London: Become Detective

Они сидят так, кажется, целую вечность, хотя на деле проходит не больше двадцати минут; Кара всё это время приобнимает Ральфа за плечо (и с искренней радостью подмечает, как постепенно проходит его нервная дрожь). Говорить не хочется. Да и зачем? Поэтому они сидят, обнявшись, и Каре становится так спокойно на душе, что она не замечает момента, когда глаза непроизвольно смыкаются. Только чувствует сквозь дрёму, как широкая ладонь робко и неуверенно тянется, чтобы приобнять её в ответ. И всё было бы прекрасно, если бы в этот момент не раздался телефонный звонок у неё в кармане. Кара встрепенулась, открыла глаза. Ральф тут же убрал руку, как от огня, и Кара с досадой подумала, что момент упущен. Оставалось лишь надеяться, что Коннор помнит их уговор, и это действительно что-то срочное. Однако на дисплее высветилось внезапное “Маркус”. Кара, взглядом извинившись перед Ральфом, с нервной дрожью нажала “Ответить”. — Кара? — Да, Маркус? — Я узнал. Про символы, — по ту сторону трубки слышится шуршание. — Не знаю, где вы их откопали, но это старинная система китайских цифр. Настолько древняя, что ей теперь только уличные торгаши в Чайна-тауне пользуются — и то редко. — Цифр? — зачем-то переспрашивает Кара, хотя прекрасно поняла и услышала с первого раза. Что может значить набор старых китайских цифр? — Да. И ещё: я подключил ребят, выяснилось, что некоторые видели похожие знаки в разных местах по городу. Если бы не цвет краски, может, никто бы и не заметил. Есть фотографии, кстати. Я бы мог отправить на почту. — Нет, — резко перебивает она. — Нет, мы приедем. — Хорошо. Жду. Кара кладёт трубку: глаза у неё загораются искрой. Коннор говорил, что, если что-нибудь найдётся, то лучше приехать и засвидетельствовать самим. Компьютер — вещь ненадёжная, сказал он тогда. Особенно, если имеешь дело с профессиональными мафиози, у которых наверняка завалялось пару не менее профессиональных хакеров в кармане. — Что-то случилось? Кара вздрагивает, заслышав неоправданно-виноватые нотки голоса подле себя. Виноватой, по-хорошему, здесь теперь должна чувствовать себя она. — Я… Ральф, — она осторожно накрывает его ладонь своей, вкрадчиво всматриваясь в глаза. — Ты простишь меня, если я скажу, что мне прямо сейчас нужно уехать? Дело очень срочное. — Ральф… простит, — сипло выдаёт он. Тон неуверенный, больше похожий на голос потерянного ребёнка, и Каре становится до невыносимого стыдно. — Ральф понимает, правда. — Точно? — Да, — и для большей убедительности он старается улыбнуться. Выходит здорово. У него красивая улыбка, пускай и немного странная. — Может, подбросить? — Ох, было бы очень кстати. Она смотрит в окно машины, скучающе наблюдая за обшарпанными стенами заброшенного депо, изрытыми трещинами и облезлой штукатуркой. Крики подростков теперь слышны громче, совсем рядом: кажется, она даже слышит стук колёс от скейтборда. Вокруг темно, однако даже столь однообразный вид всяко лучше рассматривания собственных заусениц на пальцах или волокон на обивке кресла, а потому… ...А потому мелькнувшее ярко-жёлтое пятно на одной из стен ей всё же удаётся высмотреть. Не показалось ведь, правда? — Можешь ненадолго притормозить?

***

“Абонент недоступен”, — вежливо уведомляет её механический мужской голос. Ну конечно. Телефон ведь — такая ненужная штука, особенно когда ты чёртов Коннор Холмс, гениальности которого наверняка хватит, чтобы узнать о пропущенном звонке по пыли на листьях фикуса. Кара чертыхается себе под нос. — Что, совсем плохо? — хмыкает Ральф. Кара в ответ лишь качает головой, неловко улыбаясь. — Ничего. Просто не отвечает. Хотя это в самых что ни на есть его интересах, на минуточку. — Приехали. Говорить это, собственно, нет нужды: пусть в их районе большинство домов и дверей выглядели одинаково, поблёскивающее “221 Б” она смогла бы узнать за версту. — Да, верно. Спасибо, что подвёз. — Рад помочь. Возникает заминка. Кара чувствует, что нужно что-нибудь сказать на прощание, вот только понятия не имеет, что. И выбирает самое нелепое, что только можно сделать: говорит первую пришедшую на ум фразу. — Сегодня… Было здорово. Правда. Мне понравилось, — под слишком внимательным взглядом ей начинает казаться, что ляпнула Кара явно не то. Вот же. — То есть, я хочу сказать, то, что ты рассказал, было ужасно, но я рада, что ты смог мне это расск… Когда чужие губы вдруг невесомо касаются скулы, она замирает. — До завтра, Кара. Она хватает ртом воздух, напрочь забыв, что говорила и собиралась делать до этого. Она, кажется, забывает вообще обо всём. Кара бросает на Ральфа мимолётный взгляд (и тут же спешит его отвести), кивает, бормочет не то прощание, не то извинения — а может, всё сразу, разницы никакой, — и пулей вылетает из машины, которая как назло не отъезжает сразу. Поэтому приходится делать вид, что она не судорожно копается в сумочке, а спокойно ищет ключи, и что руки у неё нисколько не дрожат. И что дыхание не сбилось к чертям из-за несчастного поцелуя в щёку, пусть даже и внезапного. Лишь только когда она закрывает за собой дверь (закрывает, а не захлопывает, тоже важно), Кара позволяет себе опереться спиной о стену прихожей, закрыв лицо ладонями. Боже, да она ведь ведёт себя, как школьница. Да что уж там: на выпускном, когда к ней пытался клеиться одноклассник из параллели, она и то вела себя храбрее, хотя и знала, что ограничиваться поцелуем в щёку тот парень не собирался. Наверняка такой браваде способствовало ударившее в голову опьянение, но… Но всё же, чёрт возьми, она давно уже не выпускница! От мыслей о школе, поцелуях и раскрепощённости (почти полном её отсутствии) её отвлекает раздающиеся на втором этаже голоса. Слов не разобрать, но возмущённый тон Роуз она узнает даже при самой ужасной слышимости. Другое дело, что возмущения эти сопровождаются грохотом и, — если ей не чудится, — невнятным бормотанием Коннора. Вот это и вправду похоже на повод обеспокоиться. — ...Всего лишь обработаю. Коннор, сколько можно себя вести, как ребёнок?! — Роуз не сдерживается и переходит на крик ровно в тот момент, когда Кара с тихим скрипом открывает дверь. Однако замечают её не сразу: Роуз — потому что стоит спиной, Коннор — потому что мечется по комнате, огибая стопки книг, и что-то бормочет, периодически ероша то, что в давние времена называлось причёской. Потом Кара замечает раскрытую на столе аптечку. Потом — крупные ссадины на лице Коннора. Хмурится. А после, наконец, замечают её саму. — Слава богу, Кара! — всплёскивает руками Роуз. — Я уж и не знала, что делать. Собиралась позвонить, но номер был за… — Что случилось? В голосе её удивительным образом сочетаются безапелляционный холод и беспокойство. Коннор, конечно, мастак вытворять всякое, однако до избиений на её памяти ещё не доходило. Удивительно, учитывая его замашки. И всё же. Виновник торжества замирает над столом и поднимает голову: взгляд его немного проясняется, губы перестают что-то бормотать и приоткрытыми замирают на полуслове. — Кара? — вздёргивает брови он. — А вы что тут делаете? Кара готова захлебнуться возмущением уже к этому моменту, но потом Коннор добавляет контрольное: — Вы ведь должны быть на свидании. — Откуда вы… — Не знал, — снова опережает он её. — Но вы только что подтвердили мою догадку. Взгляд Кары темнеет. Первое, что бросается в глаза: крупные ссадины на виске и возле подбородка. Затем: куча мелких ссадин, усеянных по всему лицу. Взгляд спускается ниже, и Кара видит яркий след полоски на шее. От верёвки. Про гематомы и царапины на предплечьях и говорить нечего. Впрочем, нет: Кара и об этом успеет поговорить. Потом. Сразу после того, как обработает раны. — Сядьте. — Сейчас не до этого. Я напал на след ещё одной жертвы, а если ей удалось скрыться, то, может, она ещё жи… — Сядьте, — отрезает она. — Немедленно. Взгляд из-под нахмуренных бровей явно не предвещает ничего хорошего в случае неповиновения; Коннор ещё не видел такого выражения хотя, казалось, лицезрел весь основной эмоциональный спектр Кары. А потому смотрел сейчас с интересом, замешательством и... лёгким испугом. Он ничего не отвечает, однако и приказ исполнять не спешит. Лишь выпрямляет напряжённую спину в какой-то слепой готовности. — Если вы сейчас же не сядете на диван и не успокоитесь, клянусь, я выброшу всю эту макулатуру в окно. Следом полетят стекляшки с кухни. — Это химические колбы. — Да мне плевать! — срывается на крик она. — Хоть раз сделайте то, что говорят, чёрт вас раздери! Повисает молчание. Слышно лишь, как нервно дышит Кара, как из-за закрытого окна доносится шум дороги. Как непонимающе жужжит где-то в складках штор муха. Первой молчание нарушает Роуз. — Ну, вы тут и без меня управитесь, — откашливается она. — Кара, присмотри за ним, ладно? — Непременно. И после того, как дверь за ними закрывается, она всё ещё продолжает неотрывно смотреть в карие глаза, выжидающе скрестив руки на груди. Первым в их безмолвной схватке сдаётся Коннор. Он медленно переводит взгляд на диван, потом — вновь на Кару, и только после делает неуверенный шаг. Кара даже не скрывает облегчённого вздоха, когда садится перед ним. Вид ран, правда, облегчения нисколько не приносит; Кара хмурится, закусывая нижнюю губу, и осторожно берёт его за подбородок, рассматривая ссадины ближе. Молчание длится две минуты и за это время становится максимально неловким. — Как прошло свидание? — Просто прекрасно, — сардонически хмыкает она. — Лучше всех. — Кино? — Нет. — Аттракционы? — Нет. — Парк? — Вы помолчать можете? — Боже, только не говорите, что театр — старо, как мир. — Коннор. Она тяжело вздыхает, приказывает ему не шевелиться и отходит на кухню, чтобы смочить марлю. И пускай только попытается обхитрить её или принять попытку к отступлению — насчёт колб она нисколько не шутила. Однако вид у неё, похоже, настолько серьёзный, что по возвращении Кара обнаруживает Коннора ровно в том же положении, что и прежде. Только выражение глаз теперь какое-то… Странное. Настороженное. Как у мальчишки на медицинском осмотре, ей-богу. — Постарайтесь не шевелиться, ладно? В ответ он молча кивает. И начинает внимательно наблюдать за действиями Кары. Завороженно. — Пока я не добралась до этой ссадины на губе, — говорит она, осторожным движением промакивая рану у виска. — Вы на кого нарвались? — Издержки производства. — Коннор, меня не было всего пару часов, а вы умудрились с кем-то подраться. — Важнее не с кем, — он непроизвольно начинает ёрзать, взбудораженный, но Кара кладёт ему свободную руку на плечо и фиксирует. — А из-за чего. Из-за кого. Кара, когда в последний раз шёл дождь? — Дождь? — от недоумения она на секунду останавливается. — Боже, не помню. Дня три назад? — Именно. А газеты, что я нашёл возле одного дома в Чайна-тауне, были мокрыми. — И что? Могли в отпуск уехать. — Без единой записки. И оставить незакрытыми окна. Нет, не думаю. К тому же, запах в корзине с бельём и холодильнике явно были не в пользу спланированного отпуска. — Откуда… — она переводит осуждающий взгляд с царапин на скуле в глаза. — Только не говорите, что пробрались в дом. Опять окна выбивали? — Я же сказал: окна были открыты. Взобрался по пожарной лестнице. — О, ну разумеется. — На ковре и стеклянных поверхностях было куча отпечатков. Её искали. Так же, как и Ортиса с Лукисом. — Кого “её”? — Су Линь Яо. Думаю, она нам поможет, если ещё жива. — А, и вы умудрились нарваться на её преследователей? — Он был один. — Фатальное везение. Ну и как же вы её планируете искать? А впрочем, нет, не отвечайте: вот теперь сидите смирно. И Коннор — великое событие! — слушается и замолкает. Вместо этого он достаёт из кармана листок, похожий на визитку, и протягивает ей. “Позвони мне.       Энди” А ниже надпись, напечатанная на фирменной бумаге: “Международный музей древностей”. — И вы хотите туда пойти? — вопросительно изгибает бровь Кара. Коннор в ответ активно кивает. — Музей всё равно уже закрыт. А если попробуете окно пробить — либо в решётку врежетесь, либо сработает сигнализация. — Долго мне ещё это окно припоминать будете? — Дольше, чем вы думаете. И я же сказала: не разговаривайте. — Скучно. Кара тяжело вздыхает — в который уже раз за последние полчаса? Она откладывает в сторону марлю, пропитанную водой, антисептиком и капельками засохшей крови (он не удосужился хотя бы даже промыть раны), берёт в руки мазь. Не самое лучшее средство, но идти в аптеку сейчас — значит упустить момент, пока Коннор сидит спокойно. — Осторожно, может немного пощипывать. На этих словах Коннор зажмуривается, смешно морща нос, и Кара хмыкает: как он вообще дожил до своих-то лет? — Кстати, мне звонил Маркус, — начинает она, чтобы отвлечь. Срабатывает: глаза моментально раскрываются, загораются интересом. — Он нашёл, что означают символы. Это цифры. Какое-то древнее исчисление. — Цифры… — эхом повторяет Коннор и хмурится. — Что-нибудь ещё? — Он говорил про фотографии. Я сказала, что мы приедем посмотреть. — Ну так поехали! Он подрывается с места, так и не дав Каре налепить пластырь на висок, и залихватским движением хватает с вешалки пальто и шарф — последний ему теперь и вправду пригодится, учитывая состояние шеи. — Коннор, подождите. — Ну что, что ещё? — он в нетерпении оборачивается. — Мы теряем время! Кара подходит к нему молча и с абсолютно бесстрастным (скорее: смирившимся) выражением лица поправляет знаменитый шарф. А затем поднимает голову, встречаясь с вопросительным взглядом. — Могут возникнуть ненужные вопросы, — поясняет она. И пояснение это кажется вполне себе исчерпывающим, вот только взгляд его задерживается чуточку дольше, чем нужно недоуменному человеку. И необъяснимо долго — для Коннора Холмса, которому, как водится, известно всё на свете. Или почти всё?