты и разные подобные фестивали исключительно вдвоем и в тайне, пока Кокорин абсолютно случайно не наткнулся на эту парочку рядом со входом на очередное мероприятие от какого-нибудь «Русского радио», да и еще с поличным — билетами в руках. У самого же Сани было железное алиби находится в этом месте — бесплатное разливное пиво в ларьке, так что вопросов к нему возникать не могло, а вот бедные Марио и Денисом даже на какое-то время забыли русскую речь, полностью «поменяв раскладку» на испанский, пока Александр сходил с ума от безумно смешной, по его мнению, ситуации, но Игорь, узнав о случившемся, отвесил хорошую оплеуху Кокорину за эдакий расизм музыкальных вкусов, припомнив найденные у Александра в плейлисте песни Жеки и «Бутырки». По тому вообще тюрьма и нары плачут, но Саня ещё держится. Вообще, на удивление, зная о рассеянности и отсутствии умения что-то замечать в окружающих у Саши, Кокорин всё равно узнавал о каких-то секретах друзей раньше всех остальных. Да вот только не все тайны умел сохранить. Но, к слову, даже учитывая разные характеры и случавшиеся между ними разного рода неприятные ситуации, Саша и Денис оставались одними из самых сочетаемых друг с другом ребят компании и ездили, в основном, вместе, в одной машине, постоянно находя общие темы и точки соприкосновения, а бедный Фернандес лишь молча терпел постоянные крики Кокорина, пиво и сладкие газировки, что он каждый раз проливал в салоне машины, между прочим, самого же Марио, лишь ради улыбки и присутствия сбоку Черышева, что, кстати, постоянно заступался за Сашу и просил не выкидывать его на обочине в глухом лесу. Да, терпению Дениса, всё-таки, стоит только завидовать, когда даже у Фернандеса оно сдавало и летело в тартарары, заставляя его идти на грех и мыслить о возможном отсечении ненужной головы Кокорина по приезду. — Конечно прошёл! Сомневается он ещё во мне! — гордо заявляет Артём и, наконец, ставит свой телефон на зарядку, что так долго канючил у Феди. — Ой, в тебе сомневаться-то — себе дороже. — с улыбкой закатывает глаза Акинфеев и тут же опускает глаза на свой завибрировавший телефон, куда только что пришло сообщение. Игорь лишь успевает прочитать название контакта «Денис» и после кивает Дзюбе на аппарат. — Посмотри, что там Черешня хочет. Игорь не любил отвлекаться на телефон за рулем. И если звонки ещё мог принять, всё равно поставив на громкую связь, чтобы не отрывать рук от руля, а сообщения так и оставались непрочитанными до приезда. Но пока под рукой имеется столь прекрасный штурман, который так и просится запрячь его делать все дела, то пусть уж читает. Акинфеев достает из подстаканника в двери уже остывший кофе, купленный на заправке, когда они только встретились всей компанией на заправке. Успевает сделать один глоток, прежде чем цепкие руки Артёма вырывают стакан и его рук, а сам он с деловым видом листает их переписку, хотя разрешено было прочтение явно только последнего сообщения. — Господа из второй машины требуют остановку «на ближайшем АЗС»! — заявляет он и усмехается, поворачивая голову к Игорю. — Во зассанцы, да? Явно Кокорин им всё жизни не дает, выкинуть решили. Артём смеется и заходит в навигатор, выставляя точку «заехать» на следующей заправке от «Газпром», а сам отпивает немного из стаканчика, тут же сморщившись. — Ну и дерьмо же ты пьешь.

***

До заправки они так не доезжают. Игорь, выругиваясь под проклятия Миранчуков, проснувшихся из-за тряски, объезжал ямы по обочине. Пикап хоть и очень высокий, но мысль о возможном камешке, который вылетит и обязательно поцарапает жёлтые бока его зверя, вводила Акинфеева в холодный пот. Как вдруг с одной стороны раздался хлопок, машину понесло в сторону, в овраг, а на задних сиденьях был такой грохот — точно кто-то из близнецов свалился. Игорь едва успевает вывернуть руль в противоположную сторону, чтобы пикап не повалился вместе с песком к соснам, и останавливается поперек дороги, схватившись за сердце и смотря в зеркало заднего вида, как Марио, долго постояв на месте и понаблюдав за машиной Акинфеева, сдает назад и объезжает яму с другой стороны. Остановив свой автомобиль в паре метров и уже заглушив мотор, Фернандес устанавливает зрительный контакт со вторым водителем, видимо, надеясь, что тот сможет ему что-то объяснить о произошедшем посредством телепатии. — Блин, Федь! Ты мне локтем в глаз зарядил! — хнычет сзади Антон и трет свой правый глаз, обиженно глядя оставшимся левым на Смолова. Тот потирает локоть и также недовольно заявляет: — А может поговорим о том, что ты своим твёрдым глазом ударил мой локоть? — А может о том, что мой дорогой братец сидит на мне?! Тебе удобно, солнце?! — вопит откуда-то, словно издалека, Лёша и Игорь успевает уловить, как те пихаются и чуть ли не начинают драться, но оставляет Смолова разбираться со всем его детским садом, а сам вылезает из салона следом за Дзюбой, чтобы узнать, как дела у колеса, которое он, судя по всему, пробил. — Ты шину пробил. — задумчиво заявляет Артём, когда они стоят напротив колеса, дыру на котором видно невооруженным глазом. Игорь хочет ему хорошенько треснуть, чтобы не бесил своей супер-способностью говорить очевидные вещи. — Да, сто процентов. — включается в дискуссию Кокорин, осмотревший колесо и для этого нагло оттолкнувший бедром Игоря. Где-то сзади ругается на испанском Марио и нервно смеется. Игорю его безумно жалко, но к себе в машину этот ужас он не потащит, уж извольте. Рядом грохается что-то металлическое и возникает Антон, притащивший гору каких-то инструментов, которыми, кажется, собирают железный конструктор и с помощью которых вряд ли можно заменить колесо, но их сказал нести Денис, да и стоит Миранчук с таким видом покорной собачки и словами в глазах «я сделаль», что ничего говорить ему не хочется. Поэтому Игорь берет «штуку, которой откручивают болты, но не дрель"(сам не знает её названия) и отдает её Артёму, как самому сильному, после указывает рукой на колесо, мол, «крути». Между ними разыгрывается молчаливая сцена, из которой становится понятно, что Дзюба абсолютно не имеет понятия, что ему с этим сделать. Сверху раздается тяжёлый вздох и уже Кокорин берет эту страшную вещь в руки и умело начинает откручивать болты, что-то тихо фыркая на тему того, что «ничего без меня не можете» и «никакой помощи в этом доме». А Игорь с Марио перекидываются взглядами, убеждаясь, что их обоих внезапно посещает одна и та же мысль, что всё-таки этот ужас зачем-то им и нужен, а Дениса так и распирает гордость, словно за своего сына. Большие черные болты падают с негромким звоном на асфальт, пока их откручивает Саша, а Артём с Денисом, под строгим надзором Акинфеева, пытается открутить замаскированный лючок в багажнике пикапа, где должно лежать запасное колесо или, как минимум, докатка. Уже хорошо так стемнело и Федя, усевшись на бортик кузова, светит им на замок длинным полицейским фонариком, иногда, смеха ради, перенаправляя его на лицо Кокорину, чтобы тот начал жмуриться от столь мощного луча и забавно ругаться, поливая весь род Смолова проклятиями, до тех пор, пока не раздастся громкий хлопок подзатыльника, что отвесит Игорь шутнику. Где-то снизу носились братья, искавшие себе занятия. То пинавшие шишки, то заглядывавшие машине под брюхо, с важным видом искавшие дефекты на других колёсах, а после усевшиеся прямо на асфальт и уже уставшие смотрели, как Кокорин в очередной раз с трудом крутит инструмент в своих руках. Всеобщим негласным советом было принято, что толку от них всё равно не особо много, поэтому никто им ничего особо не решился поручать, пусть лучше собирают шишки. Топиться ими будем и разжигать сигнальный костер, потому что, похоже, застряли мы здесь до утра. — Нет, нихера, заело. — заключает Артём и садится, отбрасывая в сторону веточку, которой он пытался сломать заевший замок на люке. Денис также падает рядом, рассматривая ключ. — Может, ломом попробовать его просто выломать? — задумчиво спрашивает Черышев, не отрывая глаз от рассматриваемого предмета. Смолов тяжело вздыхает и направляет луч фонаря на макушку Лёши, негромко отвечая: — Можно попробовать. Да только лом у нас вряд ли есть. — Вот вечно у нас всё не как у людей! — недовольно восклицает Артём и тут же хватается за борта кузова, когда пикап пошатывается, а снизу доносится голос Кокорина: — Я колесо открутил! — Молодец, теперь можешь поставить его снова на место. — горько усмехается Игорь, выпрыгивая из багажника. На вопрос Саши, о чем говорил Акинфеев, ответа не следует. Все не спеша и по очереди спрыгивают на землю, боясь, что машина, потеряв одну из точек опоры, перевернется, или как-нибудь просядет подвеска. В общем, что-то с ней обязательно да произойдет — уверены все. Становятся в круг на проезжей части. Дорога, куда завел их навигатор, обещая сэкономить время, хоть и лесная, но не может же по ней ездить одна машина в неделю? Федя медленно закуривает, эту идею подхватывают Миранчуки, вытащив у Смолова же по сигарете, а Игорь тихо фыркает, что тот учит плохому подрастающее поколение, но сам достает из двери Дзюбы пачку Артёма. Они с ароматизатором дыни, от которого всем остальным хочется поддаться рвотному рефлексу, почувствовав в воздухе, а самому курящему не так становится противен вкус дыма. Антон громко возмущается, что «вообще-то, мы младше тебя всего на пять лет!», а Денис тут же тихо смеется, добавляя: — Как ты можешь обращаться к нам на «ты»? — Тоша насупился, а все остальные тихо посмеялись, даже старший Миранчук. Антон расценивает это как предательство от своего родного близнеца, а, к тому же, ещё и брата, и строит в голове план, как отрубит в лесу Алексею голову, но уже через две минуты полностью забывает об этом и кладет ему голову на плечо. — Может, вас на трос и тащить до ближайшего шиномонтажа? — через какое-то время спрашивает Марио, переминаясь с ноги на ногу от холода. Игорь задумчиво рассматривает место, где совсем недавно было колесо, и кивает: — Мысль. Если через двадцать минут не поедет никто случайно с ломом, то так и сделаем. — Не поедет никто с ломом и не проломит нам им голову, ты хотел сказать? — тихо усмехается Артём и смотрит на Акинфеева. Тот улыбается ему в ответ и после поворачивает голову в ту сторону дороги, откуда они ехали, до боли в глазах всматриваясь в даль и ища столь долгожданный отблеск фар. — Да, именно так я и хотел сказать…

***

— Вон, кажется, — хрипло начинает говорить Кокорин, но тут же прочищает горло и усмехается. — одноглазый Джо едет. Да, издалека слышится рев и стук мотора какого-то, по всей видимости, старенького автомобиля, и на гладких стволах сосен отражается скачущий свет одной фары. Миранчуки, разом выскочившие вперед толпы на середину дороги, заулыбались и встали на обочину, вытянув свои длинные худые руки и подняв на них большие пальцы, как жест «нравится». — О, это самые красивые проститутки на всей трассе. — гогочет Саня, поставив руки в боки и наблюдая, как машина ускоряется, как-то нездорово зарычав мотором, и быстро приближается к ним. Тут Игорь хмурится, быстро осознавая ситуацию и дергая Артёма за рукав. — Слушай, а хорошая ли вообще идея останавливать какую-то непонятную машину ночью, на трассе, в лесу? Они обмениваются взглядами и Игорь ловит в его глазах проскользнувшую смесь недоумения и испуга, что только что пережил сам. Сзади Акинфеева по плечу легонько стукает что-то металлическое, он готовится уже увидеть всё самое худшее и стать главным героем какого-нибудь ужастика, но, обернувшись, видит лишь Марио, крепко сжимающего какой-то гаечный ключ, взволнованного Дениса и Федю, который также неопределенно смотрел на подъезжающую серую Ладу с одним горящим «глазом». Над ними словно повисло одно тёмное облако нехорошей мысли, что крутилось у каждого одновременно одними и теми же доводами. Но пока Дзюба быстро вспоминал все приемы каратэ, чему его учили на секции в начальной школе, машина медленно останавливается. Сидящие внутри не спешили опускать тёмные окна. Повисла тягучая минута всеобщей неопределенности. Смолов до боли сжал в ладони свой полицейский фонарик, прикинув его вес и то, что получить им по голове будет, как минимум, болезненно. И если Лёша тоже оцепенел, недоумевающе смотря на замеревших друзей и тоже, кажется, начавший что-то да догонять, то Антон, не снимая улыбки с лица, подскочил к машине и постучал в стекло водителя кулаком, после указывая большим пальцем через спину на пикап. Для Игоря эти несколько секунд тянулись словно вечность, каким бы не было затертым это выражение. Он успел уловить каждую деталь происходящего. Как напрягся и нахмурился Кокорин, сделав небольшой шажок назад, к бочине их желтого автомобиля. Как Артём сжал кулаки, что те, кажется, даже захрустели; как он, по детской привычке, закусил нижнюю губу и исподлобья, как уличный хулиган, смотрел на подъехавшую машину. Как Лёша попытался оттащить брата за рукав его кофты и как затрещала ткань на местах, где он особо сильно сжал пальцами. Кажется, вот и всё, вот так и полягут они где-то в лесу. Будут гнить в болоте, скинутыми туда бандитами, и в жизни никто и никогда их не найдёт. По телу прошёл холодок и Акинфеев зажмурился, что есть силы, когда открылась дверь и должна была начаться стрельба, как в лучших сюжетах «Бандитского Петербурга». — Ну че, мужики? Встряли? — слышится насмешливый голос вылезшего из машины невысокого мужчины. Явный татарин, с пивным брюшком, уставшим взглядом и растянутой белой майкой, что явно видала многие виды. — Да! — охотно отзывается Антон, вырвавшись из рук брата и тут же подскочившего к мужчине. Он упрямо вёл его к машине, чуть ли не таща за руку. — Видите, у нас колесо пробило, а люк с запаской заело. Вот ждём кого-нибудь. Может, у вас лом есть или что-нибудь подобное? Не хочется торчать здесь до рассвета! Антон расталкивает столпившихся друзей, кинув им шепотом «вы че все?!», открывает дверцу на кузове, приглашая мужчину залезть в багажник. Игорь явно расслабляется, словно сходит волна пота, он запрыгивает следом в кузов и указывает на люк. — Вот. Всё перепробовали, уже думали так ехать, чтобы вторая машина тащила за собой, не до утра же торчать здесь. Мужик дергает за черную ручку, решив удостовериться, точно ли она не открывается, а после качает головой, цокнув языком. — М-да, понятно всё. Ну сейчас, гляну что-нибудь в багажнике, а может вообще стоит попробовать петли снять, они вроде всего на болтиках. Отверточкой чик-чик и снимем. Да, точно, так и поступим. Есть отвертка-то? — он смотрит на стоящих на земле парней. Лица их рассмотреть с такой позиции сложно, задние фары недавно заведенного пикапа освещают красным светом лишь грудь Артёма и Марио, так что новоприбывший вряд ли даже сумел посчитать их всех «по головам». Смолов отходит к горе инструментов, что притащил пару часов назад Антон, и, покопавшись, достает оттуда крестовую отвертку большую и совсем маленького «калибра». Чуть улыбается и, подтянувшись на бортике кузова, протягивает мужику отвертку, оказываясь с ним на одном уровне. — Держи, брат. Вот, что значит мозг свежий, мы бы до этого догадались только завтра. — Смолов уже окончательно теряет ощущение опасности, напряжение сходит, а на смену приходит большой прилив адреналина, как осадок от пережитого надуманного собой же стресса. Он смеется, Игорь тоже улыбается и качает головой, как бы подтверждая его слова, а их новый знакомый замирает с открытым ртом и выпученными маленькими карими глазами, даже уронив на дно кузова выданную ему отвертку. Федя тут же перестает гоготать, смотря с недоумением и даже испугом на мужика. — Да ладно., не верю. Реально что ли? Ты — Федя Смолов? К такому Федю жизнь не готовила явно. У него самого отвисает челюсть, глядя такими же круглыми глазами в ответ на этого мужика, у которого, бедного, эмоции в глазах, как на рулетке, меняются с бешеной скоростью. — Ну вроде как… — только и может выдавить из себя Смолов, но его тут же, все равно, перебивают. Мужик, оборачиваясь к Игорю, также на одном выдохе выдает: — А ты — Игорь Акинфеев? Легенда ЦСКА, великий вратарь клуба и сборной?! Это просто рехнуться можно! — Да ты уже походу, парень… — едва слышно говорит Федя и отходит к оставшейся компании, бросив Игоря один на один с явно ненормальным человеком. Какой-то ЦСКА, вратарь, Игорь хмурится, абсолютно не понимая, что происходит и с кем его перепутали. Он не успевает ничего понять, как оказывается прижатым к этому мужику и тут же моргает от яркой вспышки. — Сейчас, сейчас, давай-ка отвертку быстрее, быстро всё сделаем сейчас. — мужик хватает с пола отвертку и начинает быстро, ловко выкручивать болты петель, на которых крепилась дверца люка. Он параллельно что-то активно, с чувством рассказывал Игорю. Что-то непонятное для того, странное, несвязное. О какой-то карьере игрока, о том, что рано ушел из сборной, ведь нет ему там замены, о былых достижениях и том, что нужно поднимать этот заоблачный, непонятный для Игоря ЦСКА с колен, и закончив огромной, искренней сердечной благодарностью, «как от самого большого фаната этого клуба и отдельно личностей, что сделали ему такую богатую историю», к которой Акинфеев, оказывается, каким-то боком причастным. Воодушевленный рассказом мужчина, даже не дает Игорю и слова вставить, говорит без остановки, словно радио. В один момент Акинфееву действительно начинает казаться, словно он в какой-то дымке слушает неизвестную ему радиостанцию, забытую всеми, изредка ловившую в самых изощренных ситуациях. На которой не бывает музыки, куда не приглашают каких-то звезд, в программу этой радиостанции входят исключительно разговоры среди двух людей, которым в самом начале объявили какую-то общую тему, нуждавшуюся в раскрытии. И эта тема, словно река, извивается змеей, попадая и уходя в совершенно не относящиеся к изначальному разговору мысли, что часто не завершались, оставались обрезанными, потому что радиоразговор снова возвращался к изначальной большой воде после фразы «А начали мы, вообще-то, с…». И ты слушаешь их, слушаешь, даже не вникая в слова, просто как фон под какое-то дело, а после отвлекаешься на какую-то банальную вещь — телефонный звонок или кто-то громко посигналит на улице — и только после этого, наконец, прислушиваешься, хмуришься и выключаешь эту радиостанцию к чертям, выходя из гипноза. И также Игоря к сознанию возвращает его вопрос, резко отличавшийся от общей массы монотонных изречений, наполненных никому ненужных однообразных эмоций. — А чего это вы одни рвануть куда решили? А как же тренировки? И куда курс, вообще, держите? — мужчина ловко выпрыгивает из багажника, даже не опустив его дверцы и выкидывает на асфальт колесо, тут же врезаясь в грудь Артёма. — Да мы не одни… — уже запоздало отвечает Игорь, а Дзюба же вскидывает одну бровь вверх, что плохо видно в темноте, но он парирует этому мужичку, что крайне неодобрительно смотрит на него снизу вверх, явно тоже в нем «кого-то» узнав, но, в отличие от Игоря, не кумира, а словно самого ненавистного врага… Акинфеев быстро спрыгивает на асфальт, становясь сбоку от Кокорина, готового броситься в бой, если их «знакомый» только попробует рыпнуться в сторону. В его глазах закипала ярким огнем ярость. Драться с Сашей — это либо смелость, либо реально дурость. За всю их дворовую жизнь он прославился простым и емким позывным — «Бей». Если его пускают в драку, то он по любому выйдет победителем. В крови, грязи, рваной одежде, да хоть из полицейского участка он всё равно выйдет победителем. Он действительно тот персонаж, который не оборачивается на взрыв за спиной, а тихо просит влажные салфетки, чтобы стереть кровь с новомодных тогда, в далекой юности джинс «GAP» или кроссовок, также отвоеванных кулаками на рынке. Он был из не особо обеспеченной семьи даже по меркам нулевых, часто становился предметом насмешек. Кажется, Кокорин в жизни книжки полностью не прочитал, острым языком не отличается, но его удар под дых — лучший ответ на любые вопросы. — Вы и этого иуду с собой потащили… — горько усмехается мужчина и качает головой, словно разочаровавшись в их поступке. Артём делает шаг назад, не ожидав уж точно такого развития событий. Его глаза помутнели от быстро бегавших мыслей, он опускает взгляд в пол, чтобы никто не видел его растерянности. Дзюба не понимал, о чем тот говорит. Но было такое странное, проклятое ощущение, будто он действительно в чем-то провинился, словно заслуживает клейма «иуды» и «предателя». Как будто ткнули носом туда, где он накосячил, будто родители узнали, что у него два дневника или он ворует мелочь у младших. В памяти Артём пытается найти тот поступок, за который нет ему прощения, но оказался чист перед друзьями и, прежде всего, перед собой. — Слышь, бродяга, — раздается снизу негромкий низкий голос Кокорина, схожий больше на рычание, нежели на слова и голос, — тебе чё надо вообще? — А не «чё», Кокорин. Кинет он вас, подставит в самый неудачный момент. — мужчина смотрит на Сашу, а после медленно переводит косой взгляд на Дзюбу, превратившегося в момент из грозного льва в запуганного какими-то странными речами школьника. Мужчина делает медленные шаги к нему, заставляя попятиться назад. В Артёма тыкают коротким толстым пальцем в грудь, а после и вовсе прилетает туда же кулаком. — Ребята, не брат он вам! Не верьте! Не верьте этому игрочишке! Он вам ничего, понимаете, — обводит гневным взглядом каждого, сверкает налившимися кровью глазами. — ничего хорошего не сделает, а только в могилу подв- Бах! На землю с глухим стуком сначала валится мужчина, а потом, звонко зазвенев, и гаечный ключ из рук старшего Миранчука. Повисает тишина. Лёша стоит, замерев, и лишь смотрит в лица друзей, ища там одобрение своих действий, но все лишь оглядывают тело. Кто с испугом, кто с удивлением смотрит на образовывающийся багровый след на его шее. Их знакомый лежит неподвижно долгое время, словно замеревшая статуя. Дышать страшно, вдруг спугнешь наверняка уже вышедшего из бедного татарина дух. У Кокорина в голове крутилась мысль о том, где бы найти хороший миксер, чтобы измельчить тело по кускам и скормить собакам, у Игоря — подобный план с хлоркой. Федя делает осторожный шаг к Лёше, кладет руку ему на плечи, прижимая малого к своему боку. Миранчука всего трясет, он сильно побледнел. Парень сейчас сам словно каменный, из белого мрамора, но только дышит в отличие от… Этого. Он дергается, почувствовав руку Смолова у себя в волосах. Тот сначала сильно сжимает пряди. Больно. А потом просто, не спеша, треплет по чуть кудряво-русому гнезду, оказывая жест поддержки. Сбоку, как змея или какой-то уличный кот, подлезает под руку Лёши его брат, берет её и переплетает пальцы, заглянув в лицо со своей дурацкой улыбкой. И у старшего на душе становится чуть легче, зная, что на суде в его защиту будут говорить, как минимум, двое. И пока Денис думал, возможно ли будет замолить этот грех за Миранчука у батюшки и спасти его от неминуемых языков пламени в Преисподней, Смолов размышлял, как спасти бы его, сначала, от тюрьмы. — Правильно, Лёш. — говорит негромко Игорь, отходя от оцепенения и от всё еще неподвижного тела. — Да… — также тихо подхватывает Дзюба, потрясся головой, словно сбрасывая тяжелые мысли. — Много шибзиков на свете, мало ли. Тут же, потрепав себя по волосам, как защитный жест, Марио через какое-то время продолжает: — Ну, а мы в лесу не останавливались… — Никакого мужика не видели. — добавляет Игорь — И колесо у нас целое. — договаривает Кокорин, кивнув Марио в знак одобрения. — Быстро прикручиваем его и валим. А труп, авось, к утру волки съедят. Саша тут же падает на колени, хватает колесо и приставляет его на место. Рядом, по бокам, усаживаются Артём и Игорь, чтобы помочь. То болт подать, то подержать кое-где, в шесть рук колесо быстро становится на место, но тут же над ухом раздается облегченный выдох Феди: — Живой, парни! Башкой помотал! Давай, под руки поднимай. — командует он Миранчуками, а те подхватывают «воскресшего» и собираются оттащить к его же машине, как вдруг вопит Кокорин: — На нем пальчики останутся, идиоты! Бах. Миранчуки роняют его на асфальт, круглыми глазами глядя то на Сашу, то на Федю, ожидая дальнейшего командования. — Да несите уже… — хлопнув себе ладонью по лицу говорит Игорь и встает, провожая братьев взглядом, а после мигом залезает в салон своего пикапа, заводя его. Кажется, поездка обретает краски.

***

Они доезжают до гостиницы к трем часам ночи. Останавливаясь по пути два раза на заправке, говорят на абсолютно отрешенные темы, избегая напоминания о происшествии на дороге. Лёшу стараются не трогать, глядя на то, как он, словно призрак за спинами брата Феди, стоит и молчит, каждый раз разглядывая асфальт, как самую интересную вещь в жизни. В одну минуту молчания, когда уставшая компания разминает ноги на заправке, наворачивая круги вокруг машин, пространство и время разрывает громкий смех Кокорина: — Не, вы представьте, Дзюба и фу-у-утболист, ха-ха-ха! — Ну футболист и футболист. Мало ли, какие у людей тараканы в голове и что они им говорят. — раздраженно произносит Игорь и закатывает глаза, даже отвернувшись от Саши, не разделив его веселья. — Не, ты представь этот шкаф и бегущим по полю! — Да, его максимум — это взять мяч в руки и с ним в ворота забежать. — тихо смеется Федя, но тут же смотрит снизу вверх на резко возникшего перед глазами Дзюбу, явно недовольного тем, что обсуждают его. Артём фыркает и скрещивает руки на груди, отводя обиженный взгляд в сторону: — Ну тогда будете самыми стереотипными футболистами, которые по полю пешком ходят, а все игры отмечают в баре. — и язык показал, и ушел красиво.

***

Гостиница, в которой они решили остановиться, представляла из себя банальное квадратное здание из обычного рыжего кирпича в три этажа. Внизу существует небольшая кафешка, с горящими в окнах жёлтыми светильниками и большим количеством холодильников с прохладительными напитками и внутри, и снаружи вдоль стены. Есть шанс, что в стоимость номеров входит завтрак. Гостиница соседствует с небольшим культурным мотелем для дальнобойщиков, сделанного под европейские, что встречала наша компания по пути из «Варяг в греки», только наоборот — путешествуя на машине из Италии в Финляндию, а там, из Хельсинок, в отца русских городов — Питер. В отличие от всех остальных мотелей, куда заезжают уже отечественные фуры, гоняя по нашей стране, выглядит он довольно опрятно. Свеженький ремонт, хорошие вывески туалетов, душевых кабинок, большая тихая парковая зона без орущей-вездесущей «блатной» музыки, а все дальнобои спокойненько спят. Не смотря на пугающую гробовую тишину, перед входом непосредственно в гостиницу стоит много машин с московскими, тверскими и даже ленинградскими номерами, что являлось лучшей проверкой места общепита или ночлега на «нормальность». Там вас явно не отравят, к клопам не поселят, но… Также — не всегда. — Главное, чтобы не возгорания. — усмехается почти выпавший из салона Кокорин, глядя на большую светящуюся вывеску «Гостевой дом «Очаг». Александр широко зевает и потягивается, обнажая низ живота из-под задравшейся майки, а после, походкой гуся, догоняет друзей, что уже двинули в сторону входя. — Игорь, а во сколько завтра встаем? — негромко спрашивает уставший Денис, решивший заранее поставить будильник. Он почти виснет на Марио, безразлично смотрящем по сторонам, тоже изрядно помотавшегося, а Фернандес, вообще, водитель. В глазах бедного бразильца отражается вся вселенская печаль и явно читается единственное желание — лечь спать. Поездка длинная, ещё человека чуть не грохнули, что точно не входило в его понятие «дружеской поездки». Дойти б до номера, залезть в горячий душ, также перебороть в себе желание утопиться, ибо грешно и Денис не простит, а потом спокойно в постель — вот это идеальное было бы завершение напряженного дня. — Ну, мы и половины пути сегодня не осилили, так что завтра ещё ехать и ехать… — задумчиво начинает Игорь, пытаясь прикинуть в голове расстояние и циферблат часов, чтобы определиться со временем, но мысли окончательно отказываются складываться, превращаясь бессвязную кучу, так что он решает, что им всем явно нужен отдых. — В восемь. Проспимся и рванем. — И что тогда? Мы к вечеру третьего дня доедем? — вставляет свои пять копеек, но, на этот раз, весьма разумно, Кокорин, который, кажется, единственный, кто ещё полон энергии. — Нужно в шесть. Или ты хочешь ехать на постоянке со скоростью в сто сорок километров? — Так, всё. Ни вам, ни нам. — решает пресечь все споры Дзюба и широко зевает, открывая дверь и пропуская Игоря вперед. — Встанем в девять, поедим и двинем. — Слава Богу, что ты не стал судьей. — раздраженно говорит Смолов, но пререкаться не находит сил, поэтому мысленно просит Миранчуков разбудить его в это время, видимо, будучи уверен, что в них внезапно развился дар телепатии в отношении других людей. Федя чувствовал себя раздавленной коровьей лепешкой, как сам любил говорить, действительно сравнив свою усталость с тем, что чувствуют после того, как проходит по кому-либо стадо рогатых. Они подходят к стойке ресепшена, за которым уже дремлет какой-то парень. Ребята переглядываются, не решая разбудить совсем юного мальчишку, видимо, приобщенному к семейному бизнесу. Для имеющих земли вдоль трасс — это обычное дело. Игорь прочищает горло и негромко говорит: — Молодой человек? — тот не реагирует. Он развалился на большом крутящемся кожаном стуле, натянув на голове капюшон черной ветровки и уронив голову вниз. Тихо сопит, рядом лежит его шестой айфон с зелеными капельными наушниках, в которых всё ещё играет какая-то тяжелая музыка. К нему наклоняется Денис и легонько трясет за плечо: — Эй? — парень тут же дергается, открывает свои большие каре-зеленые глаза и натягивает улыбку, завидев новых постояльцев. — Ой, добрый вечер. Извините, всю ночь тут сижу, заскучал. Чем могу быть вам полезен? — он встает с кресла, отодвигая в сторону телефон и тетради явно школьные, кладя после по центру стола толстую записную книгу со всеми номерами и бронью. — Да нет, ничего страшного, это мы просто поздно. — также улыбнувшись, говорит Игорь и оглядывает свою компанию. — Нам бы переночевать… Сколько номеров брать, парни? А Федя не слышит ни его вопроса, ни общего обсуждения. Его взгляд прикован к этому мальчишке. Светлые волосы, спортивное телосложение, тонкие губы, синяки под глазами. Большая темная родинка-мушка над губой с левой стороны и… Татуировка крыла на запястье. В голове Смолова такими же обрывками всплывает морг, холод, его преподаватель, с таким безразличием рассказывающий о трупе этого парня. По спине проходит холодок и на лбу выступает испарина. — Господи, ты же умер…