в окнах гаснет свет как будто навсегда уходит из-под ног чужая планета полцарства за билет оплачено сполна из тысячи дорог я выбираю эту
Лёжа в полуразобранной кровати, Антон впервые за долгое время чувствовал себя спокойно. А если вернее сказать, то никак. Его не беспокоило ни чувство голода, ни боль в груди, ни бабочки, которые ещё какое-то время назад причиняли невыносимую боль. За окном было пасмурно, хмуро, ветрено, ещё немного, и мог начаться дождь. Антон смотрел в небо, а мысли его баюкали, словно он качался на волнах в море. Ему было как-то спокойно. И это отчего-то напрягало. Песни в плейлисте сменялись одна за другой и, в конце концов, Миранчук прикрыл глаза. К маме хочется. Лёша устало вертел бутылку с водой в руках. Голова шла кругом от мыслей. Ему казалось, что его тело разрывается на части — ему нужно было поговорить с Антоном, но как это сделать? А если он не хочет говорить совсем? Если прогонит? Ну и пускай. Ты заслужил. — Лёх, ты чё подвис-то? — поинтересовался у Миранчука Влад, тем самым выводя его из гнетущих неопределённостью мыслей. — Да так, хуйня всякая в голову лезет, — отмахнулся Лёша, обводя взглядом поле. С другой стороны поля на него волком смотрел Дима, заставляя ёжиться от одного взгляда так, как будто на него ушат ледяной воды вылили. С Тарасовым тоже нужно было поговорить. Пусть наорёт, ударит, но главное, чтобы прояснил ему ситуацию с Антоном. — Миранчук, ты вокруг себя гарем решил собрать? — раздался громовой раскат на всё поле. Сёмин молнии метал в его сторону. — Отлепись от Игнатьева, он не сахарный, и иди в квадрат. Лёша тихо выдохнул и поплёлся выполнять задания. Упражнения позволяли ему не думать, а лишь сосредоточиться на чётком выполнении установок. Господи, скорее бы к Антону… В раздевалке после тренировки было душно. Мысли в голове заворачивались в клубок, пульсируя в висках, неприятно сдавливая горло. Лёша дернул с крючка полотенце, чувствуя, насколько это похоже на жест Антона, и отправился в душ. Резко ледяной напор выбил из головы все мысли. Миранчук подставил лицо под обжигающе холодные струи, сосредотачиваясь лишь на шуме воды, но сознание в который раз словно издевалось над ним, чётко выделяя в отзвуке кафельных стен: «Ан-тон, Ан-тон, Ан-тон…» Лёша съехал по стенке вниз. Осознание собственной беспомощности и вины накрыло с головой, паникой обвивая грудь. Безумно хотелось отмотать время назад, не доводить до такого, уберечь Тошу от всего этого. Миранчук запустил пальцы в мокрые волосы, сжимаясь от холода, чувствуя, как начинает трясти. Тоша… Тош, я так виноват перед тобой. Мне страшно и я не знаю, что мне делать. Я не хотел, чтобы всё так вышло. Я просто очень сильно хочу тебя любить. Но я сделал только хуже. Я тебя сломал. Если ты позволишь мне… позволишь попробовать любить тебя снова, то, клянусь, я сделаю всё, чтобы ты никогда-никогда больше не чувствовал себя так, как сейчас. Дверь оглушительно хлопнула, и звук шагов наполнил уже пустую душевую. — Ну и чё ты тут расселся? — раздался над ухом голос Тарасова. Лёша отнял голову от рук, уставившись на почти одетого друга. Дима подставил руку под ледяные струи. — Лёш, скажи мне, ты совсем дурак? Миранчук смотрел на Тарасова с непониманием. — Скажи мне, мой дорогой, какого хуя ты сидишь под ледяной, сука, водой? — Дима смотрел едва ли не зло, а на Миранчука вдруг резко накатила волна какой-то обречённости. — Димас, я так проебался… — устало просипел Лёша, откидывая голову на кафельную стену. — Я просто не знаю, что мне делать. Я столько всякой хуйни натворил, столько сделал тупых ошибок, которые привели к этому всему. Тарасов тяжело вздохнул, а затем потянулся и вырубил воду. Остались холод и тишина, которые сковывали тело, заставляя Миранчука неподвижно сидеть, обхватив колени. — Ты действительно проебался, — Дима присел на корточки возле него и теперь прожигал его взглядом. Но теперь в нём не было злости, только понимание и готовность помочь. — Но нельзя сказать, что уж совсем. Антон, он… — Лёша поднял лихорадочно горевший взгляд на запнувшегося мужчину, внимательно слушая. — Он тебя любит. Любит так сильно, что готов простить тебе все твои проёбы, ошибки и прочую хуйню, желая тебе только хорошего. Он даже готов отпустить тебя, чтобы ты был счастлив сам, без него. Вспомни про то, как ты съехал. Он ведь тебя даже не остановил, а хотя я больше, чем уверен, что ему хотелось. Повисла тишина. Миранчук вдумывался в слова Тарасова о своём брате и всё больше убеждался в том, что так феерично проебаться у него до этого не получалось никогда в жизни. — Димас, что мне делать? — в конце концов тихо спросил Лёша. Просто он тоже очень хочет, чтобы его любили. — Ну, во-первых, прекратить сидеть тут под холодным душем, — Дима выдохнул, наблюдая за тёплым облачком пара, вырвавшимся из его рта. — Не думаю, что воспаление лёгких тебе как-то поможет. А во-вторых поддержи Антона. Ему сейчас очень тяжело. Миранчук прижал ладони к глазам. Братику и правда нужна поддержка и помощь. Он не представлял, как бы он справлялся с тем, что его одновременно предали и лишили любимого дела, заставляя бороться с накатывающими проблемами в одиночку. Ему срочно нужно домой. — Ты прав, Димас, — в конце концов проговорил он, тут же врубая тёплую воду, которая обожгла холодные ноги и плечи. Тарасов хмыкнул и вышел из душевой, про себя думая, что ёж всё же птица гордая: пока не пнёшь — не полетит. Выходил из душа Лёша в совершенно ином настроение. Ныть и жалеть себя, распинаясь в том, какой он всё-таки мудак, смысла не было. Надо было уже начать что-то делать, исправляя ситуацию, а не прятаться, как цыплёнок в скорлупу, притворяясь, что никакой проблемы нет и вообще всё хорошо. Дима, который дожидался его на скамейке, спрятал довольную улыбку-ухмылку в руках. Лёша одевался чуть ли не с космической скоростью. Ему не терпелось попасть домой. До зуда в руках хотелось обнять Антона, сказать ему, что всё будет хорошо, что они со всем справятся. Вместе. Расстегнув сумку, он впал в ступор. Сверху лежала его толстовка. Та самая, чёрная, оверсайз, которую он оставлял дома. Солнечное сплетение отозвалось разрядом тупой боли. Антон оставил ему его толстовку. Почему-то стало до жути больно, а еще страшно. Тоша пошёл домой в одной футболке, лишь бы не вспоминать о нём, наплевав на холод, ветер и возможный дождь. Тоша… Тарасов смотрел на него испытующе. Миранчук сжал кофту в руках, убрал её обратно в сумку, куда тут же сложил все свои вещи. Через две минуты он был готов.мой зеркальный враг мне верен до конца и на ветру дрожат воздушные своды
Лёша толкнул дверь в квартиру. Сумерки уже опустились на город, и вся квартира была залита голубовато-синим светом. Тишина обволакивала каждую комнату, и Миранчук сбросил кроссовки и тихим шагом ступил вглубь. Антон спал в своей комнате. Он лежал на спине, раскинув руки и отвернув голову к окну. Лёша залип на мерно вздымающуюся грудь, переводя взгляд выше, на шею, затем на линию челюсти, на чуть впалые щёки, где теперь не было следа от ямочек, которые возникали у него при улыбке, длинные подрагивающие пушистые ресницы, бросавшие тени на скулы, вьющуюся челку. Какой же ты, блять, красивый, Тош. Осторожно касается губами холодного лба, вдыхая запах шампуня, укрывает его пледом, а затем садится на пол рядом с кроватью и смотрит на него. Осторожно берёт за руку, согревая от колючего холода и гладит. Пытается отогреть. Может ещё не поздно?держаться за воздух, за острые звёзды и там над землёй дышать им с тобой.