Так замечательно быть для всех, одним за всех, за тебя — никто. Ты отгоняешь, как муху, смех, предпочитая лежать пластом. И рухнет небо, и рухнет мост, в конечном счёте, так рухнешь ты. Шагай по городу, мистер Фрост, тащи на тросе припай и льды. Пусть ''как бы'' хочется теплоты, и ''как бы'' хочется стать водой, но за кулисами мрак и стынь, и ты подмостков гнилых король. © Джио Россо
***
Горе Саске необъятное, трепещущее, наполненное злобой и яростью, желанием действовать. Наруто цепляется за него, как за спасательный круг, потому что сам безнадежно тонет в водах неизвестного моря, где умер Джирайя. Саске горюет, злится, действует — он потерял брата, потерял свою семью, и Наруто понимает его злость, потому что тоже потерял — свою. Джирайя умер где-то там, сражаясь с Пейном, потому что Наруто не успел. Потому что Наруто — никчемный и не успевает — спасти, победить, стать сильнее, стать Хокаге, протянуть руку навстречу, отказаться рвать связь, остановить, остановить, остановить. Будь Саске рядом — они вместе спасли бы Джирайю? Будь Наруто рядом, у него получилось бы спасти Итачи — чтобы Саске не горевал сейчас, а жил, дышал, ел онигири и запивал сладким чаем? Наруто не горюет, он цепляется за чужую боль, потому что своя необъятна и дышать невозможно, когда она ворочается в груди, ломая ребра. Саске тоскует. Саске всех потерял, разорвал связи, остался один, совсем один. У Саске нет никого, он захлебывается в темноте и одиночестве, а Наруто захлебывается рядом с ним — отгороженный непробиваемой стеной разорванной навеки связи. Наруто не горюет. Он тлеет и обугливается изнутри. Когда-то давно, когда Саске был всего лишь мальчишкой с именем на предплечье, Наруто толкнул его у Академии. Совершенно случайно. Он убегал от презрительно скривленного лица очередного взрослого и столкнулся с Саске у самого выхода, больно пихнул плечом и упал на задницу. Застыл поначалу. Он ждал тогда привычного и убивающего испуга и брезгливого отвращения — так обычно реагировали люди на контакт с ним, — но Саске, тоже упавший, поднялся, отряхнул белые шорты. Губы поджал совершенно по взрослому. И врезал. Они катались тогда в пыли, два разъяренных мальчишки, и Наруто полыхал злостью и взбудораженной радостью. А позже, после того, как их разняли и увели по домам, Наруто вертелся перед зеркалом в ванной, подпрыгивая, потому что роста не доставало, и с гордостью рассматривал синяки. Лицо болело до вечера. Засыпал он с распухшими губами — абсолютно счастливый. Всю ночь снилось что-то хорошее, и казалось, что вместе с синяками Саске оставил рядом частичку себя. Внимание, адресованное лично ему, а не тем причинам, по которым взрослые кривились и отворачивались. Утром лицо совершенно не болело. Саске смотрел на него. Бесился. И, даттебае, Наруто впервые чувствовал, что не одинок. Наруто не горюет. — Пришло наше время, — говорит Шикамару, — время занять их место и вести за собой, а не быть ведомыми. Это будет очень проблематично, но так устроен наш мир. Наруто не горюет. Если в их мире приходится терять учителей, убивать братьев и оплакивать их кровь на руках, если приходится рвать связи, чтобы стать сильнее, если быть шиноби означает превознести общее благо над родными людьми, то Наруто изменит этот чертов мир. Саске потерял семью. Наруто не готов терять свою.***
— Через правосудие я принесу мир, — говорит Пейн. Пепел разрушенной Конохи горчит на языке. Наруто сглатывает, привкус железа отчетлив и привычен. Крыши и шпили, обласканная солнцем, несущая Волю Огня Коноха стала щебнем и галькой по воле человека, который пытается изменить мир. — Мой сенсей. Мои друзья. Мое селение! Как ты можешь так говорить, когда ты уничтожил их всех?! У него усталые глаза. Иррационально, но Наруто не может на него злиться. Ему страшно, ему до ужаса страшно, но не перед чужой силой, потому что Наруто не сдастся и победит, обязательно победит. Ему страшно, потому что у Саске в их последнюю встречу были такие же глаза. — Чего же ты хочешь? — спрашивает Пейн. — Я хочу побить тебя и принести мир на земле ниндзя! — Ясно. Это чудесно. Это правосудие, — почти шепчет Пейн. — Но… Моя семья, мои друзья, мое селение тоже уничтожены. Неужели ты считаешь, что только Коноха может говорить о правосудии? — Мы с тобой не отличаемся, — говорит Пейн, а у Наруто перед глазами сожженая родная земля и Саске, на коленях оплакивающий родителей. Весь в крови. Из того давнего, давнего сна. Совсем маленький, Ками-сама. — Мы оба хотим одного. Мы оба работаем ради личного правосудия, — говорит Пейн. — Мы чувствуем одну и ту же боль потери, — говорит Пейн. — Мы — всего лишь обычные люди, которых довели до мести во имя правосудия. Но если месть зовется правосудием, то тогда оно породит еще больше мести. И станет цепями ненависти. Саске плакал тогда, в ту ночь в Долине Завершения. Наруто вспомнил потом, или ему это приснилось — шел дождь, барабанил по лицу тугими каплями, сознание мутилось и надо было встать, подняться, за руку схватить — ту, на которой шрам. Вцепиться покрепче и не пустить. А дождь был соленый и железный от смешавшихся с кровью слез. Саске плакал. Или плакал Наруто. Не вспомнить уже. Когда умер Итачи, Наруто чувствовал тот же привкус во рту — ужасную, ужасную смесь железа и соли. — Люди никогда друг друга не поймут. Мир ниндзя ведом ненавистью, — говорит Пейн. Люди не поймут. Люди сражаются и умирают, люди живут с обломками душ в груди и шрамами на руках, люди воюют, сжимают кунаи, рвут свои связи. Друг идет на друга. — Как ты поступишь с этой ненавистью для того, чтобы построить мир? — спрашивает Пейн, и Наруто не знает что ответить. У Наруто нет ответов. Хината появляется неожиданно, атакует Пейна. Встает между ними тростинкой, выпрямляет руки в боевой стойке, говорит, что всегда шла за ним, что Наруто показал ей правильный путь, что он изменил ее. Что его улыбка спасла. — Потому что я люблю тебя! — говорит Хината, но на предплечье Наруто было другое имя, а ее тонкая рука обезображена шрамом, который она стыдливо скрывает. Они никогда не были предназначены друг другу, их души — разные, чужие. Между ними нет и не было связи, которую рвут в звуконепроницаемых комнатах подземелий Конохи, между ними… Но она все равно полюбила его. Она все равно создала между ними узы. А это значит… это значит, что… Хинату сметает одним небрежным ударом, а ярость, заполонившая все существо, столь огромна, что Наруто теряет сознание. Демон ревет, распрямляя хвосты.***
От Нагато пахнет болью и слабостью. Он сильнее всех, кого приходилось встречать, да, это так. Наруто дрожит от ярости. Хочется стиснуть руки в кулаки и пробить впалую грудь, но… Под ключицей ноюще тянет. До сих пор болит во время дождя — то место, которое рука Саске пробила насквозь. — Извращенный отшельник верил, что когда-нибудь настанет время, когда люди начнут понимать друг друга, — говорит Наруто. — Его слова влетели мне в одно ухо и вылетели в другое, но он сказал, что однажды мне предстоит найти ответ. — Теперь я понимаю, что он имел в виду, — говорит Наруто и с силой сжимает ладонью шрам на предплечье. — Ты помог мне понять. Руку покалывает. Наруто и правда понимает теперь. Спасибо Пейну, спасибо Хинате. Ты слышишь Саске? Ты ведь слышишь. Слушай же. — Мир шиноби полон ненависти, так ты сказал, — говорит Наруто Пейну, а сам думает — слышит ли? Слушает? — Мы рвем наши связи, чтобы они не стали причиной еще большей ненависти, но ты прав. Человеческая любовь слишком сильна, и узы, которые мы создаем, они не зависят от имен на наших руках, и от шрамов тоже. Я связан со своим учителем и со своими друзьями, и со всей Конохой. И… — в горле пересыхает, но голос тверд, — с лучшим другом. С первым другом в моей жизни. И эти узы — их нельзя порвать! Их не разрушить, они сильнее ненависти или мести!.. Их с Саске связь — зародившаяся в детстве, когда Наруто проходил мимо мальчика у причала и улыбнулся ему в спину, — их драгоценная связь — вне законов мира шиноби, вне имен на руках. Наруто не отступится и не предаст ее, никогда. Никогда, слышишь ты, даттебае?! — Мое имя — драгоценная память о Джирайе-сенсее! — кричит Наруто. — Я не могу просто сдаться и растоптать эту память! Я стану Хокаге! И я обязательно добьюсь мира. Поверь в меня! Поверь же.***
Звезды сияют над разрушенной Конохой. Горят костры; в отдалении, в палатках, шиноби чутко спят, наслаждаясь неожиданной передышкой. В воздухе так отчетливо пахнет войной. Наруто никогда раньше не воевал, но почему-то знает, что она пахнет именно так: железом, потом и отчаянием. Неувядающие цветы надежды, подаренные Конан, лежат совсем рядом, так, что даже в тусклом звездном свете Наруто может различить каждый листок. Он прикрывает глаза. Во сне глаза Саске такие же темные, как небо над Конохой. Он улыбается и тянет навстречу ладонь. Кандзи отчетливо видны в тусклом мерцании звезд.***
Деревня превыше всего. Страна превыше всего. Жизнь шиноби — ответственность за свою страну и выполнение приказов. Безоговорочное, молниеносное. Шиноби не может ослушаться, не может просто уйти, как сделал Саске. Глупо было думать, что Наруто позволят… Глупо. Бабулька Цунаде надавила тогда, и Совет прогнулся — кому какое дело до мальчишки без доступа, который не может выдать никаких тайн и единственная его ценность — додзюцу, принадлежащее Конохе. Сейчас Наруто знает — эро-сеннин сказал, напившись, — по следу Саске были пущены несколько отрядов АНБУ с приказом поймать живым и вернуть улучшенный геном в Коноху. Не нашли, слишком хорошо Орочимару прятал будущее тело. Вернулись ни с чем и приказ изменился — задержать, если Учиха Саске позволит себе чуть больше, чем ничего. Короткий приказ, почти уступка привычному положению вещей. Наруто знал о нем, так же, как и знал, что… Деревня превыше личного. Сакура плачет, захлебываясь слезами. Шиноби, стоящие напротив — парень и девушка из Страны Молний — не лгут, когда говорят, что у них есть приказ от Хокаге на убийство отступника Учиха Саске. Сакура плачет, зажимая рот руками. Приказы Хокаге неукоснительны. Их нельзя обдумать, тем более, нельзя нарушить. Нельзя. Когда Каруи требует рассказать о Саске, и Наруто соглашается, он уже знает, что подписал приговор и себе. Когда она толкает его к бревенчатой стене и прижимает локоть руки со шрамом к самому горлу, он уже знает, что выбрал. Кажется, еще тогда, на причале. Деревня превыше. Так, да, все именно так. — Расскажи нам о Саске, — просит Каруи с хищной улыбкой. Саске смотрел тогда, в убежище Орочимару, смотрел только на него и прямо в глаза. Невозмутимый, живой, повзрослевший. Первый друг. — Расскажи все, что ты знаешь. Расскажи все о нем. Саске смеялся вместе с ними, пусть и был невыносимым ублюдком; выполнял задания, был частью команды. Рыбу ловил на привалах, деля ее на всех, поровну, хотя участие Наруто в рыбалке сводилось к нулю. Какаши-сенсей все книжки свои читал, а Сакура-чан собирала ветки для костра, только Наруто дразнился и язык показывал взбешенному мокрому Учихе… — В чем дело? Ухмылялся углом рта, превращая улыбку в кривую насмешку. Звал пугливым котенком, ублюдок, далось ему это прозвище, даттебае… — Выкладывай, ну! — Я не могу, — говорит Наруто. — Я не могу его предать. Глаза Каруи расширяются. Сказать такое — признаться в предательстве Страны, Деревни, попасть под трибунал и сдохнуть там, в подземельях Ибики. Наруто знает, что Коноха не безгрешна, не такой уж он идиот, каким его привыкли считать. Он знает, что бабулька может прикрыть его далеко не во всех вещах, и уж точно не в прямом признании поддержки преступника, пособника Акацуки, Саске, Саске, что же ты творишь, зачем… — Что происходит? — кричит Каруи, сжимая его горло все крепче. — Скажи что-нибудь! — Я знаю, это эгоистично, — хрипит Наруто, — но я не могу его предать. Он не может. Прав был Ирука-сенсей, тогда, в далеком детстве — у него нет ни единого шанса стать хорошим ниндзя. И вовсе не потому, что он не знает до сих пор слова «безустанно», а потому что он так и не научился ставить благо Страны выше собственного эгоизма. Эгоистично — ставить Саске выше всех. Ну и пусть. Пусть. Каруи кричит, срывая голос. Хватает Наруто за грудки, бьет несколько раз спиной о стену. Тренированное тело протестует, ревут инстинкты, но Наруто заставляет себя стоять неподвижно. — Какого черта? Почему? Это твой друг, Саске, он начал все это! Меня никто больше не волнует! Я собираюсь убить его! Какого черта ты защищаешь этого предателя? — рычит она. Ее горе по учителю плещет через край. Наруто непроизвольно цепляется взглядом за шрам, и она не может этого не заметить: — Ах, так вот оно что! Сосунки из Конохи не способны вести себя как настоящие шиноби! Что, жалкий мальчишка, на руке у Саске было написано твое имя, и ты расплылся лужей гражданского дерьма и теперь веришь в неземную любовь?! Ради этого ты предаешь Деревню? Нарушаешь приказ?! Жалок, ты просто жалок!.. — Если тебе будет проще, — говорит Наруто, закрывая глаза, — ударь меня. Так сильно, как хочешь. Это все, что я могу… И она бьет. Она бьет и бьет, и бьет, от ударов прокатываются по телу горячие волны, плывет перед глазами, а она не останавливается. И Наруто не сопротивляется, принимает удары почти с радостью, потому что в чем-то она права. Он жалок. Но он не сдастся. Ни за что. Ее останавливает Сай. Встает напротив, прикрывая спиной. — Не вмешивайся, — хрипит Наруто. — Нет смысла быть избитым ради Саске, — говорит Сай, и из груди Наруто вырывается задушенный смешок. Потому что есть. Еще как есть. — Заткнись, — советует Наруто. — Это мое решение. Принятое очень, очень давно.***
Ветер свистит в ушах, но Наруто не слышит ничего, кроме чужого ровного сердцебиения. Он бежит, срывая дыхание и перегоняя природную чакру в мышцы, но катастрофически не успевает. Итачи как-то сказал, что Наруто живет в мире фантазий. И ему, как шиноби, однажды придется принять тяжелое решение. Бой гремит вдалеке. Чакра Сакуры-чан — привкус речной травы на языке, нотка мяты — цвет ее глаз. У Сакуры-чан красивые глаза. Она сильная, она борется и пытается спасти, она искренне любит Саске, вот только не надо ей быть там, куда Наруто спешит, сбиваясь с ног, нечего ей там делать. Как и никому другому — это выбор Наруто, его решение, его борьба; жизнь его; душа, рваная напополам. Саске. У него усталые глаза. Когда-то давно они стояли вот так же, напротив друг друга. Далеко внизу шумела вода, омывающая подножия древних статуй, Саске был молод, и Наруто тоже. Два мальчишки, ставшие жертвой обстоятельств. С тех пор прошло всего три года, но Наруто уже седой старик с молодым лицом, а Саске разрушен изнутри своей болью и неразрывным кругом ненависти. Какаши-сенсей пытается атаковать. Наруто подныривает под его руку, хватает клоном и бежит вперед, скручивая разенган. Рев чакры смешивается с клекотом чидори, и они бегут навстречу друг другу, как две части целого, желающие навеки соединиться. И Наруто думает: забавно. Они всегда сталкиваются именно теми руками, на которых когда-то были написаны имена. Думает: забавно, Саске. Ты и я, мы легко могли бы оказаться на месте друг друга. Думает: я так рад, Ками-сама, я так рад, что встретил тебя. Или говорит. Говорит, совершенно точно. — Саске. Ты помнишь о том, что сказал мне тогда, в Долине Завершения? О первоклассных шиноби? Саске кривился тогда, кровь бежала по его лицу, клокотало в горле что-то страшное и злое. Саске говорил, что, когда в битве первоклассных шиноби сталкиваются кулаки, ниндзя мгновенно читают мысли друг друга. Наруто не мог тогда ничего прочитать: ни по искривленному лицу, ни при столкновении кулаков. Он только сглатывал ярость и отчаяние, и безумный страх — не успеть остановить. Не успел. Тогда не успел и не понял, а сейчас ему даже не надо смотреть, чтобы слышать. — Мы стали первоклассными шиноби, Саске, — говорит Наруто, шагая навстречу. Рядом Тоби, и Зецу, а за спиной Сакура-чан, Какаши-сенсей и Коноха, которую он поклялся защищать. Наруто никогда не нарушал клятв, а вот теперь, кажется, придется. — Каждый из нас. Прошу, скажи мне. Смог ли ты заглянуть мне в душу? Понять, что я чувствовал? Саске стоит неподвижно. Прямая спина, сосредоточенный взгляд. Наруто чувствует его дыхание на щеке, хотя между ними несколько метров и пропасть, через которую не перекинуто ни единой нити. — Мы погибнем вместе. Наруто чувствует изумление окружающих, слышит запальный выдох Сакуры и чуть не давится неуместным смешком. Глупо же, глупо, все так очевидно, неужели никто не понял? Никто, кроме них, потому что Саске не выглядит удивленным. — Я возьму на себя бремя твоей ненависти, и мы умрем вместе. — Да что с тобой, черт возьми, такое! — рычит Саске. И теперь он действительно злится, а еще у него руки дрожат, совсем незаметно; Наруто и не понял бы, если бы не смотрел так пристально, впитывая каждый случайный жест… — Почему ты так обо мне печешься?! Руку покалывает. Наруто помнит каждую черточку каждого кандзи, из которого складывается имя Саске. Каждую вязь. Дело не в имени. Дело в одиночестве на двоих, в причале, в драках у Академии, в протянутом бенто, в прикрытой спине, в первом принятии, в первом сопернике; в первой, в самой первой… — Потому что я твой друг, — говорит Наруто. И улыбается. В ней, мать ее так. Дело именно в ней.***
— То есть, тебе призналась клевая цыпочка, а ты ее кинул, чтобы бежать за этим своим недоноском? Наруто мрачно сопит и хмурится, потому что только он может называть Саске недоноском, даттебае, а Киллеру Би лучше бы заткнуться! Не такой уж он и клевый, а то, что Наруто все ему вывалил, так то рамен виноват и временное помутнение рассудка! — Ты редкостный дебил, йоу! — радуется Киллер Би. — Заткнись, даттебае! — орет Наруто, полыхая возмущением. Джинчурики Восьмихвостого гогочет, а потом заговорщицки щурится: — А ты правда упал перед моим братцем на колени, как втюрившаяся дева в беде? — Заткнись! Теперь уши полыхают не только возмущением, но и краснотой, а Киллер Би ржет, ухохатываясь и расплевывая всюду драгоценный рамен, и он вовсе, совершенно не нравится Наруто!.. — Замолкни, даттебае!.. Через пару часов, на рассвете, они уходят к Водопаду Истины, что на острове Черепахи в Стране Молний. За морем гремит война.***
Когда-нибудь, когда они оба погибнут, когда не станет Учиха, джинчурики или кого-то еще… Когда бремя исчезнет, и они будут всего лишь детьми, живущими по соседству… Наруто будут звать как-нибудь просто, а родители Саске обязательно выпендрятся, и Наруто все детство будет гадать, как правильно читаются написанные на предплечье кандзи… Наруто протянет руку навстречу и улыбнется. И Саске протянет свою в ответ.***
У Наруто такая красивая мама. Он готов прыгать, кричать на весь свет — мама удивительная, сильная, такая чудесная! Она очень крутая, а еще Наруто тоже несет чушь, когда волнуется, и теперь понятно, от кого это, даттебае! — Расскажи, расскажи, как вы с папой влюбились друг в друга! Он подпрыгивает на месте, заглядывая в глаза. Волосы у мамы ярко-красные, Наруто определенно пошел бы такой цвет, даттебае! Кушина смеется, поправляя локон, проводит кончиками пальцев по руке, на которой отчетливо видна именная вязь, и у Наруто мгновенно пересыхает в горле. — Я попала в Лист, когда была совсем маленькой, — улыбается она. — Мы с твоим папой были совсем детьми… Я увидела его в первый раз и подумала, что он выглядит, как пай-мальчик. Всегда таких не любила, тебане! Когда его спросили о планах на будущее, он поднялся, знаешь, весь такой мягкий и сияющий, — она наклоняет голову набок и прижимает ладонь к груди, — и сказал, что хочет стать Хокаге и чтобы все жители деревни признали его. Наруто улыбается через пересохшие губы. Тепло. — Я подумала, что такой рохля, как он, никогда ничего не достигнет. А потом я узнала. Про имя. Кушина вздыхает, качает головой. — Нам всегда говорили, что имя — ничего не значащая слабость. Я хотела стать сильной и тоже так считала. Меня прозвали Кровавая Хабанеро, знаешь, и я никогда не жалела своих обидчиков, тебана! Меня раздражал твой отец и его имя на руке. Потом было посвящение, мы закончили Академию, имя стерли, и я думала, что больше никогда и ничего не узнаю про Намиказе Минато. А потом произошел тот случай. — Случай? — Меня похитило Облако. Я оставляла метки из волос, чтобы меня нашли, но только Минато вышел на след, — она наклоняется, смотрит в глаза, вид у нее серьезный. Наруто замирает, а потом чувствует, как ее тонкая ладошка касается шрама на его предплечье. — Ты должен понять, Наруто, что к тому времени прошло несколько лет, как была разорвана наша связь. Мы были шиноби, и спасать меня должны были АНБУ. А Минато нарушил приказ. Он нашел меня, сказал, что сразу заметил мои прекрасные волосы, и внезапно показался мне самым великолепным шиноби на земле. Я полюбила его. Несмотря на разорванную связь, я поняла, что только он может понять меня. Моя половинка. Колышется белесый туман. Сердце Наруто бьется где-то в горле, где горько и сладко, и совсем нечем дышать. — Ты понимаешь, Наруто, да? — спрашивает Кушина. Наруто кивает и подается под ласковую ладонь. Он понимает.***
Война. Люди умирают так просто. Сталь бьется о сталь, дрожит под ударами дзюцу раскаленная земля, и кровь льется бесконечной рекой. Земля пропитывается ржавой пылью; железо оседает на языке; горят в катонах тела, и от запаха жженой плоти тянет блевать. Ревет чудовище, призванное Мадарой. Девятихвостый лис в подсознании обнажает белоснежные клыки. Однажды Наруто сказал, что станет Хокаге и сможет всех защитить. Мертвецы восстают из могил. Это вовсе не шанс и не возможность, это отвратительно настолько, что слов не подобрать. Мертвые убивают живых; тысячи теневых клонов разлетаются в разные стороны с одной лишь целью — спасти. Чакра Девятихвостого сжигает вены в труху. — Я просил тебя позаботиться о Саске, — говорит Итачи. Он мертв, но стоит прямо перед ним, и это больно, действительно больно. Если Саске встретится с ним, если Итачи… — Я и собирался! — огрызается Наруто. Он собирался, да. Он все еще. Сражение следует за сражением. Движения механические, дыхание ровное, и сердце бьется, не торопясь. Ширится внутри тяжелое и страшное — отголосками того, что чувствует Саске. Наруто старается дышать за двоих, радоваться мелочам за двоих, пытается рваться наверх, но все равно тонет в мареве ненависти, которое сжигает Саске дотла. Где-то среди бесконечной паутины часов, Наруто задыхается от накатившего внезапно приступа острого и тоскливого, похожего на счастье. И горе. Саске встречает Итачи. Хвостатые огромны, печальны, а Курама язвит и обзывается, но смотрит пристально, насквозь. Наруто дал ему обещание — побороть ненависть в его душе, и Наруто намерен сражаться до победного. Иногда только, когда горло стискивает тугой петлей, Наруто сомневается лишь на секунду — а хватит ли, хватит ли его половины души на них двоих?.. Лишь на секунду. Курама скалится, встряхивает шкуру тягучим движением, ухмыляется всей пастью. Он язвительный и наглый, но Наруто это и за шестнадцать лет понял, а вот открывшимся в лисе способностям безжалостно подкалывать своего джинчурики Наруто почти даже не рад. Разве что немного. Помогает отвлечься. Люди умирают. Люди умирают всюду, несмотря на усилия, несмотря на сбитое дыхание и воющие от напряжения мышцы, несмотря на… Неисчисляемыми тысячами тысяч. Неджи умирает. Его кровь проливается на побуревшую землю кляксой чернил. Неджи мертв, и татуировка на его лбу исчезает так же быстро, как и проступает именная вязь на руке. Наруто не читает. Это война. Рычит Акамару, фигура Чоджи вздымается вверх, бесчисленными жалящими точками летают жуки клана Абураме, ревет за спиной Альянс. Земля дрожит. — Как же долго я ждал этого мгновения, Хаширама! — кричит Мадара, и в глазах у него безумие и старая, не потускневшая боль. Всего на мгновение, на бесконечное мгновение Наруто задыхается, слыша этот крик; тянет и ноет под сердцем, а шрам на руке невыносимо пульсирует. Первый Хокаге кричит что-то в ответ, и его ладонь сжата до побелевших костяшек. Правая, как и у Наруто. — Опаздываешь, Саске, — говорит он, поднимаясь с колен. — Почему так долго? Саске хмыкает через плечо.***
Наруто счастлив. Все так же умирают люди, все так же пронизан воздух отчаянием, но… Саске дышит с ним в унисон, понимает с полувзгляда, с полумысли. Чакры объединяются, гонят по венам общую силу, закручивая внутри живота тугой комок восторга и азарта. Саске усмехается, оборачиваясь, глядя через плечо. В его глазах сама жизнь и признание, и подначка: устал? Я только разогрелся, Наруто, ну же. Наруто поднимается с колен снова и снова, ухмыляется в ответ, встает плечом к плечу. Расцветает под кровавым небом огромный цветок. Шиноби умирают, горе ширится, пропитывая землю насквозь; кровь на холодном металле застывает ржавым полем болотной травы, чакра исчезает в недрах ужасного порождения Обито Учихи. Саске рядом. Наруто не окликнул его тогда и сотню раз жалел, но… Сейчас Саске рядом. И они победят.***
Когда Саске кидается к поверженному Обито, с негромким лязгом выхватывая катану, Наруто бросается следом. Слишком многие погибли на этой войне. На руках Саске и так уже много крови; хватит, хватит!.. Когда Какаши-сенсей заносит кунай над бывшим другом, на лице его, скрытом маской, неприкрытое страдание. Минато останавливает его за запястье. Потрепанный рукав дзенинской формы не скрывает потускневшего шрама; пальцы Какаши-сенсея дрожат. У дзенинов никогда не трясутся руки. Они умеют убивать. — Если и есть тут кто-то, способный понять Обито и сказать ему хоть что-то, — тускло говорит Четвертый, — это ты, Какаши. Его друг. У Какаши-сенсея вид такой, будто он умер уже очень-очень давно, а сейчас просто перестал притворяться живым. Он смотрит Обито в лицо. Наруто не видит этого, он всматривается в невозмутимый профиль Саске и дышит его мерными вдохами. Возможно, Наруто тоже умрет на этой войне.***
— Саске! — орет Наруто. Сердце трепыхается где-то в желудке. — Атаковать Мадару одному, без какого-либо плана, не самый умный поступок в твоей жизни, даттебае! «Заткнись, тупица», — отчетливо, совершенно отчетливо слышит Наруто. Саске далеко в вышине, и губы его крепко сжаты. Сердце останавливается, пропуская ход, а потом колотится вдвое сильнее.***
Чувствуя, как затихает собственное сердцебиение, будто это его, а не Саске, пронзили катаной, Наруто ускользающим сознанием радуется, что исполнил последнюю свою клятву. Они погибли вместе. Как он и пообещал.***
— А ты, я смотрю, не особо удивлен, — говорит этот странный дедок, называющий себя Хагоромо. И нет, Наруто не удивлен. Он чувствовал: давно еще, кажется, с самого детства. Темное, глубокое, древнее. Канаты, прошивающие насквозь, красные, кроваво-красные нити связи. — Похоже, ты уже уловил его присутствие внутри себя. Тогда ты знаешь, кто является перерождением старшего брата, Индры?.. Наруто знает. Он никогда не верил в судьбу, как верил в нее Неджи, обломавший в итоге крылья, так толком и не взлетев. Наруто верит в друзей, верит в собственный путь, верит в превозмогание и усердие, в тренировки до кровавого пота и в мир, который лучше, чем кажется многим. И все же, судьбу не перехитрить. Саске по ту сторону пропасти, которая ширилась вглубь тысячелетиями боев и поколениями ненависти. Нет между краями мостов. — У меня и у Саске нет кровного родства, но мы сможем вернуть то, что было между нами. Мы же все-таки друзья, тебае!***
Правую руку прошивает обжигающей болью. Горит, полыхая, ладонь. Эту метку не смыть, не стереть, превратив в воспоминание и шрам на предплечье. Эту связь не порвать.***
Наруто покрепче сжимает кулак. Усмехается. — Тебе не одолеть меня, — надменно говорит Мадара. — Я достигну истинного бессмертия и буду жить вечно! Наруто прикусывает рукоять куная, затягивает повязки хитай-ате. Почти жмурится от удовольствия — волосы Саске развеваются под немыслимо быстрым потоком ветра, ледяные струи массируют ноющие от шарингана виски. У Наруто тоже побаливает, но меньше. Курама потом подлатает. — Какой же ты идиот, — чуть неразборчиво фыркает Наруто. — Я и не буду побеждать тебя в одиночку. Саске рядом чувствуется монолитной стеной огня, уверенности и силы. Наруто вдыхает мгновенно накалившийся воздух, чувствуя, как губы растягиваются в неудержимой улыбке, и они хором обещают: — Мы будем!***
Во время боя с Мадарой Саске постоянно хмурится, изредка досадливо мотая головой. Ему сложно пока разделять ощущения, поэтому в какой-то момент Наруто закрывает глаза. Саске благодарно хмыкает. Его зрения вполне хватает на двоих. Как и чутья Узумаки.***
Кагуя похожа на древнее божество, уставшее от крови, пролитой во имя ее. Она и есть божество. Наруто запечатывает ее без сожалений, но когда шар Чибаку Тенсей взлетает в сизое небо межмирья, он думает, что Кагуя — всего лишь тысячелетняя душа, навеки обреченная на одиночество. Взгляд Саске жжет спину между лопаток. Наруто надеется, что они не обречены.***
Хаширама сидит рядом с умирающим Мадарой и несет какую-то душеспасительную чушь, заполняя пространство хрипловатым дрожащим голосом. Наруто слушает его, смотрит на Саске, в висок ему, в изгиб шеи, в спину без единого пятна крови, и думает: не допустите боги его потерять. Не допустите, не допустите потерять его дважды. Хаширама бессильно сгибается, упирается лбом в неподвижную мертвую грудь. Не допустите. Такое не пережить.***
…Привет, мама. Папа уже рассказал тебе, тебае, но я все равно повторю. Хей! Передавайте привет старому извращенцу и скажите, что я совсем не скучаю без его дурацких пошлых шуток. И да, никто теперь не скажет, что извращенное дзюцу великого Узумаки Наруто не способно спасти мир, хе-хе!… Водопад Долины Завершения гремит в ушах, как три года назад, как сотни лет — когда Мадара и Хаширама впервые ступили на эту землю. Камень, остывший за ночь, холодит ноги. Взгляд Саске замораживает что-то глубоко внутри, отчего дыхание обрывается на вдохе, и душит горячая, безнадежная злость. — В этом мире нет ни одного человека из моей семьи. Саске говорит негромко, их разделяет огромная пропасть, и падающая вниз толща воды рвет барабанные перепонки, но Наруто все равно его слышит. Он всегда его слышал. Неимоверно горит ладонь правой руки. — Я один. И должен в одиночку нести на плечах бремя этой ненависти. Пульсирует, туманя голову, предплечье. Ты не один, должен сказать Наруто. Я с тобой, хочет сказать он. Я твоя семья, Саске, я тебя… — Есть на свете вещи, которые ты не можешь делать один! — кричит Наруто, захлебываясь злостью и отчаянием. — Что ж, пусть так. Тогда ты умрешь первым, — говорит Саске, и это тоже не то, что он хочет сказать. …Я хорошо питаюсь, мама! Я не привереда! Если это лежит на тарелке, то будет мной съедено, даттебае! Тонкоцу, мисо и соевый соус… Ой! Вы только не подумайте, что я ем один рамен! Какаши-сенсей вечно таскает мне овощи, а еще я люблю молоко и данго!… Саске бьет насмерть. Плещет вода, взрываясь пузырями кипятка, ревет оглушительно чакра. Встречаются кулаки. Саске сказал когда-то, что Наруто ни за что его не понять, потому что он не знает, каково это — терять. Наруто похоронил сегодня, в день своего семнадцатилетия, отца и мать, и учитель лежит где-то там, в водах неизвестного моря. Наруто теряет часть своей души прямо сейчас. И тогда, в звуконепроницаемых комнатах Конохи, когда Саске орал за стенкой, а Наруто выл в голос, и что-то с жутким треском рвалось внутри. Наруто всех потерял. В этом мире у него тоже нет ни одного человека из его семьи. …Еще я принимаю ванную фактически каждый день! Это, конечно, не считая того случая, когда мы с эро-сеннином застряли в болотах, потому что он исписал карту своими порно-рассказами и ее невозможно было прочесть… Тогда я не мылся, пожалуй, целый месяц, но лучше вам об этом не знать. Должны же и у детей быть тайны от родителей, даттебае! Я даже иногда хожу на горячие источники Конохи! Кстати, они называются вороньи бани-купальни… или как-то так! Знаешь, мам, я не очень хорошо запоминаю, хех.… — Не будешь бить в полную силу — умрешь, — устало говорит Саске. — Ты не сможешь убить меня. У него лицо уставшее. Отчаянное, сдавшееся. Будто у него не осталось сил ни на что. У Наруто, вот, почти не осталось. — Я не могу, — говорит Наруто, и что-то тяжелое, длинное, выстраданное звучит в этом «не могу», — позволить тебе остаться одному. Он пообещал, что они умрут вместе. Когда-то вечность назад. Может быть и правда — вечность, и, если у Хаширамы не хватило сил, у Наруто — хватит. Хватит, черт побери! …Ах да, а еще, а еще! У меня очень много друзей! Все они отличные ребята!… Чакра сгорает в немыслимой вспышке. Они дерутся, и Саске бьет на поражение, а Наруто не может, не может, не может оставить его одного. Солнце переваливает за зенит. …Я не могу сказать, что мои успехи в учебе были так уж высоки, однако, меня это ни разу не сломило и не ввергло в уныние! Саске-теме постоянно говорит, что это оттого, что я идиот и тупица, но, на самом деле, я думаю, что я просто слишком самоуверен, даттебае!… Руки дрожат от недостатка чакры. И колени. А, может, и от чего-то еще. Наруто складывает печати, пытаясь сконцентрировать хоть немного, но не выходит. Саске бросается на него, и они дерутся, как генины. Как во время той, самой первой, драки, когда Наруто толкнул его у ворот Академии, а Саске не отшатнулся. Лицо болело тогда. Не так, как сейчас. Все не так было, как происходит сейчас. Саске нависает сверху. Садится на бедра тяжестью, замахивается и бьет-бьет-бьет. Больно лицу и ребрам, все тело болит, но больше всего болит рука, предплечье охвачено огнем, печет, режет, оно будто плавится. Наруто взглянул бы, но перед лицом лицо Саске, дыхание почти касается разбитых губ, и у него слишком темная радужка. Будто до пределов расширенный зрачок. Саске больно. Ему же больно, черт побери. За что. …Я слушался Третьего Хокаге и Какаши-сенсея… ну и уважал их, даттебае! А вообще, мам, спроси у Третьего сама. Только Джирайю сильно не слушай! … — Прощай, — говорит Саске, цепляясь за предплечье левой руки. В ладони его разгорается чидори, а Наруто не может глаз оторвать от четкой вязи кандзи на коже. — Мой первый и единственный друг! …По-поводу трех запретов ниндзя, мам… Я узнал о них, когда был с извращенным отшельником! И пусть он постоянно нарушал эти запреты, я все равно считаю его наикрутейшим шиноби! Да, даттебае, он лучший!… — И снова, и снова, и снова! И опять! — кричит Саске. Столько муки в его тоне, столько тоски. Кулак его врезается в скалу, стонет камень. — Почему же ты просто не оставишь меня в покое?! — Потому что я твой друг, — отвечает Наруто. Кандзи на его предплечье тускло сияют, складываясь в самое родное имя. Визжит чидори. Вторит ему рев разенгана. Они бросаются вперед. …Сегодня мне исполнилось только семнадцать, и я не очень много знаю о женщинах и алкоголе. Но ты сказала, чтоб я нашел девочку, такую же крутую, как ты… И… я… ну… я нашел, мам. Человека, который мне ближе всех. И он крутой, знаешь, даттебае. Он крутой. Так или иначе, мам. Пусть не все идет в точности, как ты сказала, но я стараюсь изо всех сил! А еще у меня есть мечта. Я очень хочу стать Хокаге, как папа, а может, даже лучше. Я верну его, мама. Я верну его домой и исполню свою мечту. Обязательно, слышишь, обязательно передай всем — я стараюсь изо всех сил!