Пленники Монолита

      Держа наготове автомат, мужчина крался вдоль длинного девятиэтажного дома. Он двигался медленно и осторожно, сам бы и рад был идти быстрее, но никак. Вокруг расстилался утренний туман, такой плотный, что сталкер шел практически на ощупь, полагаясь лишь на свой чуткий слух, вибрацию детектора, ну и конечно же на встроенный в забрало шлема тепловизор. Без него было бы совсем худо — озверевшие от страха мутанты сожрали бы его еще до того, как над замершей после выброса Припятью, сквозь облака пробилась тоненькая полоска рассеянного и такого бледного света.       С базы он вышел ещё ранним утром, когда не было и намека на рассвет. А вместе с ним вышли и не успевшие разбежаться от выброса, но вполне себе укрывшиеся до поры до времени в своих норах и подвалах твари. Ошалелые, напуганные и от этого втройне опасные. К тому же почти всегда голодные. Первым ему на пути встретился кровосос. Благо молоденький и неопытный совсем. И оттого так нелепо погибший. Его сталкер еще из-за угла услышал. Мутант стоял совсем рядом с качающимися при ветряном безмолвии качелями и расставив лапы и запрокинув голову, печально и тоненько подвывал. «Никак в аномалию попал?» — хмыкнул мужчина, прицелился и плавно нажал на спусковой крючок. А потом аккуратно, поминутно оглядываясь, обошел место гибели кровососьего детеныша. С отчего-то оставившей свое дитятко мамкой, встречаться ему понятное дело не хотелось, как и проверять, что за ловушка там все-таки была. Хотя в другой ситуации, сталкер бы не применул возможностью понаблюдать за неизвестной ему аномалией. Пригодится же. Но времени не было. Совсем. Так что, перезарядив свой автомат и низко пригнувшись к земле, стараясь не задеть ветки надежно скрывавших его кустов, сталкер, одетый в комбинезон Монолита, осторожно и бесшумно двинулся дальше…       А потом наполз туман. Внезапный и такой плотный, что в шаге уже ничего не видно стало. Дерьмо!!! — мысленно сплюнул мужчина и с ходу выстрелил по выпрыгнувшей на него из кустов тени. Тень ухнула и сраженная очередью упала на землю. А сталкер часто-часто вдыхая прогнанный сквозь фильтры противогаза, зараженный, вонючий от испарений воздух, настороженно замер.       А вон и еще двое. В кустах сидят, наблюдают. Их силуэты прекрасно черным выделяются. Теперь готовятся прыгнуть — к земле припали. И он стреляет на опережение. Стреляет экономно, из дула бесшумно вырывается три патрона, и приклад привычно и легко бьёт плечо. Он плавно ведет стволом, и так и не успевшие прыгнуть снорки уже раскинулись на земле. И мужчина тут же, подчиняясь какому-то необъяснимому, но развитому у всех ветеранов Зоны чувству, с матами уходит в сторону. И на его место тут же приземляется еще один. Да там и остается…       А в голове одна мысль крутится, мешает ему. «Успеть. Только бы успеть», — думает сталкер. Он торопится изо всех сил, но бежать нельзя… Нельзя!       Мужчина бессильно матерится и ловит брызги то тут, то там плюющихся кислотой, пытающихся растворить броню на его не слабо прокачанном, усиленном встроенными артефактами комбезе, Газировок. Но обходить эти аномалии не было времени. Совсем. Она ведь с ним… Что он за сутки с ней сделать успел? Об этом думать не хотелось. Но он все равно думал. И от этих своих мыслей, от отчаяния, от безысходности щемило в груди, совсем как тогда, когда ушла она с теми уродами Исполнитель искать. И злость берет. И страшно…       Как же ему страшно становится! Так страшно, что спину холодом обдает. За себя вот он так никогда не боялся, хотя и не раз ему смерть в затылок дышала. А вот за нее… Он же ведь боялся уже на их базу после возвращаться, все думал увидит ее или нет. Живая она или сдохла уже. И каждый раз встречая ее выдыхал с облегчением и ничего поделать с этим не мог. Знал, что на голову она совсем больная, как и другие фанатики. Только до остальных ему дела не было, а до нее было. Как много раз он жалел он, что сюда пришел. Вслед за ней. Ради нее. И зачем? Чтобы смотреть, как она со смертью играет? Будто специально в непроходимые аномалии лезет, да по кишащим нечестью подвалам шарится? Пчелка ему дохрена всего рассказывал… И скалился при этом довольно-предовольно, надеялся наверное, что Карусель ее когда-нибудь на куски порвет, или Зыбь размягчит. А ведь это может случится. Да что там может, обязательно случится. Когда-нибудь. Если уже не случилось. Ведь для тех кто в Зоне на постоянной прописке — исход один. Если не аномалия, то мутант. Если не мутант, то такой же, как она поехавший головой сталкер. И хорошо, если быстро… Вот только врят ли быстро-то. И не то чтобы он в карму и прочую фигню верил, нет. Просто Зона на выдумки горазда. А Пчелку она вперед никогда не отправляла. Сама меж аномалий в кровавом фарше ползала, ошметья ставшие артефактами собирала. А фримен ей лишь спину держал. И толкнуть хотел. Отчаянно. Сам ему об этом не раз говорил. Да не смел только. За девку свою боялся. И за себя. А он понимал, прекрасно понимал, зачем она свободного в напарники себе записала. И почему со смертью играет, понимал. Все просто ведь. Тешится сука эта. Кайф ловит. Не может без этого. Наркоманка хренова. И он не может. И Пчёлка. Все они застряли здесь. Не могут по другому. Ну мстит еще. Ему мстит. В мести толк Лилит знала. — Одно дело думать о мести и совсем другое осуществить ее. Вы, неверные, слабы. Ограничены своей дурацкой совестью и моралью. Мы — нет. Скоро ты тоже узнаешь… — всплыли у него в голове ее слова, которые она как-то сказала ему.       И он узнавал. Каждый день. Каждый час. Мучала его она весьма изощренно. Без ножа убивала. Резала. Ловил же он иногда на себе ее довольные взгляды, когда она с Пчелкой уходила или вниз спускалась к Прицелу этому. А ведь как никто другой понимал он этого фанатика, который ночью под выброс ради нее кинулся. Ночью. Под выброс. Когда мутанты сплошной волной несутся, и новорожденные аномалии то тут, то там так внезапно вспыхивают, а счетчики зашкаливают, трещат непрерывно и страшно, пока совсем не вырубятся… В отличии от того же пси-излучения, радиация на сектантов вполне себе действовала, люди же они все-таки. Или почти люди. А ведь он видел — знает этот монолитовец, что не нужен ей, что не любит она его. Видел, с какой тоской и страхом затаенным тот на нее смотрит. Боится за нее. Винит себя. Ведь запретить ей жизнью рисковать не может, оттого и мучается. И он мучается. Как Прицел. Но тем не менее так отчаянно хочет на его месте оказаться… Чтобы пришла она к нему. Сама пришла. И улыбнулась. И была бы потом вся взъерошенная, раскрасневшаяся, с горящими глазами. Заспанная, в растегнутой куртке… Такой, какой она однажды на него наткнулась. Столкнулись они возле лестницы. Она тогда улыбнулась, и выразительно за плечо посмотрела, потянулась сладко, а он подумал, что все. Всегда теперь будет она перед глазами стоять…       Да будь он проклят, этот "Монолит"! И эта эгоистичная сука, наслаждающаяся его мучениями, искусно изводящая его своей злорадной, но такой соблазнительной улыбкой. С нежной кожей и словно вылепленным талантливым скульптором почти без изъянов телом. Помнил он еще это тело. И кожу ее нежную. Аромат ее. И ненависть в ее глазах. Это он только потом понял, что скрывалось за этой ненавистью… Как она тогда от него отвязалась! Все ведь спланировала! Знала, ведь сука, не могла не знать, что хочет он ее. Безумно хочет. Такое бабы тонко чувствуют. Вот и она знала. И доводила его. А он повелся. Как пацан какой-то. Припомнив, как она стянула с себя куртку и бронежилет, сталкер усмехнулся. Что и говорить, талантливая стерва Лилит эта. Добилась своего, а теперь вот мучила. И не за то, что сделал он. Просто в кайф ей это было. Правильно тогда Пчелка говорил — хорошее имя у нее, точное. Хорошо ей подходит. — Кто бы не назвал тебя так, — пробормотал себе под нос сталкер, — он был чертовски прав. Пристрелить бы тебя надо, да только…       Любит он ее. Как фанатик тот любит. И если б мог, тоже бы под выброс кинулся. А за что любит — сам не знает. Только думает о ней постоянно. А она нет. Себя она любит. Только себя. А на всех плевать хотела. Эгоистка. Долбанная эгоистка! Какой была, такой осталось. Взять бы ее и встряхнуть хорошенько. Выбить всю дурь из ее хорошенькой головки! Да только бесполезно все. Даже Монолит ее не изменил, хоть и хорошо им всем уроды из здешних подземелей по мозгам проехались. Не смог. Только лишь безжалостности добавил. Жестокости. — Хотя нет… — покачал головой сталкер. Жестокость в ней всегда была… Тщательно скрываемая, возможно и до конца ею самой не осознанная. Страшная. Дикая. Еле осязаемая. Плескалась в ее серых, прозрачных, как вода в реке, глазах. А ведь замечали некоторые… — Далеко девка пойдет… Видел я таких, — сказал ему однажды за стаканом один немолодой сталкер… На эти слова он тогда лишь рассмеялся. А поди ж ты, прав тот мужик был. Вот монолитовцы, как ему Бродяга рассказал, сразу что к чему поняли. Разобрались. А он нет. Не распознал, что за зверь скрывается за этими ясными глазами. А когда понял, увидел ее истинное лицо похрен ему на все уже было. Попал он. Вот так. Как только она на него свои глаза тогда на Свалке подняла, тогда и попал. Нахлынуло. — А почему ты меня тогда не трахнул? — снова прозвучали ее слова, и Медик хмыкнул. Тогда он ей на этот вопрос ответил. Хотя знал почему. Идиотом был. Боялся. Боялся спугнуть то что-то хрупкое и нежное, которое как он думал наклевывалось между ними. Даже мысль отрахать ее на грязном матрасе в освещенном старой керосинкой темном, сыром подвале была кощунственной. Любую другую шлюху с Кордона пожалуйста. Но не ее. Не Еву. Такую нежную и чистую. Дурак!!! Какой же он дурак!!! Как потом оказалось, другим она вполне себе позволяла себя на матрасах валять. Всем, кто по ее мнению мог бы ее к Монолиту отвести… Сука! Какая же она все-таки сука! От этих своих мыслей Медик зло до зубного скрежета сжал челюсти. Да за все то, что он для нее сделал, и сделает еще возможно, она должна сама на землю упасть да ножки свои стройные раскинуть. Ведь обязана она ему. Жизнью обязана… Сука…       А потом вся злость спала. Испарилась. Как только он увидел ее, маленькую и хрупкую на грязном полу лежащую… И свободовца над ней с ножом нависшего. И не медлил он ни секунды. Не думал. Не сомневался. Выстрелил сразу. Широкая спина фримена являлась прекрасной мишенью… И тут раскинувшийся рядом тощий мужик повернул голову, и мозг резануло ярчайшей, но почему-то тупой вспышкой, как будто таран в голову врезался, так кости заломило, а в глазах потемнело, засверкало и пошло разноцветными кругами… Но палец уже жал на спусковой крючок. Рефлексы просто так не выбьешь. И мир прояснился. Не сразу правда. Проморгаться ему все же пришлось и головой потрясти, и боль отступила. Но… Жив сука…       Свободовец все еще дергается, пытается встать, загребает одной рукой мелкие камешки, грязь и пыль, раскрывает рот, что-то сказать, наверное, хочет. И щурится, щурится рассмотреть все его пытается, только не может, свет мешает.       Медленно, держа фримена на прицеле, он подходит к нему и наклонившись, аккуратно забирает из его руки нож и вынимает из кобуры пистолет. Отщелкивает магазин. Пусто. Распрямившись, сталкер быстро, но внимательно осматривает помещение.       А ведь тут бойня была, весь пол кровищей залит. Силен урод. Одним ножом контролера завалить суметь — это же жесть какая-то… А вон и еще какие-то твари валяются… Да и хрен с ними со всеми! Одно только важно. Жива? Или нет уже?.. Бросив еще один быстрый взгляд на свободовца (тот уже не двигался, и не удивительно — пару пуль он всяко схватил, а остальные в бронежилете застряли) мужчина отпустил автомат, и опустившись на колени, протянул руку к шеи девушки. Пульс есть. Слабый, редкий, еле ощутимый — но есть. Но рано радоваться, ведь он зовет ее. Снова и снова её имя повторяет. Трясет за плечо. Снова зовет. Бьет по лицу… Но ничего. Совсем ничего… Хрен знает, в какие дебри ее контроль загнал. Эти мозголомы ведь на всякое способны… Возможно уже пусто там, только тело и осталось… — Давай, Лилит! Давай… — почти орёт он, и с отчаянной яростью трясет ее, хлещет по щекам, видит тоненькую струйку крови, что течет из разбитой губы. — Открой глаза! Ну же, Лилит, открывай свои ебучие глаза! Давай, просыпайся! Просыпайся, сука! Ноль реакции.       А ведь знает он, что бесполезно все и сделать ничего нельзя. Нету лекарства. Тело-то — вот оно. Раненое. Избитое. Но живое. А ее нет. Лилит больше нет. Ее нет… Нет! Нет! Нет! И он с яростью отгоняет от себя эти мысли. Слабые пощечины сменяются настоящими ударами. И хрен бы с ними — с синяками. Сойдут. Только бы глаза открыла… — Вернись, Лилит… Вернись… Сколько раз он повторил это слово? Сколько минут или часов, смотрел вслед убегающему в темноту коридора лучу света и прижимал ее к себе? Сколько раз шептал ей на ухо ее имя? — Вернись… Пожалуйста, вернись. Лилит… И когда совсем потеряв надежду, он выпускает ее тело из рук и зверем оборачивается к потерявшему сознание свободовцу, то слышит стон. Ее стон. И он боится. Боится обернуться, боится посмотреть на нее. Боится увидеть пустые глаза на расслабленно провисшем лице… Но Медик пересиливает себя. Светит на нее фонарем. Девушка не понимающе-потерянно жмурится, моргает, отворачивает голову, и он слышит свой то ли смех, то ли всхлип. — Лилит… — крепко, будто боясь, что сейчас она сейчас исчезнет, растворится в воздухе, Медик стискивает ее в объятиях и тихо шепчет. — Все хорошо. Все кончилось… Кончилось…       Но она не слышит, только бьётся слабо и дрожит... Но потом, кажется через целую бесконечность времени, Медик чувствует на своей руке ее руку. Лилит цепляется за его в локоть, мнет ткань комбеза, и мужчина закрывает глаза, прижимается щекой к ее макушке. — Все хорошо, Лилит. Теперь будет все хорошо… Он гладит ее по волосам и шепчет что-то успокаивающее и нежное. А она плачет. Просто плачет, не кричит, не смотрит такими безумными глазами, а просто плачет. Но вот уже и встать пытается. Сильная... С его помощью ей даже удаётся подняться на ноги. И Медик отчаянно матерится, когда понимает, что идти она не может. Девушку болтает из стороны в сторону, она почти падает, хватается за него. И вскрикивает. Быстро идти не получится. Нести на руках и одновременно отстреливаться от мутантов он не сможет. Хорошо бы где-нибудь затариться, переждать. Или запросить помощь… Думает он не долго.       Смачно выругавшись, сталкер тянется в карман за своим ПДА. И снова чувствует ее руку. — Нет, — одними губами шепчет Лилит и поднимает на него красные, опухшие глаза. — Нет. Не надо…