— Не хочу показаться грубым, но я бы вас тр*хнул. — Не хочу показаться бл*дью, но я согласна. (с) народная мудрость
Член у этого парня был такой, что Лем чуть не потянулся за мобильником – сфотографировать на память. - Вот это да… - сказал он, проникшись величием и монументальностью момента вкупе с величием и монументальностью чужого хуя. Тугая венка опоясывала ствол и утекала в сторону крупной, налитой розовым цветом головки, делая член рельефным и до одури притягательным. - Тебе хоть иногда дают? Или только дрочат и разрешают спустить в ладошку? Лем был ценителем больших причиндалов. И, наверное, единственным на этой вписке, кто мог справиться с членом такой длины – если не играючи, то хотя бы без физических и моральных увечий. Ни в первокурсницах-ксенолингвистках, ни в группке смиренно ботанящих омег с биоинженерного эти девять дюймов животного великолепия не поместились бы. По правде говоря, Лем и в себе не был до конца уверен. - Лем, ты бухать бу… - Завали. Придурок Оззи увернулся, прежде чем его пришибло закрывающейся дверью. Лем сдвинул защелку, обеспечивая себе и незнакомцу конфиденциальность перепиха, и оглянулся. - Блядь, - сказал он с искренним восхищением в голосе. – И как ты себе такой шланг отрастил? За две недели учебы Лем успел пересечься с этим парнем на парах – раз или два. И ни разу не видел, чтобы тот с кем-то заговорил. Может даже, он был иностранцем или глухонемым… Неважно. Парень мог быть полным овощем – при условии, что циркуляция крови в члене у него будет такая же, как сейчас, - и Лем на него все равно бы влез. Черные густые волосы, длинноватые на макушке и коротко стриженные на затылке и висках. Грубая щетина, обрамляющая пухлые губы и округлый, по-детски сглаженный подбородок. Умопомрачительной ширины плечи и грудь, перетекающая в узкую тонкую талию. Такую узкую и тонкую, с такими ямочками и выпуклостями, с такой гладкой кожей и аккуратным пупком, словно Боженька лепил это тело собственноручно, разогнав архангелов и истратив на это свой единственный выходной день. Узкие бедра, вечно нахмуренные брови, длиннющий член, угадывавшийся по выпуклости в штанах… все в нем было идеально. Так идеально, что у Лема перехватило дыхание, когда после пяти бутылок пива незнакомец вдруг набрался смелости, ухватил его за запястье, привлекая к себе, и медленно поцеловал. Лем, наверное, трахнулся бы с ним и без поцелуев. Такому парню достаточно щелкнуть пальцами, чтобы любой двадцатилетний омега потек, как сука в поре. Вот так – щелк… - Эй, девять дюймов, у тебя гондоны есть? Гондоны у парня были – где-то в спущенных до колен штанах, - и он искал их мучительно долго, неуверенными смуглыми руками перебирая складки одежды. В полумраке и пьяной удолбанности студенческой вечеринки было трудно понять, альфа это или омега, решивший из интереса перепихнуться с себе подобным. Для Лема это не имело значения – он просто постанывал и прижимался животом к лучшему парню во вселенной… на ближайшие двадцать минут. … когда презерватив нашелся, дело не только не сдвинулось с места, но и застопорилось окончательно. Судя по нерешительному взгляду, парень был вчерашним девственником. Или просто – девственником. Господи. Блядь. С таким хуем – неудивительно… Лем прильнул, вцепляясь в чужие губы таким поцелуем, словно готов был драться за воздух во рту незнакомца. Потом отстранился, укладывая ладонь на его бедро – не щупая, не лаская пальцами, даже не пытаясь ему отдрочить… Просто положил руку на смуглую кожу, без стеснения и замешательства в светло-голубых глазах. Спугнешь сейчас – ищи-свищи потом по всему общежитию… - Ты охуенный, – твердо сказал Лем. – Черты такие… Он вскинул свободную руку и скользнул пальцами рядом с чужим лицом, не прикасаясь, словно очерчивая линии скул и подбородка, широких бровей, застывших в удивлении губ. Ничто из этого он не видел. Глаза застилало желание бесстыдно, несдержанно, по-звериному совокупиться с этим парнем прямо здесь и прямо сейчас. - Будь ты хоть трижды натурал, я бы отсосал тебе так, что у тебя бы мозги завязались узлом… Лем знал, как пахнет сейчас его собственная кожа: душно и пудрово, как выпотрошенная косметичка его старшей сестры, полная битых теней и раскрошенных на куски румян. Но это внешнее, наносное; как этот запах срезонирует в мозгах незнакомца, чем откликнется во время случки и какое запечатление вызовет – большой вопрос. Феромоны альф и омег затрагивали от трех до шести участков мозга, и далеко не все из них отвечали за обоняние. Один из любовников Лема описывал после секса его запах, как «росистое утро в Тибете», хотя ни разу в жизни не был не то что в Тибете, а даже вообще в горах. Это была отчетливая, почти осязаемая ассоциация, и каждому мерещилось что-то свое, никак не связанное с запечатлениями других альф на одного и того же омегу. Ученые считали, что мозг канопитека – древнего предка людей – весил больше, и в нем были зоны, отвечающие за правильную расшифровку феромонного посыла. Но время шло, роль феромонов становилась все меньше, и некоторые участки мозга упразднились – а то, что осталось, искренне недоумевало всякий раз, имея дело с феромонами… Интересно, - думал Лем, впиваясь пальцами в чужое бедро и ощущая, какие дивные и твердые мускулы кроются под бархатистой кожей. Интересно, каким будет запечатление на этого парня? Масло и мускус? Вкус акульего плавника под устричным соусом? Ощущение, как от прыжка с шестнадцатого этажа?.. У незнакомца были масляно-черные волосы, темные в синеву; в паху он тоже был темным, с жесткими капризными завитками, колющими пальцы. И он, черт подери, все еще медлил! А у Лема внутри все сладко натягивалось и замирало в предвкушении: какой ты, парень? Какой, какой? Как мне справиться с твоим членом, чтобы кишки наизнанку не вывернулись? Как раскрепостить тебя, приличный мальчик, как выбить из тебя это стеснение? - Ты разве не хочешь, чтобы тебе отсосали? – спросил Лем, пытаясь подстегнуть красавчика. Смелости у того, кажется, хватило ровно на один поцелуй. И на то, чтобы не сбежать сразу, закрываясь руками, когда Лем утащил его в пустую комнату и сдернул с него сначала майку, а потом и штаны. Парень вспыхнул скулами, и Лем невольно залюбовался: такая красота – и вся его? Хренов скромник с телом бодибилдера! Вишенка на торте из всего, что можно поймать в этом дрянном студенческом болотце в будние дни… Не дожидаясь ответа, Лем толкнул его лопатками на стену и молча опустился на колени. Взял в ладонь крупный аккуратный член… Господи, это ж с ума сойти можно! Истечь слюной (и смазкой в штанах; член уже стоит, напряженный, болезненно трущийся о ткань, а очко пульсирует и легонько сжимается) от желания взять эту головку в рот и нежно, медленно её пососать. Каким-то невероятным усилием воли Лем сдержался, и лишь наклонился, жадно вдыхая чужой запах – теплый и терпкий, телесный, не забитый парфюмом. Взять в рот такой член – уже счастье, даже без всего остального. Помедлив, Лем запрокинул голову и взглянул на парня снизу вверх. - … и на тебе еще не болтается пара-тройка омег и с полдюжины девок? – спросил он. - Серьезно? Парень молчал, и лицо его с такого ракурса рассмотреть не удавалось. - А я уже тут, перед тобой, - лихорадочно быстро сказал Лем. - Видишь? Прямо тут, прямо сейчас, и у меня аж зудит от желания облизать тебя всего, вылизать твой член и взять его в рот, и сосать так сильно, чтобы у тебя ноги подкосились… Кажется, парень даже дышать перестал. Член его из просто крепкого становился в ладони каменно-твердым. Никаких осечек, - подумал Лем. Не сегодня. Он засмеялся, в чужом молчании уловив совершенно отчетливое согласие, и обхватил губами крупную розоватую головку. Невнятно промычал, закрывая глаза и обкатывая её во рту, нежно посасывая и обращаясь с чужим членом так, словно ничего вкуснее в жизни не пробовал. Головка на вкус была именно такая, какой казалась по запаху – чуть терпкая, нежно-сливочная, лизать и лизать! И сосать, жадно вбирая её в рот, скользя по ней губами снова и снова, до умопомрачения… Лем отчетливо простонал, стискивая пальцы на чужих бедрах, и втянул в себя член более чем наполовину, вбирая его быстро, ненасытно, словно хотел конкретно этот хуй уже давно, а не последние десять минут. Выпустил изо рта, сбито дыша и облизывая раскрасневшиеся губы, обрывая протянувшуюся от головки вязкую нитку слюны. - Какой же ты вкусный, красавчик. Если бы ты мог представить, какой ты вкусный... Парень вцепился рукой в его волосы и застонал – слишком громко для приличного мальчика, если уместно говорить о приличиях в запертой комнате, за пределами которой под громкие биты «Зе Лордос» общаются, пьют, зажимаются, а может и трахаются дюжина парней и девчонок. Когда красавчик толкнулся бедрами, отчетливо требуя продолжения, Лем уставился на него снизу вверх – в лицо, без отрыва! - и подался вперед, послушно принимая в рот его член. Медленно задвигал губами по стволу, сжимая их так плотно, что лицевым мускулам стало больно. Упиваясь мгновением, опустил ресницы и принялся ритмично, с влажным и совершенно похабным причмокиванием сосать, ерзая ртом по идеально гладкому хую, принимая в себя все глубже, и глубже, и глубже... Так, чтобы округлая головка уперлась в складчатое нёбо, а затем постепенно, с явным усилием протиснулась в глотку. Лем двинул головой, пытаясь расслабиться, и жадно, с каким-то животным упрямством заглотил чужой член. Потом открыл глаза, внимательно посмотрев снизу вверх, ни на мгновение не прекращая двигать головой. Именно так – смотреть красавчику в глаза и трахать его ртом; трахать так, чтобы у того мозги вскипели… Парень прикусил губу, пытаясь подавить стоны, а Лем уткнулся носом в его курчавый лобок, вобрав член так глубоко, как и сам, пожалуй, не мечтал. Замешкавшись, тихонько промычал, мучительно не желая прекращать игру – но уступил инстинктам, куда более низменным, чем попытки доставить удовольствие незнакомому парню. На очередном движении Лем подался назад, полностью выпуская член изо рта, и только на головке задержался, жадно втянув её в рот и надавив языком напоследок. А затем – позволил ей с влажным хлюпаньем вырваться изо рта. - Пожалуйста... Он вскинул на красавчика яркие, лихорадочно блестящие глаза – распаленный, тяжело дышащий и вцепившийся пальцами в чужие штаны, с яркими пятнами румянца на щеках. - Пожалуйста, можно я?.. – Лем обхватил чужой член ладонью и задвигал по нему кулаком, глядя снизу вверх почти умоляюще. Все это – притворство; он ничего уже не просит. Он дает охуенному альфе прочувствовать каждую капельку своей охуенности, в которую тот, кажется, даже не верит. Даже не думает, что эта охуенность в нем есть. - Я хочу его в зад. Я разработанный, будет легко... пожалуйста, можно? Парень всхлипнул, оглушенный удовольствием, и взглянул на Лема мутными, мало что соображающими глазами. А потом кивнул. Лем вскочил на ноги, выдернув презерватив из его задеревеневшей – от ужаса? или от возбуждения? – смуглой руки. Торопливо расстегнул ширинку, зубами уже вскрыв фольгу, быстро и деловито раскатал резинку по чужому члену. Сделать это одним движением не вышло – презерватив сел туго, подернувшись складками. Не похоже, чтобы купленные наугад гондоны хоть раз пригодились парню для перепиха. - Я сам... Просто стой. Лем развернулся к красавчику спиной, быстрым и слишком опытным жестом, чтобы можно было принять это за случайность, стащив свои джинсы по бедрам. Закинув руку назад, крепко взялся за чужой член и простонал, ощутив головку в расслабленной дыре. Медленно подвигался, подгибая колени и пытаясь ощутить в себе ладный, феерически желанный хуй, постанывая и туго, мучительно, дюйм за дюймом принимая его в задницу. Парень едва слышно вскрикнул, а затем ухватил его бедра, решив поскорее натянуть на себя. Лем простонал, запрокидывая голову и постепенно насаживаясь, делая это в ужасно скверной, неудачной позе. Но какая разница, какая разница, если так хорошо… - Давай... еще немного... Лем до боли закусил губу и наконец-то задвигался, ощущая, как с превеликой сложностью, потихоньку осваиваясь в разработанной, но недостаточно широкой дыре, рывками двигается чужой член. Опустил голову, ссутулившись и одной рукой упираясь в собственное бедро, а потом двинул задом, разом насаживаясь почти до конца. Вскрикнул громко – и даже сам не понял, от чего: то ли от боли, то ли от мучительного, испепеляющего удовольствия, шибанувшего по нервам. Боль в заднице была глухая, вяжущая внутренности; от нее между ягодиц все пылало, и каждое движение члена отдавалось в коленках, в мозгах, в напряженных сосках. Но удовольствия это не исключало – как можно отказаться от шикарного хуя просто из-за того, что он великоват? В дверь начали стучать. Красавчик прогнулся, упираясь лопатками в стену и жадно толкаясь, а Лем застонал, раздосадованный тем, что ему опять кто-то мешает. Задвигался жадно, старательно, постепенно вбирая в себя и привыкая к размеру; зло засмеялся, ловя от этого какой-то своеобразный кайф – кажется, следующий секс с каким-нибудь одногруппником у красавчика будет просто ужасным. Ни одна девственная жопа, в которую даже ручку зубной щетки ни разу не запихивали, не сможет принять в себя такой член. А если примет... что ж, это будет сцена со слезами, соплями и бабьими истериками, которыми по малолетству не гнушаются многие омеги. Утвердившись в этой мысли, Лем широко усмехнулся и задвигался резче, упираясь в бедра уже обеими руками. Член был восхуительно твердый, идеальной формы. С такого бы резиновые елдаки ваять... - Мисси, - тихонько позвали из-за двери, словно сомневаясь, что выбрали правильную комнату. – Мисси, ты тут? Лем наклонил голову, постанывая на каждом размашистом движении, наконец-то раскачиваясь до глубоких сильных толчков, хлопая ягодицами о чужие бедра и ощущая, что такого натяжения, такого сладкого, болезненного удовольствия он долго не вынесет. Красавчик всхлипывал где-то над ухом, почти истерично дергая бедрами. В дверь опять заколотили, и Лем зло скривил губы. Он хотел секса. Он, черт подери, хотел секса – с первым встречным; с самым шикарным парнем, который только мог на него клюнуть в эту ночь! Вы все, не смейте ему мешать! Красавчик вскрикнул и кончил. Конечно… Он еще долго продержался. Лем откинулся спиной на его грудь, ощущая, как внутри всё пульсирует, дергая кулаком по члену и вздрагивая, сжимаясь каждой мышцей, лепной жопой и растраханным жадным очком, которому сколько не дай – все будет мало. Задвигал кулаком с влажным хлюпаньем, сбиваясь на отрывистые стоны и дергая задом, а затем – наконец-то спустил, едва не заорав. Запечатление пришло к нему, как сходят озарения на святых и пророков; вот только святым для этого не приходится пороться в зад. Запечатление мазнуло по внутренней поверхности век, по кончикам пальцев, по каждому волоску на теле, встающему дыбом, словно от статического электричества. Незнакомец – альфа, теперь Лем знал это точно; пронзительно молодой и неопытный альфа, не знавший пока ничего, кроме дрочки и петтинга. Альфа, феромоны которого вырвали душу Лема из тела и подбросили на высоту двухсот километров над поверхностью Земли. Запечатление пришло к нему в голову – и выглядело, как рассвет на низкой околоземной орбите. Долгую секунду – а может, десятую, тысячную, миллионную долю секунды, - он плыл там, между кусками космического мусора, в пустоте и абсолютной тишине, а солнечное пламя разгоралось над боком сине-зеленой планеты. В ту секунду Лем думал, что умрет от восторга. В его жизни были разные запечатления – от ощущения обжегшего руку уголька до запаха миллиарда глициний; от хруста ломающейся ледяной корки под ногами до парализующей слабости, словно ты весь превратился в огромный кусок желе. Никто и никогда не знал, по каким зонам в мозгу ударит чужой набор феромонов, и какое чувство-обманка, чувство-галлюцинация тебя посетит. Но на орбиту Земли Лема – и все его пять чувств – еще никто не отправлял. Вместо восторженного вопля он свободной рукой заткнул себе рот, закусывая ладонь и содрогаясь, извиваясь на чужом хуе, насаживаясь на него снова, и снова, и снова, словно пытаясь продлить момент запечатления. Постепенно замедлившись, наклонился вперед и оперся руками о бедра, тихо постанывая и пытаясь отдышаться, с трудом снимаясь с опадающего хуя. Кажется, он смертельно пьян этой ночью. Кажется, он под кайфом. Кажется, незнакомца можно отвести к себе на этаж и трахаться с ним еще, и еще, и еще… Дать ему кофе, протрезвить, накачать долбанным энергетиком из хрустящих алюминиевых банок… Когда еще Лему попадется такой шикарный член? Когда еще оргазм дополнится таким запечатлением, что можно сдохнуть от восторга и ужаса, переживая его снова и снова? Лем оглянулся, в полутьме комнаты нащупывая взглядом силуэт незнакомца, и чуть не застонал от разочарования. Парень торопливо натягивал на себя штаны. Лем хотел возразить… а потом махнул рукой, наклонившись и натянув джинсы по крепким, покрытым светлым пушком ногам. Его шатало. Ему было так хорошо, что с красавчиком даже не хотелось спорить. И потому – словно в ответ на его безропотное послушание, - парень вдруг развернулся и протянул Лему руку. Он больше не выглядел пьяным. Может, его отрезвил оргазм. А может, встряхнуло его собственное запечатление. Расспрашивать о том, что почувствовал твой случайный любовник, было не принято, так что Лем промолчал. - Лука, - сказал парень. Оказывается, он все-таки умел говорить. Голос его был бархатно-хриплым и тихим, словно Лука стеснялся быть громче, чем орущая из соседней комнаты музыка. Ладонь его оказалась широкой, гладкой и такой же крепкой, как все его тело. - Лем. Рука Лема выглядела в его кулаке сахарно-белой и почти прозрачной. Он весь был таким – с гладкой сливочной кожей, светлым пушком на теле и ослепительно-белыми, шелковыми волосами. В сезон линьки пушок сходил, и тело Лема становилось похожим на фарфор – абсолютно гладким, чистым, украшенным всего парой родинок. Они упали на его тело, словно капли чернил на бумагу – под правой ключицей и в центре плоского подтянутого живота. Если бы не щека, изрытая следами акне, и невыразительные, обрамленные белыми ресницами глаза, Лем считал бы себя красивым. А так ему в лучшем случае светило определение «симпотный». «Тот симпотный пацан с синергетики». На курсе еще не запомнили его имя – Лем перевелся в Виркот-Вейл только в этом году, - так что приходилось довольствоваться погонялом. Он и познакомиться-то за эти две недели успел только с Оззи и парой девчонок… И с Лукой. - Восемь с половиной. - Что? – Лем поднял взгляд. Лука смотрел на него, уже полностью одевшись и положив руку на дверную задвижку. - Восемь с половиной дюймов, - сказал он, неловко улыбнувшись. Будто извинялся за то, что обманул ожидания Лема. – Не девять. Но спасибо за комплимент.* * *
У мелкого была смешная прическа – один завиток белых волос топорщился надо лбом, словно сбрызнутый лаком, а остальные мягко опушили его голову, как щенячий мех. Лем не стал оспаривать такое стильное ноу-хау, и просто подхватил годовалого племянника на руки. - Ну? – спросил он. – Узнала что-нибудь? До декрета Лавиния работала в учебной части окружного технологического, и даже сейчас ее богатый опыт и широкие связи пригождались Лему из раза в раз. Ее опыт вообще… пригождался. Это Лавиния первая выскочила замуж и переехала из захолустья в Виркот-Вейл. Это Лавиния была готова помочь ему с поступлением… Это Лавиния подхватила его, когда в родном городке жить стало совсем невыносимо. Омеге с такой репутацией где угодно пришлось бы несладко, но в маленьких городках проблемы нравственности возводились в ранг абсолютных. Таких, из-за которых тебе запросто могут сломать жизнь, если ты любишь трахаться чуть чаще и с чуть большим количеством парней, чем предписывает омегам Новая Библия. - Ему двадцать два, - сказала Лавиния, собирая волосы в хвост и легкомысленно стягивая их резинкой. Потом забросила сумку на плечо и принялась одергивать на сыне задравшуюся одежку. Лем присел, не спуская мелкого с рук, но позволяя сестре разобраться с выглядывающим из штанишек памперсом. В общем и целом, мелкий сейчас выглядел, как очень дерзкий пацан. - Технарь, - уронила Лавиния. – Очень талантливый. Второй год сидит на гранте от городского самоуправления. Полное имя – Лука Йоссариан Митич… - Митич? – Лем прикусил изнутри щеку, припоминая вырезки из глянцевых журналов. Сколько таких вырезок он читал, чтобы разобраться, по каким правилам живет Виркот-Вейл? На сколько сайтов был подписан, сколько рассылок листал?.. И ничто из этого ему не помогло. Вырезки не рассказали парню из захолустного городка и доли того, что теперь нашептывал ему город. Они с Лавинией стояли на возвышении в парке, и ступеньки мраморной волной катились вниз, врезались в шуршащее, шелестящее, переливающееся звуком и цветом зеленое поле, вздувались упругими древесными ветвями, распадались на десятки аллей. Небо наливалось густой синевой, и мамаши с детьми уже расползались по домам, надышавшись холодным, звенящим от своей кристальной чистоты воздухом. И все-таки в журнальных вырезках было кое-что полезное. Колонка «Персоналии». - Тот самый Митич? – спросил Лем, приподняв бровь. И тут же исправился: - Брат? Партнер? Он видел фотографии «того самого Митича». Худая и скуластая тридцатилетняя дрянь, даже на фотографии казавшаяся Лему удивительной стервой, была похожа на Луку разве что цветом волос. - Брат, - Лавиния кивнула. А потом задрала руки и принялась заглаживать Лемову челку от лица, словно та ей мешала. Лем откинулся назад, прижав к себе мелкого и отгородившись им от сестры. - У них разница в десять лет, - сказала Лавиния, пялясь на Лема без одобрения – как человек, который с удовольствием обстриг бы его по-солдатски, под девять миллиметров. – Их трое. И все трое – с заковыристыми христианскими именами. Предки явно были фанатами Новой Библии… Еще секунду Лавиния обдумывала, стоит ли превращаться из строгой сестры в сестру-закадыку, какой она всегда была, - а затем, не удержавшись, повела плечом и усмехнулась. - И все трое – красавчики. Влажно-синее небо над головой прочертила мигающая точка самолета. Покачивая мелкого на руках, Лем развернулся и зашагал по ступенькам; Лавиния устремилась за ним след в след, и даже спиной Лем ощущал глубину её чувств. К своей челке. - Зачем тебе это? – спросила Лавиния, когда они дошли до парковки под прозрачным плексигласовым навесом. – Ты с ним что, переспал? В достоинствах (и недостатках) своего брата она не обманывалась ни секунды. Как, должно быть, не обманывалась и в развратности парней вроде Луки Митича – да что там, любого из трех Митичей, живущих в Виркот-Вейле. Захария Митич владел самым крутым инвестиционным фондом в Штатах, и по количеству заработанных миллиардов с ним мог потягаться разве что создатель браузерной игры «Сити Вог». Все играли в «Сити Вог». И все знали Митича. «Того самого Митича» - старшего из трех братьев, с острыми как лезвие скулами и стервозным лицом. Лем не знал, не мог представить и уложить в голове, что тот стеснительный красавчик с обалденным хуем – тоже из семьи Митичей. Не было в нем ни развратности, ни самолюбования, ни раскрепощенности того, кто с младых ногтей был обеспечен, как сказочный принц. - Зачем тебе это? – тихо и упрямо спросила Лавиния, перегородив Лему дорогу. Взгляд ее стал холодным и прямым, налетишь – и будешь проткнут насквозь, словно куском арматуры. - Он мне нравится, - признался Лем, подхватив мелкого под задницу и покачивая его туда-сюда. – У него такой… - Ла-ла-ла-ла-ла! – отбирать ребенка Лавиния не стала – просто зажала ему уши ладонями. Выражение её лица, впрочем, не было осуждающим. Она принимала брата со всеми его недостатками, будь то периодически всплывающий огромный прыщ в центре щеки, дурацкая челка или легкая степень озабоченности. – Сладкий, дядюшка у тебя – полный кретин! Лем, если ты и в этом городе облажаешься… Он знал. Лем знал это, как таблицу умножения – с первой и до последней цифры. Понимал, что если облажается снова, то бежать ему больше некуда – перевестись без ущерба для специализации будет непросто, а сестры, готовой подхватить и поддержать, в другом городе уже не будет. Если к нему опять прилипнет клеймо жадной до хуев белобрысой шлюхи, то с этим придется жить в ближайшие три года. Но феромоны Луки были чем-то таким, против чего ты не сможешь пойти, даже если очень сильно захочешь. Как будто все сказки об истинных парах, рассказанные в Новой Библии, вдруг оказались правдой. Как будто яркое запечатление – ПО-НАСТОЯЩЕМУ яркое, а не всё то, что Лем переживал с другими любовниками, - и впрямь указывало на особенного человека в его жизни. Лем не был религиозным. Не жил по библейским канонам, считая опиумное влияние религии скорее разлагающим, чем исцеляющим. Не верил в то, что люди были созданы бессмертным и всемогущим существом, а не стали результатом миллионов лет эволюции, в течение которых волки утратили хвосты и обрели ключицы, стали прямоходящими и всеядными. Если бессмертное и всемогущее существо создавало людей по образу и подобию своему, то откуда все эти атавизмы? Откуда сборчатое волчье нёбо, из-за которого минет для молодых глупых альф – забава похлеще, чем в задницу? Откуда сорок два зуба, часть которых лежит в деснах с тех времен, когда людей еще не было, но уже были канопитеки? Откуда пещеристое образование в черепе, точь-в-точь похожее на то, которое у псовых отвечает за распознавание запахов? Откуда узел в члене альф? Откуда течки у самок и эволюционно уподобившихся им омег? Откуда мягкая подпушка, которая сходит раз в год во время линьки, из-за чего тела на какое-то время становятся гладкими? Откуда все это, если не из тех времен, когда люди-волки были просто волками? Новая Библия не объясняла этого. Только рассказывала сказки об истинных парах, о добродетелях и целомудрии, и еще ни разу у Лема не было поводов ей доверять. Но раньше в его жизни не было Луки. Так что Лем помолчал. А затем повторил: - Он мне нравится. Ученые полагали, что все дело в структуре мозговых процессов. Волки без проблем «сканируют» феромоны друг друга, читая других особей, как раскрытую книгу – а люди слишком разумны, чтобы их мозг справился с примитивным феромонным сигналом. Так бывает у математиков – ты можешь применить сложнейшую функцию для обработки массива данных, но впадешь в ступор, если тебя попросят умножить семнадцать на тридцать два. Ты настолько привык работать с чем-то сложным, что просто не можешь вернуться на предыдущую ступень! Но когда «разумная» часть мозга отключается, и остается только голый инстинкт – в момент оргазма, при панической атаке, при использовании каких-то особенных техник расслабления, - ты снова можешь воспринимать чужие феромоны. Ненадолго, всего на долю секунды! Но иногда этого достаточно, чтобы понять, подходит ли тебе человек. Если бы Лему пришлось выбрать бойфренда по самому яркому, самому жгучему запечатлению в его жизни – он бы выбрал Луку. Ведь если это не знак, то что тогда? На что еще ориентироваться, как не на гребаные феромоны? Это казалось Лему логичным… И нисколечко не убедило бы его сестру, озвучь он ей это. Так что Лем промолчал. Лавиния вздохнула, ероша пальцами белоснежные прядки на макушке мелкого. Такой же белый, как они двое… Редкий окрас. У Лавинии хотя бы глаза с возрастом потемнели, а у Лема так и остались пронзительно голубыми и ясными, как у новорожденных щенков. Этот щенок – совсем мелкий, восседающий у него на руках, - был похож на Лема, как две капли воды. Наверное, он был похож на Лема даже больше, чем на мать; и уж точно больше, чем на отца – кругловатого, плавного в линиях темноволосого альфу. - Не парься, - попросил Лем, улыбнувшись. Он чувствовал, как напряглась Лавиния, почуяв опасность его новой интрижки. Сам он, конечно, тоже хорош – сходу вляпаться в брата местной знаменитости… И смешно, блядь, и грустно до одури. Такие парни притягивают к себе в десять раз больше внимания, чем любой другой студент, с которым Лем мог перепихнуться в тот вечер. Но – не судьба. Помедлив, Лем обернулся сперва в сторону парка, а затем – к оживленной трассе, ныряющей под развязку из скрученных, сплетенных в паутину металлических мостов. - Слышишь? – спросил он. Лавиния пялилась на него, не моргая. Ни трасса, ни текущие по ней светлячки-машины не были ей интересны. - Что слышу? - Слышишь, что говорит Виркот-Вейл? – спросил Лем, глядя прямо перед собой. В темнеющем небе паутинка мостов смотрелась инородно, словно ее к утру снесет ветром и разметает по округе. Лем вдохнул полной грудью, прижимая мелкого к себе. - Этот город говорит нам… нет, он орет нам, что все будет просто оху... - Ла-ла-ла-ла-ла! - … просто обалденно! Мелкого у него все-таки отобрали. Но это было неважно. Город говорил с Лемом, и Лем решил, что будет ему доверять.