Выкиньте прочь, оно бракованное

       — Делай шаг.        — Да не могу я! Я боюсь, боюсь, понимаешь?! — со шлепком отталкивая лицо Верде от себя, буркнула Цуна. Тот даже как-то устало выдохнул, словно такое было уже не в первый раз — хотя почему «словно»? — и растрепал тёмно-зелёные пряди, которые даже со стороны выглядели жёсткими, словно засохшая солома. Тому на структуру своих волос было наплевать, а аргументировал это мужчина тем, что он далеко не девица на выданье, чтобы его волосы были мягче шёлка. Савада скрестила руки на уровне груди и недовольно прищурила медные глаза-пожары, пытаясь морально придавить стоящего перед ней. — Не хочу я себе лицо разбить!        — Какой из тебя врач? — резонно заметил Реборн, подпирая щёку кулаком и упираясь локтем в столешницу.       За этим цирковым представлением он наблюдал уже больше десяти минут и, если честно, ему начало поднадоедать равнодушное вердевское «шагай». Он бы ещё нашёл какого-нибудь безрукого и сказал «подержи», всунув чашку кофе. У Верде не было ни капли тактичности и деликатности — в своё время, Реборна за это из медицинского попёрли взашей. А очкарик… слишком умным был, дабы его можно было откуда-то выгнать. Аркобалено Солнца это, естественно, не помешало получить высшее медицинское образование, но приятного было мало — а так хотелось покупать лекарства без помощи зеленоволосого «друга» и угрозы пистолетом в аптеке…       Верде закатил глаза и повторил жест Цуны словно бы ненарочно.        — Отвратительный. Я не медик, а учёный. Сюсюкаться с людьми не привык, уж извините, — мужчина фыркнул. — Обычно они плавают в пробирках по органам.        — Дядюшка Верде, — недовольно замычала Юни, которую едва-едва отпросили у матери на ещё пару часиков. Юни вспомнила недовольное сопение женщины, которой и самой было некогда погулять со своим ребёнком, но и оставлять её с легкомысленным дядей она не хотела — вдруг тот во время прогулки забудет, что он пришёл с ребёнком, и уйдёт домой, а её дочь останется сидеть на лавочке и будет грустно есть сладкую вату, за которой и бегала до ларька. Смешного в этом было мало — такая ситуация уже происходила, правда, не совсем с Юни, а с самой Арией, когда та была маленькой, а мать женщины решила довериться ветреному Реборну. — Пора прогуляться! — тут же перевела тему девочка, впрочем, не убирая с лица ту напряжённость при мыслях о маме.       Той и невдомёк, сколько в доме живёт людей… Но Арии, матери девочки, об этом было знать необязательно — никто из присутствующих даже представить себе не может, сколько уговаривал Реборн бывшую воспитанницу. А та ни в коем случае не хотела отпускать девочку, пока не услышала, что там будет будущая Донна Вонгола. Вот Цуне Ария доверяла — и это было самым обидным, ведь они даже не виделись ни разу.       Реборн бы пошутил про феминизм, но шутить он не умеет.        — Юни права. Даже четырёхлетний ребёнок понимает больше тебя, Верде.       На слова коллеги Верде только в который раз закатил глаза и якобы случайно поправил очки средним пальцем:        — Простите, что не обладаю даром провидения, ага.        — Знаешь, каким ты даром обладаешь?..        — Вы идёте, нет? — недовольно прервала Цуна начавшуюся перепалку, скрипнув колёсами инвалидной коляски.       Мужчины переглянулись, и Цуна готова поклясться — если бы они сейчас были бойцовскими псами на пустыре, то явно бы вцепились друг другу в глотки и рвали, пока собственные клыки не вылетят из дёсен.

***

       — Дядя Реборн опять закурил, — недовольно поморщилась Юни, стоило Реборну ненадолго покинуть их разношерстную компанию. Кажется, будто этот вопрос мучал её давно — практически всю дорогу девочка мяла что-то в пухлых пальчиках и кусала губы, словно боялась и одновременно с этим как никогда желала поднять эту тему.       Не успела Цуна поддержать девочку — и поинтересоваться, мол, что значит «опять», — как в её поле зрения попала знакомая хрупкая фигурка. Рыжее пушистое каре на голове Сасагавы подпрыгивало при каждом шаге, словно она сама чуть вскакивала на носках. В руке у неё болтался бледно-зелёный медицинский пакет, наполненный какими-то лекарствами. С раздражающим стрекочущим звуком она потягивала молоко с помощью трубочки, вставленной в квадратную упаковку, и явно над чем-то задумалась.        — Лекарства? Зачем они ей?        — Все люди болеют, Цуна, — наставительным, поучающим тоном бросил Верде, старательно вглядываясь в хрупкую фигурку — точнее, в содержимое её рук.       «Я инвалид, а не тупая, Верде», — закатила глаза Савада, однако не стала мешать его махинациям — мужчина явно пытался разглядеть сквозь полупрозрачный целлофановый пакет знакомые коробочки с медикаментами. Вдруг девушка резко остановилась и присела на корточки, не забывая поправить юбку, из-под краёв которой виднелись чёрные шортики. От неожиданности наблюдающая за ней Цуна едва не спросила «что там?», а Верде, наконец, рассмотрел содержимое пакета.        — Успокоительные, обезболивающее… А она точно только на голову и в эмоциональном плане больная?       Юни тихо пискнула, прерывая едва не сорвавшуюся с губ Цуны колкость, когда поняла, к чему именно склонилась девушка.        — Ой, это же Цун-Цун!        — Ты назвала кошку в честь меня? — девочка робко кивнула и объяснила: оказывается, каждый раз Реборн вёл маленькую провидицу именно этой дорогой, и однажды они увидели, как какие-то подростки кидались в кошку камнями. Та была красивой — трёхцветной, с рыже-кремовой шерстью и чёрными «проталинами», а глаза у неё даже в темноте сверкали медным. Дядюшка, конечно, прогнал мелкое хулиганье, однако кто-то из них отдавил бедняге задние лапы — и теперь она прихрамывала на одну заднюю, а вторая вообще волочилась по земле. Цуна посчитала это насмешкой судьбы: она, наверняка, казалась такой же беспомощной и жалкой, как это, безусловно, приятная глазу животинка. Но на кошку даже без слёз не взглянешь, вот Юни и вызвалась за ней ухаживать в свободное время, следить да подкармливать. В этом она со своим дядей весьма похожа. — Кёко терпеть не могла кошек, — задумчиво бросила Цуна, впрочем, наблюдая противоположную своим глазам картину: Кёко так и сяк ластилась к кошке (на удивление, было не наоборот), гладила её между ушами и под грудкой. — Каждый раз, когда я видела её, она отгоняла от себя стайку котов и шипела на них хуже змеи.       Цуна же кошачьих любила до потери пульса. Те следовали за ней, словно она каждый день купалась в молоке, и умиротворяюще урчали, стоило ей даже кончиком пальца коснуться их шерстки, и Сасагава это знала. Коты Саваду, в принципе, тоже любили — она была горячей даже при минус тридцати по Цельсию, а кошки к жару были неравнодушны.       Девочка впихнула Цуне в руки фотоапарат, с которым носилась до этого и запечатляла на камеру абсолютно всё, и, не дожидаясь ответной реакции, бросилась к уже собирающейся уходить Сасагаве.        — Кёко-сан! — Юни остановилась прямо перед девушкой и сцепила маленькие узкие ладошки в замок, словно пытаясь доказать свою безоружность, после чего плавно перекатилась с пятки на носок — такие медленные, тягучие движения были чересчур складными для ещё даже не ступившей на порог школы девочки, она словно повзрослела на пару годков и смотрела своими умными голубыми глазками-океанами прямо в душу, от чего Сасагаву едва не передёрнуло от страха. — Не грусти. Он поправится.       Кёко хлопнула ртом, будто выброшенная на берег рыба, наверняка не понимая, кого малышка имеет ввиду, но тут же испуганно распахнула глаза и прикрыла дрогнувшие губы ладонями, словно сдерживая крик. Затем она бросила растерянный взгляд на Цуну — и в её глазах мелькнуло понимание, мигом сменившееся презрением и жгучей ненавистью, в которой сама Цуна боялась ненароком захлебнуться. Волнение скользнуло под одежду и затаилось трусливой полёвкой, однако одноклассница уже сорвалась с места и бросилась прочь, будто бы с места преступления.        — Это… — не понял Верде, впрочем, тут же отмахиваясь от мысли, а Савада только покрутила у виска, мол, кто их, сошедших с ума бешеных сук (она про собак, точно про собак!), знает.       И лишь когда Юни, нисколько не расстроенная поспешностью своей выходки и реакцией Сасагавы, вернулась обратно и оказалась подхвачена на руки, Савада осторожно уточнила:        — Кто «он»?       Она вновь перекатилась с пятки на носок. В принципе, болезненной девочка не выглядела — может, чуть худоватой, с едва ли не пепельно-бледной кожей, что вопило о явном недостатке пигмента меланина и низком уровне гемоглобина, худыми запястьями, на которых просвечивали голубые нити вен, и торчащими бедренными костями. Она много ела — и никак не могла набрать вес. Хотя… Цуна могла поспорить на тысячу йен, что это всё из-за затворничества, которое организовала девочке её мать. Не просто же так Реборн едва ли не выкрал племянницу, после чего всё же получил разрешение на прогулки.       Юни хлопнула большими-большими глазами, наверняка даже не подозревая о том, как блеснула её радужка ярко-голубым, и мягко улыбнулась бледноватыми губами, словно не понимая, как мы можем не знать таких очевидных вещей:        — Её брат.