BSD: Перезагрузка

В общем, следующий день выдался неудачным во всех смыслах этого слова. Акутагава переписал все бумаги, какие ему нужно было переписать, и теперь, кроме поручения Мори насчет похищения Изуми, на его совести не оставалось ровным счетом никаких дел. Честно говоря, браться за него и выяснять, где там Ремарка видели в последний раз, куда он умотал и была ли в его сопровождении Кёка, Акутагава не желал до зубовного скрежета, потому что на все вышеперечисленное ему было так фиолетово, как Дазаю на смысл жизни, который он и не искал, ибо отчаянно хотел с ней расстаться. Хигучи о приказе босса Акутагава пока ничего не сказал, потому что сперва хотел бы сам понять, что и как сейчас ему предстояло сделать. Конечно, в мафии работали кое-какие подкупленные, но, чаще всего, естественно, запуганные ею сыщики, которые мастерски выполняли свою работу, однако не тогда, когда им угрожали. Из-за этого основными «мозговыми центрами» Портовой Мафии считались Главы и члены Исполнительного Комитета, которые соображали чуть побольше простых рядовых и вообще слыли первоклассными стратегами. Акутагава тоже относился к таким, хотя и в Исполнительном Комитете не состоял и миссии выполнял в одиночку, время от времени без удовольствия кооперируясь с Накахарой, который просто был почти равен ему по силе. В остальном же он, в основном, полагался на Хигучи, с которой они исправно работали в дуэте вот уже столько лет. Но это касалось практической части вопросов, а что до теории — навряд ли Хигучи могла бы помочь Акутагаве в той степени, на какую он бы рассчитывал. И именно поэтому к Каджи в больничное крыло Рюноске отправился один, безо всяких намеков удалившись из кабинета в присутствии Ичиё. Та ничего такого не заметила, ибо была завалена отчетами и другими мелкими бухгалтерскими обязанностями, которые следовало бы выполнить к концу квартала. По дороге к Мотоджиро Акутагава встретил Гин, которая признательно сообщила ему о пополнении счета и еще раз язвительно посмеялась, напомнив брату об отношениях с Хигучи. Тот хоть и пропустил её колкости мимо ушей, однако напоследок все-таки дал имото подзатыльник Рашомоном за излишнюю желчность. Гин воинственно оскалилась, но ничего не сказала. На том и разошлись. Каджи после недавней встречи с Ремарком и впрямь находился в печальном состоянии. Взрыв лимонной бомбы, по случайности принятый подрывником на себя, оставил ему многочисленные ожоги на теле и в гортани, из-за чего всю необходимую информацию Мотоджиро передавал Акутагаве через своего подчиненного, младшего лейтенанта. Тот, по счастью, оказался не таким многословным, как его начальник, поэтому вполне дельно и лаконично сообщил Рюноске необходимые данные. Таким образом, Акутагава узнал, что Ремарк вместе с Кёкой был замечен в округе станции Каннай недалеко от стадиона Йокогамы. Там его и потеряли в скоплении людей. Акутагава запомнил приблизительное время, когда это случилось, и отправился туда, благо, пункт назначения тоже располагался на территории, принадлежащей Портовой Мафии. Каннай представляла из себя ничем не примечательную железнодорожную подземную станцию. Чтобы там оказаться, нужно было подняться по широким ступенькам на парадное крыльцо, увенчанное синими козырьками какого-то местного кафе, миновать зеленые турникеты и пройти через узкий витиеватый коридорчик с белыми стенами, сплошь увешанными разноцветными указателями. Далее путь шел мимо закутка с камерами хранения и банкоматами и спускался к тесным, высоким эскалаторам на платформы, которых на станции было две: они пролегали по обе стороны от железных путей, что считалось не очень удобным, так как, чтобы попасть с одной платформы на другую, приходилось подниматься наверх. Так или иначе, Каннай являлась одной из многочисленных однообразных японских станций и не имела никаких выдающихся черт. Внутри неё, как и внутри любой другой станции Йокогамы, пестрели разные рекламные вывески, пылились под стеклами карты метро и гóрода для туристов, неторопливо прохаживались работники в синих форменных костюмах и фуражках, и сновали в огромном множестве разношерстные пассажиры. Акутагава, пожалуй, уже и бывал на этой станции, а может, и вовсе не на этой, но на другой, очень сильно на неё похожей, или вообще ни разу не появлялся в этом районе и не пользовался метро. Он не помнил точно, однако дознаваться наверняка ему не хотелось да и было совершенно бессмысленным. Он с хмурой миной спустился вниз, побродил по платформе, задевая локтями мимо проходящих людей, поморщился от их невообразимого количества и подземного запаха резины и несколько раз спросил себя, что же он, блин, вообще здесь забыл. Потом поизучал унылым взглядом информацию на табло расписания, понял, что от информации этой, по большому счету, толку никакого, так как список направлений поездов менялся каждые двое суток, и те составы, что вчера в определенное время шли, допустим, на юг, в сторону Миуры, сегодня в эти же часы шли на запад, к Сагамихаре. Поэтому, даже зная время и дату отправления, Акутагава не мог сузить круг возможных путей следования, по одному из которых уехали из города Ремарк с Кёкой. К тому же, вполне реально, что Ремарк, сволочь сообразительная, мог бы запутать следы и пересесть на других станциях, а может, и вовсе уплыть из Йокогамы в префектуру Чиба и скрыться там, хотя приспешники Каджи отчаянно уверяли, что эспер с момента похищения был замечен лишь на Каннай и больше нигде. Короче говоря, Акутагава осознал, что не нашел совершенно никаких зацепок, расстроился, разозлился, подосадовал на себя за беспомощность и на Мотоджиро за бестолковые указания, возненавидел всех людей на станции и торопливо пошел по направлению к выходу наверх, пока в нем не пробудилось окончательно маниакальное желание массового убийства. Проходя вдоль коридорчика с белыми стенами, Акутагава случайно наткнулся взглядом на угол с камерами хранения. Когда он спускался в метро, этот угол был пуст, и у рядов разноразмерных шкафчиков топталась только пара человек, пытающихся понять, как функционируют автоматы. Теперь же проход в закуток загораживала какая-то длинная багажная тележка со всяким барахлом вроде чемоданов и пакетов, а позади неё орудовал парень в рабочей одежде, поочередно открывая дверцы камер электронным ключом и проверяя, не осталось ли там чьих-то вещей. Если вещи были, он складировал их на упомянутую тележку и продолжал осмотр дальше. Акутагава насторожился, заметив в куче чужих сумок и прочей поклажи подозрительно знакомый предмет, и направился через коридор прямо к камерам. Он прошагал наперерез ходу движения и поэтому оказался на пути у каждого второго посетителя метро. Люди, которые едва в него не врезáлись, укорительно покачивали головами, иные ворчали и что-то недовольно бормотали под нос, но Акутагаве было плевать на них, равно как и на работника метро, забирающего чужие вещи из камер. Рюноске невозмутимо подошел к тележке и нахмурился. На ней, поверх какого-то потрепанного чемодана, лежал квадратный коричневый короб, в котором Акутагава узнал ремарков патефон. Вернее, так показалось ему издалека, а когда мафиози приблизился, только убедился в своих предположениях. Акутагава пристально оглядел патефон со всех сторон. Ну да, вроде бы, это он и был: такая странная прямоугольная штука с ручкой. То, что штука являлась не чем иным, как патефоном, Акутагава понял именно по ней; видимо, барахливший аппарат настолько потрепало, что эта ручка уже не убиралась внутрь коробки и только одиноко торчала, блестя посередь прочего хлама на тележке. Акутагава осторожно взял патефон с боков и чуть приподнял его. Ко дну кто-то приклеил бумажку с рукописным текстом. Что именно в ней значилось, Рюноске читать не стал, так как не мог долго держать коробку в таком положении — руки уставали, — но заметил, что иероглифы кандзи были выведены неаккуратно, ненабитой рукой, будто писал их первоклассник, едва-едва выучившийся рисовать палочки и кружочки. Отсюда вывод: послание оставил не японец, что тоже наводило на соответствующую мысль. Пока Акутагава думал, проверять или нет свои догадки, его завидел человек, что опустошал камеры хранения от оставшихся вещей. Не понимая, чего еще нужно странному незнакомцу в черном плаще с белым бантом на шее, он грубовато того окликнул.  — Эй, вы что тут стоите? Не видно, что ли: камеры хранения временно не работают, приходите позже. Акутагава все еще думал; потом поднял на работника бездонные черные глаза и презрительно скривился — он не любил, когда ему мешали думать. Он вообще много чего не любил в этой жизни. Кстати, работник при близком рассмотрении оказался добродушным, но несказанно уставшим от обязанностей молодым человеком, пареньком на вид едва ли старше самого Акутагавы. Хоть обращался он к тому весьма категорично, смотрел с искренней надеждой на понимание. Акутагава к пониманию априори не стремился и потому злобно уставился на работника, вздумавшему что-то там еще вякать. Видя, что незнакомец не уходит, парень в рабочей форме закрыл пустую камеру, которую как раз проверял, и нахмурил брови.  — Что вам нужно? — спросил он сердито. Потом, заметив, что Акутагава держится за патефон с двух сторон, вероятно, намереваясь его унести, добавил. — Эти вещи нельзя трогать; они лежали в камерах дольше трех суток, поэтому сейчас мы их изымаем и отвозим на склад.  — Это мой патефон, — вдруг сказал Акутагава. Он смотрел на работника неотрывно и очень-очень пронзительно, словно насквозь, так что у того аж мурашки по спине побежали.  — Х-хорошо, я рад, что он ваш; в таком случае, сперва обратитесь к начальнику станции и напишите заявление о возврате. Вам нужно будет оплатить пени за просроченное время хранения. А после можете забирать. Акутагава по-прежнему буравил несчастного парнишку немигающим взглядом и, казалось, оставил его слова безо всякого внимания. Не произнеся ни звука, мафиози взял патефон и, слегка удивившись его тяжести, в непонимании подумал о том, как же Ремарку доставало силы носить такую махину с собой. Потом, скрежеща зубами, переложил коробку с ручкой под левую руку, чтобы было удобнее нести, и уже почти развернулся уходить, но, к собственному раздражению, услышал за спиной гневный голос.  — Эй, я же сказал: нельзя забирать ваши вещи сейчас, сначала надо обратиться к начальнику станции! Парень с поразительной для простого сотрудника метро скоростью оказался перед Акутагавой, почти кряхтящим от тяжести патефона, и решительно преградил тому дорогу. Акутагава посмотрел на этого плюгавого выскочку своим коронным взором, вмещающим в себя, пожалуй, всю мировую ненависть, и угрожающе зарычал, как голодный пес, которому не давали унести в логово найденную косточку. Работник метро, однако, скрытой угрозы не заметил, а если и заметил, то не подал вида, наивно продолжая наступать на подозрительного типа в черном плаще.  — Немедленно положите патефон на место, или я вызову полицию, — пригрозил парень. Подозрительный тип в плаще поставил коробку под ноги и выпрямился. Плащ за его спиной зашевелился, а затем в мгновение ока вырос в длинную змеящуюся стрелу, которая стремглав пригвоздила несчастного работника за шею к плиточному полу. Его лицо исказила гримаса ужаса, и он отчаянно схватился за горло в тщетных попытках освободиться. Люди в метро, наблюдавшие эту жутковатую картину, в панике кинулись кто куда, визжа от страха, лишь бы не оказаться вблизи от опасного действа. Те, кто поднимался наверх, бежали обратно к эскалаторам, а те, кто наоборот спускался, испуганно пятились назад и лихорадочно прыгали через турникеты. Проход через коридор с белыми стенами временно оказался недоступен. А Акутагава, преспокойно призвавший Рашомон, непринужденно решил, что, раз уж сегодня он все равно себя раскрыл и все, кто был на станции, поняли, кем он является, можно не мелочиться и поднять тяжеленный патефон с помощью способности. Это Акутагава и сделал. Вторая стрела, с клыкастой, плюющейся красным пламенем пастью на конце, взмыла в воздух и опустилась вниз, аккуратно сжав коробку с ручкой зубами. Мафиози прокашлялся в кулак, безразлично глядя, как от удушья постепенно синеет лицо бедного работника метро и как вываливаются из орбит его объятые животным испугом глаза. Несчастный парень еще какое-то время бился в судорогах, хватаясь за ускользающую жизнь, но вскоре затих, встретивший смерть в кольце Рашомона, стиснувшем его шею. Черная стрела бесшумно отпустила труп, отбросив его к стене, как какой-нибудь ненужный мусор, и убралась в плащ. Акутагава равнодушно прошел мимо убитого, удерживая патефон на весу способностью и, обогнув турникеты, направился к выходу из метро. Опасно, думал он, работать грузчиком на подземных станциях. Того и гляди, задушит какой-нибудь мафиози. Люди, мимо которых он шагал в это время, с истерическими криками бросались врассыпную, или разворачивались в другую сторону, или со слезами падали на пол, закрывая голову и шею руками. Тогда Акутагава подумал, что все-таки вызовет своим Рашомоном подозрения и, оказавшись наверху, с помощью демона опустил патефон себе в руки. При этом у него что-то хрустнуло в коленях, и Рюноске спешно потопал прочь от входа на станцию, еле переставляя ноги. Он решил, что было бы очень хорошо, попадись на его пути как можно скорее какая-нибудь лавочка, а еще он после каждого шага проклинал Ремарка, которому пришло вдруг в голову оставлять после себя слишком уж неподъемные улики. Патефон и впрямь принадлежал именно иностранцу, и если несколько минут до того Акутагава еще над этим раздумывал, то теперь у него не осталось совершенно никаких сомнений. Конечно, можно бы возразить, мол, мало ли в Йокогаме антикварных магазинчиков со старинными европейскими патефонами, однако навряд ли кому-то, помимо Ремарка, захотелось бы притащить сей агрегат на железнодорожную станцию да еще и оставить её в камере хранения. К тому же, по времени все сходилось: просроченные вещи изымали на третий день, Кёку похитили позавчера, а если считать, что при оплате один день — это половина суток, выходила ровно такая же длина срока. Исходя из этого, первая зацепка была найдена, и очень вовремя, ведь, появись Акутагава на станции чуть раньше или позже, уж всяко бы не заприметил знакомый патефон на тележке для конфискованных вещей. Хотя сам он, если честно, от своей удачи не пребывал в особом восторге и пока мечтал лишь о том, чтобы поскорее где-нибудь бросить проклятущую коробину с ручкой и немного отдохнуть. Короче говоря, Акутагава с трудом доволокся до какой-то автобусной остановки, потому что обычных лавочек в округе не было, по пути осознал, как же, черт возьми, ненавидит Ремарка и хочет, чтобы тот сдох, да побыстрее, а еще, кажется, потянул спину. Со стоном водрузив патефон подле ног, он устало плюхнулся на скамейку и перевел дух. Какая-то бабушка, сидевшая на другом конце лавки, смерила мафиози отнюдь не доброжелательным взглядом. «Хилая нынче молодежь пошла», — должно быть, подумала она. Акутагава не обратил на неё внимания и, отдышавшись, посмотрел на короб у ног. Над Йокогамой низко висело серое небо, и тяжелые тучи, подгоняемые ветром, сгущались в преддверии дождя. Одинокие капли уже падали на стеклянную крышу и стенки остановки. Асфальт понемногу темнел, покрываясь круглыми пятнами от воды. Акутагава перевернул патефон, содрав со дна приклеенную бумажку, уперся в него ногами и стал читать. И чем больше он читал, тем мрачнее становилось его лицо. Бабушка поодаль встала и, шаркая, подошла к подъехавшему автобусу, притормозившему у края тротуара. Акутагава остался один, сидящий на остановке в промозглом холоде начинавшегося дождя. Он нервно перебегал глазами по строчкам, мысленно едко комментируя особо зацепившие фразы, и ненавидел, ненавидел, ненавидел этого широкоглазого урода в шляпе. Едва мафиози взялся за чтение, перед глазами у него сама собой возникла самодовольно ухмыляющаяся рожа Ремарка, по которой нестерпимо захотелось ударить, да посильнее. «Если кто-то читает эту записку, значит, вероятнее всего, мой патефон находится в руках Портовой Мафии (а ты, сволочь, дальновидный). И читатель её, вероятнее всего, — не кто иной, как некий господин Агава, — заранее прошу простить меня, если я неправильно назвал вас по имени (я выдеру тебе печень, когда увижу, и заставлю попробовать, какова она на вкус, гаденыш). Я искренне надеюсь на ваше понимание и смею, нет, считаю своим долгом требовать от вас сохранить эту ценную музыкальную вещь в целости, так как она весьма мне дорога (мечтай дальше, ублюдок), — Акутагава всерьез задумался о том, как бы почудовищней разделаться с ненавистным патефоном и раскромсать его в сущие ошметки, но после вернулся к чтению, решив, что насладится этим безобразием позже. — В противном случае, пеняйте на себя (ты еще угрожаешь мне, крыса европейская?!). Итак, перейду, собственно, к делу. Вы, наверное, думаете, что я вероломно похитил девочку из мафии (вообще-то, так и есть). Как бы не так — она добровольно согласилась уйти со мной, и я ни в коем разе не смел её принуждать (я в курсе, что Кёка не особо умная). Прошу заметить, что я никогда раньше не бывал в Японии, и мне было бы несказанно любопытно узнать о вашей стране побольше (мне несказанно любопытно знать, сколько еще тебе с таким гонором жить осталось). По счастью, моя спутница предложила мне посетить отличное туристическое место на западе Кюсю, около префектуры Нагасаки (Кёка, мать твою, ничего еще дальше отсюда предложить нельзя было?). Хасима — так, кажется, оно называется, если я ничего не напутал (Хасима? ещё хуже). Мы будем ждать вас там, у подъема к храму Сенпукуджи. Еще увидимся, господин Агава (да чтоб тебя), и я безмерно рад, что вы удостоили эту скромную записку своим вниманием (а я-то как рад, что в скором времени смогу стереть тебя в порошок). Пост Скриптум: передавайте привет вашей даме, если она еще жива».  — Черт! — Акутагава озлобленно смял бумажку в руке и раздраженно потер переносицу. Мысли в голове крутились с запредельной скоростью, не позволяя ни на чем подолгу сосредоточиться. Мафиози не мог толком определить, чему из написанного стоило верить. В любом случае, раз Ремарк оставил за собой зацепки и даже указал свое предположительное местонахождение, он совершенно точно хотел, чтобы его преследовали, причем, чтобы сделал это именно он, Акутагава. Почему? Все просто: Акутагава был единственным помимо Дазая и Хигучи, кто знал о том, что патефон принадлежит Ремарку. Чуя не в счет, потому что он невнимательный. А в мафии о патефоне больше никто не подозревал, соответственно, представляя, как якудзы Йокогамы засуетятся, поднимая на дыбы все поисковые отряды, Ремарк с легкостью предвидел, кого именно пошлют за Кёкой. И не ошибся. Важно другое — зачем ему, не имеющему зуб на мафию, связываться с их эсперами? Может быть, он хочет заманить Акутагаву в ловушку? Но с какой целью? Тот ничем ему не насолил, скорее, наоборот, только пострадал от ремарковой способности, а теперь жаждет отмщения. И Ремарк зачем-то специально ждет его, причем ждет, судя по записке, вместе с Кёкой или кем-то еще. С кем же, если он прибыл в Японию один? Тоже непонятно. А что напрягало больше всего — координаты, которые назвал Ремарк. Ох и любит он устраивать стрелки на всяких сомнительных островах. Как будто ни разу на море не жил — все его тянет к большой воде. Остров Хасима к юго-западу от Нагасаки был такой темной зоной в приморской территории Кюсю. Раньше там работали шахты, и в них добывали и обрабатывали руду. Понастроили всяких домов для шахтеров, открыли школы, больницы, кинотеатр. А потом остров стал нерентабельным из-за многочисленных тайфунов, так еще и крупная компания, занимавшаяся производством руды на Хасиме, вдруг сменила приоритет и перешла на добычу нефти, что оказалось более прибыльно. Теперь, насколько знал Акутагава, остров был заброшен и привлекал внимание любящих экзотику туристов и всяких других экстремалов, желающих пощекотать себе нервишки. Нет, Кёка определенно не могла выбрать это место сама; во-первых, навряд ли она вообще слышала о Хасиме, а во-вторых, слишком уж жутковатым представлялся остров, покинутый людьми несколько десятков лет назад. Даже Акутагаве стало немного не по себе, едва он подумал о том, что в ближайшее время наведается туда вместе с Хигучи. Но приказ есть приказ, значит, хочешь — не хочешь, а выполнять его надо. Да и Кёка, будь она неладна, если и заслуживает умереть в этой жизни, то уж точно не в таком страшном месте, как на Хасиме. Хотя, одернул себя Акутагава, какое ему вообще дело до того, где она помрет? Босс сказал вернуть её по возможности живой, так что он, Рюноске, попытается это сделать, а если не выйдет — что ж, никто не всесилен. Дождь накрапывал все сильнее и совсем скоро разошелся так, что за его стеной было почти не видно зданий через дорогу. Мимо остановки на полном ходу мчались автобусы, легковушки, малогабаритные грузовички, обдавая край тротуара брызгами из луж. Акутагава безучастно наблюдал за ними, сидя под крышей, и, часто кашляя от пронизывающего до костей ветра, думал. Хасима. Будет ждать там. Кёка. Наверное, опасно соваться туда в одиночку. Надо сказать Хигучи взять бронежилет и вооружиться автоматикой. Хотя и Мори прав: против Ремарка даже целый отряд бессилен, с его-то даром. Его нужно бить не количеством и не мощью, а хитростью. Только как это сделать, когда об этом таинственном иностранце и тактике, которую он использует в бою, известно чуть больше, чем практически ничего?.. Акутагава сидел и думал, и ему совсем не нравилось то, о чем он думал. Чтобы хоть как-то отвлечься от этих невеселых размышлений, мафиози посмотрел на патефон, в который упирался ногами. Убрал ноги. На гладкой крышке остались грязные следы подошв. Акутагава прикрыл рот ладонью и огляделся. Потом, увидев, что поблизости нет прохожих, которые могли бы его заметить, призвал Рашомон. Затем вышел из-под крыши остановки — волосы и плащ его почти мгновенно намокли, однако неудобства не были помехой в свершении правосудия, — и, подняв способностью патефон в воздух, другой демонической стрелой в три взмаха изрезал коробку на куски. Жалобно звякнула об асфальт упавшая металлическая ручка. Акутагава кровожадно ухмыльнулся, однако прежде, чем остатки патефона успели коснуться земли, прогремел взрыв. Лопнуло стекло у стен остановки; самого Акутагаву отшвырнуло аж на проезжую часть, где он чудом не угодил под колеса вильнувшей в сторону от взрыва машины. Судорожно поднявшись на ноги, он с помощью Рашомона вновь выбрался на тротуар, где узрел развороченный фонарный столб, вблизи которого сдетонировал патефон, и порванные линии электропередач. На лицо налипла сажа от детонации и мусор, оставшийся от аппарата. Акутагава сплюнул и злобно вытер грязь со щек. Теперь он ненавидел Ремарка вчетверо сильнее прежнего, хотя тот и дал ему понять в записке, что патефон лучше оставить в сохранности. В воздухе противно пахнýло сладковатым душком метилнитрата. Взрывчатая смесь на его основе зажигается при малейшем контакте с воздухом. Вероятно, предусмотрительный Ремарк знал о том, что Акутагава не выполнит его просьбы в записке, и заранее начинил динамитом внутренности патефона. Так, на всякий случай. Снова не ошибся. Акутагава уже злиться устал, понимая, как легко предсказать малейшее его действие. И если даже Ремарк, видевший его буквально два раза в жизни, мог предугадать, как мафиози поступит, то что говорить о его извечных вражинах из Агентства? Акутагава чувствовал себя окончательно подавленным и, сплюнув еще раз, пошел по мокрой от дождя улице, кашляя и закрывая нос воротником плаща. Впервые, наверное, за годы службы он понял вдруг Накахару и ощутил жгучее желание закурить от досады.

***

Дождь в центре Йокогамы закончился так же внезапно, как и начался, что, в общем-то, было свойственно всем приморским городам с переменчивой погодой. Остаток дня Акутагава прослонялся вдоль побережья, переждав ненастье в каком-то ресторанчике. Он плутал по улицам Бентендори и по дороге рассеянно обдумывал следующий план действий. Хасима. Ками-сама, в какую же даль нужно было ехать. И ради чего? Ради мелкой тупицы и похитившего её мерзкого иностранца? Нет, конечно, Акутагава уважал Мори и ценил его выбор и решения, но от подобного приказа даже он, преданный пес мафии, готов был отречься при первой же возможности. Хасима, ками-сама. Хорошо еще, что не на Алеутские острова, хотя от такого ненормального, как Ремарк, вполне можно было ожидать чего-то вроде того. Акутагава шагал мимо какого-то административного офиса для правовых случаев и увлеченно рассуждал у себя в голове, стоило ли ему поторопиться. Не в смысле, поторопиться и пойти быстрее, а отправиться на Хасиму сразу же, уехать первым же поездом или все-таки повременить. Он ведь так ничего и не рассказал Хигучи, а она, по горло в работе, вероятно, не больно обрадуется тому, что в списке её дел, кроме всего прочего, оказались еще и поиски Кёки. Конечно, обрадуется Хигучи или нет — уже второстепенный вопрос, Акутагава не особо переживал по этому поводу. Одно волновало его: не будет ли безрассудным взять Ичиё с собой на заброшенный остров? Как ни крути, первая встреча с Ремарком закончилась для подчиненной весьма трагично, и Акутагава отчаянно не хотел бы, чтобы это повторилось снова. Почему, он не мог себе объяснить. Он вообще многое не мог себе объяснить, что в последнее время происходило между ним и Хигучи. Он полагал, все разрешится как-нибудь само. Однако время шло, Чуя довольно потирал руки, Гин язвительно насмехалась, а в отношениях с Хигучи все так же творилась какая-то неразбериха. И сейчас, пока Акутагава шел куда-то, куда и сам не знал, наверное, к побережью, он мог бы попробовать в этой неразберихе разобраться. Так, они с Хигучи стали парой, допустим. И что бы это значило? То, что её больше нельзя ругать и обижать? Да нет, можно, конечно, только, наверное, не очень сильно. Поменьше, чем раньше. Чего Акутагава еще не мог себе объяснить — так это того, что ему и не хотелось делать ничего такого по отношению к Ичиё. То есть, нет, его, конечно, иногда бесило, почему она разрешает проходить в его кабинет посторонним, которые пускают ей пыль в глаза, бросая всякие красивые слова (Акутагава подразумевал под этой мыслью Накахару). Или почему у неё куча дел, которые до сих пор не выполнены, из-за чего Хигучи не может вовремя налить ему чаю. Или почему этот чай слишком крепкий или слишком холодный. Или… Да что там, очень много было этих «или» со стороны Хигучи, которые чрезвычайно раздражали Акутагаву. И это он еще не начал считать её оплошности во время заданий! И все-таки не чувствовал мафиози больше той потребности в суровом обращении с Ичиё, которую испытывал при работе с ней прежде. Ему в голову закралась вдруг странная мысль: а что, если это все по вине Чуи и его дурацкого пари? Ведь это все он, ведь это из-за него, ведь… Ах, да сколько же можно мусолить одно и то же. Понятно, что из-за него, чертового сводника. Наверное, на это он и рассчитывал, посылая кохая под предлогом спора на свидание… Свидание. Сначала свидание, потом эти проклятые моти. Акутагава опомниться не успевает, как выполняет его бестолковые поручения, а взамен — ни-че-го. Тут он помотал головой. Рюноске добрел до какого-то магазина велосипедов, фасад которого был облицован красной настенной плиткой под кирпич. Здесь он остановился. День клонился к вечеру, и близились семь часов. Акутагава решил, что Чую и его дурное влияние больше не стоит вспоминать — они оба вечно портили ему настроение. Он снова подумал о Хигучи. Да, о Хигучи думать было приятнее, хотя бы потому, что она не предлагала ему никаких глупых сделок. На ум пришел вдруг первый переезд Рюноске после повышения, с которым Хигучи ему помогала. Акутагава не знал, что он до сих пор еще об этом помнит. Тем не менее, снова прокрутив этот эпизод в голове, он почему-то ощутил сладостное успокоение, словно вновь окунулся в гущу тех давних времён, когда все казалось простым и понятным, а главное — не бессмысленным.

~

Переезд — все-таки, замечательная вещь, хотя и случается с нами довольно редко и требует больших затрат. Кто-то боится перемен, а кто-то, наоборот, готов ко всему новому и с легким сердцем открывает еще одну страницу в книге своей жизни. Акутагава с Хигучи по непонятным причинам не относились ни к той, ни к другой категории. Не так давно Акутагава получил повышение по службе, и теперь в его распоряжение предоставлялся целый этаж. Поразительно много места для одного человека, однако удивляться было нечему — такому экспрессивному мафиози, как он, требовалось приличное количество жизненного пространства, и в выданном этаже его даже, казалось, порой станет не хватать. Однако бывшая каморка внизу штаба уже не годилась под жилье: там по велению босса открывали частную котельную и разобрали все стены, чтобы было куда класть трубы. Таким образом, Акутагаве ничего другого не оставалось, кроме как принять во владение дар начальства и понемногу начать обживаться на новой территории. К слову, он вполне представлял себе, что и как следовало обустроить. Энсо. Воплощение дзен-гармонии. Эталон просветления. Идеал. Вселенная. Мощный удар кисти никогда не возвращается туда, где берет свое начало. Совершенство замкнутой линии. И ничего нет в избытке или недостатке — все уравновешенно высшим природным единством. Акутагава уже несколько минут смотрел на черный каллиграфический круг, который висел на стене, заключенный в деревянную рамку. Духовное прозрение. Под рамкой был мастерски приклеен развернутый рулон обоев, единственный на всю серую пустую стену. Акутагава смотрел на энсо и думал. Потом время от времени поправлял рамку так, чтобы она не выглядела перекошенной. Рашомон парил над его правым плечом. Он уже трижды помогал хозяину поменять расположение несчастной каллиграфии, но Акутагаву всякий раз что-то не устраивало. Столь идеальному символу, думал он, необходимо лучшее место в его новом кабинете. Сейчас мафиози снова был чем-то недоволен и, хмурясь, закрывал рот рукой, другой поддерживая её под локоть. А на заднем плане в это время царила полнейшая суматоха. Все вещи, какие Акутагаве позволили забрать с первого этажа, он, сколько мог, перетащил сюда, и теперь они валялись как попало в огромных коробках. Помимо них, Коё и иные неравнодушные благодетели снабдили «новосела» всяким бесполезным хламом вроде штор и непонятно зачем нужных фикусов в кадках. Обои и напольное покрытие, тем не менее, Акутагаве пришлось купить самому, и сейчас, пока он мучился, не зная, куда получше пристроить каллиграфию, с бардаком за его спиной разбиралась преданная Хигучи, поражаясь про себя объему предстоящей работы все больше с каждой найденной ламинатной пластиной или рулоном обоев. Хигучи знала, что, пускай и вдвоем, они все равно не управятся за день — время уже за полдень перевалило, а в пустой комнате с голыми стенами еще конь не валялся. Поэтому Хигучи торопилась и старалась действовать оперативно, впопыхах, однако, принимаясь за все и сразу, и из-за этого-то рвения у неё именно, что ничего путевого не выходило. Сначала Хигучи бралась класть полы, потом вдруг вспоминала, что нужно еще чинить розетки и ставить внутри них предохранители, а когда начинала копошиться в проводах, неожиданно находила пробоины в стенах и тут же бежала замешивать раствор, чтобы их заштукатурить. По причине этого в комнате стоял невообразимый шум, кругом витала пыль, и пахло строительными смесями. И среди всего переполоха суетливо металась Хигучи, шныряя между принесенными Акутагавой коробками с мебелью, отделочными материалами и прочим барахлом. Некоторые из них, кстати, высотой были в человеческий рост, так что в них не составляло никакого труда спрятаться с головой. И Хигучи попеременно рылась в этих коробках, исчезая в них чуть ли не целиком, убирала всякий хлам, таскала инструменты и не забывала время от времени помешивать раствор, чтобы тот не затвердел. Она хотела побыстрее помочь господину и приняться за ремонт собственного секретарского места за его кабинетом, однако совсем не замечала, что своей суматошностью только делала хуже. Акутагава, больше озабоченный тем, как бы повесить энсо по фэн-шую, не обращал на подчиненную совершенно никакого внимания. «Нет, так не пойдет, — наконец, решил он и аккуратно снял каллиграфию со стены. Потом Рашомоном сорвал кусок обоев и переклеил его на другое место, поближе к окну. — Нужно больше света». Позади раздался грохот, — это Хигучи перевернула коробку со шпателями. Акутагава и ухом не повел в её сторону. Он держал рамку в руках, точно какую святыню, и ждал, пока Рашомон разгладит переклеенные обои. Затем, почти не дыша, повесил на них энсо. Не изменилось ровным счетом ничего, разве что круг стал малость поярче, но зато Акутагава был более удовлетворен результатом. Он отшагнул назад и придирчиво оглядел каллиграфию издалека, как признанный художественный критик обычно смотрит на работы юных дарований на выставке. Рашомон висел в воздухе поодаль. «Ну вот, так определенно лучше. Ты как считаешь?» — Акутагава мысленно обратился к демону и прокашлялся. Тот довольно заурчал, сверкая красными глазами. Рюноске снова посмотрел на круг. В сознании медленно всплывали отрывки воспоминаний. Энсо. Символ начала и конца, олицетворение бесконечности…  — Ты берешь кисть и опускаешь на бумагу, — Дазай плавно поднял руку с фуде* и повел ею по расстеленному на полу холсту. Движения его были точны и уверенны, — перед тобой — мир, каким ты его видишь. Ты ведешь кисть, — фуде в его пальцах податливо описала полукруг, — и как будто открываешь его. Круг — это отражение твоего мира. Отражение твоего естества. Дазай кистью завершил полный оборот; тушь небрежно мазнула по васи, указывая на начало и конец энсо. Пока Осаму рисовал, выглядел до крайности сконцентрированным, однако голос выдавал в нем некоторую расслабленность. Взгляд был направлен вниз, на лист бумаги на полу, и из-за этого казалось, что мафиози выводит дзен-символ с закрытым глазом. Акутагава, сидящий на коленях напротив, внимательно следил за его действиями. Создание энсо вызывало в нем священный трепет. Великая сакральная тайна, думалось ему, скрывалась в этом удивительном ритуале, и не всякому, уж точно не Рюноске, по крайней мере, было дано эту тайну постичь. Только искатели душевной гармонии, те, кто уже познал сущность бытия, могли, будучи каллиграфами, нарисовать настоящий круг. Дазай не был мастером кайсё, однако к своим молодым годам уже поразительно тонко понимал жизнь; из-за этого энсо, выведенный его твердой, спокойной рукой, казался едва ли не совершенством.  — Круг замкнут, видишь? У него есть начало и конец, но он продолжается из раза в раз. У него есть границы, но он бесконечен, как наша Вселенная. Круг — это целый мир, и каким ты его нарисуешь, зависит от того, как ты представляешь себе те грани, в которых живешь. В идеальном круге все уравновешено. Нет лишнего. Нет пустот. Он полон собой и тем, что в нем заключено. Рисуя круг, ты рисуешь свое видение мира, — Дазай убрал фуде и выпрямил спину. Темно-бордовое нагаги как нельзя лучше подходило сейчас к его каштановым волосам. — Не надо торопиться и давить на кисть. Закрой глаза и прислушайся к себе. Твое сознание само подскажет, что ты видишь вокруг. И каким станет твой энсо. Акутагава медленно втягивал носом воздух. Он боялся рисовать круг, ибо знал, как далек сейчас от постижения гармонии мира и собственной сущности. Но он твердо пообещал себе, что непременно будет стремиться к этому, стремиться и делать все возможное, чтобы и Дазай видел его старания и остался ими доволен. Энсо… Идеал вечности. Глубокое совершенство бесконечного мира в цельной окружности. В стороне снова раздался оглушительный грохот, вмиг вырвавший Акутагаву из сладкой пелены воспоминаний и заставивший его аж подпрыгнуть от неожиданности. Рюноске сердито почесал переносицу, досадуя на свой резкий испуг, и повернулся к коробкам. «Да что там, черт подери, творится?» В куче хлама посреди фанерных досок, полиэтиленовой пленки, пробковых листов, валиков и других инструментов что-то заворочалось, и вскоре Акутагава увидел подчиненную, которая высунулась из громадного короба под стройматериалы. В руке Хигучи почему-то держала молоток и выглядела весьма запыхавшейся. Рабочая клетчатая рубашка, закатанная по локти, почти вся была покрыта невесть откуда взявшейся известью. Зато на голове Ичиё красовалась самодельная треуголка, сложенная из какой-то газеты, и из-под неё периодически спадали на лоб светлые пряди волос, которые Хигучи без устали убирала за уши. Акутагава посмотрел на неё со скептицизмом.  — Ты что делаешь? — наконец, спросил он настолько безучастно, что, казалось, в жужжании мухи и то больше эмоций, чем в его голосе.  — Г-господин Акутагава, подготовка к ремонту идет полным ходом! — бодро отрапортовала Хигучи, хотя по виду её сложно было поверить в подобное. По-строевому отчитавшись, она взмахнула рукой, из-за чего нечаянно задела стоявшие вертикально куски ДВП, и те угрожающе накренились, после чего стремительно рухнули на пол, увлекая за собой легкую стенку коробки, а вместе с ней и Хигучи с молотком. Девушка ойкнула, и в следующую же секунду её завалило досками, картоном и поднявшейся в воздух тучей пыли и мелкого строительного мусора, плавно опустившегося затем на пол. Акутагава даже не поменялся в лице — настолько он привык к нелепостям вроде этой. Мафиози стоял, скрестив руки на груди, и равнодушно смотрел, как внутри хлама что-то ворошится. В конце концов, над горой ремонтного барахла по пояс показалась Хигучи и вымученно улыбнулась семпаю, из последних сил показывая, что с ней все в порядке. Молоток все еще был у неё в руке.  — Допустим, молоток тебе зачем? — сухо поинтересовался командир. Хигучи непонимающе перевела взгляд на руку. Потом, точно вспомнив что-то, с воодушевлением ответила:  — А, так я сейчас буду укладывать ламинат. Акутагава сурово прищурился.  — Какой еще ламинат, Хигучи? Куда ты его собралась укладывать? На голый пол? — спросил он с нажимом. Хигучи враз стушевалась под его недовольным взглядом. — Ты хоть в курсе, что под любой ламинат надо стелить подложку из пробки, а уж потом класть доски? Нисколько ты не в курсе, — ворчливо заключил Акутагава, не слыша от оробевшей подчиненной ответа. Рашомон, бесшумно подлетевший к наполовину похороненной под завалом девушке, осторожно взял её зубами за ворот рубашки и поднял в воздух. Хигучи пристыженно повисла, словно провинившийся щенок, которого схватили за шкирку. Не хватало только хвост поджать. Акутагава продолжал брюзжание.  — Я тебе что сказал сделать? Достать все вещи из коробок. Неужели это так сложно?  — Н-нет, господин.  — Тогда почему ты до сих пор еще этого не сделала? Акутагава грозно повысил голос. Затем закашлялся, но взгляд его все еще пронизывал до дрожи и, казалось, готов был испепелить в любой момент.  — Я… Мне жаль, господин, — пискнула Хигучи. Тот устало вздохнул. Он не горел желанием долго сердиться; пока он разбирался с энсо, недавние обрывки памяти, пережитые им когда-то, слишком явственно напомнили о себе, заставив вновь испытать то приятное умиротворяющее чувство, какое давным-давно подарил ему Дазай. И именно поэтому вместо того, чтобы разразиться гневной тирадой, Акутагава только закатил глаза и пренебрежительно буркнул:  — Что за страшная шляпа на тебе? Снять немедленно.  — Слушаюсь, Акутагава-семпай, — Хигучи поспешно сняла газетную треуголку и тут же смяла её в руках. После этого Рюноске вновь поставил подчиненную на пол возле дверного проема.  — Теперь стой на месте и не путайся под ногами, — бросил он, неторопливо отходя к центру будущего кабинета. — Я сам все сделаю. Рашомон блеснул пламенем в пасти и стрелой кинулся к коробкам. Он действовал так быстро, перемещаясь меж ними, что все пространство комнаты заполонила собой демоническая чернота, то тут, то там, мерцающая красными огоньками. Слышался шум доставаемых и передвигаемых досок, планок, тяжелых железных инструментов и приспособлений, стук дерева и скрежет металла о голый бетон. Затем к многообразию звуков добавился пронзительный визг дрели. Из-за ошеломительной скорости Рашомона совершенно нельзя было разглядеть, как продвигается работа, и Хигучи, стоявшая на пороге, лишь восторженно наблюдала за тьмой способности, даже забыв закрыть рот от изумления. И получаса не прошло, как эта тьма сама собой рассеялась, и демон, принявший свой обычный вид, как ни в чем не бывало вырос за плечами Акутагавы. Тот как стоял посреди кабинета, так и остался там же, держа руку у лица, и исподлобья оглядывал плоды своего труда. А оглядеть было что. Хигучи почти машинально переступила порог, благоговейно осматриваясь вокруг. От бывшей хламной кучи остались лишь одни пустые коробки да кое-какие ненужные причиндалы, принятые в дар от Озаки и других сердобольных Глав, слышавших о переезде. На полу сверкал свежеуложенный ламинат — Рашомон даже любезно вытер с него пыль после ремонта; с потолка свисали люстры, и обои укрывали собой теперь все стены, а не только тот кусок, на котором висела каллиграфия. Между прочим, круг энсо очень удачно вписался в новую обстановку: слева от него Акутагава установил два ряда стеллажей с множеством книг, за которыми ему было лень каждый раз бегать в библиотеку, а справа на рамку падал свет из открытого окна. Рюноске не стал вешать на него карниз, так как не имел привычки зашторивать окна, тем более, в рабочем кабинете. У противоположной энсо стены расположился письменный махагониевый стол. Место для него Акутагава выбирал с особой тщательностью, так как терпеть не мог заниматься канцелярской волокитой с неудобствами и без должного освещения. В старой каморке внизу у него не было выбора, зато сейчас мафиози стал хозяином личного кабинета, так что вполне мог себе позволить чуток покапризничать. Хигучи во все глаза смотрела на разительное преображение прежде пустой комнаты; от восторга у неё даже дыхание перехватило, поэтому она, не в силах выдавить хоть слово, просто молча разглядывала итог только что проведенного ремонта. Акутагава её восхищений не разделял и лишь коротко покашливал, безразлично окидывая взором свой новый дом; Рашомон исправно потрудился в этот раз, следовало отдать ему должное. Хигучи была так поражена стремительными переменами в кабинете, что не заметила, как ей в руки опустился какой-то горшок, бесшумно переданный Рашомоном. Она удивленно посмотрела вниз.  — На сегодня я закончил, — высказался Акутагава. — После повешу, может быть, карниз со шторами в спальне… Пока из ненужного остался только этот фикус. Можешь забрать его себе. Он говорил, даже не глядя на подчиненную. Хигучи почувствовала, как зачесалось в носу. На глазах невольно выступили слезы, а через секунду она внезапно начала чихать; Акутагава в недоумении обернулся. Щеки девушки нездорово покраснели и отнюдь не от благодарности.  — Г-господин Акутагава, — гундосо проговорила Хигучи, стараясь не расчихаться еще больше, и выпрямила руки, стараясь держать кадку с растением подальше от себя, — боюсь, это не фикус, а традесканция. Акутагава нахмурился опять.  — И что с того?  — Дело в том, что… — апчхи! — у меня аллергия именно… на традесканцию… — апчхи! Хигучи виновато отвела глаза. Акутагава несколько мгновений глядел на неё с сомнением, размышляя, как, в таком случае, быть с цветком в горшке. Потом, смирившись, махнул рукой. Рашомон вновь беззвучно обвился вокруг кадки и легко перенес её в дальний угол комнаты.  — Тогда пусть стоит там. При случае сплавлю кому из рядовых, — решил Акутагава. Хигучи посмотрела на него с признательностью, неловко вытирая нос. Аллергия тут же отступила, и безостановочное чихание и румянец прекратились сами собой. Рюноске фыркнул и неспеша направился к выходу. — Убери пока коробки и мусор, а я пойду перенесу мебель в спальню. После можешь обустраивать свое рабочее место. Ичиё с готовностью приставила ладонь ко лбу.  — Есть, господин! — отчеканила она и поскорее принялась за дело. Акутагава, покидая отремонтированный кабинет, лишь понадеялся, что теперь Хигучи наломает чуть меньше дров, чем обычно. Негативный опыт — тоже опыт, как ни крути.

~

Сколько времени прошло с того случая — год, два, а может, все пять (что очень маловероятно), Акутагава не знал, но уж, пожалуй, произошло это не так, чтобы прям в незапамятной давности. Поэтому-то, наверное, и картинка перед его глазами стояла ясная, насыщенная, не упускающая из глаз ни одной мелочи. Самое смешное — традесканция все еще стояла в кабинете мафиози. Он так и не отдал её, постоянно забывая обратиться к младшим братьям, и время от времени поливал остывшим чаем. Акутагава шел вдоль шоссе Банкоку и сам не заметил, как, углубившись в размышления, оказался у воды. Вода в канале, отделяющем район Минато-Мирай от большой земли, темнела зеленоватым из-за водорослей оттенком и беспокойно вздымалась буграми после прошедшей недавно бури. Теперь над заливом медленно плыли розовобокие от лучей заходящего солнца бока, и гавань освещалась золотистым сиянием вечера. Немного постояв, Акутагава свернул налево и пошел вдоль залива, с наслаждением вдыхая приморский воздух и слушая крики чаек. Навстречу ему попадались редкие люди — в основном, туристы, — постоянно фотографирующие открывавшийся с набережной пейзаж города. Но скоро и они куда-то исчезли, и длинная дорога, выложенная мраморной квадратной плиткой, оказалась совершенно пуста. Акутагава остановился и подошел к черным металлическим перилам. Отсюда были видны темные громады небоскребов, испещренных полосками света на этажах, разноцветный круг чертового колеса, железные перекрытия над бульваром Кишамити и даже Унга-парк рядом с полицейской станцией. Широкий кирпичный мост, с которого ушел мафиози, внушительно простирался над каналом, бросая на воду огромную тень. Акутагава вдруг подумал, что отсюда рукой подать до Дайсан-парка. Зачем ему нужен был Дайсан-парк, он почему-то запамятовал. Да и нужен ли? Чуя, наверное, пошутил с утра, или Акутагава просто прочел об этом в документах, которые переписывал, или… Мафиози неожиданно ощутил какую-то противную вялость, и ему отчаянно захотелось домой. Какого черта его вообще занесло сюда, почему он в принципе мотыляется по городу без дела, замерзший, продрогший от дождя и голодный?.. Тут он все вспомнил. В Дайсан-парк его приглашал неведомый аноним, отправивший записку в форме самолетика и предложивший моти с выпивкой. Акутагава посмотрел на часы. Время встречи в послании было назначено на семь вечера, а сейчас маленькая стрелка приближалась к цифре девять. Порядочно бы Акутагава опоздал, если бы собрался явиться в парк наверняка. Но он не собирался и теперь уж точно не соберется; вместо этого постоит немножко за ограждениями, подумает о вечном и в своей обычной манере — мерно, уверенно и невозмутимо, — развернется, чтобы идти обратно к штаб-квартире. Вода за серыми стенами набережной молчаливо плескалась у ног, как бы подзывая к себе. Акутагава прокашлялся; ему не нравились собственные мысли — каждая из них была сумасброднее другой. Сейчас, например, он совершенно внезапно подумал о том, почему бы и не сходить в Дайсан-парк за пресловутыми моти для Чуи? Ведь Акутагава все равно находился поблизости, и, раз уж так звезды на небе сошлись, что он здесь, это было бы не очень сложно. «Несложно, — согласился он мысленно сам с собой. — Только я пришел двумя часами позже. Будет ли вообще хоть кто-то настолько рад меня видеть, что отдаст моти задарма?» После он одернул себя. В этом мире никто, помимо Хигучи, не был рад в принципе его видеть. А уж что до того, чтобы приглашать куда-то, — так это вообще представлялось сверхъестественным. Акутагава даже на минуту задумался, не Ичиё ли написала до дурацкое послание в самолетике? Да нет, уж она бы сказала все напрямую и в совершенно ином стиле. Рюноске помассировал виски. В голове все путалось от усталости и напряжения. В ушах до сих пор отдавался гул взорвавшегося патефона, а перед глазами мелькало пестрое полотно проносившихся мимо машин и снующих вдоль станции людей. Проклятье, как же ему все это осточертело. Акутагава встряхнулся и снова посмотрел на воду. Бурлящие волны немного успокаивали. Ладно, решил мафиози, он сходит к Дайсан-парку, извинится, если сильно опоздал (читай: извинится в любом случае), быстро заберет моти и уйдет. Да, это несложно. Семпай, может быть, поблагодарит его деньгами. Если нет, Акутагава съест моти сам, от тоски. Ну, вероятно, оставит пару штук для Хигучи. Она ни в чем не виновата… Ни в чем… Акутагава помотал головой, почуяв, что мозги у него уже ни к черту. Это все от долгих скитаний по улицам Йокогамы. Чего, спрашивается, он не уехал со станции Каннай прямиком до дома, а побрел пешком к заливу? Было бы быстрее и разумнее. Но теперь Акутагава здесь, и ему, может быть, повезет еще успеть на огонек, куда его так рьяно приглашал какой-то неизвестный, отправивший записку… Акутагава отошел от ограждений и побрел по плиточной дороге мимо каменных пьедесталов в виде лавок, кустов за ними и широких ступеней с железными перилами. «Извините за беспокойство, я пришел за моти, знаю, что опоздал, я просто заберу их и уйду, ничего личного», — бормотал он себе под нос, словно какую-то мантру, что могла бы избавить его от вечных страданий из-за общения с людьми. Извиниться, забрать моти, уйти; извиниться, забрать моти, уйти; извиниться… За пьедесталами показалась ровная линия парковки. Вдоль дороги нарисовалась обычная деревянная лавочка, одна-единственная на весь парк. Здесь кто-то ждал его с семи часов вечера. Должен был ждать. Акутагава понадеялся, что все-таки еще успел. Набрав в легкие побольше воздуха, он ускорил шаг и подошел ближе. «Извиниться, забрать моти, уйти…» — в последний раз повторил про себя мафиози и решительно поднял голову, готовый к коммуникационным пыткам.  — Извините за бесп… Ты?! На лавочке как ни в чем не бывало сидел Накаджима и смотрел на залив. Вечер вступал в свои права, и теперь над водой сгущались лиловые сумерки. Где-то у моста одиноко гаркнула чайка. Два заклятых врага встретились в Дайсан-парке Китанакадорикиты, у пустой набережной перед морским каналом.  — Т-ты!.. — Акутагава был так поражен, что от нахлынувшего удивления забыл все слова, которые планировал сказать, и вообще все, о чем думал до того, и только ошеломленно хватал ртом воздух. — Ты… Какого черта!.. Ацуши повернул голову в сторону своего давнего знакомого, и в его двухцветных глазах отразились косматые тени облаков.  — Привет, Акутагава-сан, — доброжелательно поздоровался он, вскакивая с лавки, и поклонился. — Я очень рад, что…  — Какого черта ты здесь делаешь, Накаджима?! — наконец, сформулировал свою мысль мафиози и ожесточенно огляделся вокруг. Гримаса ярости охватила его лицо. — Где человек, который меня сюда позвал? Где он?! Почему ты?!.. Акутагава все еще не мог собраться; внезапное появление давнего соперника в Дайсан-парке напрочь сбило его с толку, он не понимал, как должен на это реагировать, а главное — куда же делся тот странный аноним, пригласивший его на встречу. Накаджима вылез, словно из неоткуда, свалился как снег на голову, и Акутагава не знал, что лучше: попробовать схватить его прямо так или уничтожить на месте. Он колебался, потому что чувствовал подвох. Ацуши был одет, как обычно — в свою белую рубашку с галстуком и черные офисные штаны ниже колена — и не выглядел так, будто желал напасть в любое мгновение. При взгляде со стороны он бы, вероятно, вообще показался эталоном миролюбия, если не абсолютной кротости, но Акутагаве было плевать; он знал, что от Накаджимы нельзя ожидать ничего доброго. Накаджима — враг, а с врагами у Рюноске разговор всегда короткий…  — Ведь это я тебя позвал, — воскликнул Ацуши, неловко улыбаясь. — Самолетик… отправил.  — Самолетик?.. — эхом повторил Акутагава. Вот такого поворота он уж никак не ожидал и поэтому окончательно потерялся. — Так это… так это был ты?! Глаза мафиози сверкали неподдельным гневом. Ацуши вдруг понял, что если он разозлится раньше, чем они спокойно поговорят, все закончится ровно так же, как и обычно — дракой и кровопролитием. Этого нельзя было допустить при любых обстоятельствах. Словно в подтверждение этих мыслей, Акутагава злобно оскалился, каждую секунду готовый атаковать. Ацуши примирительно вскинул руки.  — Да-да, это был я! Я принес моти, — он снова улыбнулся, но улыбка эта на безжалостного убийцу совершенно никак не подействовала, — … и выпить, — Ацуши указал на лавочку, где лежали две коробки бенто и стояла какая-то бутылка. Акутагава даже не глянул в ту сторону.  — Рашомон, Агито! — крикнул он, и плащ позади него взвился множеством смертоносных игл. Все они стеной устремились к Накаджиме, который только нервно сглотнул и сделал шаг назад. «Ками-сама», — безнадежно подумал он, не зная, как спасти положение. Иглы, точно ряд частокола, сбили Ацуши с ног, и тот растянулся на земле, оставив под собой трещины от удара. Одна из стрел, центральная, обвилась вокруг его шеи — Акутагаве последнее время полюбился прием, которым он расправился с докучливым работником метро. Или, может, у него просто не хватало фантазии. Ацуши заелозил, инстинктивно пытаясь высвободиться, но способность призывать не торопился. Акутагава нахмурился и подошел ближе, нависнув над противником.  — Не будешь сопротивляться? — с нажимом спросил он. Накаджима невнятно захрипел; да и трудно было в принципе произнести что-то членораздельное, когда твою глотку с силой сжимает демоническое кольцо. Акутагава, не разобрав ни слова, склонил голову набок. Передряги последних дней его достаточно вымотали. Он устал и поэтому сейчас не хотел особо ни с кем церемониться, поэтому только пожал плечами и сказал. — Что ж, в таком случае, я убью тебя прямо так.  — …М-моти, говорю, Акутагава-сан, — прохрипел Ацуши, держась руками за шею. Он задыхался, но из последних сил выдавливал улыбку. Ему казалось, это единственный выход из ситуации. — Моти на скамейке… Акутагава непонимающе поднял брови. Странные предсмертные слова для человека, который даже не препятствовал своей гибели. Мафиози недоуменно обернулся и посмотрел на лавочку. Потом снова перевел взгляд на распростертого на земле Ацуши. Тот, видно, заметив, что схема действует, улыбнулся еще шире, насколько это позволял сделать сдавливающий горло Рашомон, и проскрипел:  — Попробуй… вкусные… Акутагаву после этих слов напрочь выбило из колеи. Еще никто и никогда прежде не просил его перед смертью попробовать какие-то моти. Может, это был отвлекающий маневр? Может, пока он, Акутагава, смотрит на лавочку, Ацуши сейчас превратится в Тигра и нападет со спины? Удивительное дело, но Накаджима по-прежнему валялся на треснувшей плитке, хватаясь за шею, и судорожно вдыхал воздух, пока еще мог. Акутагава закашлялся и вновь поглядел на лавку. Он не питал особой слабости к десертам вроде моти. Он вообще из сладкого признавал только инжир, а лепешки эти обещал Чуе. Однако скудный завтрак и полное отсутствие обеда и ужина в этот день неожиданно дали знать о себе и заговорили в мафиози, пустым желудком выводя пронзительные трели. Акутагава поморщился. И понял вдруг, как ужасно хочет есть. Дав себе таким образом минутную слабину, он перестал концентрироваться на Рашомоне, и кольцо вокруг шеи Ацуши немного расширилось. Тот вздохнул в полную силу и снова улыбнулся. Казалось, даже он услышал урчание в животе противника.  — Ты ведь голоден, Акутагава-сан, — мягко сказал Накаджима, стараясь смотреть на врага как можно дружелюбнее. — Возьми моти. Они очень вкусные, я сам, пока ждал тебя… — тут он вновь почувствовал, как сжимается Рашомон, — не удержался и… съел пару штук… Последние слова Ацуши буквально выдавил со свистом и чуть не закатил глаза — настолько демон стиснул его горло. Акутагава еще раз прокашлялся. Подумаешь, голод. Он мог атаковать и тогда, когда был ослаблен ранами и потерей крови намного сильнее. Только этот пряный аромат от бенто, которым вдруг повеяло с лавочки, вскружил ему голову. И как это он раньше не почувствовал его среди сырого морского запаха?.. Акутагава снова посмотрел на моти. Нет, он не позволит себе сорваться. Он человек сильной воли. Он член Портовой Мафии, он должен убить Накаджиму… Мать твою, как же чертовски вкусно пахнет. В сторону Ацуши Акутагава уже не глядел. Только жадно облизнулся пару раз, не выпуская коробки со сладостями из виду. Потом осторожно приблизился, как будто коробка эта могла на него наскочить. Взял бенто в руки, открыл крышку, принюхался. Аромат отменный, орехи и свежайшее тесто… Акутагава понял, что теперь он не просто хочет есть. Он зверски голоден. До чесотки в зубах и судорог в животе. Но что-то все равно его останавливало, предостерегая от того, чтобы по-дикому наброситься на еду. Акутагава повернулся к задыхающемуся Ацуши.  — Не съем ни одной, пока ты сам не попробуешь, — вдруг заявил мафиози, хотя сам так и истекал слюной при виде моти. — Не хочу, знаешь ли, быть отравленным. Ацуши поперхнулся — то ли от удивления, то ли от того, что Рашомон сильнее сжал его шею. Потом снова захрипел, видимо, пытаясь что-то сказать. Акутагава сообразил несколько ослабить хватку способности. Накаджима осипло выговорил:  — Они не отравлены! Наоми пекла их специально для тебя, из домашнего теста и… — он снова принялся извиваться, видя, как мафиози подошел прямо к нему вместе с коробкой бенто в руках. Акутагава наугад достал дайфуку и протянул лежащему ничком Ацуши. Тот задергался сильнее и взмолился. — Да ты хотя бы убери свой Рашомон! Как же я буду есть? Акутагава немного подумал, потом прищурился и крайне нехотя — это было по нему видно — освободил горло Ацуши от демонической стрелы. Тот закашлялся и, кряхтя, поднялся на трясущиеся ноги, потирая ушибленный затылок. Рюноске стоял перед ним и протягивал моти, хмуро буравя взглядом черных глаз. Ацуши помялся и взял дайфуку. Акутагава нахмурился больше.  — Ешь. Тот открыл рот и в одно мгновение заглотил моти целиком. Акутагава даже моргнуть не успел и теперь немного прифигевше смотрел на Накаджиму, от удивления продолжая протягивать руку ему навстречу. Потом опомнился и в смятении её опустил. Ацуши сконфуженно улыбался. Он выглядел более, чем живым и здоровым. Честно признаться, Накаджима не до конца понимал, зачем нужен был этот странный ритуал «кормления», ведь ни разу не испытывал такого недоверия к еде, каким страдал Рюноске. Акутагава с раздражением от него отвернулся и прошагал к скамейке. Затем сел на неё, держа бенто на коленях, взял моти и с осторожностью откусил немного. Вкус божественный. Хотя это и была самая обыкновенная домашняя лепешка, что продавались в любой лавке, где торговали моти, Акутагаве по всем законам жанра она показалась самым восхитительным блюдом на всем земном шаре. Забыв о растерянно переминающемся с ноги на ногу Накаджиме поодаль, он с аппетитом доел дайфуку и взял следующую. Затем еще одну. И еще. Потом перешел к второй коробке бенто. Проглотил еще две моти и, подозвав Рашомон ближе, даже бросил одну ему в пасть. Демон довольно облизнулся и требовательно открыл рот снова, как галчонок, просящий червяка у родителей. Акутагава поделился с ним опять. Ацуши в крайней степени недоумения — он не знал, пора ли ему радоваться или пока что рано — наблюдал за этой сценой, растерянно перебирая серебристые волосы на затылке. В конце концов, он решил, что это, наверное, все-таки хорошо, если Акутагава осмелился попробовать моти. И, застенчиво подойдя ближе, сел на другой край лавочки, аккуратно сложив руки. Акутагава ел молча и смотрел на воду. Солнце уже почти село, и теперь на ней играли блики береговых прожекторов и отражения огней на небоскребах и «Космо Клок». Небо потемнело, окрасившись в иссиня-черный цвет. Где-то в отдалении заиграла музыка — выспавшиеся за утро туристы наслаждались ночной жизнью города. Едва Ацуши примостился на скамейку, Акутагава напрягся и, злобно щурясь, на него посмотрел. Он был похож на стервятника, клюющего найденную гниль — взгляд был острый и хищный, так что Накаджима аж дернулся, и сидел Акутагава, ссутулившись, словно хотел накрыть собой бенто, дабы его не отняли.  — В-вкусно? — с надеждой пролепетал Ацуши из вежливости, но был встречен полным презрения молчанием. — Л-ладно, вижу, что вкусно. Он отвернулся, чтобы больше не беспокоить Рюноске своим вниманием, и тоже посмотрел на противоположный берег. От воды веяло свежестью и сырой прохладой. А где-то справа шумели одинокие деревья Дайсан-парка. Накаджима вздохнул. Потом не утерпел и снова робко глянул в сторону Акутагавы. Тот выжидающе сверлил его черными глазами, которые в сумраке казались еще чернее, и, казалось, чего-то ждал. Накаджима посидел секунду в ступоре, а потом до него дошло, и он достал из кармана штанов термос. Открутил крышку, налил туда чая, от которого в воздух поднялся пар, и протянул Акутагаве. Тот безмолвно прищурился, не шелохнувшись. Тогда Ацуши стукнул себя свободной рукой по лбу, понимая, что от него требуют, и сделал глоток первым. Только после этого Рюноске взял крышку с чаем и отхлебнул немного. Чай первоклассный — оча, зеленый и без сахара, как Акутагава и любил. Должно быть, настоялся на холоде. Поглощая напиток, мафиози недоверчиво покосился на Накаджиму, придирчиво его оглядывая. «А ты догадлив, Тигр, — подумал он. — Понимаешь меня без слов, одними жестами, как Хигучи». Тут он смутился, осознав, что Накаджиму с Хигучи нельзя даже сравнивать. Первому было далеко до второй в одном плане. Второй было далеко до первого в другом. И они друг друга совершенно не стоили. Акутагава нахмурился собственным мыслям. Да даже Кёка — и та могла бы научиться читать о желании Рюноске по одному его взгляду, если достаточно её запугать. Так что не было в этом совершенно ничего странного. Увидев, что Акутагава опустошил крышку целиком, Ацуши уже хотел было предложить ему еще чая, но тот вдруг повернулся к нему, силой выдрал термос из его рук с помощью Рашомона и, все еще глядя на Накаджиму с сущим презрением, налил в крышку сам. Потом выпил её, подумал и припал губами прямо к горлышку термоса. Ацуши от трепета и удивления ничего не понял, но подсознательно снова отчего-то порадовался. Пока что все шло относительно хорошо, хотя могло бы, разумеется, быть немного лучше. Опорожнив термос целиком, Акутагава вытер рот и, вкрутив крышку, вернул тару Накаджиме. Тот с готовностью взял её и убрал подальше, действуя как можно спорее и угодливее. Теперь великий убийца Портовой Мафии наелся и мог сызнова начать буянить, чего ему, Ацуши, отчаянно не хотелось сносить. Акутагава, однако же, пока буянить не спешил, и даже Рашомон как-то расслабился, лениво расположившись под лавкой у ног хозяина. Мафиози смотрел вдаль, прижав к себе одно колено. Лицо его выражало сомнительную безмятежность.  — Ты еще обещал, что будет выпивка, — вдруг напомнил он, не глядя на Накаджиму, но обращаясь к нему.  — Ах да, точно, я принес саке, — встрепенулся Ацуши и достал две отёко*, затем откупорил стоявшую на лавке бутылку зубами, но водки налил почему-то только в одну. Акутагава равнодушно следил за его суетливыми движениями. Потом прокашлялся. — Себе тоже лей, не стесняйся. Ацуши нервно принялся царапать зажим на галстуке.  — Понимаешь, я… не очень люблю алкоголь…  — Лей, я сказал. От суровости в голосе Акутагавы Ацуши аж подпрыгнул и быстро плеснул саке во вторую чашку. Рюноске смотрел на него, как старшеклассник смотрит на неумелого кохая — высокомерно и пренебрежительно. Затем процедил:  — Пей.  — Но я не… Рашомон клацнул длинными и острыми, как лезвия, зубами. Ацуши вздрогнул и покосился на демона. Акутагава смотрел на Накаджиму все так же, не мигая, и своим безэмоциональным выражением вгонял того в крайнюю степень нервозности.  — Мне повторить еще раз? Ацуши сглотнул и, не отрывая взгляда от Рашомона под лавкой, взял отёко. «Это для нашего же блага». И опустошил её залпом. Акутагава с кислой ухмылкой наблюдал, как его конкурент сначала морщится, потом лихорадочно открывает и закрывает рот, пытаясь нормально вздохнуть, и таращит глаза, переживая новые ощущения. Пить саке одним махом было бы опрометчивым решением даже для заядлого алкоголика вроде Чуи, не то, что для такого новичка, как Ацуши, хотя особой крепостью рисовая водка не отличалась. Накаджима еще пару минут сидел так, словно проглотил кактус, не шевелясь и не произнося ни слова, потом снова принялся хватать ртом воздух, закашлялся и захрипел. Акутагава цокнул. Ну ладно, надо иметь терпение — все же с чего-то начинали, даже он сам. Зато теперь понятно, что и с саке все в порядке, иначе Накаджима бы его не выпил. Акутагава глянул на бенто, что лежало у него на коленях. В ней оставались три штучки моти, которые мафиози приберег для семпая-сладкоежки. Нет, пока что он еще помнил о просьбе Накахары, хотя и ненависть к нему вскипала в Рюноске с ужасной силой всякий раз, едва он про него думал. «Две», — решил Акутагава, считая дайфуку, и кинул одну из них притаившемуся под лавкой Рашомону. Тот, словно выдрессированная собачка, схватил моти зубами, но есть не стал. Ацуши, который все это время с отрешенным видом страдал из-за обжигающего глотку ощущения в груди, с усталой безнадежностью повернул голову. Перед ним витал демон и любезно держал в пасти лепешку.  — Закуси, — буркнул мафиози безо всякого участия. Накаджима положил моти в рот и принялся пережевывать, да так остервенело, словно в ней одной заключалось спасение его от мук. Потом проглотил. Жжение внутри улеглось. Немного полегчало. Акутагава пошевелил плечами, затем флегматично взял свою отёко и, как бы всем видом говоря «смотри, как надо», медленно втянул водку в себя. При этом он ни капли не изменился в лице, и Ацуши посмотрел на него с нескрываемым уважением. «Вот так пьют профессионалы», — подумал он. Акутагава поставил пустую чашку на скамейку.  — Еще, — приказал он, и Накаджима снова налил до краев. В этот раз Рюноске пил быстрее. Он вообще не был сильно зависим от алкоголя, но в этот вечер ему вдруг до смерти захотелось выпить, потому что денек выдался паршивый и холодный ветер пронизывал насквозь. Саке и вообще всякие крепкие напитки действовали на Акутагаву успокаивающе, не так, как, например, на Накахару, которому с каждой выпитой рюмкой коньяка хотелось дебоширить только больше. Привыкший к болезням и терпким, резковатым на вкус лекарствам, Рюноске избавлялся от симптомов плеврита разного рода настойками и потому спирт переносил прекрасно даже в чистом виде, хотя и не питал к нему сильной склонности. Градусность напитков дурманила его и вгоняла в сон; не распространялось её влияние только на шампанское и всякие легкие вина, одно из которых они с Хигучи пили на свидании. А вот саке Акутагава мог спокойно потреблять, как своеобразное снотворное, и об этом был хорошо наслышан Дазай, порекомендовавший своему подшефному принести на встречу в честь примирения именно бутылку водки. Теперь Рюноске сидел, довольно щуря глаза, не глядя на Накаджиму и даже не пытаясь на него напасть, и вполне мирно любовался пейзажем ночной Йокогамы. Ацуши изумился снова, но не подал виду. Кажется, выпадала отличная минута, чтобы, наконец, начать разговор, ради которого они, собственно, и встретились в Дайсан-парке.  — Эм, Рюноске-кун, я…  — Для тебя — только Акутагава-сан, и никак иначе, — рыкнул Акутагава, уже отвыкший от почтительного обращения из-за любви коллег ко всяким фамильярностям. Ацуши было напрягся, но тут же с облегчением заметил, что вспышка гнева, отразившаяся на лице мафиози, через секунду исчезла без следа.  — Хорошо, Акутагава-сан, я ждал тебя здесь с семи часов, — заметил Накаджима. Акутагава посмотрел на него, как пассажиры метро смотрят на бездомных в переходах, с надменным безразличием. После двух чашек саке спать еще не хотелось, зато чуть позже Рюноске грозила охватить развязность в общении.  — И что?  — А ты пришел в девять. Акутагава отвернулся.  — У меня были важные дела, — в этом была доля правды, но столь же маленькая, как среднестатистическое количество аргона в воздухе — около процента. Все важные дела Рюноске закончились на моменте взрыва патефона, что произошло почти после полудня. Большую часть оставшегося дня мафиози тупо и бесцельно бродил по городу, размышляя о нетленке и вспоминая Хигучи. — И вообще, радуйся, что я в принципе пришел. Мог бы этого и не делать. Считаешь, мне охота тратить время на такого сопляка, как ты? Ацуши с робким недовольством покачал головой. За сопляка обидно, конечно, хотя это и верно отчасти. Однако вмиг обуревавшее желание нагрубить в ответ пришлось насильно подавить в себе — «для общего блага», опять же. И Накаджима с печальным согласием вздохнул. Акутагава фыркнул, и между ними установилось напряженное молчание, нарушаемое рокотом волн и шумом машин на стоянке неподалеку. Ацуши не выдержал первым, так как не любил долго и глубокомысленно молчать, ибо не очень понимал сути. Чтобы не показаться навязчивым, он как бы невзначай спросил самое, кажется, нелепое, о чем в целом можно было бы спросить.  — Эм, как в мафии дела? Акутагава перестал умиротворенно щуриться и повернулся к нему с желчным подозрением.  — Думаешь, я вот так просто возьму и выложу тебе, врагу мафии, все начистоту? — вызывающе проговорил он сквозь стиснутые зубы. Накаджима стушевался и потупил глаза — он и в самом деле осознал, какую глупую вещь сморозил. Рюноске прокашлялся и посмотрел в сторону. Он, вообще-то, и впрямь до последнего не желал ничего говорить. Только алкоголь, как это обычно всегда бывает, будто что-то всколыхнул внутри его сознания, выворачивая все чувства наизнанку. Акутагавой внезапно овладела сильнейшая тоска, и то самое проклятое желание излить кому-то душу пробудилось в нем. — Кёка пропала.  — Как пропала? — удивился Накаджима, широко раскрыв глаза. Эта новость потрясла его до глубины души. Акутагава говорил таким тоном, словно делал ему одолжение.  — Вот так. Позавчера её похитил один хрен из заграницы. Ацуши удивился еще больше; похищение Кёки могло бы стать отличным шансом спасти её и вернуть в Агентство. Однако…  — Из заграницы? Неужели Фицджеральд… — в словах Накаджимы был слышен скрытый испуг.  — Да не, не этот, — отмахнулся Акутагава, — другой, новый. Ты его, скорее всего, не знаешь, — он зевнул и подвинул отёко ближе к Ацуши, мол, плесни еще. Тот со всей поспешностью выполнил просьбу. Мафиози медленными, смачными глотками опустошил чашку еще раз. Потом прокашлялся в ладонь. — Увёз её на Хасиму. Завтра мы с Хигучи поедем за ними, — закончил Акутагава немного горделиво. Ацуши снова посмотрел на него с благоговейным почтением, словно Рюноске отправлялся не на заброшенный остров, а на императорский прием куда-нибудь в Токио.  — Вот как, — с завистью протянул он, а после неожиданно задумался. Не то, что бы ему это было интересно, только… — А кто же все-таки похититель? Акутагава, пропустив вопрос мимо ушей, сплюнул куда-то в кусты справа от лавки, потом поднялся и поправил плащ, некрасиво торчащий на плечах. Он чувствовал, как его начинает плавно окутывать вязкая сонливость. Надо было возвращаться домой. Ацуши смотрел на него снизу вверх, сидя на скамейке, и машинально все еще ждал ответа. Мафиози взял бутылку с остатками саке, повертел её, прочел надпись на этикетке, хмыкнул и, забрав бенто с оставшимися моти, развернулся, готовый уйти. Тут только Накаджима спохватился и, проворно вскочив, расстроенно крикнул ему в спину:  — Эй, уже уходишь? Но ты так и не сказал, кто… Акутагава обернулся через плечо и оскалился.  — Да, ухожу; мне уже опротивело твое общество. И кстати, на твоем месте я плясал бы поэтому от счастья. Сегодня я ухожу и отпускаю тебя просто так, но заруби на носу: появишься на территории мафии еще раз — станешь трупом, уяснил? Ацуши впервые, наверное, за весь вечер не дрогнул под его взглядом, скорее всего, потому, что напыщенные угрозы Акутагавы уже давно на него не действовали. Тем не менее, он сердито процедил:  — Да.  — Вот и славно. Бывай, Тигр, — бросил мафиози в обычной манере всех преступников и побрел обратно к мосту, от которого пришел. Накаджима потерянно смотрел ему вслед. Кажется, идея Дазая о примирении с треском провалилась еще тогда, когда Акутагава пригвоздил Ацуши к плитке Рашомоном. В этом месте, кстати, все еще расползалась паутинкой большая трещина. Да уж, Акутагава был определенно не из тех, кто с первого взгляда вызывал симпатию или хотя бы желание вести себя дружелюбно. Несмотря на это, Ацуши пока что еще не имел в планах совсем-совсем отказаться от намерения установить с этим нелюдимым типом из мафии дружественные отношения. Хотя, с другой стороны, Кёки в городе все равно теперь нет, так что был ли в этом вообще какой-то смысл? Накаджима протяжно вздохнул, потом развернулся и зашагал в сторону парковки. Он все решил. Он тоже отправится искать Кёку, и, стой на кону хоть последняя миска отядзуке, он найдет её быстрее, чем это сделает Акутагава. И Кёка снова будет в Агентстве, там, где ей и место. Единственная деревянная лавочка Дайсан-парка опустела, но не надолго. И двадцати минут не прошло, как в ночной темноте послышались шаги, и к месту перед ограждениями у воды со стороны Банкоку приблизилась низкорослая фигура в шляпе. Фигура эта шла, сложив руки на затылке, и у рта её мерцал огонек недокуренной сигареты, освещавшей недружелюбное лицо обладателя и рыжие вихры, спадающие ему на лоб. Увидев лавку, Чуя остановился и плюхнулся на скамью, вальяжно вытянув ноги. Потом взял сигарету, стряхнул пепел с неё в кусты и, вложив в зубы, вновь затянулся. От воды потянуло ледяным холодом и неприютностью. Чуя посидел так некоторое время, источая вокруг себя дымный смрад курева. Потом неожиданно увидел, как где-то впереди сверкнуло нечто белое. Хмыкнул, пригляделся. Из-за камней под оградительными перилами показалась чья-то перебинтованная рука. Рука схватилась за бордюр, скребя по нему ногтями. Затем к ней присоединилась вторая, тоже перемотанная марлей. Послышалось кряхтение вперемешку с невнятными ругательствами. Первая рука потянулась выше и уцепилась за железную перекладину ограждений. Вторая двигалась параллельно ей. Вскоре в темноте появилось еле различимое лицо и блеснул воротник рубашки под знакомым плащом. Человек показался из-за камней по пояс, подтянулся к верхним перилам и встал, наконец, в полный рост. Чуя фыркнул.  — Ты снова пытался утопиться? — спросил он так, словно это был вопрос, не требующий ответа. Едва видимая во мраке фигура перемахнула через ограждения, но оступилась и шмякнулась оземь лицом вниз. Накахара поморщился. Перед ним, неестественно разогнув ноги и руки, лежал, распластанный, его бывший коллега.  — Ага, — пробухтел Дазай, не поднимая головы. Потом кое-как поднялся и сел на пятки. Со страдальческой миной постучал сначала по одному уху, потом по другому, убирая попавшую внутрь воду.  — Один или с кем-то? После недавней морской «прогулки» видок у детектива был не ахти. Он весь промок до нитки, темные волосы спутались и налипли на лицо. Через плечо висела, покачиваясь на ветру, лиана какой-то водоросли; к лацканам плаща прицепились разноцветные бумажки. Дазай поднялся, непринужденно отряхнул себя от мусора и устало подошел к лавочке под светом одинокого фонаря, на которой дымил сигаретой Чуя. Потом устало опустился рядом с ним, закинув руки на спинку скамейки и с усталым стоном задрав голову. Осаму выглядел вымотанным, но почему-то очень довольным.  — Представляешь: встретил на побережье одну чудную красотку. Познакомился и понял — она же идеально подходит на роль партнера для двойного самоубийства! Мне почти удалось затащить её в воду, как вдруг выяснилось, что она работает спасательницей… Дазай засмеялся. Шутки судьбы ему частенько приходились по нраву, ибо делали скучную жизнь разнообразней. Чуя закатил глаза, перекатывая сигарету в зубах. «Этот маньяк-суицидник все никак не угомонится», — подумал он то ли радостно, то ли печально. Затем произнес исполнительным тоном:  — Я сделал все в точности, как ты сказал. Дазай, поочередно прочистивший уши мизинцем для верности, снял плащ и, отжав его над асфальтом, повесил на спинку лавки подле себя. Потом замер, настороженно поглядев на противоположный берег, различимый во тьме ночи лишь благодаря ярким огням прожекторов над водой. Он будто силился что-то вспомнить, но никак не мог.  — А что я сказал? Накахара презрительно зарычал, одарив Осаму испепеляющим взглядом.  — Ты велел мне свести Акутагаву и Хигучи, склеротик хренов. На лице Дазая обозначилось моментальное озарение.  — А, точно, и как я мог забыть? — он повернулся к Чуе. — И ты свел?  — Спрашиваешь, — фыркнул тот, вынимая сигарету и пуская в небо облачко дыма. — Где деньги? Гони давай, сколько обещал. Я теперь почти все должен Акутагаве-кохаю — из-за тебя пришлось заключить пари, и я проиграл.  — Проиграл? — без плаща становилось холодно. Продувал ветер с залива. — Ах, как досадно… Предчувствую, отдать я обязан все, да к тому же, и с надбавкой?  — Не зубоскаль, а гони деньги, — проскрежетал Чуя. Потом подумал и подтвердил. — С надбавкой, как договаривались. Дазай прикрыл глаза, изобразив таким образом покорное смирение, и принялся рыться в карманах плаща на спинке лавочки.  — Деньги — так деньги, сейчас все будет, — пропел он и, видимо, что-то нащупав в подкладке тренча, радостно известил товарища. — О, а вот и они! Тебе повезло, друг мой Чуя, что я положил их во внутренний карман и драгоценные денежки совсем не намокли!.. Почти… Дазай вытащил из плаща белый конверт, принявший от воды темнейший из оттенков серого, и протянул Накахаре, сияя безоблачной улыбкой. Чуя секунду глядел на конверт, а затем угрожающе ощерил зубы. Лицо его исказила гримаса подлинного негодования.  — Ты совсем спятил, Дазай?! Полез купаться с деньгами в кармане?!  — Да не ворчи ты так, — Осаму без обиняков всучил конверт Чуе в руки. — Просушишь над батареей — будут как новенькие. Тот оторопело посмотрел на прежнего напарника. Нахмурился и, раздосадованно клацнув зубами, убрал деньги под жилет. Снова затянулся. Дазай сидел на лавке, подложив руки под голову, и смотрел в беззвездное небо. Сегодня, как, впрочем, и почти всегда в портовом городе, мерцающие огоньки звезд закрывали плотные космы облаков, невидимые в ночи. Чуя тоже поглядел наверх. Ему был виден яркий свет фонаря и зловещий силуэт дерева. Эти двое немного посидели так, в тишине и безмолвии. Раньше, несколько лет назад, что-то такое крепко связывало их между собой, разделяя поровну мысли, чувства и цели. Теперь им обоим казалось, что оно треснуло, разрушилось и пропало, оставив после себя лишь голый скелет, призраком бредущий за ними по пятам. И этот призрак — прошлое, которое нещадно напоминало о себе, — еще долго не оставит их грешные души в покое. Чуя снова выдохнул дым.  — Мне только интересно, — вдруг сказал он, ни к кому не обращаясь, — зачем все это нужно? Дазай мельком глянул на него, улыбаясь уголками рта.  — Сводить Акутагаву и Хигучи? Это часть моего плана, — ответил он. Накахара снова фыркнул.  — И Ремарк этот твой — тоже часть плана, да? Осаму опять поднял голову. Свет фонаря в его глазах делал их похожими на янтарную смолу.  — Может быть, — уклончиво ответил он, — а может быть, и нет. Накахара подался вперед, уперевшись локтями в широко расставленные колени. Он знал, что находится в неведении, и беспомощно плавает в нем, как муха, упавшая в масло. Беспомощность порождала в людях, подобных ему, гнев и непонимание.  — Но зачем?! — воскликнул он, наконец. — Зачем тебе Ремарк? Что такого он, черт возьми, должен сделать? Дазай минуту помолчал. Потом хитро посмотрел на Чую, лицо которого выражало возмущенное недоумение.  — Он поможет кое-кому верно расставить приоритеты. В конце концов, иногда полезно действовать по собственной воле, а не плясать под чужую дудку. Чуя недовольно сник. Он был разочарован столь размытым ответом.  — Ты о Рю? — только и спросил мафиози. Осаму кивнул.  — И о нем тоже. Они еще немного помолчали. Потом Накахара потянулся и, зевая, заметил:  — Знаешь, Дазай, я смотрю, последнее время тебя частенько тянет на философию. Раньше ты таким не был, — Дазай загадочно усмехнулся, не глядя в его сторону. Чуя пристально на него посмотрел. — Скучаешь по Оде?  — Тебе сказать «нет» или ответить честно? Накахара сдвинул брови. Прибрежный ветер лениво колыхал его волосы.  — Честно. Дазай невесело вздохнул. Хоть и говорил он с видимым наслаждением, словно слова эти несказанно грели ему душу, в голосе Осаму слышалось отчетливая грусть.  — Иногда я думаю, мне его очень не хватает. Ода, наверное, — один из тех немногих людей, кто всегда знал, чего хотел, и до последнего был предан своим стремлениям. Его уверенность внушала надежду и мне. Сейчас я все чаще осознаю, что поступаю неправильно, а страшнее всего — понимаю, что поступал неправильно уже много раз. Я думал, сделаю как лучше, если немного причиню вред другим. Ведь через страдание познается истина, гармония, — или как там? Ода помогал мне верить, что так оно и есть.  — Если ты снова про Рю, то да, он из-за тебя, конечно, настрадался порядком, — хохотнул Чуя, перекатывая сигарету в зубах. Дазай печально улыбнулся.  — Это называется воспитание, друг мой. Теперь я несказанно жалею о том, что был излишне жесток к нему. Чуя снова ухмыльнулся.  — А он ведь все так же ждет от тебя признания, не забыл? Дазай о вздохом ответил:  — Признание — это не то, чего он заслуживает, пускай Акутагава и уверен в обратном. Совсем не то. Ему нужно другое. Обстоятельства откроют ему глаза на истинное положение дел; он изменится, я знаю это. Накахара насмешливо отвернулся; то, о чем размышлял вслух Осаму, было понятно ему лишь наполовину, ведь мафиози никогда по-настоящему не задумывался о морализаторстве. Деньги и прочие источники благ привлекали его куда больше, хотя и Чуя был не лишен того, чтобы, при желании, начать копаться в руинах погребенной нравственности. Он хорошо знал человеческую натуру; выучил её интуитивно, на одних ощущениях, пускай сам об этом даже не подозревал. Накахара докурил погасшую сигарету и небрежно выбросил её в кусты, потом достал новую, зажав её между зубами. По привычке похлопал себя по карманам. Нахмурился и посмотрел на Дазая. Тот, благожелательно улыбаясь, помахал потерянной зажигалкой перед его лицом.  — Не это ищешь? Чуя мгновенно пришел в ярость. Он уже почти потянулся за своей собственностью в попытке её отнять, но Дазай с удивительным проворством взмахнул рукой и запустил зажигалку в дальний полет. Она, крутясь вокруг оси, в считанные мгновения пронеслась над дорогой и оградительными перилами и, блеснув бензином в свете огней, зрелищно спикировала в воду. Накахара вскочил с лавки и, подбежав к ограждениям, посмотрел вниз. Зажигалки больше было не видать — бесследно скрылась в пучине Токийского залива. Глаза Накахары метали молнии. Он был вне себя и в отчаянной злости повернулся к Дазаю, непринужденно сидевшему на лавке.  — Ты чего наделал, сволочь?!  — Курение, Чуя, — опасная привычка, — нравоучительно заметил Осаму и поднялся, накинув все еще мокрый плащ. — Завязывал бы ты с ней, да поскорее. Негоже принцессе вроде тебя дымить, как паровоз. — Чуя оторопело распахнул глаза. Гнев не позволял ему сосредоточиться, поэтому Накахара лишь потерянно дергал губами, лихорадочно пытаясь придумать, чем ответить. Дазай снова улыбнулся — с тем присущим ему очарованием, с каким флиртовал с дамами. — Брал бы пример с меня — я уж лет шесть, как бросил. Наконец, Чуя собрался с мыслями и негодующе закричал самое, как показалось ему, уместное в данной ситуации:  — Я ненавижу тебя, Дазай!  — А я так тебя обожаю! — Осаму радостно простер руки навстречу мафиози, не переставая радостно улыбаться.  — Чтоб ты утопился в другой раз!  — Дай обниму тебя, моя маленькая фея!  — Да пошел ты к черту!  — Ну я же любя…  — Эй, убери от меня свои грязные лапы! Ты рыбой воняешь!.. Из-за рваного края облака робко выглянула растущая луна и осветила своим бледноватым сиянием парочку на набережной Дайсан-парка. Дазай счастливо стискивал в объятиях своего давнего напарника, прижатого к ограждениям и бывшего чуть ли не на голову ниже детектива. Чуя почти не сопротивлялся и только с раздражением сжимал зубами так и не зажженную сигарету. Он, вообще-то, не был очень сентиментальным. Просто немного соскучился по идиоту Осаму. Из-за работы они виделись невообразимо редко.

***

В салоне скоростного поезда мерно гудели чуть слышные двигатели. Состав мчался по линии Токайдо-Санё в направлении префектуры Фукуока. Позади уже остались Киото и Новая Осака, и за широким окном вагонов расстилалось живописное море Харима-нада, усеянное зелеными кляксами мелких островов. Кёка с молчаливым восторгом любовалась морской панорамой. На коленях у неё с грустным выражением на мордочке сидел плюшевый заяц.  — Куда мы едем? — вдруг спросила Кёка. Её спутник в шарфе и шляпе, которую он не снял даже в вагоне, зашевелился на соседнем сидении, обитым синим дермантином. Потом с щелчком убрал выдвижной столик перед собой.  — Мы едем на встречу с одним очень важным человеком, — ответил Ремарк. Потом посмотрел на море, в окно поверх головы девочки. — Он скажет нам, что делать дальше. Кёка промолчала, не в силах отвести взгляда от плескавшейся в золотых лучах солнца большой воды. Она еще не знала, что ехать предстояло очень долго. Сначала — через Окаяму, Хиросиму и Фукуоку на остров Кюсю, а там — с пересадкой на станции Хаката — в Нагасаки, прибрежный городок, устроившийся в чаше одноименного залива; центр смешения японских традиций и западно-христианского мировоззрения. Однако мало кто знал, что ни Нагасаки, ни даже заброшенный остров Хасима не станут конечным пунктом, в котором окажутся эти двое эсперов — маленькая японская девочка и взрослый европеец-мужчина, пообещавший ей исполнение самой сокровенной мечты. Впереди их ждал долгий и тернистый путь через весь океан, и сегодняшняя поездка к юго-западу Японии — лишь начало этого большого путешествия.