Без пульса

И почему вместо четкости, рациональности и эффективности, ты видишь черствость, равнодушие и эгоизм?

***

– Деку, откуда ты достал блины? Я уже думал, что человеческой еды в этом мире не осталось, – вздохнул Кацуки, вытряхивая закатившиеся крошки из пакета на ладонь. – Это вовсе не сложно, – пожимает плечами Изуку. Он бы принес для Кацуки еще чего-нибудь, но Шото вряд ли закроет на его проделки глаза дважды. – Кафе выходят из моды, но в центральном округе найдется парочка. Вы никогда их не видели? – Откуда мне знать, если я сам с периферии, – бурчит Кацуки и слизывает крохи с ладони, свертывает пакет и всовывает под подушку. – Как это с периферии? – не понимает Изуку. – Там же никто не живет, это промышленные районы с вредными производствами... – Ага, скажи это трем сотням тысяч человек у южных ворот, которые задыхаются в смоге и каждый день ишачат на фабриках. – Здесь какая-то ошибка, – хмурится Изуку. Периферические районы – не жилые. Там располагается вся промышленность и находятся ворота. Четыре заслона, по каждому на сторону света, призванные пропускать в укрытие купола беженцев. На периферию невозможно попасть без пропуска, поезда туда ходят только заказные. Рабочих доставляют отдельным рейсом с выделенной платформы утром и возвращают вечером. Изуку мало что знал об работниках фабрик, разве что ими становятся беженцы, потому что государство выделяет им жилье, и люди, баллы которых за тест ниже шестидесяти. И комбинезоны они носят другого цвета – черного. – Нету никакой ошибки, Деку. Просто ты никогда не видел периферии, а я первый раз выбрался из-за стен и, знаешь где оказался? Правильно, снова за стенками, – Кацуки грохает кулаком по кушетке так резко, что болты задребезжали. Изуку и сам вздрагивает. На деле он слышал и раньше нечто подобное о периферии от других террористов, но почему-то только сейчас слова Кацуки показались значимыми, не пустыми. – Вы ошибаетесь, Кацуки Бакуго, вы пытаетесь ввести меня в заблуждения, хотите, чтобы я засомневался в нынешней политике нашего государства. Периферии – не жилые районы, вот что правдиво и всем известно. Если и дальше продолжите настаивать на своем, я буду вынужден принять соответствующие меры, – серьезно отчитывает Изуку, к концу тирады успокаиваясь. И когда это он успел разучиться различать бредни эмоциональных террористов от истины? Что заставило его заволноваться и усомниться в компетенции правительства? Наглая ложь? Это все потому, что ее произнес Кацуки? – Чего ты там лопочешь, Деку? – хрипит Кацуки и вскакивает, подлетает к стеклу и встает напротив. Он крупнее и выше, на голову точно, свирепое животное, чуждое всему человеческому. Глаза заливает алым, лицо бередит хищный оскал. Он заносит кулак и готовится в один отчаянный порыв приложить его в стекло, как раз на уровне скул Изуку. – Не делайте этого, настоятельно рекомендую. – Да? Раз ты такой умный и все знаешь, послушай-ка мою рекомендацию, – рычит Кацуки, отвернувшись. Напряженный кулак дрожит и вот-вот сорвется. А виной тому эмоций. Кацуки так страдает из-за каких-то чувств, наборов химических реакций, которые с легкостью можно подавить таблетками. И не нужно будет больше бороться с львом, упорно загоняя его в дебри саванны. Нужно просто забыть, что лев и саванна существуют. Всего-то. – Возьми, да разуй свои бестолковые глазищи! Побывай в том аду на периферии, а потом сказки мне тут рассказывай, сказочник! – Кацуки, стой! Изуку замирает, когда Кацуки со всей силы бьет по стеклу. Стены моментально вспыхивают красным, оглушает пронзительным звоном. Стекло сдавливается железными затворами. Изуку зажимает уши, кидается к рыбьему глазу камеры. – Айзава, Айзава! – кричит он что есть силы, но собственного голоса не слышит. Изуку оглушен, ослеплен внезапностью тревоги. Каково же сейчас Кацуки, на которого это все направленно! В голове не остается ни единой мысли, все вытесняет режущий до крови писк. Господи, разве звуки могут быть настолько острыми? – Айзава, выключи! Отключи! Все под контролем! Айзава, чтоб тебя! Сначала пропадает свет, а после, видимо и звук. Но вопль сирены фантомом звенит в голове. Изуку оправляется и подбегает к стеклу, с которого исчезли заслоны. Кацуки на полу, прячет голову в коленях, крепко стискивая уши. Спина и плечи все еще вздрагивают. Он понимает, что вряд ли может помочь, дальнейшие разговоры, какие дальнейшие разговоры? Изуку выцарапывает код, и камеру за стеклом медленно заполняет желтоватым туманом. – Спокойных снов, Кацуки Бакуго. Изуку накидывает халат и покидает камеру, но далеко уйти не удается. Дрожащие ноги складываются под весом, и он сползает вниз по стене, скользя мокрыми ладонями по холодному металлу. Сколько процентов он потерял? Десять, больше? Изуку смахивает пот со лба, крупные капли ударяются об пол и разлетаются брызгами. Если так пойдет и дальше, если каждый раз он будет терять способность двигаться, после беседы с Кацуки, что тогда? Побывай в том аду... – Что ты имеешь в виду? Если я отправлюсь на периферию, может... Смогу ли я спасти тебя, Бакуго Кацуки?