***
Вот только не уснуть у неё всё-таки не выходит. Единственное, что Кара помнит отчётливо — это как из кабинета выходит, пошаркивая, миссис Кормак, и как Кара уже порывается окликнуть следующего, но затем сладко потягивается и зажмуривается. Всего на секунду, чтобы сосредоточиться и взять себя в руки. Когда она открывает глаза, в кабинете всё ещё никого нет. Никто не заходит даже после того, как Кара произносит следующую фамилию в списке четыре раза. Она поднимается с места и выглядывает в коридор — скамейки одиноко пустуют. — А-ам. А где вс... Взгляд падает на настенные часы в коридоре, и Кара не может сдержать удивлённо-разочарованного вздоха. Почти два часа пополудни. А когда она отпустила последнего пациента, было всего одиннадцать утра. Чёрт. Однако вопрос остаётся нерешённым, даже учитывая проявленную во всей красе проф. непригодность: куда же девались остальные посетители, если её не разбудили ничьи возмущённые окрики? Хотя, по логике вещей, должны были разбу… — Вас вчера так сильно утомила двойная смена? Кара оборачивается на знакомый голос: поступь у него, всё-таки, неестественно и пугающе тихая. Ей ещё ни разу не удавалось предупредить его появление. — Нет, я… Ночью пришлось поработать, — она, в общем-то, не лжёт: так ведь всё и было. Однако от недосказанности вдруг становится не по себе. — Извините, наверное, я вас подвела. Придётся подыскать на моё место кого-нибудь более компетентного. Кара смотрит в пол, но не от смущения. Она боится. Не выговора, не криков, не даже разочарования в чужом голосе. Она боится смотреть ему в глаза, памятуя о вчерашней сцене. Хочет. Но боится. Ральф это, кажется, замечает, судя по сменившейся интонации. — Всё в порядке. Остаток пациентов Ральф взял на себя. Кару будто прошибает током. Она поднимает широко распахнутые глаза, натыкаясь на грустную, щемяще-открытую улыбку. Ей становится стыдно. Стыдно за трусость, стыдно за перекинутую на чужие плечи ответственность. Но больше всего ей стыдно за то, что перед ней только что раскрыли и вывернули наизнанку душу, ткнули носом в свой самый главный и самый уродливый изъян, а она… А она даже не знает, что сказать. — Хотите знать, откуда это, да? — грустно усмехается Ральф и понимающе прищуривается. Каре, всё это время хлопающей глазами с открытым ртом, только и остаётся, что закивать. — Да. Хочу. Это она поняла для себя ещё вчера, когда пролистывала статьи с отчётами психологов и комментарии к ним. Вариантов оказалось много, слишком много, чтобы соотнести меж собой более и менее правдоподобные, плюс ко всему — она пока ещё слишком плохо и слишком мало знала о докторе Ральфе, чтобы утверждать что-то наверняка. Одно Кара поняла точно: это началось не так давно, раз коллеги до сих пор ничего не заметили, и не имело огромных масштабов, раз Ральф мог (пытался) себя контролировать. Кара старалась выцепить из памяти, когда бы он произнёс хоть одну фразу от первого лица, и не смогла. На самом деле не смогла. “Вы хорошо потрудились” вместо: “Я доволен вашей работой”. “Нужна помощь?” вместо: “Могу я помочь?”. Боже, да ведь в самый первый раз, когда она только устраивалась, “Можно просто Ральф” вместо: “Зовите меня Ральфом”. Мелочи, конечно. Пустяки, которые и вовек не заметишь, если не присмотришься. Но Кара присмотрелась. И, вспоминая его улыбчивость, его заботу, неподдельную заинтересованность к пациентам, сотрудникам, к ней самой, Каре до кома в горле хочется узнать, в чём дело. Одну из возможных причин на сайте описывали как “Завышенная самооценка”, однако Уотсон тогда подумала и поняла, что ни за что не поверит в такое. Даже окажись оно правдой. Не поверит. — Тогда… Может, сегодня в семь? — Что? — Встретиться. Вам и… — (“и мне”, так и не добавляет он, сглатывая слюну). — Поговорить. — Х-хорошо. Возникает неловкая заминка: Ральф опускает взгляд, как Кара до того, кивает и скорым шагом уходит прочь по коридору. Кара смотрит ему вслед. И с каких пор в её жизни образовалось так много сложностей?***
Она поднимается по поскрипывающим ступеням лестницы и думает, что сейчас не хочет ничего, кроме как плюхнуться лицом в кровать и пролежать так до самого вечера. Однако судя по доносящемуся из-за двери шуму, подобная роскошь ей не светит. И оказывается права. — Можете не раздеваться, мы уже уходим. Коннор привычным залихватским жестом обвязывает шарф вокруг шеи. Он стоит к Каре спиной, смотрит на её отражение в окне — обернуться пока что не удосуживается. Она обречённо вздыхает. — Куда? — Для начала — в Скотланд-Ярд, выторговать у Диммока записную книжку Лукиса, — он кончиками пальцев оправляет ворот пальто (и этот жест Кара тоже давно выучила) и, наконец, подходит к ней. Коннор задерживается возле неё на пару мгновений, заводит руку куда-то возле её спины — Кара уже готовится вопросительно поднять брови, когда слышит щелчок открываемой двери позади себя. — Дальше — по обстоятельствам. — Могли бы просто попросить отойти, — глухо шепчет она, с каким-то иррациональным ужасом понимая, что теперь в присутствии Коннора Холмса привычным становится не только вечное непонимание, но и обескураженность. Назвать это смущением Кара не может — претит сама мысль. — А зачем… Зачем вам эта книжка? Коннор взглядывает на неё через плечо, продолжая спускаться по ступеням. — Хороший вопрос. Помните, я говорил, что между Ортисом и Лукисом ничего общего? — Ага. — На первый взгляд — так оно и есть. Однако у Брайана Лукиса я нашёл буклет с чеками разной давности. Последние из них сделаны буквально за несколько дней до смерти. — Та-ак, — вопросительно тянет она, не желая выдавать привычное языку “Не понимаю”. — Эти чеки, Кара, были сделаны при поездке. В Китай. Все свидетельства о поездках в Китай собраны в отдельном месте, хотя Лукис, как свободный журналист, мотался едва ли не по всему свету. — А Ортис у нас, как мы знаем, имел тесное взаимодействие с Востоком и часто туда ездил в командировки. Верно? — В точку. Пристальное внимание к Китаю, ссора с преступной организацией — похоже, эти двое умудрились насолить восточной мафии. — А записная книжка Лукиса, если она вообще есть, нам нужна, чтобы... — Чтобы свериться и узнать, где эти двое могли пересечься, — кивает он. — Такси! Что ж, — с приятным удивлением подмечает Кара, — по крайней мере, в её присутствии он стал объяснять свой блестящий ход мыслей с куда меньшим раздражением, чем прежде. Прогресс.***
— Не сочтите за грубость, мистер Холмс, — раздражённо цедит Диммок, нехотя протягивая записную книжку, — но иногда вы ведёте себя, как заносчивый жлоб. — Сочту за комплимент, — кивает Коннор и берёт улику: осматривает твёрдый переплёт, большим пальцем наспех пролистывает страницы. — Спасибо. — Вы и такие слова знаете? Неужели? — Мой лексикон, полагаю, поверг бы вас в шок. Может, как-нибудь продемонстрирую, если настаиваете. — Вовсе нет. Кара хихикает в кулак, выдавая смех за кашель: ей-богу, пару часов потерянного сна стоили лицезрения красного от натуги лица инспектора. Успей отскочить, не то взорвётся и окатит ядом. — А почему вы были так уверены, что обязательно будет записная книжка? — У любого профессионального журналиста она всегда есть, — отвечает Коннор, не отрываясь от перелистывания страниц, когда они выходят из участка. — А Лукис, несомненно, был профессионалом. — Но ведь там могло и не быть записей про Китай. — Верно. Но буклет, который я нашёл, сложен вдвое: сгиб потёртый, но ровный, как и половины листа. Буклет был аккуратно сложен и хранился отдельно. Вывод: выпал из записной книжки. — Знаете, Коннор, вы слишком часто полагаетесь на случай. — И почти всегда срабатывает. Кара тяжело, с какой-то даже материнской теплотой вздыхает: Коннор Холмс неисправим, и нисколько этого не стыдится. Даже напротив — спешит указать всем на свои недостатки, которые сам считает достоинствами. Взбунтовавшийся подросток, ей-богу. — И куда мы теперь? — Пока не знаю, — задумчиво отвечает он. — Думаю, стоило бы ещё разузнать про Ортиса, на него у нас практически ничего нет. — И что нам мешает всё разузнать? — Мало времени. Непродуктивно, — отрывисто докладывает Коннор. Голос у него временами звучит абсолютно неестественно. — Вот что, — он резко останавливается, отчего Кара практически врезается носом ему в плечо. — Поезжайте в банк, найдите там всё, что сможете касательно последних передвижений Ортиса. Отчёты о сделках, квитанции, чеки, билеты — всё, что угодно. — А вы что делать будете? — Постараюсь восстановить последовательность действий Лукиса после последней поездки. — С помощью записной книжки? Серьёзно? — В ней информации более, чем достаточно, — длинный палец стучит по переплёту. — Нужно лишь главное вычленить.***
— Чеки? — Не только. Вообще, всё, чем вы располагаете, может помочь следствию. — О… Вот как. Хорошо. Кара ждёт, когда бывшая секретарша Ортиса, нервно закусив нижнюю губу и поправляя причёску, найдёт в стопке документов и папок хоть что-нибудь полезное. Если честно, Каре здесь находиться не по нраву: она не переносит места, похожие на пчелиный улей. — ...Ага, вот, — секретарша поправляет (в который уже раз?) локон и протягивает Каре стопку документации. — Здесь всё, что поступило в день его смерти и ранее. — Спасибо. Кара кивает, аккуратно беря в руки увесистую папку. Отходит подальше от этих раздражающих пчелиных сот, в простонародье называемых смежными кабинетами, и садится на первый попавшийся стул. Смотрит. Квитанции, документы, отчёты… Не то. Ничего такого, что наводило бы на мысль о Востоке. Когда-нибудь вся их цивилизация рухнет под гнётом бюрократии, думает Кара, просматривая второй (или третий?) десяток бумажек. А потом под руку попадаются отдельно скреплённые чеки. Первые из них, судя по дате, сделаны в день смерти. Вот оно. — Я нашла чеки, — говорит она, как только в телефоне перестают звучать длинные гудки. — Некоторые датированы днём его смерти. — Зачитайте. Его голос звучит спокойно, уверенно, но Кара знает, чувствует, что Коннор взволнован. — Так. Один из них — счёт за такси. 18 фунтов. Секретарша говорила, что в тот день он приехал в офис не раньше часа дня, а здесь 11:04 утра. — Она что-нибудь говорила о других планах? — Что-то про Вестэнд. Так, дальше по времени идёт билет на метро, купленный на Пикадилли, — она непонимающе косится на бумаги в руках, сверяется. Хмурится. — Метро? — Вёз с собой что-то тяжёлое, что неудобно волочить по эскалатору, — голос на том конце провода приобретает знакомую интонацию разговора с самим собой: если Кара положит трубку прямо сейчас, то едва ли Холмс заметит. — Потом освободился от груза и… Что-нибудь ещё есть? — Минуту… А, вот: между чеком из такси и билетом в метро есть чек из какой-то забегаловки. “Экспрессо бар Пьяцца”. Она готова поклясться, что буквально ощущает победную улыбку на лице Коннора, который уже и не пытается сдержать радостные возгласы. — Ждите меня там, Кара. И прежде, чем она пытается возразить, в трубке уже слышатся короткие гудки. Что ж. У неё ещё есть в запасе около двух часов, по истечении которых она должна будет как минимум стоять перед зеркалом и выбирать, что ей надеть на встречу. И никаких расследований.