Гость

Резюме: Первый его порыв — позвонить ей.

Первый его порыв — позвонить ей. За столько лет вместе это превратилось в рефлекс, и он уже берет в руки телефон. Но потом решает, что лучше сказать лично. Они не все выяснили между собой, не исправили ошибок, совершенных по отношению друг к другу. Но теперь окружавшее его марево достаточно развеялось, чтобы стало очевидно: ей нужно время и личное пространство. В какой-то мере она опасается его, и это объяснимо: мрачная сила притяжения его прошлого затягивает и ее. Сейчас их орбиты наконец-то выровнялись. И пока во мраке ночи он видит свет в ее глазах, он будет терпеть. Все еще пребывая под воздействием эндорфинов, все еще во власти воспоминаний о простой, но наполненной страданиями жизни в бегах, в бесчисленных безымянных отелях, он набрасывает на клочке бумаги: В машине — только я и ты. Любовь и страх, Биение сердец. Как обессилевшие птицы, Мы улетаем прочь — Прочь от нашей прежней жизни. В дороге мы — лишь мы. В дороге — только я и ты. Строки выходят обрывочными, но он оставляет их как есть. Капли пота падают на бумагу, чернила расплываются, как туман. Ему уже несколько десятилетий не приходилось писать стихов. Вероятно, еще с Англии — тогда он пытался впечатлить своими виршами Фиби и, кажется, абсолютно не преуспел, но, несмотря на свой провал, все равно уложил ее в постель. Он никогда не рассказывал об этом Скалли, как и о тех детских вещичках, что покупал для Уильяма и что спрятаны сейчас в коробке с надписью «Малдер / бумаги / колледж». Но все же ему кое-как удалось выразить свои мысли. Весь этот беспокойный день он посвящает уборке. Дом теперь чище, чем когда-либо, как его квартира после внезапного мистического появления в ней водяной кровати. Теперь он похож на место, в котором, как ему кажется, Скалли смогла бы устроиться и обрести свое личное пространство. Он думает об их квартирах в Вашингтоне и удивляется, как им удавалось так долго жить среди застарелых пятен крови и зловония страхов. А это место может стать им настоящим домом. Разобрав весь свой хлам, он наконец видит, как постепенно вытеснял ее: он возвел между ними стены из бумаг и книг. Он свил себе гнездо, как Тумс. Теперь, когда его записи заперты в кабинете, дом наполнился солнечным светом. Пылинки, поднятые ввысь потоком воздуха от работающего пылесоса, искрятся словно снежинки. Он открывает окно и позволяет свежему ветру ворваться внутрь. Его сон на удивление крепок, а утро представляется полным возможностей. Постель без нее пуста, но это не зияющая пустота, а лишь мимолетная неудовлетворенная потребность. Он наливает себе кофе и делает английский маффин, прежде чем пойти в душ. Попавшийся под руку кроссворд кажется совсем легким, и он расценивает это как доброе предзнаменование. Молния пластикового чехла, скрывающего полученный из химчистки костюм, натужно скрипит. Он выбрал пару поновее: шерсть по-прежнему безупречна на ощупь. Его старые костюмы выглядят неважно, хотя и их он привел в порядок. В почти невидимых швах перелицовки ему видятся произошедшие с ним изменения, хотя он и сам понимает, что это отдает излишней склонностью к метафорам. Портной уверял, что новые нитки выцветут и станут незаметны при носке, но следы в тех местах, где прошлись ножницы, все равно видны. Те костюмы были его щитом и мечом, и он знает каждый их шов. У нового костюма нет истории. Ему предстоит стать новым человеком в новом костюме. Он застегивает рубашку и брюки; стрелки брючин почти закрывают до блеска начищенные ботинки. Надев новый пиджак, он бросает взгляд в зеркало. Оттуда на него смотрит возрожденный Фокс Малдер. С возрастом он слегка поправился, а мышцы рук стали гораздо более рельефными — следствие упражнений со штангами, которые он тягал, пытаясь с по́том вывести Скалли из своей крови. Крой новых рубашек тоньше, чем у старых. Они сильнее подчеркивают фигуру, но ему это даже нравится. Теперь он весит больше, чем в свои тридцать, и это придает некоторой солидности. Да и головомоек он уже давненько не получал. Он по-прежнему чувствует себя уверенно за рулем в центре города, хотя всего пару раз ездил сюда из своего нового дома. На этот раз вид оформленного на его имя гостевого пропуска вызывает у него нечто похожее на воодушевление: он уверен, что однажды вернет свой значок. Сегодня паломничество в кабинет Скалли в надежде получить ее благословение отменяется: выкуп за себя он нынче заплатит лично. Ноги сами ведут его по коридорам к лифту. Скиннер, сидящий за своим до блеска отполированным деревянным столом, как обычно, несколько резок и глядит исподлобья. — Агент Малдер. Спасибо, что пришли. — Не за что, сэр, — отвечает Малдер своим самым дружелюбным тоном. Последний раз, когда он видел Скиннера, они оба были пьяны в хлам: Малдер не в себе после ухода Скалли, Скиннер же хлестал виски в знак солидарности. «У тебя появился шанс, Уолтер», — пробормотал тогда Малдер. «Я не смог бы так поступить — ни с тобой, ни с ней, — не дрогнув, ответил Скиннер. Малдер уважал его за это. Бывший начальник всегда стоял на своем, даже не имея поддержки.— Всему есть предел». Малдер провел пальцем по капелькам конденсата на своем стакане: «Я видел, как ты на нее смотришь». «Можешь упрекнуть меня за это?» — спросил Скиннер мягко, ни словом не упомянув о профессионализме, или о том, как смотрел на нее сам Малдер, или о причинах ее ухода, и Малдер был благодарен ему за это. «Нет, — ответил он. — Я не могу тебя упрекнуть». Скиннер заказал им еще по стаканчику и вызвал такси. Малдер подумал, что на этот раз ему хоть в какой-то мере удалось сказать спасибо, словно это компенсировало те двадцать лет, когда Скиннер прикрывал их, получая в благодарность лишь объединенный фронт их ничего не выражающих физиономий. Он был уверен, что похмелье Скиннер выдержал так же стоически, как и все остальное. Но сейчас они тут, в офисе, где Малдер так часто сидел рядом со Скалли, что, кажется, он по-прежнему видит ее краем глаза. В углу комнаты сидело ещё пять человек. Никого из них Малдер не знал, что было, пожалуй, к лучшему. Если бы Риттера или Колтона повысили до уровня членов оценочной комиссии, он не преминул бы тут же закрыть их неоплаченные счета — небольшая компенсация за кровь и пот, пролитые в поисках справедливости. — Агент Малдер, как вы знаете, мы обсуждали возможность вашего восстановления в должности, — говорит Скиннер, тщательно выравнивая папки на своем столе, что обычно свидетельствует о напряженной работе мысли. — Из-за вашего длительного пребывания в творческом отпуске нам необходимо провести определенные процедуры. Малдер пытается не фыркнуть. «Творческий» — какой оптимистичный эвфемизм для его изгнания и обвинения в государственной измене, а также для длительного восстановления после похищения и смерти. Вероятно, чисто технически это правильная формулировка, учитывая обещания, что были даны ему в том деле о сумасшедшем священнике: вернись домой, и тебе все простится. Все записи по его делу вымараны, обвинения сняты, их восстановят в званиях, если они того пожелают. Скалли не стала сильно спорить: она всегда вела себя строго и официально, словно ее значок все еще при ней. Несмотря на все старания, ей так и не удалось избавиться от этих привычек. Хотя, признаться честно, пока они были в бегах, ему нравилось наблюдать за ее попытками превратиться в другого человека — того, кто не проверяет каждый угол в комнате и не тянет руку к поясу в поисках пистолета как только ситуация становится напряженной. — Агент Малдер, — говорит Скиннер, — не могли бы вы вкратце рассказать о вашей работе в отделе Секретные материалы для тех, кто, возможно, не очень знаком с вашей историей? Малдер сдерживает вздох. Скиннер бросает на него тот самый Взгляд, который моментально возвращает Малдера во времена, когда он терпеливо пытался оправдать свое существование перед скептично настроенной верхушкой ФБР. — Изначально я хотел использовать работу над секретными материалами для расследования похищения моей сестры, которое, как я полагал в то время, было осуществлено паранормальными или внеземными силами. Эти дела заинтересовали меня, и я начал заниматься ими ради них самих. Их природа требовала специфических методов следствия и относительной свободы действий для агентов, назначенных в отдел. Для руководства Бюро было сложно принять эти нетрадиционные приемы, несмотря на их действенность. Агента Скалли назначили в Секретные материалы, так как руководство полагало, что как ученый она сможет дискредитировать эту работу и прикрыть отдел. Однако ее честность и профессионализм привели к тому, что наши показатели взлетели до небес по меркам Бюро, как по раскрытию дел, так и в части привлечения нас как консультантов. Мы не всегда могли научно объяснить свои результаты, но эффективность нашей работы была неоспоримой. Несмотря на это, руководство давило на нас, чтобы свести на нет наши усилия и закрыть отдел. Мы полагали, что причиной тому была обнаруженная нами информация о заговоре, в который были вовлечены представители правящих кругов. О заговоре, призванном утаить от граждан Америки существование внеземной жизни и попытки определенной группы людей наладить взаимодействие с инопланетными существами. И о противостоянии проекту колонизации Земли путем создания гибрида человека и пришельца — суперсолдата. Он замечает, как тихо стало в комнате во время его речи: не слышно ничего, кроме шелеста бумаг в углу. Если бы Скалли была здесь, она бы сумела одним взглядом выразить этим «оценщикам» свою непреклонность, а ему — презрение за попытки метать бисер перед свиньями. Для скептичных слушателей их объяснения всегда звучали глупо — словно они тратят жизнь на погоню за лучом света в небесах. Возможно, так оно и есть. Но взглянули бы эти люди на то, что видели они со Скалли в самый темный час ночи! И никто не ставит это под сомнение, только он. — Так вы нашли свою сестру? — спрашивает Скиннер, и на мгновение Малдера захлестывает гнев. Как будто Скиннер не помнит Калифорнию, исчезнувших маленьких девочек, меняющего обличье Санта Клауса, страдания матери Малдера. Как будто не помнит открытое неповиновение Скалли, заслонявшей его собой в дверях его квартиры в тот ранний час, когда ни у кого не возникло бы сомнений, что она провела ночь не в своей постели. Как будто не помнит витиеватый аккуратный почерк Саманты на страницах ее дневника. Он сглотнул горькие, словно обжигающий глоток виски, горе и гнев. Скиннер выполняет свою работу, пытаясь сохранять хотя бы видимость компетентности, вытаскивая то, что осталось от карьеры Малдера, из-под обломков подвального офиса. — Полагаю, что да, сэр, — говорит Малдер. — Хотя ее исчезновение не было результатом внеземного вторжения, оно стало следствием того же правительственного заговора, который расследовали агент Скалли и я. Мою сестру похитил человек, который был глубоко внедрен в проект. — Можете ли вы рассказать, что случилось в Белльфлере, штат Орегон, в мае 2000 года? — спрашивает Скиннер, и за стеклами его очков виден проблеск сострадания. –Меня похитили, — отвечает Малдер и замолкает. — Инопланетяне? — спрашивает одна из членов комиссии. Малдер не встречал ее раньше: у нее темные кожа, волосы и глаза и особые интонации в голосе, по которым легко заподозрить афро-карибское происхождение. Ее костюм элегантен, а своим хладнокровием и нечитаемым выражением лица она напоминает ему Скалли, а еще — его психотерапевта, но с более резким взглядом. — Неизвестными силами, которые могли быть внеземными по своей природе, но это не подтверждено, — уклончиво отвечает Малдер. — Агент Скалли и заместитель директора Скиннер не обнаружили на месте происшествия ни одного вещественного доказательства. В конце концов, меня вернули без объяснения причин моего освобождения, коматозного состояния, близкого к смерти, а также моего последующего, по-видимому, самопроизвольного выздоровления. — После вашего восстановления от этой загадочной болезни вы продолжили работу над секретными материалами с агентом Доггетом, — говорит женщина. — Да, — отвечает Малдер. — Агент Скалли ушла в декретный отпуск, и отдел был недостаточно укомплектован, чтобы заниматься текущим расследованием заговора, который, как тогда казалось, имел отношение к моему похищению. — Агент Скалли ушла в декретный отпуск, так как была беременна вашим общим ребенком? — Насколько мне известно, да, — говорит Малдер, стараясь сохранять спокойствие.— Обстоятельства, окружающие ее беременность, были сложными, и у нас не было полной уверенности в том, кто является родителями ребенка, но мы оба считаем его своим сыном. — Он думает о том, чтобы исправиться, но не хочет говорить о своем сыне в прошедшем времени. Где бы ни был Уильям, живой или мертвый, он остается их ребенком. — Между вами и агентом Скалли были романтические отношения? — продолжает его мучительница. — Да, — отрезает Малдер. Все остальное касается только его и Скалли: и ночи разочарования и тоски, и сладостные моменты облегчения. — И учитывая, что такие отношения нарушали правила Бюро, вы понимали, что это ставило под угрозу ваши профессиональные отношения и будущее Секретных материалов? — продолжает она. Малдер ничего не отвечает. — Для протокола, — вмешивается Скиннер. — Агенты раскрыли мне природу своих взаимоотношений, и я установил, что это не повлияло на их профессионализм или качество их работы. «Раскрыли — это сильно сказано», — думает Малдер, вспоминая смятую рубашку и взъерошенные волосы Скалли, когда она предстала перед Скиннером, но он благодарен за вмешательство. — Вы намерены вернуться в Секретные материалы в случае восстановления? — спрашивает женщина, приготовив ручку. — Не сразу, — говорит Малдер. — Хотя по делам, которые выходят за рамки обычной компетенции Бюро, еще предстоит проделать определенную работу, я чувствую, что получил ответы, которые искал. Я бы с удовольствием выступил консультантом в расследованиях, подобных секретным материалам, если будет такая необходимость, но предпочитаю вернуться к профилированию. Когда я работал в этом подразделении, меня убивали реже. — Это важно, — соглашается она с легкой улыбкой. — Особенно для человека, имеющего детей. — Агент Скалли и я больше не являемся законными опекунами нашего ребенка, — говорит он, ощущая острую боль в груди от мыслей о сыне, ныне незнакомом подростке. Плоть от его плоти живет не не так, как жил бы Уильям Скалли, во всяком случае, они молятся об этом. — Мы считали, что его жизнь подвергают опасности те, кто мешал нашей работе, и поэтому отдать его на усыновление показалось нам лучшим способом обеспечить его безопасность. — Обвинения в измене были сняты, — говорит женщина, переворачивая страницу своего блокнота. — Можете ли вы рассказать о причинах, по которым вас обвиняли? — Меня подозревали в причастности к смерти человека, который, как я полагал, был продуктом правительственной программы, предназначенной для выведения с помощью генной инженерии более сильной разновидности Homo sapiens — непобедимого суперсолдата, — говорит Малдер. — Это обвинение было снято. — Благодаря вашему участию в другом расследовании, семь лет назад, — уточняет она. — Я не могу говорить о мотивах судьи или системы правосудия в целом, — увиливает Малдер. — Но обвинения были сняты. Скиннер почти незаметно кивает. — И с тех пор, агент Малдер, — говорит она, — вы долгое время не занимались активной деятельностью по состоянию здоровья? — У Бюро были обоснованные опасения, что прошлый опыт стал причиной моего посттравматического расстройства. Я взял паузу по собственному желанию. Ни я, ни агент Скалли не хотели немедленно возвращаться обратно. У нас обоих была новая работа, которая позволяла нам восстановиться. Меня изредка привлекали в качестве консультанта, когда обычные методы расследования не давали результатов. — Ваш терапевт довольна результатами лечения, — замечает Скиннер, перебирая бумаги. — Она рекомендует позволить вам вернуться к активной деятельности, если вы того захотите. — Все зависит от мнения комиссии, — вставляет женщина. — Конечно, — соглашается Скиннер. — В случае восстановления в должности вам нужно будет пройти повторную комиссию на предмет психологической подготовленности и обращения с огнестрельным оружием. Обычная процедура. — Конечно, — вторит Малдер. — Вы готовы принять эти условия? — спрашивает Скиннер голосом столь же безэмоциональным, как и его взгляд. — Да, сэр, — тем же тоном отвечает Малдер. — Мы свяжемся с вами и объявим наше решение, — резюмирует Скиннер. — Думаю, что позвоню вам сегодня в течение дня. — Спасибо, сэр, — благодарит Малдер, вставая. Он отчитывался перед Скиннером в этом самом кабинете столько раз, что без подсказок знает, когда пора уходить. Направляясь к выходу, слегка кивает членам комиссии. Скиннер беззвучно шевелит губами, подбадривая его, и Малдер снова кивает в ответ и закрывает за собой дверь. Кимберли улыбается ему. — Возвращаетесь на работу, агент Малдер? — Ее тон доброжелателен, словно это не она сотни раз одаривала его убийственным взглядом. Они все стали старше и мудрее. И научились прощать и забывать. — Посмотрим, — говорит он. — Буду рада снова видеть здесь агента Скалли. Надеюсь, у нее все хорошо. — Спасибо, — сердечно отвечает он и вновь позволяет ногам вести его к выходу. Погрузившись в мечты, направляется в сторону дома. Случайно поймав себя на том, что чуть не свернул в Квантико, вовремя выправляет машину. Еще не время. Мест и возможностей будет достаточно, — думает он. Что бы ни случилось, они со Скалли обязательно найдут точки соприкосновения.