Смерть или свобода

      Я сидела на холодной траве, обхватив колени, и мой разум отказывался принимать происходящую ситуацию за реальность. «Смерть или свобода» — такой ультиматум поставил мне Орочимару.       Печальные белоснежные лепестки сакуры продолжали падать на землю. Все вокруг было так обильно усыпано ими, что можно было максимально загрести их в ладони и они еще будут выпадать. Великолепный аромат, источаемый сказочно красивыми деревьями, клубился среди нас в танцах ветра.       — Не понимаю, почему Вы ставите меня именно перед таким выбором? — тихо и серьезно спросила я, вопросительно взглянув на него, сосредоточенно нахмурившись.       Змеиный Лорд взял мое лицо в ладони, как любовник.       — Как же тебе понять мои пути?       Он потянул руку назад, вытащив откуда-то острый кунай. Наверное, мне не хотелось знать, что он собирается делать.       — Зачем это?       Саннин держал в руках клинок, медленно и устрашающе вертя его между бледными пальцами. Пара «снежинок» из нежных лепестков деревьев искрились на черных волосах. Губы мужчины искривила совершенно ненормальная, ломаная усмешка, а во взгляде играла садистская игривость.       Я невольно ахнула, глядя ему в глаза. Нервно закусив нижнюю губу, я отвела туманный взгляд.       Понятно, этот клинок предназначался для меня на случай «неправильного» выбора, как считал Орочимару.       Я сглотнула, пытаясь дышать спокойнее и подавить участившееся сердцебиение.       Почему он так стремится избавиться от меня? Зачем ему всеми силами добиваться, чтобы я ушла? Ведь ему нравилось работать со мной. У нас, вроде бы, были неплохие, почти дружеские, отношения... Быть может, он боится вспоминать самого себя в моих словах? Быть может, его пугает, что я вижу в нем. Но почему тогда просто не убить меня? Да и вообще, как-то слишком самоуверенно с моей стороны так думать.       В моей жизни было много периодов, когда я была не прочь умереть. Не из депрессивных мотивов. Скорее, вследствие каких-то философских умозаключений. Часто я думала, что жизнь, несмотря на все ее самые прекрасные радости и прелести, по большей части, полна проблем, задач и неприятных чувств. Жизнь — это как одна длинная игра на выживание. Ты переходишь с уровня на уровень, учишься решать какие-то задачи, справляться с какими-то проблемами, ошибаешься, ранишься, становишься мудрее. После каждого урока тебя поджидает экзамен и преследует в виде аналогичных ситуаций, покуда не сдашь его. Жизнь — это никогда не просто. Если твоя жизнь проста, это может значить только то, что ты ничего в ней не приобретаешь и многого не добьешься, будучи в эдакой «зоне комфорта». Чем больше и тяжелее ты проходишь трудности на своем пути, тем более и прекраснее пожнешь успехи. Ничто великое не бывает легко.        Смерть же — милосердный дар и приобретение. Смерть избавляет тебя от всяких проблем, негативных чувств и обязанностей. Несравнимый покой. Нирвана. Венец блаженства. Когда больше ни-че-го не нужно. Ничего не хочется. Никаких страданий. Удовлетворенность. Конечно же, речь идет не о жуткой Стране Мертвых. Возможно, кто-то скажет: «А кто сможет доказать, что преисподняя есть?» На это мне хочется ответить лишь одно: «А кто сможет доказать, что её нет?» Представьте себе такую ситуацию. Живешь себе, живешь, надеешься, что ада нет, а потом умираешь и попадаешь в него, в обитель вечных страданий, по сравнению с которой жизнь— лишь миг. Веселый поворот событий, правда?       Но сейчас я не желала смерти. Даже не потому, что не была уверена в том, что попаду прямиком в Страну Вечной Жизни, Изобилия и Молодости. Дело было в том, что у меня были в этой жизни цели. Я прожила 27 лет и за это время уже чего-то добилась. У меня есть глобальные цели, а есть не очень. Я чего-то достигала и достигаю. К чему-то стремилась и стремлюсь. У меня были друзья, есть мечты. Я не живу просто так, плывя по течению в неведении что вообще здесь делаю. Я тружусь, переступаю через себя где-то, постоянно мотивирую ради великих целей насчет великой жизни. Я никогда не хотела довольствоваться «синицей в руках» и не мечтала о простом.       Когда я была подростком, мама говорила, что у меня просто детский идеализм, что все такими были, но я знала, что это не так. Что это есть я, и это не пройдет. Я была печальным подростком, постоянно витающим в своих серьезных не по годам размышлениях, не умеющим радоваться и не любящим свою жизнь. Потому что я мечтала о большем.       Где-то, в своих совсем юных годах, я была привержена к избеганию эмоционально ярких взаимоотношений, уходя в фантазии. Чрезмерно теоретизировала и замыкалась в себе...       Еще в детстве я ощущала при попытках общения с кем-либо дискомфорт и часто была не принята другими детьми, потому что была им попросту непонятна.       Все мои думы были устремлены на изучение собственных чувств и глубинных процессов. Наверное, это осталось во мне и по сей день... Часто я не придавала значения общепризнанным нормам социума. Между тем была легко уязвима и впечатлительна. И никому не было понятно почему я веду себя так или иначе, почему я грущу или что меня внезапно обрадовало, почему я не плакала на похоронах, зато вдруг расплачусь (что, впрочем, было очень редко) без видимых на то причин...       А секрет был в том, что мои чувства не зависят от внешних насущных событий. Я всегда большей своей частью жила у себя в голове и чувства у меня вызывали только собственные мысли и мечты. Я могла подумать о чём-то, что-то проанализировать и расстроиться из-за результатов своих мыслей или же наоборот витать в облаках и радоваться своим сладким мечтам.       Я долго не могла осознать специфики своего темперамента и сама не знала как отвечать на вопросы окружающих о моем настроении и чувствах... От этого всегда возникали недопонимания и сложности в общении. Мать считала меня эгоисткой, не умеющей любить и неспособной сопереживать.       Я никогда не могла объяснить кому-то какие-либо сложные мысли или свои чувства... Поэтому ближе к годам 14-16, поняв это, я решила говорить с людьми (если уж вообще говорить) на какие-то нейтральные темы. У меня была одна единственная подруга с восьми лет — Куренай Юхи. Но и ее я старалась не напрягать какими-то бесплодными объяснениями.       Меня устраивало иметь всего одного близкого человека, так как, в общем-то, я не нуждалась в общении как таковом. Мне было попросту неинтересно говорить лишь о насущных делах, а нелепые попытки выразить что-то большее заканчивались неловким ощущением опустошенности, дискомфорта и психологического одиночества.       Мне долго не верилось, когда я встретила Лорда Орочимару, что этот человек меня понимает. Причем даже без слов. Годами я жила в полном одиночестве у себя в мыслях, смирившись с тем, что приходилось быть заколоченным в оболочке тела, примитивности жизни и бедности человеческих слов... пока не встретила того, кто видел меня изнутри так, будто бы всех этих непреодолимых барьеров и не было.       Я всегда была требовательна и уверена, что я должна добиться большего, чем проживание типичной умеренной жизни. Именно с этим убеждением я и проходила все трудности на своем пути и экзистенциальные кризисы. И все это было зря? Для того, чтобы моя жизнь сейчас просто оборвалась и все? Чем умереть так, уж лучше не рождаться вовсе.       Такое чувство, как будто обо мне начали писать книгу, старались, начинали уже подводить к чему-то важному, как вдруг... ее просто отшвырнули и сожгли. Зря. Просто зря.       Но разве я могу спокойно жить, покинув Орочимару, чье сердце разъедает ледяной осколок? Смогу ли я жить, зная, что тот, кого я люблю больше всех на свете, тот, кто один лишь понимает меня, а я его, медленно умирает изнутри? Смогу ли не сойти с ума, видя его печальный призрачный образ, в каждом сне и темном углу, считающий, что он — не тот, кого любят? Смогу ли, предательски убежать, стирая свои ноги в кровь, оставив совсем одного бедного ребенка, познавшего мудрость вечных снегов, убаюканного белой пустой мглой? Ребенка, чье прекрасное и чистое сердце почти затвердело? Ничто его не греет, все чувства смешны. И все то, что когда-то сжигало дотла, давно для него совсем безразлично. Он тот, кто не будучи никем любим, твердо убедил себя, что любовь нелогична. Смогу ли жить я с этим знанием? Смогу ли спокойно себе жить, зная, что тот, кого я так глубоко люблю и по ком так сильно скорблю, несчастен и находится на грани одержимого безумия? Да, господин Орочимару не святой, но я все равно люблю его. И разве можно жить счастливой жизнью, предав и оставив любимых? Уж лучше бросить ко всем чертям эту книгу в огонь, чем вписать в нее лишь горе, вину и страдания!       — В таком случае, господин Орочимару, я предпочту смерть расставанию с Вами.       Говоря эти слова, я выпрямилась, устало устремив взгляд вниз. Все звуки будто были нанизаны на тонкую нить. Не было важным ни прошлое, ни, в особенности, будущее. Сам мир, словно сконцентрировался в одной точке. Здесь, под этими опадающими белыми листьями сакуры, чья смерть даже не так близка, как моя.       Вы можете быть моим судьей. Да, милорд.       — Вот как... — Орочимару задумчиво крутил кунай у себя руках, затем усмехнулся, пусто глядя на него. — Как же глупо.       Он улыбнулся, и это не была счастливая улыбка. Просто какая-то странная улыбка. Глаза Змеиного Лорда смотрели куда-то вне мира, во что-то такое, чего я не понимала и не хотела понимать.       Сердце готово было разорваться в ночной тишине. Что за чуждое чувство? Чувство близости конца. Это ощущение какой-то давящей пустоты и безнадежности не сравнить ни с чем.       Холодный и хмурый мужчина взял меня за лицо и повернул к себе. Его изящные пальцы сомкнулись у меня на подбородке, и я ощущала в них силу. Знала, что они могут легким сжатием просто сломать мне челюсть. Я поглядела на него снизу вверх и, увидев его тяжелый взгляд, устремленный на меня, сразу же опустила глаза. На сердце моем как будто был неподъемный камень, из-за тяжести которого хотелось прям руками проломить себе грудную клетку и вытащить его прочь.       Господин Орочимару бережно погладил мое холодное, от сильного ветра, лицо. Кажется, на черном небе сверкнула молния, озарив ужасающе мрачный, бледный облик Орочимару безжалостной вспышкой. Мои безразличные глаза стали влажными. В них блестели непролитые слезы. Хотя мне и не хотелось плакать. Мне не было страшно или больно. Грустно, может быть... Слезы просто просились сами собой. Мне не хотелось смотреть в лицо Орочимару, поэтому я просто пусто смотрела во тьму за его плечом в фиолетовых одеждах.       Он склонил лицо еще ближе ко мне, хотя и без того был невыносимо близко.       Послышался тяжелый удар грома.       Змеиный Саннин поднес бледные губы к моему уху и хрипло прошептал, лаская своим дыханием мою кожу:       — Всегда было интересно узнать... каково это перерезать такую прекрасную шейку, как у тебя.       — Как романтично,— саркастично ответила я, слабо улыбнувшись лишь одними уголками губ, все так же равнодушно глядя в темноту, которую периодически мрачно прорезали вспышки молний.       Саннин медленно отодвинул свое лицо от меня и, как до этого, стал рассматривать мое. Мимолетом глянув на Змеиного Лорда, я похолодела до самых ног. В его глазах бушевало безумное помешательство, а на мертвенно бледном лице отражался восторг.       Просто блеск!       Я попыталась глубоко вздохнуть, чтобы избавиться от груза, сконцентрировавшегося в груди, но вместо этого мое дыхание лишь содрогнулось, словно от сильного холода. Аристократичная рука господина Орочимару медленно приставила пронзительное лезвие клинка к моей щеке. Мужчина не спеша водил лезвием, не пронзая щеки, будто бы гладил меня перышком.       — Я обещаю, больно не будет. Я убью тебя страстным поцелуем этого заточенного клинка,— Змеиный Лорд улыбнулся холодящей кровь улыбкой. —Здесь и сейчас ты умрешь, Настья, — мужчина смачно лизнул лезвие.       Голос его звучал мягко, почти мечтательно. Он содержал в себе такое томительное предвкушение и жгучий энтузиазм.       Лезвие куная в его руках медленно скользило к моему горлу, совсем легонько обжигая своей идеальной заточенностью шею. Я последний раз взглянула на мир и прикрыла глаза. Во всем теле была холодящая дрожь. Ужасный трепет. Я откинула голову и почувствовала, как холодные капли нарастающего дождя стали покрывать мое лицо. Я мечтательно вдохнула влажную прохладу ночи и теплая слеза непроизвольно скатилась с моей матово фарфоровой щеки. Полуночный свет и сверкающие молнии не давали тьме воцариться в глазах. Я запустила пальцы в горсти умирающих, прекрасных и белоснежных лепестков. Сверкнуло лезвие кинжала своим металлическим блеском, и я не удержалась от того, чтобы нахмуриться. Я почувствовала точный размах руки Орочимару. Что ж, прощайте, мой Лорд.       Приготовившись к смерти, я почувствовала как грубо вонзилось острие куная. Но не в меня. Я удивленно открыла глаза и увидела, что Орочимару всадил кунай себе в ладонь, прямо перед моей шеей. Глубоко, до кости.       Широко распахнув глаза от увиденного, я вопросительно глянула на него. Мужчина невозмутимо ухмыльнулся и медленно вытащил острый метал, явно стараясь, чтобы это было как можно больнее. Алая кровь хлынула плотным ручьем, тянущимся к земле, окрашивая ангельски белые лепестки в демонический красный, почти черный в освещении лунной ночи. Отбиваясь от травы и лепестков, брызги крови касались и меня, но мне было все равно.       Змеиный Лорд взглянул на меня, загадочно ухмыляясь.       — Так и быть... я тебя пощажу, Ана-тян, — по сверкающим волнам его волос скатывались хрустальные капли дождя. — Мне нужны такие полезные люди, как ты, — мужчина, по своему обыкновению, надменно улыбнулся, глядя на меня, будто бы совсем и не хотел прикончить пару мгновений назад...