Смерть или свобода

Любовь никогда не перестает. Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла 13:8

Это место было просто усеяно прекрасными белыми сакурами. Прохладный ветер хлестнул своим безжалостным потоком, и нежные лепестки утонченных деревьев полетели вниз, осыпая собою все вокруг, словно снег. Вся трава была белой, испещренной хрупкими лепестками. В лунном свете у деревьев и самой поляны будто бы была подсветка... И это выглядело просто волшебно и невероятно.       — Вау...— тихо только и смогла проговорить я, вдыхая самый наинежнейший изысканный аромат, созданный само́й прекрасной природой.       Кажется, это и есть аромат счастья, мечтаний, светлой грусти, женственности, сладких грез и всего самого наипрекраснейшего, что только есть на этом свете.       В среднем, сакура цветет примерно неделю. А если погода сильно ветреная, как сейчас, то ещё меньше.       Иногда люди сравнивают живописность и скорую смерть цветов этого растения с человеческой смертью. По этой причине считается, что цветы японской вишни, сакуры, являются хранителями душ.       Мимолетность, метафорическая тленность жизни, чрезвычайная красота и такая скорая смерть... Как красиво, как трагично, как завораживающе.       Мы действительно, как сказал господин Орочимару, постоянно заняты и куда-то спешим. Особенно сам Лорд целые дни и ночи напролет проводит в своих трудах. Поэтому мы очень редко имеем возможность наслаждаться подобными прелестями жизни.       Наверное, лишь цветы японской сакуры заставляют людей на миг замереть и насладиться этим необыкновенным зрелищем. Нежные белоснежные или розовые соцветия, которые щедро обсыпают ветви, завораживают и вдохновляют, а приятный аромат дарит спокойствие и умиротворение.       Мы медленно подошли к центру поляны. Холодный ветер хлестал по лицу, трепал подолы наших одежд, и я поняла, что слегка так замерзла... Хотелось обхватить себя руками и потереть плечи, но я сдержалась. Лишь дотронулась до кончика носа тыльной стороной своей ладони, и осознала, что он, так же как и мои руки, скоро превратится в льдышку. Но, сделав глоток свежего воздуха, я постаралась не думать об этом и просто наслаждаться магическим вечером. Но ветер действительно сильноватый... Кажется, собирается дождь.       Таинственный силуэт Орочимару раскрывался воплощением безупречности среди всей этой эстетической сказки влажного ночного леса. Я смотрела на него и не могла оторвать глаз. Этот человек, чью слегка костлявую бледную фигуру сейчас окутывал густой туман, казалось, был для меня центром Вселенной, центром всего мироздания. Мое призрачное божество... Лорд Орочимару. Он созерцательно взирал на невероятный пейзаж. Лицо его, что в лунном свете было бледнее первого снега, выражало лишь какое-то жуткое и трагичное спокойствие. Я смотрела на него и почему-то это выражение лица было для меня очень душетрепательным и одновременно невероятно потрясающим.       Что скрывалось за этой смертельно-холодной маской непроницаемости? Кто знает...       Я глубоко вздохнула.       — Невероятная красота...— с чувственной улыбкой произнесла я, все также любуясь Саннином.       Господин Орочимару улыбнулся мне и казался свежим молодым мужчиной тридцати с небольшим лет. Но печальный груз прожитых годов я ощутила в его взгляде, и настолько тяжелый, что стало трудно дышать. Взгляд этих бездонных глаз содержал миры несказанного, неспрошенного и до дрожи близкого.       Ветер развевал его прекрасные длинные волосы. Орочимару убрал мешающую прядь тонкой ладонью.       Я, грустно улыбнувшись, опустила голову.       — Но ни одному, даже самому захватывающему пейзажу, не сравниться с тем, насколько прекрасны Вы, милорд,— негромко и спокойно произнесла я, не дрогнув.       Я сама не могла поверить в то, что это сказала.       Орочимару посмотрел на меня с любопытством, но лик его был как непроницаемая маска. Спокойное бледное лицо в ночном свете хотелось назвать прохладным... И взгляд его веял ледяным ветром.       — На твоем месте я бы не делал этого,— голос мужчины хлестнул бархатом, и у меня на миг перехватило дыхание.       Ветви деревьев бились друг об друга под порывами властного ветра.       — Не делали бы чего?— я серьезно взглянула на него почти сбоку.       Саннин лишь хмыкнул, устремив взгляд куда-то вдаль. Видимо, он не посчитал мой вопрос достаточно умным, чтобы на него отвечать. Жестокий ветер ласкал лицо, унося, словно снежинки, белые лепестки сакуры, подсвеченные почти неоновым мягким светом луны.       — Один вопрос, Настья, — вдруг начал Саннин, и я вздрогнула. — Почему ты хочешь работать на меня? — он прищурился. — Обычно шиноби приходят ко мне за силой, за властью... Что же ищешь ты и чего желает твоё сердце все эти годы? — всякий, даже намек на улыбку, погас на его лице.       Лицо Орочимару приняло самое надменное из возможных выражений. Самое скрытное.       Я немного занервничала. Обхватив себя руками, я стала к мужчине спиной. "Че-е-ерт, что же мне ответить?" — думала я. Тяжело вздохнув, я стала подбирать слова. Нужно постараться сформулировать ответ достаточно разумно... Разумно...разумно... Кстати, куда это подевался мой разум?       — Я, господин Орочимару, —вздохнув, просто начала я, пожимая плечами, — просто-напросто хочу помогать Вам в осуществлении Ваших мечтаний и сделать все, что в моих силах, для того, чтобы Вы стали счастливее...        Я с упорством поглаживала свои плечи, будто успокаивая саму себя.       Статный мужчина за моей спиной низко захихикал.       — Что ж, Настья... И зачем тебе это нужно?— хриплый голос Саннина был спокоен и предельно невозмутим. В нем также читался намек на иронию.       Я стиснула свою грудную клетку, словно крепко обнимая себя, как будто боялась, что моё сердце сейчас выскочит и убежит прочь.       — Потому что я люблю Вас, — мой голос начал сильно дрожать, и я попыталась подавить это усилием воли. — Причина проста и не нова для Вас, мой господин.       Мои колени предательски задрожали, и мне пришлось хорошенько постараться, чтобы пересилить дрожь.       — Вот как... — Орочимару задумчиво ухмыльнулся. — И до каких пор ты собираешься содействовать мне? Возлагать какие-то глупые надежды?       — Я хочу быть с Вами, пока Вы этого хотите, — серьезно ответила я, проигнорировав еле ощутимую насмешку в его голосе.       Змеиный Лорд изящно двинулся вперёд, затем стал спиной к стволу сакуры, облокотившись и скрестив руки. Я оказалась прямо перед ним, и мужчина прожигал меня оценивающим взглядом. Я скромно опустила голову и отвела глаза в сторону.       — Твое упорство похвально, — загадочным тоном начал Саннин. — Но действительно ли все пойдет так, как ты хочешь? — послышалось низкое грудное мужское хихиканье, которое было свойственно господину Орочимару. — Безусловно, ты отличный медик, Анастасья, умеющий быть хладнокровным и решительным. Но... —Саннин перевел серьезный взгляд куда-то вниз, — тебя совсем не привлекают мои деяния. Я каждый раз читаю в твоём взгляде неодобрение.       Я внимательно выслушала Змеиного Саннина и, вроде бы, поняла какой вопрос он выразил между строк.       — Да... Вы правы. И, возможно, жестокие эксперименты — это не совсем моё. Впрочем, наука и открытие чего-то нового — это всегда интересно, — я задумчиво шевелила краем обуви влажную, но редкую траву. — Я не могу повлиять на степень ее гуманности... но я и примерно знала на что иду, когда пару лет назад сказала Вам "да", — спокойным тоном говорила я. — Я ни о чем не жалею и меня всё устраивает. Тем более что, — я слегка улыбнулась, — с Вами всякое дело приобретает совсем другой оттенок и доставляет другие ощущения.       Бесстрастное лицо Орочимару вновь озарилось тягучей ухмылкой.       — Только идиот оправдывает боль любовью, Настья.       Я нахмурилась и в груди у меня почему-то болезненно закололо.       — Вы не причиняете мне боли, господин Орочимару, — резко и оживленно возразила я. — Вероятно, Вы не совсем правильно меня поняли. Хотя... — я задумалась, и тон мой вновь стал тише, — Вы всегда меня понимали лучше всех.       Тут я поняла, что его высказывание относилось не только к тому, что сказала прежде я. Он знал мою душу, мои мысли, мои чувства. Он знал меня и говорил одновременно обо всем. Орочимару — единственный из всех людей, кто понимал меня по-настоящему.       — Знаете, господин Орочимару, — я вновь повернулась к нему спиной, дабы меньше волноваться, — я ведь тоже далеко не хороший человек. У меня даже не поворачивается язык, чтобы сказать, что я в чём-то хуже, чем Вы... Потому что Вы... — я стала прохаживаться из стороны в сторону, сведя печальные брови вместе и чувствуя, как глаза начинают жечь подбирающиеся слезы.— Вы прекрасны. Хоть Вы и прячетесь за этой непроницаемой маской холодного убийцы, я знаю... я иногда вижу и чувствую то, что внутри Вы все тот же потерянный осиротевший мальчик...        В тот момент я не могла заметить реакции Орочимару, потому что сама свалилась на колени в слезах от мыслей о невообразимой боли Орочимару и его судьбе. О том, как он одинок и не понят всеми. Жестокая жалость и сострадание дико сдавили мне сердце.       — Вы чисты, господин Орочимару, как самое невинное дитя! — я старалась успокоиться и утереть слезы, но все было тщетно. — Но броня боли укрыла Вас, словно в прочную недосягаемую крепость из камня...       Горячие слезы продолжали стекать с моих щек ручьем. Это невыносимо. Невыносимо и то, что я просто не могу подобрать слов для этого. Многие чувства, многие мысли просто невозможно описать... Но Лорду Орочимару всегда хватает и взгляда, чтобы правильно понять то, что я имею ввиду. И всё-таки... он же не экстрасенс. Поэтому это нормально бояться быть непонятой.       Мужчина неспешно присел почти рядом со мной, поставив одно колено на землю. Черные колышущиеся от ветра волосы закрывали большую часть его бледного лица, но он не поправлял их. Я взглянула на него, сглотнув солёные слезы. Жёлтые глаза Саннина были печально устремлены вниз. Я было хотела дотронуться до него, но тут он холодно засмеялся, и смех его был для меня как удар током.        Именно тогда, слыша этот злодейский смех, видя такой холодный взгляд… Я вновь осознавала как он черств. Да, я понимала также, что это все защитная реакция на боль и горечь, но он влачил их в глубинах себя так долго, что лед успел покрыть его сердце невообразимым слоем... Зачастую мне становится до ужаса страшно даже от одного взгляда этого до предела холодного, безнравственного и высокомерного человека… Бывает он, как и сейчас, так низко и мрачно рассмеется, будучи одержимым своими темными идеями и целями… и меня бросает в дрожь. Эта одержимость… Одержимость, заставляющая Лорда Орочимару плевать на все и всех. И если кто-то станет на его пути… Орочимару-сама без раздумий прикончит его. И лучше, если это произойдет быстро… а Змеиный Лорд любит позабавляться, заставляя умирать свою жертву в адских болях и муках.       Его зловещий смех будто бы рушит мир вокруг тебя и погружает в холодную Тьму… И ты никогда не знаешь, что же вертится у него в мыслях. Но, чаще всего, оказывается так, что лучше бы ты этого и не знал. Тебе это не понравится. Порой становится странно от той мысли, что именно с этой личностью я делю всю свою жизнь и его ложе… Что это ЕГО бледные руки ласкают мое тело в моих сладких мечтах. Его черные волосы рассыпаются ночью на подушке рядом со мною. Его янтарные глаза смотрели в мои в моменты любовных единений, что нередко являются мне во сне… Между тем часто казалось, что он воистину одержим. Что он просто сходит с ума. Что он — настоящий маньяк. Но даже и его садистскую сущность я любила… Я безумно любила его всего. И мне было наплевать на все, так называемые, недостатки. Все его отрицательные черты были для меня особенностями. В господине Орочимару для меня не было недостатков. Я любила в нем все.       — Тебе до меня грешить и грешить, поверь, Настья, — захихикал он. — Моей смерти, так или иначе, жаждет каждый. Ты все думаешь, что в тебе темнота, — он улыбнулся, но в его глазах на минутку отразилась нота отчаяния. — Только я темней. Ты просто идеализировала меня, Настья. Я — тот, кто я есть. А ты полюбила образ, сотканный в твоей же голове! — янтарные глаза сверкнули во тьме и в них содержался явный намек на угрозу. — Советую тебе бояться меня.       Слезы на моих щеках ещё не обсохли, а выражение лица изображало чистое страдание. Я смотрела с каким-то опустевшим взглядом на свои колени.        — Уходи, пока есть возможность отделаться малой кровью. Когда зайдешь далеко, не поможет уже ничто. Ты и так много знаешь, и мне не следовало бы отпускать тебя живой... — господин Орочимару широко и одержимо улыбнулся, затем смачно облизнул бледные губы своим неестественно длинным языком с влажным звуком.       Я обернулась к Саннину лицом, искаженным болью.       — Нет, господин Орочимару. Уйти от Вас — это то же самое, что спрятаться от самой себя. Я этого делать не собираюсь. И Вы не совсем правы в суждении себя. Люди хотят убить Вас, потому что им не понятна как Ваша гениальность, так и Вы сами. Вы всегда принимали только монструозную часть своей личности. Быть может, сейчас Вы впервые осознаете, что не все, что Вы хотели убить в себе, мертво. И я пытаюсь воззвать к той Вашей сути, которую Вы уже не считаете живой. Быть с Вами одной мыслью, одной мечтой — вот, чего я желаю больше всего на свете! — как можно твёрже, возбужденно и воинственно отвечала я.       Вид Орочимару был задумчивым и трагичным. Он устало водил тонким длинным указательным пальцем по опавшим лепесткам, коих уже настигла смерть.       — Только вряд ли у тебя получится... — хмыкнул он.— Монструозная личность говоришь... Что за чушь ты несешь? — господин Орочимару откровенно рассмеялся, затем нацеленно взглянул на меня, как будто я была его мишенью в тире. — Я отпускаю тебя, Настья. Не вздумай отказываться, — мужчина вдруг потянулся ко мне, малость нагнув худощавый, изящный корпус. Он протянул руку к моему лицу, и я чуть инстинктивно не отдернулась. — Ты сможешь жить свободно... Возможностей для самореализации у тебя предостаточно, — он стал гладить мне лицо. — Ты станешь отличным медиком, Настья, как и мечтаешь. У тебя удивительный потенциал... Ты свободна.       Прикосновения его руки били как ток, а хриплые слова звучали заманчивым тоном. Они лились на душу, словно сладкий мёд, мягко обволакивая её.       Как бы я жила, став свободной? Я бы, наверно, стала жить в какой-нибудь большой стране, где никто меня не знает. Устроилась бы в больницу, помогала бы людям, спасала бы жизни. Возможно, когда-нибудь обо мне и пошли бы новости у людей, как о невероятном враче! У меня было бы милое жилище, из которого можно наблюдать неоновые огни города и свет фонарей. Наблюдать за людьми и, непосредственно, каждый день делать какой-то благой вклад в чьи-то судьбы.       Я бы не делала упор на жизни ниндзя, но если где-то понадобится помощь или борьба за правосудие — я в боевой готовности. Возможно, если бы я официально оставила деятельность ниндзя, то с меня бы сняли смертный приговор. Но, наверное, все же не сняли бы. Ведь преступление уже совершено. Я покинула деревню. Причем уйдя к очень опасному разыскиваемому преступнику, который тоже находится под смертным приговором. Но кто меня найдет в большом городе?       Я могла бы каждое утро выпивать в каком-нибудь уютном кафе чашечку ароматного кофе, могла бы наблюдать за людской суетой и видеть как капли дождя стекают по оконному стеклу, могла бы наслаждаться жизнью и быть свободной. Но я и сейчас свободна. Я свободна, потому что уйти к господину Орочимару — был лично мой выбор. Я свободна, потому что могу помогать до безумия любимому мною человеку. Он нуждается в любви и в заботе. А я нуждаюсь в нём. Без истинной, искренней любви, что я могу ему дать, он окончательно замёрзнет и окаменеет. И никто никогда не полюбит его так, как люблю его я. Никто не сможет отогреть его. Да и вряд ли захочет. Все... Абсолютно все с самого рождения считали его нечеловеком, презирали и боялись его. Он был и есть для всех чудовищем, захотевшим обрести бессмертие.       Но имел ли ребенок, рано познавший смерть и одиночество, возможность стать миролюбивым человеком, когда даже в родной деревне его избегали из-за необычного змееподобного внешнего вида и присущей не по годам задумчивости?       Понимание необратимости, конечности жизни, ее бессмысленности, угнетение и изоляция породили сначала в юном уме лишь желание простого внимания, любви и заботы. Затем, когда эту нужду было некому восполнить, я думаю, и появилось отчуждение и потребность доказать свою важность и уникальность. Подсознательные попытки заслужить то самое внимание, любовь и заботу. Когда и это оказывается невозможным, появляется жажда превосходства над теми, в ком разочаровался окончательно. Тем более, когда мальчик был предоставлен самому себе, то что ему оставалось? Возжелать смерти врагов Конохи, которая его тоже отторгает? Пожелать семьи, которой у него почти и не было? Каким образом он должен был стать общительным, жизнерадостным, добрым, жертвенным? Всеми ночами и одинокими вечерами он отдавался книгам и знаниям, находя лишь в них поддержку и отвлечение. Погрузиться в самосовершенствование, не отвлекаясь на эмоции — это лучшее, что мог сделать для себя маленький сирота, почти патологически мечтающий добиться признания... стать наконец значимым хоть для кого-то. Но теперь, столкнувшись со мной, мне кажется, он просто не верил да и боялся верить, что после половины прожитого века в холоде и одиночестве, он наконец стал кому-то действительно нужен. Не его сила и знания, не то, что он может дать. А именно он сам. Такой, какой есть.       Я накрыла его ладонь, что касалась моей щеки, обеими руками. Отняв его бледную руку от своего лица, я медленно поднесла ее к своим губам и мягко поцеловала.       — Без Вас всё пусто, мой господин, как же Вы не понимаете... Я, прежде всего, до полного самоотречения люблю Вас... и без Вас мне ничего не нужно.       Я аккуратно отпустила его ладонь, и без того еле держа. Глубоко вздохнув, я отвернулась, почти умиротворенно прикрыв глаза. Господин Орочимару пронзал меня взглядом. В его глазах горел лёд, обжигавший больнее огня.       Змеиный Лорд тихо хмыкнул, наконец спустив с меня взгляд.       — Хорошо...— с таинственной улыбкой негромко произнес он. — Что ж, Настья... Есть другой способ...        Я вопросительно взглянула на него. Что ещё за способ?       На лице Саннина возникла наводящая ужас жестокая улыбка, оголившая нечеловеческие клыки.       — Беги от меня, Настья... В противном случае, я убью тебя.