***
В классе Цуны появляются двое новеньких, с которыми злобно зацепиться языками не жаждал разве что один-единственный пацифист Ямамото — двое парней были до того дотошными и неправильными, что даже девочка-паинька Сасагава Кёко, морща свой маленький вздёрнутый носик, уходила в другой конец класса. Они выглядят до того неестественными и какими-то дикими, что даже Хибари Кёя — тот самый любитель цепляться за каждую мелочь, словно это было самое ужасное преступление из всевозможных — их лишний раз не трогает, потому что абсолютно у каждого ученика и учителя создаётся такое ощущение, что ребята прямо сейчас зарычат или сбегут на четырёх конечностях куда-нибудь в лес. То, что у одного из них животные повадки выражены чересчур ярко — это уже нескрываемый факт. Джошима Кен (которому его имя подходит просто превосходно — парню с именем, буквально переводящимся, как «собака», с его-то звериными повадками, жилось наверняка нелегко) и Какимото Чикуса стали новой головной болью не только учителей, которые не могли выгнать нерадивых учеников, которые, мало того, в предметах ничего не мыслили, так ещё и с первого дня начали игнорировать форму и нормы посещения уроков, словно это их вообще не касалось. Реборн следил за двумя мальчишками так, словно они были отъявленными преступниками и готовы были на новое убийство прямо в эту секунду. Буквально в следующий же день начинаются нападения на школьников — зверские, кровожадные. Конечно же, избивали их и до этого, — местный глава дисциплинарного комитета славился своим нравом и разрушительной, чудовищной силой, которую он не считал постыдным демонстрировать — но не так… дико и жестоко. Молодые парни прибывали в больницу один за другим, едва дышащие и полуживые, и тогда даже Хибари Кёя растерянно осматривал их избитые тела, не понимая причин такой ужасающей жестокости. Реборн старательно складывает рваные кусочки истории в один цельный паззл и заряжает давно уже неиспользованный пистолет, стараясь отвлекать Цуну от происходящего и больше проводить с ней время вне дома.***
Реборн не любит выходить из комнаты Цуны, — как сама Савада жалуется, она уже пропахла его дорогущим одеколоном, словно и не девушка в ней живёт, но ему абсолютно наплевать, ведь пусть лучше и комната Цунаёши, и сама она будет пахнуть им, а не машинным маслом — потому что снаружи Нана — неестественно легкомысленная и странная. И если при Цуне она ведёт себя так, словно действительно является лучшей матерью на светe (пытается, точнее сказать), то при самом Реборне Савада Нана похожа на подростка с завышенным самомнением и биполярным расстройством личности. Пазл в голове Реборна скрипит, когда в него заботливо впихиваются неровные рваные детальки, и, наконец-то, выстраивается в ровную понятную картину. Ему хочется смеяться — с собственной глупости или смелости чужого плана. — Реборн-кун, не мог бы ты подать мне нож? — просит Нана сладким-сладким голосом, хихикая и постукивая по сочному яблоку ногтями, и закидывает ноги куда-то на спинку дивана, разглядывая аккуратный и неброский педикюр на своих ногах. После чего скучающе зевает, прикрывая ладошкой рот, и двумя пальцами другой руки ловит нож, с размаху пущенный лезвием вперёд. — Ку-фу-фу! Спасибо, Реборн-кун! Настоящий джентельмен. — Рокудо Мукуро, — шипит Реборн и втыкает ещё один нож куда-то в середину разделочной доски — острое лезвие, словно по маслу, входит в дерево и, скорее всего останется там надолго. Нана моргает, и удивление в её… его глазах сменяется на искреннюю радость и торжество. — Думал, ты никогда не узнаешь, — расслабленно мурчит опасный преступник и самый настоящий псих. Что-то с мягким звуком лопается — и на диване в той же позе, что и псевдо-Нана буквально пару секунд назад, появляется молодой парень. Тёмно-синие волосы с забавным зигзагообразным пробором и топорщащимся хохолком спадали на его разноцветные глаза и наверняка мешали, но тому это даже нравилось — Мукуро жмурился, словно от солнца, и звонко откусывал от отрезанной половины красного сочного яблока. — Ку-фу-фу! Как же ты узнал? Смешно — он даже скрыться не пытался, а Реборн, словно испуганный школьник, даже ничего не заподозрил и бегал от «женщины». И себя он называет лучшим из лучших? — И не стыдно тебе пудрить мозги девчонке в инвалидном кресле? — шипит Реборн, наставляя заряженный пистолет на его висок и показательно кладёт палец на курок, однако парень только ведёт плечами и облизывает белоснежные зубы, а после радостно скалится совсем по-собачьи: — Расскажешь малышке Цуне, как застрелил её мать, или скажешь, что бедняжка запнулась и упала на табуретку виском, а из дырки трагично и спешно вытекли мозги? — фыркающе смеётся преступник и, щёлкнув пальцами, превращается в выше названную женщину — Савада Нана (словно настоящая, только более живая — не с мёртвыми тёмными впалыми глазницами на старых пыльных фотографиях) испуганно распахивает глаза, в уголках которых собираются слезинки, и прикладывает ладошки ко рту, будто испугалась до смерти, а после хохочет. Глаз хрустит и осыпается осколками, превращаясь в нечто уродливое — ярко-алая цельная радужка вместо обычного карего цвета и чёрный зрачок в виде иероглифа цифры один, который выглядел как-то совсем по-колдовски. Появись Мукуро с такими глазками в веке семнадцатом, его бы сожгли на костре, и Реборн бы радостно присоединился к общей радости от его сожжения. — Да и «пудрил мозги» я, оказывается, не только милашке Цу-чан, но и тебе, Аркобалено. Подумать только: один из семёрки «лучших из лучших» не разгадал простенький план ничем не примечательного школьника… Стыдновато должно быть, ку-фу-фу-фу! Реборн скрипит зубами и давит желание спустить курок. — Ты сейчас же убираешься из этого дома, — рычит Реборн, а Леон в его руках вибрирует от едва сдерживаемой ледяной ярости своего хозяина. — И я не вышибаю тебе твои наглые мозги. Вендиче с твоим наказанием справятся лучше меня. — Приказ Девятого Вонголы — высоко уважаемого, — на этих словах парень, почти молодой мужчина, кривится, словно увидел в своём любимом лакомстве копошащихся скользких дождевых червей, — Тимотео-сана. Я и мои ребята здесь, чтобы наша маленькая девочка победила меня, бла-бла-бла, и научилась «включать» свой огонёк. — Ты сбежал из тюрьмы Вендикаре только для того, чтобы помочь какой-то японке пробудить внутреннюю силу? — Сбежал? — Мукуро, кажется, удивляется по-настоящему — и тут же начинает неистово хохотать, словно Реборн постарался и рассказал лучший анекдот в своей жизни. Хотя, судя по всему, так и было. — Сбежал… Ку-фу-фу… Пх-фу-ха-ха-ха! — парень небрежно мазнул ладонью по воздуху и тут же сжал в пальцах белоснежный платок, после чего поднёс его к лицу и промокнул глаза, стирая слезинки, выступившие от смеха. — За помощь в этом, несомненно, несложном дельце, — Рокудо дунул на ладонь, в которой держал платок, и тут же помахал опустевшей рукой. Реборн едва сдержался от того, чтобы чихнуть. — Девятый Вонгола обещал мне свободу. Вендиче в курсе этой потрясающей сделки, Аркобалено, не расстраивайся. Для всех я и мои ребята сейчас — беглецы, я так понимаю… Ку-фу-фу! Какие же вы, мафиози, глупые и смешные. Как цирковые собачки, ей богу. Тявкаете без проку, только на лапках стоите перед своим «кукловодом», который дёргает вас за поводок, как хочет, вешает на вас блестящие ошейники и приказывает прыгать через колечко. — Моё предложение насчёт побега спешно теряет актуальность, — фыркает Реборн и проводит языком по белоснежным ровным зубам (словно волк перед тем, как вонзить бритвенно острые клыки в тёплое мясо ещё брыкающейся добычи), после чего надавливает пистолетом на висок ещё сильнее, буквально чувствуя быстро пульсирующую венку под холодным дулом. — А предложение Девятого — нет, — фыркает Мукуро. — Давай так, Аркобалено: ты не трогаешь меня, я — тебя. Нашей девочке я всё равно не наврежу, всё-таки, у меня есть моральные принципы. А вот насчёт её пёсика ничего обещать не могу, он так меня раздражает, — парень прижал руку к груди и трагично возвёл глаза к потолку. — О каких чёртовых моральных принципах ты говоришь, притворяясь умершей матерью девочки-инвалида? — Мукуро пожал круглыми плечами Наны, мол, издержки производства, и протянул ладонь для рукопожатия. Реборн задумчиво посмотрел на чужую ладонь и, прежде чем принять чужое предложение, закатил глаза и устало кивнул: — Что же насчёт Гокудеры… Это твоё дело. Здесь даю тебе полный карт-бланш. Мукуро закатил глаза и мысленно язвительно передразнил мужчину, однако постарался не скривиться от чужого прикосновения (пусть и именно сейчас это было не его тело, точнее, его, но с наложенной поверх оболочкой чужого человека, все равно было неприятно). Как будто ему нужно разрешение от какого-то рассыпающегося на песок старикана!***
— Опасный преступник орудует в Намимори, — как-то сообщает Реборн, а Нана-Мукуро замирает на секунду, а после легкомысленно улыбается и прикладывает ладони к щекам. Сейчас он был как никогда похож на Саваду Нану — это была истинно её привычка. — Я слышала, что он нападает только на сильных старшеклассников-парней. Поэтому Цу-чан нечего бояться, Реборн-кун, — женщина, улыбнувшись, звонко чмокает девушку в щёку, а сама Цуна тяжело вздыхает и пытается оттереть следы от розовой помады, на бледной коже которой видны особенно заметно. — Преступник наверняка кого-то ищет, — не теряется Реборн, приподнимает брови и победно улыбается — его лицо так и говорит, мол, давай, нападай, но лучше уже явно не будет. И если он хотел заставить преступника этим разговором знатно понервничать, то явно просчитался где-то. — Явно не тебя, Реборн-кун, — на секунду отвлекаясь от тарелок, улыбается «женщина», и Реборн более, чем уверен, что на самом деле это занятие — иллюзия. Иллюзионисты брезгливы и не любят грязную работу, поэтому Мукуро легче заставить губку намыливать тарелки, а воде смывать с них всю пену и остатки еды, пока сам парень-в-теле-женщины успешно делал вид бурной деятельности. Реборн буквально на уже порядком надоевшей Морзе отстукивает ногтями по столу презрительное «слишком сладко, ублюдок», и это выглядит настолько комичным — будто он пытается вспомнить какую-то тупую мелодию и стучит пальцами по дереву, пытаясь припомнить мотив, давя этим самым на нервы Цуны, а Мукуро довольно ухмыляется и начинает напевать что-то под нос, постукивая носком по полу. От пренебрежительного «мне плевать» у Реборна едва ли не пухнет от злости голова, но он только натягивает привычную холодную ухмылку. Он уже мечтает о том дне, когда парень перестанет разыгрывать свой спектакль и свалит, наконец, из этого дома.***
— Помогите! — кричит связанная Нана, а Мукуро в образе Ланчии злобно смеётся, словно самый настоящий злодей, и кидает иллюзорную подделку в руки подоспевшим Кену и Чикусе. — Цу-чан! — вопит женщина-пустышка, и в её глазах столько мольбы, страха и отчаяния, что Рокудо может по праву гордиться собой: не знай Реборн, что — всего лишь пустая оболочка и иллюзия, то бросился бы спасать её, наплевав на все запреты Девятого. Цуна даже стандартно не успевает ничего сделать — Хаято быстро вылетает вперёд, закрывая её собой, и молниеносно достаёт парочку динамитных шашек, фитили которых тут же начинают шипеть, стоило парню достать сигарету и подкуриться. Реборн не пытается ничего сделать — знает, что щенок, выращенный донной (которая характером своим действительно знатно походила на маленькую противную собачонку, истерически тявкающую на каждую тень) и доном Карбоне, которого учил Шамал, никогда не отступит. Просто потому, что был так воспитан — что нужно драться до последней капельки крови и последнего целого органа. Реборн, кстати, знал Лавину ди Герру — биологическую мать паренька. У его старого друга, точнее, Шамала был бурный роман (как ему самому казалось) с ней, поэтому у мужчины было достаточно времени, чтобы изучить поведение этой стойкой маленькой женщины. И воспитание Лавины прекрасно сочеталось с тем, чему Хаято учили в доме отца и приёмной матери. Гокудера был псом — цепным, готовым откусить руку и рвать её на лоскутки, пока не успокоится, и в то же время он мог быть нежным и чутким к тому, что считал дорогим себе. Вот только взращённой Лавиной этой нежности Реборн пока в парне не увидел — может, ещё не время… Все в ожидании уставились на Цуну — и та, вздрогнув и не найдя идеи лучше, зажгла своё медное пламя как нечего делать, после чего потушила его, пытаясь приложить горячие руки с едва заметными ожогами к холодным ручкам инвалидного кресла. Преступники, словно этого и ждали, покивали друг другу и начали действовать более быстро. — Мама-сан! — вопил не тише связанной женщины Хаято, когда его аккуратно свалили на землю, скрутили и оставили парочку синяков и порезов, после чего преступники, злобно хохоча, словно злодеи Диснея, скрылись где-то вдалеке. Напоследок Мукуро, обернувшись, послал ему воздушный поцелуй и фыркающе рассмеялся на всю округу. Делали они, а стыдно было Реборну. И, может быть, ребята уже поняли, что всё это было неумелым театральным представлением? Отчаянные всхлипы Хаято, которого неловко успокаивала Цуна, дали понять, что нет. Не поняли. Дева Мария, дай ему сил…***
— Нана Савада на самом деле… — Тот самый опасный преступник? Кажется… Рокудо Мукуро, да? Я с самого начала знала. И про тех новых парней знала — это же было с самого начала подозрительно и элементарно… Не понимаю только, зачем они школьников избивали и зубы им вырвали. Может, хотели разозлить кого-то? Хибари-семпай говорил, что количество каждый раз менялось, словно преступники сами пытались дать нам подсказку… Но мне как-то наплевать, — как можно более легкомысленно отозвалась Цуна, старательно вычерчивая чёрной кисточкой какие-то детали на старой бумаге, и, прикусив кончик языка, убрала за ухо выскользнувшую из небрежного пучка прядь. — Я инвалид, а не тупая, Реборн. Ещё у меня есть уши, и я умею ими пользоваться. Ах, да, — Цуна приложила палец к губам, уголки которых криво растянула в попытке на искреннюю усмешку. — Я знаю Азбуку Морзе. Реборн даже не знает, куда ему лучше провалиться — под пол или сразу куда-нибудь в ад, попутно забирая с собой и Рокудо с его тупыми махинациями, и Девятого с неточными приказами, и Цунаёши, которая знала, но упрямо молчала, хотя в обычные дни её черт заткнешь. — На самом деле, я думала, что у вас такие странные брачные игры с этим Рокудо, — честно бубнит прямолинейная Савада, зажимая зубами парочку шпилек, и еле успевает увернуться от подзатыльника, обидчиво надувая губы. — Да я пошутила! Пошутила! Ой, Реборн, убери свою ящерицу-трансформера, она мне не нравится. Зачем тебе молот?..