Выкиньте прочь, оно бракованное

       — Цу-у-уна, — раздался из зала голос звонко хнычущего Гокудеры, и Реборн замер на пороге, прислушиваясь и одновременно с этим пытаясь поддеть лопаткой ботинок, балансируя на одной ноге. Получалось, конечно, так себе, особенно, если видеть его со стороны — в зубах тяжёлый дешёвый пакет из продуктового напротив, сам, как медведь на одноколёсном велосипеде, старается не упасть и пируэты в воздухе выписывает. Да, именно для этого он согласился быть репетитором будущего наследника Вонголы. Конечно. — Я виновен в твоей смерти! Прости меня! Не доглядел, не уберё-ёг! Цу-у-на! — продолжал поскуливать совсем по-собачьи Хаято.       В его голосе было столько отчаяния, что даже мужчине стало его жаль на жалкое мгновение, кого бы он там не уберёг… Погодите.       Реборн, запинаясь об разбросанную обувь неряшливой Савады (вот сколько раз он говорил, что для этого есть специально отведённое место — тумбочка, или в крайнем случае просто под неё закинуть свои ботинки, главное, чтобы не мешались и не валялись посреди коридора) и путаясь в собственных же ногах, влетает в гостинную, на ходу доставая пистолет из кобуры и спешно готовясь стрелять. В кого — он сам пока не решил. В не уследившего за Цуной щенка, в виновника этого жалкого скулежа или даже в самого себя (Вонгола ему голову открутит, когда узнает, что с Наследницей что-то случилось! Легче уж самому пулю в лоб пустить, чем потом весело бегать по всему миру и скрывать своё лицо в тени от каждого прохожего. Нет, ну это, конечно, шуточки глупые — сам Реборн бы себе просто не простил, случись с девчонкой что-нибудь. В первую очередь он будет винить не хнычущего Гокудеру, а себя, и ему, знаете, такого тяжелого, пусть и очередного, греха на душе не нужно).        — Где?!       Цуна даже вздрагивает, когда он влетает в гостинную, размахивая, несомненно, заряженным пистолетом, и удивлённо моргает, вскидывая тонкие светлые брови, после чего её взгляд меняется на скептичный и даже в какой-то степени тёплый, словно она хотела весело улыбнуться, но не решилась.       Хаято, словно ничего не замечая, скулит ей в ноги и грустно смотрит куда-то мимо — словно и не Цуне плакался, а самому себе.        — Я же хилл, знала, что сидеть нужно в укрытии и вас ждать, — равнодушно похлопала Цуна его по макушке, словно провинившегося грустного пса, и тут же спешно отдёрнула руку, когда Хаято дёрнулся — словно с непривычки. Савада со стороны выглядит так, словно ей неприятно прикасаться к другим людям, но Гокудере, скорее всего, не менее некомфортно — ладони у девушки сухие, ледяные до одури и пахнут машинным маслом, словно у какого-нибудь старого дальнобойщика. Да и сама по себе она со стороны была похожа на мертвеца: кожа бледная, обжигающе ледяная, мешки под глазами принимают уже какой-то нездоровый фиолетовый цвет, словно самые настоящие синяки, а вдоль запястий тянутся голубые сети выпирающих венок. Так же и с костями: они будто выпирали из её тела, словно древесные корни из земли, и выглядели действительно угрожающе. Но несмотря на заниженную температуру собственного тела, она утепляться не спешила — ходила всегда в майке и просторных штанах, словно искать что-нибудь по погоде ей действительно лень. Чего, конечно, нельзя было сказать об её одежде на выход, ведь, будь хоть минус, хоть плюс, Цуна всегда была одета максимально закрыто: юбка ниже колен, форма зимняя, гольфы белоснежные и непрозрачные. — Но и ты тоже хорош: прямо на меня моба погнал. Я как будто могу себя защитить, с израсходованной-то маной, — добивает Савада немного успокоившегося парня, после чего тот обиженно надувает губы и глядит изумрудными глазами грустно-грустно, ещё так светлыми ресницами хлопая, что любому станет жалко. — Давай, скажи, что я виновата, и я стукну тебя прямо вот этим джойстиком.       Но не Цуне: та этим словно только забавится.        — Придурки, — цокает Реборн, закатывая глаза и раздавая обоим игрокам мощные подзатыльники, и устало кидает фетровую шляпу куда-то на диван. Оттуда вылезает не менее уставшая рептилия и, издав какой-то звук, больше походящий на лисий тявк (Гокудера на этом моменте даже как-то напрягается — это, как бы, немного антинаучно, что хамелеон умеет лаять совсем не по-хамелеонски, но потом отмахивается от мысли), растекается изнемождённой лужицей на чужих всклоченных волосах. — Ну и чего он ноет? Игра обычная же, Дева Мария, сыграйте ещё раз.       Цуна хмыкает и довольно почёсывает щёку коготком, откидывая голову на спинку старого дивана и смотрит из-под чёрных подолов — федора, словно по давно намеченному пути, плавно спикировала на её голову вместе с необычайно лёгкой рептилией и сидела на ней как влитая. Реборну кажется, что ей и костюм бы подошёл — не уродливая школьная юбка по колено, которой она скрывает бурые ожоги, которые рваными пятнами расползаются по ногами, словно жидкая акварель по тонкому белоснежному листочку, — а нормальный костюм тройка, может, даже такой же, как и у него самого.        — Ноет потому, что умерла не только я, а вся наша команда, включая его самого. А взять топ-1 — это то же самое, что стать богом или получить какую-нибудь суперсилу. Ну, все сразу узнавать и уважать станут. Но ты, Реборн, старенький уже, не поймёшь, — фыркнула Цуна. Мужчина вскинул тонкие чёрные брови и чуть прищурил вороные глаза, блеснувшие опасной золотинкой, — словно спрашивая: «ты действительно умереть хочешь или шутки шутишь?», на что Савада только отмахнулась и продолжила: — Такая игра была, такая игра… — словно подразнивая парня, наигранно грустно вздохнула она.        — Идиоты, — мужчина закатывает глаза, наблюдая за тем, как два воистину ребёнка бесятся. Это, если честно, напомнило Реборну место, где он вырос — шумные улочки не менее шумного Рима, самодельные сдувшиеся тканевые мячи, которые они гоняли по всему двору, и постоянный детский смех.       Детство Реборна (в те времена плаксы Ренато, который часто получал мячом по лицу и разбивал ладони, неумело жонглируя красивыми камушками) нельзя было назвать плохим: всё-таки, он не был прикован к инвалидной коляске, как та же Цуна, и не сбегал из родного дома, как Гокудера, но тоже попал в мафию с довольно-таки раннего возраста — когда в семь лет вылез из окна ночью, чтобы сбегать и покурить с друзьями украденные у отца сигары (а те были жутко дорогими, крепкими, кубинскими, и от них на глаза наворачивались слёзы, а в горле болезненно першило — но уважение среди малышни стоило того, чтобы чуть потерпеть крупицы табака и молотой древесины на языке). Только вот немного до друзей не дошёл: увидел не то, что было нужно (в его голове до сих пор стоит картина: семилетний Ренато никогда в жизни покойников не видел, а тут мужчина ещё и весь в крови лежал, с простреленным из дымящегося глока виском и вытекшей жижей из мозгов и грязи), так и потерял всё, что у него было. И мать, и отца, и ребят… Это было его первое убийство — убийство не его руками.       Реборн Цуне даже завидовал: в семь лет она ещё болтала здоровыми ножками, сидя на лавочке в парке и ела мороженое, даже не задумываясь о том, что где-то в лесу рядом с этим парком закапывали очередного должника. И закапывал, возможно, Реборн.       — Что у вас с пламенем? — как некстати для подростков вспомнил мужчина, и те тут же виновато переглянулись, словно ментально спрашивая друг друга: «мы же явно должны были что-то сделать?..».       Первым отмёр Хаято, который быстро сориентировался и тут же легко соврал, даже бровью не поведя:        — Тренируемся, — ловко отрапортировал Гокудера, не отвлекаясь от плазменного экрана телевизора и с упоением впиваясь глазами в каждую яркую вещицу, появившуюся в рекламе — будь то ловец снов, кукла Вуду или какой-нибудь дневник старого экзорциста. Врать Хаято умел только тогда, когда в глаза не смотрит — поэтому и взгляд прятал, делая вид, что старая атрибутика его действительно интересует и у него дома таких по пять штук не валяется. — Разжигать костры не сложно, но нужно уметь.        — Пламя… Оно горячее, — со знанием дела подхватывает Цуна и надменно кивает сама себе, мол, сама придумала, учитесь. — А знаешь, что ещё горячее?       Реборн вскинул чёрные тонкие брови и усмехнулся буквально уголками губ, наблюдая за тем, как Савада заискивающе хлопает пушистыми ресницами:        — Я?        — Почти… Бутерброды в микроволновке, — девчонка честно попыталась удержать равнодушие на лице, но в ореховых глазах-пожарах вовсю бесновались черти и явно горели чьи-то надежды. Может, даже самого Реборна. — Выключи, пожалуйста, а то сгорят.       Мужчина повторно раздал хрюкающим подросткам мощные подзатыльники, не стесняясь ударять по больному — затылочной кости, чтобы у обоих аж глаза на лоб вылезли и голова трещала секунд тридцать точно. Не в буквальном смысле, конечно, но, будь у него возможность, Реборн бы и так сделал.        — Бездельники.        — Бездельники? — Цуна скептично хмыкнула, болезненно потирая затылок, и прищурила ореховые глаза, в которых накапливались нездоровые медные вкрапления: Единственный бездельник тут — ты. Вот, смотри. Я — здесь живу, ко мне не должно быть никаких предъявлений. Верде чинит мои вещи, которые я люблю ломать, и наблюдает за моим физическим здоровьем. Хаято…        — Оказываю моральную поддержку и не даю ей свергнуться в пучину отчаяния из-за своего одиночества, необщительности и полной ассоциальности, — подхватил парень, заумно кивая и философски поднимая палец вверх. После чего почесал щёку ногтем и честно признался, ухмыляясь: — Жру на халяву, проще говоря. Кстати, пойду и выполню свои обязанности, а то бутерброды действительно сгорят. Реборн-сан, подвиньтесь…       Реборн скептично хмыкнул, пропуская мальчишку, а потом нарочно толкнул его плечом, наблюдая за коротким полётом и громкими трёхэтажными конструкциями, а Цуна равнодушно зевнула и устало уставилась в экран телевизора, переключая на какое-то кровавое аниме.        — Дева Мария, он же был сломан…       Он телевизор словно заметил только что — тот стоял новёхонький, протёртый от лишней пыли и абсолютно целым. Если старый был действительно старым, долларов за семьдесят, то у этого был дорогущий газоразрядный экран и очаровательный пластырь в левом углу с безобидной надписью и очаровательным смайликом: «не болей:"D».        — …И явно был дешевле раз в шесть точно.        — Я же говорила, что Верде не просто так тут находится, — Цуна закатила глаза и тут же встрепенулась, когда мужчина устало зевнул и развернулся в противоположную сторону. — Ты куда? Сейчас бутерброды будут готовы, хоть аниме вместе посмотрим. Помнишь, я тебе про мангу рассказывала в начале нашего знакомства? Ну, про якобы бессмертного парня, который около пяти лет пытался убить себя различными способами — вены там вскрывал, в петлю залезал, топился, с высоты прыгал… После чего влюбился в девушку, а та решила проверить его бессмертие, чуть надавила ему на запястье ножиком, а тот взял и помер? Вижу твой скептичный взгляд, но да, меня это тоже постоянно волновало. Ну вот зачем? Представляешь, он мог стать одним из самых величайших людей в своём мире! А вот взял и влюбился в эту девчонку. В который раз понимаю, что любовь действительно бесполезная и ненужная человечеству штука, кстати… Ну, серьёзно, зачем она людям? Неужели без любви никак прожить нельзя? У меня такое чувство, что это — болезнь, клянусь Ками. Причём, отвратительная, мерзкая и ненужная никому… Так вот, его экранизировали! — Цуна с упоением вещала, даже не замечая того, что Реборн перестал её слушать и сейчас просто смотрел мимо неё, словно в упор не видя. У Савады была прекрасная способность — для других она такой прекрасной не казалась — переключаться с одной темы на другую в мгновении ока, прямо как ребёнок, и болтать без умолку, словно в последний раз, не замечая ничего вокруг себя. — Премьера состоится буквально через десять минут. Давай, падай, — девушка криво улыбнулась буквально уголками губ и похлопала ладонью по месту рядом с собой, выбивая небольшое облачко пыли.       Мужчина отмер и отвел взгляд.        — Покурить, — Реборн похлопал себя по карманам в поиске сигарет (Цуна видела его курящим от силы раз пять за всё время их знакомства, а это около четырёх месяцев. Может, его как стукнет, так он и идет?), после чего плюнул на всё и вытащил из неряшливо кинутой на пол куртки Гокудеры выглядящую недёшево пачку.       Хаято явно против не будет: ну, или будет, но промолчит. Попробуй слово против сказать — жить-то он хочет.        — Реборн, ты чего! — наигранно испугалась Цуна, звучно хлопая себя по бледноватым щекам и удивлённо хлопая пышными ресницами. Мужчина вскидывает чёрные тонкие брови и тяжёлым взглядом буквально придавливает волю Савады к месту, но на девчонку это не действует: она пакостливо улыбается. Реборн кривит губы и идёт к выходу, не обращая внимания на хитро и лукаво сияющие глаза-пожары. — В твоём возрасте курить — себя губить. Но да-да, пожилым людям нельзя резко бросать курить.       Мужчина даже не обернулся.        — Реборн?.. Я же пошутила, — растерянно бросила Цуна в звонко хлопнувшую дверь и тут же обернулась на вошедшего Гокудеру, который еле-еле шёл, балансируя с широким подносом и чуть подгоревшими бутербродами. — Чего он? Нормально же всегда реагировал.       Парень пожал плечами и откусил кусок, наблюдая за тем, как горячий сыр плавно растекается по его пальцам, после чего зашипел от боли.        — Может, ему неприятны напоминания о его возрасте?        — С чего бы? Какая разница-то? Я же не замуж за него выхожу, — Цуна аккуратно подула на предложенный бутерброд (самый некрасивый дал, собака! И что, что Цуна сама его делала? Её дом — её право есть то, что в нём делается!) и злобно впилась острыми зубами в спадающий с булки кусок колбасы, прищуривая холодные ореховые глаза. — Ну и хрен с ним. Побесится и придёт, это же Реборн.        — А, может, ему от этого и обидно? — они неловко переглянулись и застыли буквально на секунд пять, после чего Хаято звонко захохотал хриплым срывающимся голосом: — Ну да, глупость сморозил.       Цуна глянула в окно — Реборн не курил, просто стоял и смотрел вперёд, не обращая внимания на то, что сигарета в его руке давно истлела — и равнодушно отвернулась, стараясь не замечать того, как неприятно начало зудеть где-то в грудной клетке. Ну да, действительно глупость.

***

       — Гокудера-кун, поможешь мне? Мои шнурки…       Хаято уже в который раз кажется, что идти в самый популярный в Намимори парк развлечений было просто премерзкой идеей. Мало того, что народу здесь было больше, чем в Диснейленде в выходные дни, так ещё и большая половина их с Цуной одноклассников считали своим долгом подойти и позвать его с собой.       По нему прямо видно, что он горит желанием идти куда-то с прыщавыми подростками и их страшными подружками, которые только и думают о том, как бы попялиться на его тощую задницу, предложить ему вместе пройтись по комнате страха или попросить завязать шнурки. На балетках и бесшнуровых кедах с липучками, ага. Серьёзно, эти японцы такие странные. Нет, он, конечно, тоже был японцем, но только на 1/3 свою часть — как и, собственно, Цуна — в остальном же, над его внешностью и характером поработали итальянские гены. Но, чтобы настолько романтизировать всякую чушь… Нет, в его крови наверняка слишком мало «японщины», раз для него это выглядит настолько тупым.       Серьёзно, по нему можно сказать, что он горит желанием помогать какой-то кукле с пушистым каре? Выглядела она максимально невинно (кажется, её звали Кейко или Кёко, что-то в этом роде) — большие канареечные глаза, пухлые розовые губы и детское овальное лицо, да и фигура у неё была воистину детская. И эта девчонка стала идолом их школы?.. Серьёзно, даже Цуна могла бы столкнуть эту Кёко с «пьедестала», если бы захотела. У Савады хотя бы есть мозги и своя изюминка — у пустышки с кукольным личиком наверняка не было и этого.        — Мне кажется, ты идешь к чёрту, — грубо буркнул он и тут же отвернулся от удивлённо захлопавшей большими глазами одноклассницы, и тут же улыбнулся обмахивавшейся каким-то флаером Саваде, вокруг которой юрким ветерком кружила возбужденная красотой парка и огромными количеством людей Юни — та, кажется, впервые была в таких местах и даже не знала, как себя вести в подобных ситуациях. Возможно, Юни всё ещё верила в то, что людей в мире от силы не больше десяти тысяч — всё-таки, она была ещё ребёнком и не знала о том, насколько огромен земной шар и как много человек его населяют. — Цуна, хочешь мороженого? — словно назло, миролюбиво и спокойно поинтересовался Гокудера.       Кёко оскорблённо охнула и тут же поджала губы, но не ушла со своего места — топнула лёгкой ножкой и словно стала чего-то ждать, наблюдая за кружащей вокруг них Юни, словно за экзотической рыбкой.        — А Юни? — захлопала глазками-океанами, в которых плеснулось что-то сродне обиды, девочка.        — А зачем мне спрашивать? Я и так знаю, что ты будешь, — парень по-доброму захохотал, когда Юни смущенно бросилась к нему на шею, пытаясь скрыть в вороте рубашки вспыхнувшее лицо, и снова обернулся на зазевавшуюся Саваду, расплывшуюся горячей лужицей, состоящей из маленьких Цун, которая от такой картины только и могла, что умилённо зажмуриваться. — Цуна?        — М… Заманчивое предложение, но Реборн уже ушёл за ним. Боюсь, двойной порции мои зубы не выдержат.       Хаято пожал плечами и отправился за мороженым, едва не столкнувшись с Реборном по дороге. Сасагава Кёко, вспыхнув, бросилась за ними, толкнув коляску Цуны бедром и едва не заставляя её перевернуться вместе с кинувшей на девушку презрительный взгляд Савадой. Хотя… презрением тут явно не пахло — скорее полным равнодушием и нежеланием видеть ту в поле своего зрения. На большее Савада была неспособна: либо разучилась, либо просто не умела показывать другим свои чувства.       Но Кёко всё-таки смогла выбить из неё нечто большее — чай, который Цуна сначала не заметила в её руках, был очень горячим и отвратно пахнущим, и уродливым бурым пятном расползался по её груди, обжигая чувствительную кожу. И ради этого девушка даже могла попытаться ненавидить. Хотя… проку от этого было мало. Она чем-то насолила мстительной Сасагаве — вот только когда и чем, это ещё нужно понять. А вот ненависть ей только глаза застилать будет. Мерзкое, конечно, чувство.        — Что у тебя с этой… Сасагавой, вроде? Кажется, она твоя одноклассница.       Цуна фыркнула и отмахнулась от присевшего на лавочку Реборна, мол, да ладно, Шерлок, после чего вырвала предложенную салфетку из его рук, начиная быстро-быстро растирать остатки от чая по футболке.        — Не поделили место у фонтана.       Реборн хотел было что-то сказать, но тут Сасагава вновь напомнила о себе звонким голосочком:        — Привет, — что больше Цуну раздражало, она сама не знала. То, насколько ярко и искренне улыбается Кёко, или то, что она стоит и улыбается растерянной Юни, которая буквально не знала, куда себя девать от такого внимания. — Ты сестра Хаято-куна? Такая красивая!       Юни неловко улыбнулась, растерянно смотря на улыбнувшуюся девушку, и бросилась к зазевавшемуся Гокудере, что пытался выловить в фонтане плавающий телефон, по которому то и дела пробегался какой-нибудь громко смеющийся ребёнок. Хаято взвопил и полетел в воду — прямо за телефоном.       Кёко отвернулась и раздражённо пнула камень, после чего болезненно ойкнула и поспешила догнать зазевавшихся подружек, которые её искали.       Юни, не замечая пропажи незнакомой девушки, весело взвизгнула и начала брызгаться водой, пока Хаято наигранно рассерженно набирал в свою кепку той же воды из брызжущего прямо в лицо фонтана, после чего девочка резко словно заледенела на своём месте, моргнула и обернулась на сидящих на лавочке Реборна и Цуну, после чего радостно подмигнула им и показала большой палец — кому именно из них, Савада сама не поняла. Зато Реборн странно напрягся и сидел словно на иглах, всматриваясь в мерцающие радугой водяные капли — красота была, конечно, жуткая. Цунаёши такое видела только на красивых фото в интернете, где был подобран специальный ракурс и море спецэффектов. Вживую такое зрелище явно выглядело лучше, чем глянцевая картинка с какой-нибудь фразочкой про тяжелую жизнь или очередные неправильно переведённые слова кого-нибудь депрессивного русского исполнителя. Мрак, конечно, тот же, что явно не сочитался с красивой радугой и улыбающимися лицами в углу фото.        — Хочу туда, — вздохнула Цуна, смотря на резвящихся детей, и мужчина резко подорвался с места, словно что-то обдумывал всё это время и всё-таки решился исполнить задуманное.       Возможно, к этому даже была причастна Юни — Реборн же говорил, что та умеет будущее предсказывать. Хотя, кто знает. Хоть и про ясновидящую хочется охотно верить.        — Цуна, — серьёзно начал он, выкидывая недоеденный рожок в мусорное ведро — Цуна даже не успела возмутиться по поводу того, что он мог бы лучше отдать, а она бы обязательно доела, потому что Реборн тут же ухмыльнулся и присел перед ней на колени.       Савада скептично хмыкнула:        — Чего? Ой, нет, я за тебя не выйду, ты… — девушка даже договорить не успела — она тут же оказалась осторожно подброшена в воздухе и перехвачена, словно принцесса из старого диснеевского мультфильма.       У Цуны закололо кончики заледеневших пальцев, а сердце спешно ухнуло куда-то в пятки — чувство полёта она в последнее время ощущала только перед болезненным падением, и Савада даже успела зажмуриться, ожидая боли — но нет, ощущения чужого горячего тела всё так же осталось рядом и, вроде как, не собиралось никуда пропадать. Словно она решила понежиться в горячей ванне — только это даже приятнее было. От рубашки Реборна пахло кислым лимоном, будто он пытался отстирать кровь в лимонной кислоте перед выходом, корицей и… крепким кофе. Густым таким и тёмным, который так похож на самого мужчину — как и чёрный кофе, он предпочитал темные оттенки в одежде, словно постоянно что-то прятал от чужих глаз. В этом Реборн напоминал Цуне саму себя — она так же постоянно скрывалась ото всех и не желала делиться своими секретами, думая, что так будет лучше и она действительно сможет справиться в одиночку.        — Реборн! Верни моё тело на родину, ты чего?! — нет, Цуне было действительно страшно, хоть она и не верила в то, что мужчина может её уронить. Но инстинкт самосохранения никто не отменял, и он твердил ей о том, что затея так себе была, конечно. — Реборн, ты смеёшься… Хи-и-и! — Цуна взвизгнула в своей детской манере — тонко и пронзительно, хватаясь бледными узкими ладошками за его шею и прижимаясь поближе, боясь действительно упасть, а с высоты такого шкафа, как Реборн, это было бы действительно достаточно болезненным — это вам не с кровати навернуться в порыве панической атаки.       Мужчина улыбнулся лукаво-лукаво, до того довольно, что даже объевшиеся сметаной коты позавидовали бы его хорошему настроению, и… присел в воду вместе с Цуной на руках. Как они успели около фонтана оказаться - Савада сама не поняла. А, может, просто не увидела, так как перед глазами у неё только мокрый асфальт, который был невероятно далеко от неё самой, стоял.       Вода оказалась прохладной и... мокрой? Она абсолютно ничем не отличалась от той, в которой Цуна обычно принимала ванну (хотя нет, было одно отличие: температура. Савада включала горячую на максимум и дожидалась, когда он водной глади пойдёт пар - и нежилась в почти кипятке), только чуть пахла хлоркой и пеной.        - Я могла захлебнуться! - возмущённо вспыхнула она, после чего осадила сама себя и более спокойно продолжила: - Шанс смерти: пять процентов, но кашляла и отплёвывалась от воды бы до самого дома. А оно тебе-то надо? И вообще, - Цуна взмахнула ладонями, расплёскивая капли воды по своему лицу, и тут же начала старательно оттирать губы от чего-то, после чего наткнулась пальцем на что-то маленькое и мягкое на зевках. Девушка замерла, после чего подвинулась к мужчине ближе и указала на рот, стараясь даже губ не размыкать: - Реборн, что здесь?       Цуна выглядела напуганной - может, потому что думала, что это паук? Нет, по ощущениям действительно похож - такой же маленький, лёгкий, с мягкими пушистыми ножками, но перепутать его с перышком. Мужчина насмешливо хмыкнул и хотел было сдуть прилипшее к чужим губам перо, и... Если честно, не понял, что произошло.       Реборн наклонился и, осторожно прикоснувшись пальцами к мертвенно холодным бледным щекам горячими подушечками пальцев, осторожно прикоснулся не менее обжигающими губами к её, Саваде, ледяным и искусанным едва ли не в кровь, но зато на удивление мягким и бледным-бледным, словно чистый невинный лист. Цуна замерла на месте, словно испуганный кролик перед хитрым лисом, вертящим пушистым хвостом в разные стороны и готовым вот-вот напасть на беззащитного мелкого зверька, и тут же почувствовала, как её органы вспыхнули изнутри обжигающим огнём, который плавил острый частокол выпирающих рёбер и добирался до бешено бьющегося сердца. Если честно, Савада не знала, что в таких ситуациях делать — но девушки в отомэ просто замирали, поэтому и она будет придерживаться такого плана. Однако… в груди разгорался пожар, и, несмотря на дикий шум вокруг, она готова поклясться, что слышала, как сердце Реборна в диком, бешеном темпе колотится о грудную клетку и готово было вот-вот выскочить. Она бы подумала, что это её собственный орган (потому что она уверена, что её сердцебиение сейчас явно не медленнее чужого), если бы не ощущала ладонью, в порыве испуга и осторожности опущенной на грудную клетку, как чужую грудь разрывает изнутри. И это… вау.       Вёселая Юни, прыгающая в воде и радостно хохочущая во всю звонкость своего голоса, застыла на полпути и, удивлённо хлопнув большими глазами, довольно улыбнулась, будто добилась чего-то своего, после чего тихонько приложила тонкий длинный пальчик к губам — как бы говоря, всем быть тише воды и ниже травы. Гокудера, который хотел было громко крикнуть что-то вроде «поймал», тоже буквально заледенел на месте и настолько ошарашенно вылупился на открывшуюся картину, словно такой расклад ему в голову ну вообще не приходил. Ему, если честно, больше нравилось наблюдать за тем, как нелюдимая Цуна сближается с не менее нелюдимым Верде, который относится к ней так, словно та была хрупкой фарфоровой куколкой из магазинчика напротив. Продвижений в их отношениях пока, конечно, не было… Но так уж и быть, Хаято за семь лет жизни с сестрой научился быть терпеливым.       Юни, словно прочитав его мысли, пригрозила ему маленьким кулачком и мотнула головой в сторону ларька с мороженым, мол, пойдем, выйдем. Гокудера для виду хрустнул кулаками и смело подхватил наигранно грозную девочку на руки, принимаясь спорить с ней о том, с кем Цуне будет лучше — с учёным или киллером.       Когда Реборн, наконец, понял, что происходит, то воздуха уже стало катастрофически не хватать — и не от того, что поцелуй вышел долгим, нет, на самом деле, он длился не дольше десяти секунд, а от того, что его грудная клетка начала бунтовать и предательски саднить изнутри. Собственные рёбра трещали, словно подвешенные на верёвочку кости, а сердце заливалось в бешеном стуке — казалось, оно готово было выскочить из горла, стоит ему открыть рот. Он спешно отстранился от Цуны, которая по привычке облизнула губы, и тут же:        — Ты чего делаешь? — красная, словно варёный в бурлящем кипятке рак, возмущённо пискнула Цуна, отодвигая чужую ладонь от своего лица, а второй рукой упираясь в находящуюся на слишком близком расстоянии более-менее спокойную мордашку. Вот только уши у Реборна были пунцовыми и горели так же, как и щёки Савады.       Цуне хотелось утонуть.        — Пушинка, — растерянно отрезал мужчина, сдувая с уголка рта Савады пушистое голубиное пёрышко, прилипшее из-за воды. Цуна отодвинулась назад и неловко прищурилась, натягивая мокрую фетровую шляпу, подолы которой и без того грустно опускались вниз, на лицо Реборна. — Как мокрая курица, ей богу.        — Знаешь что! — медные глазки-пожары Цуны повторно вспыхнули возмущением, и она тут же осадила себя — сейчас ей лучше было бы не спорить с мужчиной, а… не сбежать, нет. Тактично отступить. — Я… Съезжу за мороженым. Вытащи меня.       За оставшиеся часа два они и слова друг другу не сказали, а на недовольных таким раскладом Хаято и Юни старались внимание не обращать: мало ли, чем дети забавились.       И... Это было странно, но Цуне давно не было настолько неловко рядом с Реборном. Они словно отмотали время назад, когда только встретились холодным осенним утром - от этого по хребту бежали мурашки и становилось как-то гадко на душе.

***

       — Ты ходить-то хоть пробовала?        — Ты совсем? — Цуна обиженно фыркнула и поджала губы. — Пыталась пару раз, но всё время падала. Весьма и весьма болезненно. С тех пор, как ноги парализовало — ни шагу ступить не могу.       Мужчина что-то чиркнул ручкой в своей пухлой тетради с котятами на обложке (и, на самом деле, девушке это нравилось — Верде не скрывал то, что некоторые могут посчитать постыдным, и легко доставал всю свою канцелярию в их компании, не боясь смешков в свою сторону или просто не обращая на это внимания), которую постоянно таскал с собой, и тут же заинтересованно блеснул блеклыми зелёными глазами, поправляя очки средним пальцем. Это было, скорее всего, дурной, но довольно-таки неплохой для демонстрирования заинтересованности в собеседнике привычкой — Цуна даже оценила. И грех таким не воспользоваться, если честно — носи Савада очки, поступала бы точно так же, чтобы незаметно показывать людям, где она их непрошенное мнение и ненужные никому поучительные слова видела.        — Парализовало?.. У тебя был инсульт?       Цуна помялась. Поскребла ноготком коленку, где располагался рваный бурый ожог (точнее, один из многих), после чего нехотя пересказала события, произошедшие много лет назад. Ощущения, конечно, были такие, словно это все произошло вчера - хотя, считая то, что эти воспоминания снятся Саваде каждую ночь, это не исключено.       Рассказывала она так же, как и Хаято когда-то — сухо, без подробностей и объяснений, однако Верде и этого хватило — тот залпом допил свой отвратительный, по мнению Реборна, пахучий каркаде и тёмной тенью навис над удивлённой девушкой.        — Вставай, - голос у Верде, на самом деле, был приятным: глубоким, бархатистым, усталым только. Словно мужчина не спит не то, что сутками, а месяцами. Но и Цуне это было знакомо: со стороны она наверняка напоминает зомби получше, чем он сам.       И слова, сказанные этим голосом, никак не хотели нормально восприниматься. Было похоже на шутку - но мужчина так шутить не любил.        — Верде?        — Цуна, вставай, — приказным тоном потребовал Верде и выпрямился, ожидая от неё исполнения приказа.       Реборн спешно подскочил со своего места, даже Юни, что-то мурлыкающая себе под нос и плетущая расслабленному Гокудере, взволнованно вскинулась и завертела головой в разные стороны, словно почувствовав, как температура в комнате упала на парочку градусов, а в воздухе повисло вязкое напряжение, которое можно было ощутить на кончике языка — оно горчило и на вкус было отвратительней рыбьего жира. Цуна выглядела еще более растерянной. В глазах словно беговой текстовой дорожкой плыло отчаянное: «но я не могу!», но Савада нахмурила светлые тонкие брови и поджала бледные потрескавшиеся губы, напрягая дрожащие от напряжения руки, и приподнимаясь. В обычно шумном доме резко стало тихо, запахло грозой — хотя, шутка ли, какая гроза посреди солнечного дня.       Цуна впилась тонкими пальцами в подлокотники, мощным и быстрым рывком пододвигаясь к краю сиденья инвалидного кресла, и… оттолкнулась от них узкими ладонями. На секунду за её спиной словно вспыхнули огненные крылья, и мрачную тишину, воцарившуюся на то короткое мгновение, разрезал мелодичный голосок Юни — та испуганно вздохнула, не в силах отвести глаз, зажимая рот ладошками. Казалось, сейчас произойдёт чудо — Савада тонко улыбнётся, встанет и пойдёт, словно говоря: «смотрите, как я могу!». Реборн застыл на своём месте, с занесённой для шага ногой и с протянутой вперёд, словно в попытке защитить, ладонью, а Хаято даже задержал дыхание. И только Верде щурил глаза и сосредоточенно следил за рваными движениями, не моргая. Он тоже будто бы ждал какого-нибудь чуда — и у чуда, по его мнению, должны были отрасти крылышки или новые ножки.