***
Вечером, когда источники уже закрылись, наконец можно было поближе посидеть, попиздеть со всеми родственниками с дальнего востока за чашечкой сэнтя и уже излюбленным кацудоном. — Я так рада за вас, — вот тот самый агрессор, из-за которого Юра не шибко хотел лететь в Хасецу. В прочем, это была Хироко Кацуки — мама Юри и по совместительству свекровь и будущая бабуля. — Я до сих пор не могу поверить, что у вас будут детки! Женщина была настолько рада новостям о пополнении в семье, что по ней было видно, что еще чуть-чуть и она обоссытся кипятком от счастья. Кто бы знал, как эта дамочка обожала нянчиться с детьми — мать-героиня, своих двоих воспитала, воспитала и тройняшек Нишигори — а уж тем более, что ребенок появится и у ее сыночка, еще больше будоражило ее разум. Только она не учла момент, что ей вряд ли дадут так часто видеться с внуками, как ей этого хотелось — в конце концов, от Петербурга до Хасецу так-то далековато, а сама Хироко больше ни ногой в Россию после сногсшибательной свадьбы ее сына. Милая беседа с Юри в качестве переводчика, была прервана, когда, разъебав двери с ноги, влетела Минако, будто бы она неслась из балетной студии не потому, что приехал Юри и его мужья, пиздатые фигуристы, а к излюбленному импортному бухлу, который всегда находился в доме Кацуки из-за Тошии. Всё-таки спился отец семейства. Ну, как обычно. — Где?! Где они? — Минако, ну совсем допилась, — засмеялась женщина, поправляя краешек своей юкаты. — Смотри, они ведь с пополнением. Хироко попыталась погладить Юру по животу, но не дотянулась через маленький столик, поэтому просто указала рукой. — Что, дети? Какие дети, Юрио, у тебя же сезон, а как же олимпийские игры? — начала тараторить Минако и быстро присела поближе к Юри. Да уж, Окукава никогда не стеснялась влазить в разговор неизвестно с какой ноты и перетягивать внимание на себя. — Обосраться какие олимпийские игры, — закатив глаза, ответил Юра пока что только на русском, и попросил Юри дословно переводить его фразы возмущения. По его виду сложно было сказать, что он крайне зол, скорей, опечален. — Я не прошел допинг-тест, и че теперь? Дома куковать, как Рапунцель? Если бы не олимпийский комитет со своей ебаной русофобией… Конечно же Юри бы не стал такое говорить, тем более он даже не знал, как перевести Юрины маты на японский, поэтому он старался выворачивать предложения как угодно, чтобы не исказить смысл, но и не разочаровать мать. — А как же теперь фигурное катание? — Окукава сложила ноги бабочкой, упираясь коленом в ножку низкого стола, и потянулась к чайничку с сэнтя, будто бы она не прилетела сюда минуты две назад и не скинула абы как свое пальто мимо вешалки. Заводить разговор о фигурном катании последние полтора месяца было тяжело, ведь Юра уже перестал ходить и смотреть с трибун на тренировки никчемных спортсменов, которые и прыгнуть нормально не могли, зато спорили больше всех, вынуждая орать то Якова, а иногда даже и самого Плисецкого. Все же он скучает по льду и крайне заебался ходить с огромным животом, из-за которого нельзя даже понервничать, наблюдая за прокатом. — Какое фигурное, Минако. У них же скоро будут дети, — нагло влезла в разговор Хироко. — Что же вы меня уже хороните-то… — бормотал себе под нос Юра, когда пытался допетрить в суть разговора, что мешался то японскими, то английскими словами. В ходе оживленного разговора никто не замечал, да даже и не хотел, что Юра погрузился куда-то в свои мысли и смотрел на одну точку, не обращая внимания на все вопросы в свою сторону до тех пор, пока его не потрясли за плечи. — Все хорошо? — Плисецкий перевел взгляд с деревянных палочек, воткнутых в свиную котлету, на Виктора. Всем своим видом он показывал, как устал от болтовни, которую толком и не понимал, как он хочет куда-то уйти, где не повторяют бесконечно про детей и фигурное катание, ведь для него это было как две крайности, одну из которых он временно лишился, а другую всецело начал ненавидеть. Юра покачал головой, мол, да, все нормально, но его пустой рассредоточенный взгляд говорил об обратном и практически умолял увести его отсюда. Уйти сейчас практически никак не получится, так как сидеть и пиздеть нужно вроде как из вежливости, но в то же время и жалко засыпающего от скуки Юру, поэтому Виктор приобнял его за плечо и, уткнувшись в его блондинистые волосы, прошептал, что осталось чуть-чуть здесь посидеть и они все разойдутся по комнатам. Плисецкий прикрыл глаза и немного прижался к Виктору, как будто бы он мог спасти его от этого бесконечного англо-японского шума, похожего на разговоры приезжих на блошином рынке на Удельной. То душно, то холодно, то снова жарко, так еще и родственники названные зудят под ухом, особенно свекровь, что так и так расхваливала то сына, то его будущую дочь — все это выводило Юру из себя, хотелось орать и возмущаться, но это было чревато последствиями: во-первых, он мог словить тонус, и именно эта проблема постепенно делало из него безэмоционального овоща, все время погруженного в какое-то уныние и отчаяние, во-вторых, он бы очень сильно подосрал Юри перед его мамашкой, ведь эта дамочка еще изначально сомневалась в выборе сына, зная, пусть даже из далека, характер Плисецкого и его поведение. — Юр, что-то болит? — отвлекся от разговоров Юри, обращая внимание на совсем вялого Юру. Прижимая его покрепче к себе, Виктор лишь отмахнулся рукой, давая понять, что ничего серьезного, но, в принципе, их любимого котю можно и обнять, и тогда Юрочка сам уже сцепил пальцы с Юри и переложил на него свою голову. Виктор и Юри перекидывались взглядами и о чем-то шептались — в конце концов, за некоторое время сожительства вместе они уже вполне понимали друг друга с полуслова, а порой и с одного взгляда. Кацуки приложил ладонь ко лбу Плисецкого, чтобы попытаться понять, в чем причина его вялости, но температуры, как таковой, не было. — Он просто устал, — тихо ответил Виктор, поглаживая Юру по коленочке. — Может сказать им, что уже пора закругляться? — также негромко говорил и Юри. — Да, думаю, стоит. Юри похлопал по столу, пытаясь привлечь внимание к своей персоне, и что-то там сказал на своем бурятском, после чего в комнате повисла тишина. Хотя он попросту попросил закончить вечер встречи на сегодня, потому что Юра слишком устал, да и им хотелось бы тоже отдохнуть с дороги. — Оу, конечно… — Хироко попыталась подняться с пола самостоятельно, но учитывая ее пухленькие габариты, ей подала руку Минако, помогая встать на затекшие ноги. — Но у нас не так много комнат, чтобы постелить вам троим отдельно. — Что? — заявление мамы привело в недоразумение даже Юри, который понимал что по традициям в Японии супружеские пары, в частности, спят раздельно, но неужели им придется оставить Юру одного, да еще и на полу, а вдруг продует и пиздец. — Эм, мам, серьезно? — в баталии вступила и Мари, неодобрительно посматривавшая на женщину, переливая чай за края чашки. — Я знаю, что вы с отцом спите раздельно иногда, но… тебя не смущает, что Юрио, как бы, беременен? — Хочешь сказать, что они должны спать вместе? Хорошо, где нам взять большую кровать для всех них? — Хироко озадаченно посмотрела на дочь и действительно задумалась, как все-таки поступить в такой ситуации. — Может лучше в банкетном зале на полу? — спросил Юри и изобразил задумчивую физиономию. — Ну помните, как тогда? Знаю, что для Виктора комнатка будет «маловата», но мы вполне можем уместиться там втроем… — Так-так, что ты там про меня сказал? — прервал Виктор и поднял свои бесстыжие голубые глаза на Юри и, улыбаясь, язвительно вкинул. — Я же отчетливо слышал свое имя. Ты что-то имеешь против меня? Ах, я так и знал! — Да ну тебя, — также ухмыляясь, отмахнулся от него Юри. — Ну так что? Хироко была крайне недовольна, но по итогу ей все же пришлось смириться с тем, чтобы сын и его мужья ночевали вместе и даже спали рядышком друг с другом. Как-никак, с ее стороны все делалось за ради будущих внуков. Всю ночь приходилось укутывать Юру в одеялко, следить за ним, чтобы он случайно не перевернулся и не придавил живот, ведь спать пришлось же на полу. Плисецкий вертелся с одного бока на другой, пиная ногами то Юри, то Виктора, не давая им заснуть, ведь ему было жарко и он пытался даже раскрыться пару раз. И все-таки, лучше так, чем одному в какой-то продуваемой каморке мерзнуть.***
Юра сидел на полу, подмяв под левую ногу одеяло, и задумчиво пялился в одну точку где-то на полу, пока перед ним метался Виктор, ползая на коленях от одного чемодана к другому. — Можем ли мы сходить на каток здесь? — произнес Плисецкий, переведя взгляд на озабоченного чем-то мужа. Никифоров, держа в руках свой омолаживающий крем для лица, немного повернулся в сторону Юры и вопросительно оглядел его. — Вы… сможете кататься как раньше или уже все, только в тренерство и объяснения? — А зачем? — Виктор развернулся к Юре лицом и посадил свой зад на пол, показывая, что теперь он внимательно его слушает. В какой-то степени Юре было даже стыдно о чем-то вот так вот просить, ему казалось, что он умолял, но сейчас по одному его взгляду можно было понять, что он изголодался. Изголодался по льду и очень хочет снова испытать в живую все те эмоции, которые у него забрала беременность. Последний раз он появлялся на катке месяце на четвертом, когда еще не болели ноги и спина, пока живот уже выпирал, но не так сильно, как сейчас. Он настолько пристрастился к фигурному катанию, что для него это стало неотъемлемой частью жизни, в которую он вкладывает все чувства, все переживания, все-все. Юрий безо льда все равно, что свадьба без баяна. — А, да… конечно, Юр, — немного запинаясь, отвечал Виктор, когда понял суть вопроса, и стал пристально наблюдать за дальнейшими действиями Плисецкого. — Только прыгать… — Нет, этого не нужно. Достаточно будет, если вы вдвоем по кругу покатаетесь, не стоит рисковать, особенно тебе, у тебя же спина, — Юра перебил его и перевёл на него взгляд с еле заметным желанием и какой-то непонятной пустотой. На его лице проскользнула грустная улыбка, и Юра, вставая кое-как с места и доползая на коленях в развалочку поближе, протянул руки к лицу Никифорова, убирая прядь волос, чтоб заглянуть, нет, даже попытаться найти какую-то поддержку и понимание в бесстыже-голубых глазах, которые, казалось, никогда не станут тускнеть. Непонятное чувство вины начинало есть Никифорова изнутри, ведь это же он так бурно агитировал за идею того, чтобы обзавестись детьми. А сейчас он просто чуть ли не каждый день замечал, как на глазах начинает увядать его любимый цветочек, и постоянно обвинял себя в этом. Неужто у Виктора проснулась совесть? Так или иначе, сменив подход к Юре и к его положению, все могло быть гораздо оптимистичней. Взрывной характер Юры невозможно как-то удержать — если он хочет кричать и возмущаться, значит он будет это делать, пока не надоест, несмотря на то что это повлечет за собой довольно плохие для него же самого последствия. Плисецкий с пристрастием всматривался в глаза Виктора, будто бы пытаясь запугать его, но вместо того, чтобы продолжить свои странные действия, он накрыл лицо Никифорова ладонью, поржал и пропел строчку из песни Лободы «твои глаза», на что сам мужчина артистично вздохнул и усмехнулся. Лучше так, чем постоянно накручивать себя. Конечно, отказывать ему никто не собирался, даже наоборот, с пристрастием рвались на лед вспомнить былые времена, а особенно, как они оказались на том катке вместе и к чему это привело. Все в Хасецу изменилось. Как много может поменять один долбоебский поступок Никифорова, который стал началом новой истории. Если раньше из городка народ пытался уехать, то сейчас люди со всех уголков земли прутся в эту дыру, стремясь побывать на родине лучшего фигуриста Японии, посетить Ю-топию Акацуки, а некоторые даже отдать детей в балетную школу Минако. Не хватало только того мужичка, что стоял на пути к катку и ловил рыбу каждый день и который улыбался и кивал в знак приветствия. Кто его знает, может уехал, а может и помер. Как только дверь, что вела на ледовую арену, открылась, легкий холод начал немного покалывать кожу, что даже невольно заставлял погрузить в воспоминания ушедших лет. Эхо от удара закрывающейся двери пронеслось по всему катку, который был освещен участками — какие-то из прожекторов под потолком просто не были включены. Те же бортики, тот же коридор, даже плакаты некоторые: все осталось никем не тронутым. Некий диссонанс между самим городом и его достопримечательностями и зданиями. Укутавшись в синий кардиган, Юра оперся локтями о бортик и стал наблюдать, как на лед вываливаются его мужчины. В его глазах отражались огромные лампы, что освещали арену, а звук шуршащих по льду коньков раздавался эхом в голове, заставляя немного вздрогнуть от накативших воспоминаний об этом месте. Все так тихо и спокойно, и снова их трое, как тогда, почти шесть лет назад, и снова на этом же месте. Виктор старался не выполнять каких-то сложных элементов, в отличии от Юри, которому форма и вечные тренировки с юниорами позволяли прыгнуть и тройной. Юра внимательно изучал движения Виктора и Юри: эти аккуратные развороты, плавные скольжения заставляли Плисецкого чуть ли не перевалиться через ограждение, когда он чувствовал ветер, что следовал за проезжающим мимо него мужем. Холод слегка покалывал щечки, но это не мешало улавливать и запоминать каждое движение. Юра так соскучился по льду, что от нечего делать пересмотрел, будучи дома, большую часть прокатов как и одиночников, так и пар. Его любимым занятием было включать на репите произвольную Бабичевой и критиковать каждое движение, подводя итог о том, что Мила уже стара для фигурного катания, несмотря на то что ей всего двадцать три. Юра угасал прямо на глазах, ведь даже в последние месяцы тонус все еще не ушел, и отправлять Плисецкого на каток, где лишний раз он нервничал, не имело смысла. Жизнь безо льда Юрию казалась адом; он мечтал родить побыстрее лишь затем, чтобы побыстрее шагнуть на лед, чтобы кататься до такой степени, пока ноги не онемеют и не будут болеть на следующий день. Виктор и Юри все, конечно, понимали, что ему нужно куда-то девать свои эмоции, что он не может жить без катка, но даже просто вывести его на лед — так, на любителя — тоже нельзя. А вдруг опять тонус? А вдруг он упадет? А вдруг… Подобные мысли смешались в голове в кашу, и Юру продолжали окучивать гиперзаботой, как говорили, для его же блага. Жаль, что внутренний огонь Юры постепенно угасал, подавляя его самого своим угарным газом. — Юра, все в порядке? — на самом деле, он даже не заметил, как около него остановился Юри и попытался привлечь внимание. Плисецкий задумчиво покачал головой, продолжая смотреть на отчаянные попытки Виктора сдержать себя от возможности прыгнуть хотя бы одинарный прыжок. В конце концов, ему-то можно было кататься как любителю, без сложных элементов, иначе опять придется менять штыри в спине. — Вы такие… красивые, — протянул Юра, не отводя взгляд. Пожалуй, такую минутную слабость у Плисецкого можно было наблюдать не так часто. Сейчас же он попросту рьяно рвался на каток хотя бы посмотреть, хотя бы почувствовать тот привычный холод. Казалось, Юра не может быть сентиментальным, и таким спокойным и рассредоточенным его могли видеть только его горе-мужья. В его глазах можно увидеть то ли душевную пустоту, которая заполняла его с каждой неделей все больше и больше, то ли ненависть к своему положению. Ожидание состояло в том, что все эти сладкие песни от беременных, что со временем он привяжется к детям, часики дотикают, и он займет очередь за водой в старости, окажутся правдивы. Однако реальность слишком сильно бьет в лицо своей правдой-маткой — как же Юра ошибался, когда думал, что беременность — это нечто обычное; все рожают, и он родит. — Солнышко, ну что ты? — Юри кротко поцеловал Юру в макушку, немного приобняв, переваливаясь через бортик. — Мне надоело, — тихо говорил Плисецкий, уткнувшись в Юри носом. — Я больше не хочу быть беременным. У меня все болит день ото дня, я хочу уже на лед. — Боже, Юра, ты же мог не соглашаться на это, — почему-то Кацуки испытывал вину перед Юрой, будто бы это он самолично, под страхом смертной казни, заставлял его подписывать договор о процедурах ЭКО. — Потерпи немного, пожалуйста. Ты — молодец… — Еще два месяца. Кстати, не хочу кесарево, чтоб на весь живот был шрам, — попытался перевести тему Юра, чтоб не сильно расстраивать ни себя, ни Юри. — Ты все-таки написал отказ в больнице? — Да. С этой беременностью Юра порядком намучился и чувствовал себя беспомощным инвалидом, который не в состоянии что-то сделать самостоятельно, ведь ему чуть ли не в зад дули со своей заботой, опекая, как беспомощного овоща. Пожалуй, главной причиной выбора естественных родов было доказательство самому себе, что он может быть сильным не только на льду, но и в таких делах. Причем сильным не только физически, но и морально.***
Устроившись с желто-оранжевой маской в апельсинчик на лице поудобней за низким столиком, которую подогнала Юко, Юра слушал несвязное лепетание Минако на ломанном пьяном английском с японским акцентом, потому что в перерывах между предложениями она не упускала возможности чуть-чуть налить себе в стопочку бухла, и повторяла это уже раз пятый. Вполне хватало знаний, чтоб понять некоторые слова и с упором на твердую Р продолжать общение, жестикулируя, чтоб уж наверняка передать точный смысл. — Да бесит, Витя не дает свои маски, типо они для него супер важны, — Плисецкий всегда хотел попробовать посидеть в масочке с гордым видом, как это делал Виктор дома, но когда он прикасался к его супердорогим брендовым маскам с коллагенами, получал пиздюлей и криков на целый час, что это все дорогие средства, и они нужны Никифорову, чтоб в тридцать с хвостиком выглядеть как пиздюк из песочницы. — Я его тоже не понимаю, — пьяно тянет Минако, слишком громко поставив стопку на столик. — Он и так выглядит, как мужчина мечты, зачем ему все эти маски, лучше бы мне отдал. Ну ты только посмотри на мои синяки под глазами. «Это потому что надо меньше пить» сказала бы ей Хироко, если бы понимала суть их разговора. Она всегда ей говорила завязывать с этим делом, мол, к полтиннику будет выглядеть как ходячая узкоглазая смерть, которая забыла расчесаться и не оставила дома всех своих котов. — Я тебя умоляю, мечты, ага… — Юра пощелкал пальцами, пытаясь вспомнить какое-нибудь английское слово, которое бы послужило аналогом к «старый пидор» или «пернатый распиздяй», но в итоге, чтоб не пудрить себе мозг, он просто переиначил. — Он тупой и пьет. Это все. А еще он, ну… ну лицо, ну вот так вот, — Плисецкий крутил руками около лица, пытаясь донести до Минако, что Витя себе красит еблет и выравнивает все погрешности его «идеального личика», но так как знаний в 11 классов школьной программы не хватило, поэтому он играл в интернациональные шарады. Окукава, после тщетных попыток понять Юрия, просто взяла, налила в стопочку еще немного японского бухлишка и ебанула в себя так, что на русский это можно было бы перевести, как «Не утруждайся, хуй с ним». Юра даже с какой-то завистью смотрел на нее; несмотря на то что он был беременным, бухать и курить все равно хотелось, и как бы похуй, что будет или нет с детьми, если у него и так нервы в пизду. В Ю-топии слишком много соблазна: то Минако нажрется, как делал это раньше Витя каждую пятницу — вот, что значит подражать мужчине своей мечты, или же это просто странная особенность бет — то Мари вечно ходит с сигаретой в зубах. Еще чуть-чуть и Плисецкий бы взвыл от жалости к самому себе. — Юра? Что вы делаете? — его заметил Юри, что помогал своей маме и носился по Ю-топии с разными поручениями от нее. Он сощурил глаза, чтоб получше приглядеться, но почему-то спустить очки, нацепленные на его голову, он в этот момент не додумался. — Видишь, я превращаюсь в Виктора, — легонько похлопав себя по лицу, ответил Юра, не переводя завистливый взгляд с Окукавы и ее саке. — Что, тоже на старости лет пытаешься молодиться? — усмехнулся Юри, подойдя чуть ближе к ним. — В смысле на старости лет? — где-то сзади послышался недовольный пидорский голос, будто Юри вот-вот уебут с разворота маникюрными ножничками. — Нет, ты объясни мне! Юра пытался сдержать в себе смех и не приводить в движение части лица, чтоб не свезти всю свою прекрасную масочку, но, когда эти двое перешли в неумелый срач с элементами неожиданности в виде легких ругательств на русском от Юри, Плисецкий даже чуть приподнялся с пола, придерживаясь за живот. Картина маслом: на половину расчесанный Виктор легонько колошматил расческой Кацуки по плечу, все время причитая, почему это он старый, а Юри, который ненамного его младше и уже почти достиг бальзаковского возраста, нет. Юри смеялся, отмахиваясь от горе-мужа, и даже чуть не грохнулся, когда попятился назад, чтоб его не подхватили за талию и не прижали к себе, как любил это делать Никифоров. Эта мелкая бытовуха, похожая на неудачно отыгранную сцену в театре, хоть немного развеселила пьющую с уставшим видом Окукаву и Юру. Дни в Хасецу летели очень быстро, и до конца этой «прекрасной» встречи с родственниками оставалось совсем немного. Дело близилось под вечер — именно в это время начинался весь движ-Париж в доме семейства Кацуки. Каждый вечер, проведённый в Хасецу, заканчивался тем, что все сводилось к попизделкам до полвторого ночи, распивая сэнтя в компании шабушной свекрови, крайне заебавшейся Мари и Минако, на которую с такой же белой завистью поглядывал и Виктор, когда та запрокидывала в себя стопочку алкоголя, ведь ему-то нельзя пить. Ну в каком плане нельзя — из солидарности и уважения к Юре, который слюнями исходился по элитному Викторовскому бухлу в баре, он пытался держать себя в руках и пропускал по одной стопочке либо ночью, когда никто не видел, либо разбавлял кофе коньяком. В так называемой гостиной вновь собралась уже привычная компания. Сначала к беседе Плисецкого с Минако присоединилась Мари, соглашаясь с доводами о том, что в спорте сейчас какой-то пиздец творится, а потом подтянулась и Хироко, которой помогал Юри в приготовлении ужина. — А вы пришлете нам потом фото внучечки? — улыбаясь, говорила женщина и даже чуть привстала, опираясь руками на низкий столик. Похоже, что она отвлекла всех от размышлений за чашечкой зеленого чаечка. — Да, конечно, мам. Хах, как же без этого, — Юри неловко почесал затылок и тоже заулыбался во все тридцать два. Уж он точно не может отказать своей любимой мамуличке. — Боже мой, Юрио, — на этот раз добродетельная свекровь обратила внимание на то, что Плисецкий — с все ещё той же масочкой на лице — о чем-то разговаривал с Мари и сидел почти что вплотную с ней. — Мари, не дыши на него! Юрий, ну она же курит, что ты делаешь, хочешь, чтобы возникли нарушения в развитии твоих деток из-за нее? — Э-э… что? — Юра ни черта не понимал, что эта женщина ему наговаривала, причем так эмоционально, размахивая руками. В какой-то момент она даже отдернула его за руку от своей дочери и усадила рядом с собой, чтоб оберегать долгожданных внуков, о которых очень давно пилила мозги сначала старшей, а потом уже и младшему сыну. — Нечего травить Юрио, Мари, как не стыдно! — ответила женщина, не обращая внимания на возмущения Плисецкого и поправляя свою кофту — нечто среднее между кардиганом и кимоно. — Что она сказала, Юри? — сквозь зубы прошипел Виктор, натягивая улыбку на лице. — Мама просто заботится о Юре, — также тихо ответил ему Кацуки. — Не хочет, чтобы он превращался в пассивного курильщика. — Ох, она бы знала… — Никифоров, не успев закончить мысль, был прерван шикающим Юри, который еще и погрозил пальцем как маленькому. Будто бы их русский пиздеж кто-то поймет здесь. Круженная свекровь сидела под ручку с Юрой и что-то рассказывала, все также весело улыбаясь. Ее истории всегда сводились к тому, что Юри сидел красным от стыда, а Мари тихо смеялась, затыкая рот рукой, потому что какая мать упустит возможность поведать всем родственникам, как ее сына и доца в пиздючестве бегали нагишом по всему дому. Разве что адекватная, которая знает меры приличия рассказов, но это явно было не про Хироко. Женщина полностью соответствовала типично стандартному набору для свекрови: волосы выкрашены в коричнево-вишневый цвет, маленького роста, очки, что вечно съезжали на нос, и, конечно, особая неприязнь к выбору сына. Она просто держала себя в руках и продолжала миловаться, потому что Юра носил в себе ее внучку — пиздец какое ценное сокровище. Хотя сама женщина была очень доброй и приветливой, и по началу она вообще считала, что ее сына выйдет замуж только за Виктора, который на всех парах прилетел в Японию именно для Юри. Правда, она также быстро и разочаровалась в своих ожиданиях, когда Юри рассказал ей, что он сожительствует со своими мужчинками не только ради тренировок на одном льду. Для нее это как нож в спину, бог с ним с Виктором, но что это какое, когда буйный «русский панк», который, не стесняясь, выбивал из ее сына дерьмо, вдруг тоже оказался будущим женихом. Иными словами, их отношения ей напоминали Стокгольмский синдром, но это потому, что она не имела абсолютно никакого понятия о том, что некогда Юра нашел поддержку в ее сыне и по итогу проникся уважением и чувствами к нему. Разговор как-то не клеился, особенно, когда Юри метался меж двух огней, переводя фразы с русского на японский и наоборот очень быстро и с малейшими ошибками. Сейчас всех больше всего интересовала тема будущих детей, которые должны были появиться на свет в феврале. Юра глупо натягивал губы в кривой улыбке, чтоб не свезти цитрусовую маску с лица, и, поглядывая на свою свекровь, ничего не понимал, что она там ему наговаривала. Он старался лишний раз не нервничать и не надумывать себе разного сорта мыслей, чтоб его снова не ебнул тонус, поэтому в этот раз он сохранял роль молчаливого гостя, который вечно на что-то жаловался Виктору — то спина у него заболела сидеть на полу, то срочно нужно в туалет. Звездой этого посещения родственников стал Юри. Кто же еще может привлечь к себе столько внимания в своем родном доме, кроме как него самого, и он буквально кичился тем, что имеет двух прекрасных мужей — его личные золото и платина, как в league of legends — и к тому же у него скоро будут дети. Что таит в себе японская душа? С русской все и так ясно: все делается наобум и с надеждой на авось. А вот Юри он совсем другой; его обратная сторона медали заключается в том, что он жуткий собственник и любитель экзотических манг, которые до сих пор пылятся где-то на полках в его комнате. — А вы имя уже выбрали? — поинтересовалась женщина, усевшись поудобней и всё-таки отпустив Юрину руку. — Оу, эм… к-конечно, мам. Как мы можем забыть о таком? — на самом же деле об именах у них речь практически не шла, более того, они даже забыли об этом. Шумно вздохнув, Юри пробормотал уже по-русски, для мужей, сквозь зубы. — Нам срочно нужно придумать имена для детей. В наполненной тишиной комнате еле послышался приглушенный цик и кроткое «блять». Плисецкий уже настолько заебался с этой беременностью и детьми, что был готов на отъебись выбрать имена — какие-нибудь Матрена и Игнатий, чтоб каждый раз угорать и чтоб дети его ненавидели до конца жизни — но, о, боже, а как же особенное имя для их общей с Юри пиздючки, чтоб и в России было комильфо, и в Японии бабуля порадовалась. Поэтому после долгого ужина им пришлось отвлечься от подготовки ко сну и шарахаться из угла в угол по банкетному залу, придумывая имена на скорую руку. Это весьма проблематично, когда семь месяцев все были заняты лишь окучиванием Юры, а не придумыванием имен для столь долгожданных детей. Как можно вообще забыть о том, как придется называть кусок мяса на протяжении всей его жизни. Юри пытался вспомнить что-то похожее на интернациональное и даже быстро пробежался по именам мангак своих обожаемых японских комиксов. В памяти всплывали лишь очень сложные и странные, и для девочки, которая будет жить в России, оно сто процентов не подойдет. В какой-то момент перед глазами появилось четкое изображение старой сенен манги из 2007 года, которую он на пару с Мари зачитывали до дыр, и имя на обложке. Однако его опередил Юра, причем с таким же ходом мыслей и даже назвал то же имя. — А может Яна? Ну, типо, я видел у Юри в спальне на полке его тома манги с этим именем. В России тоже такое есть, — Плисецкий развел руки и ожидал ответа. Не совсем ясно, что делал Юра в спальне Юри. Просто Плисецкий не рассказал, как тремя часами ранее, до процедур с масочками, он по тихому вместе с Юко шароебились по Ю-топии, обсуждая все «прелести» беременной жизни и чисто из-за интереса заглянули в давно пустующую комнату — мало ли, а вдруг там все еще висит ебло Виктора, чтоб постебать его, мол, какой был молодой и до чего его довели дорогостоящие хуевые крема от Dior и вечный алкотур по пятницам. — Прекрасно, только хотел сказать, спасибо, — наигранно обиделся Юри и скорчил недовольную моську. Похоже, он со временем перенимает повадки Виктора, хотя, возможно, это началось еще задолго до знакомства, когда он так и так пытался ему подражать и буквально тек с тех самых его плакатов, несмотря на то что сам альфа. — Итак, один пиздюк есть, мы все порешали, бабуля будет довольна. Кстати, может сходим завтра утром куда еще? А то в обед самолет, а хочется развеяться… — Я, конечно, извиняюсь, — влез в разговор Виктор и немного прокашлялся. — Но вас не смущает, что детей двое, а имя одно? Или хотите, как в фильмах, одинаково? — Ах да, там же еще мальчик, — Юра положил руку на живот и посмотрел на мужей, будто бы они должны были предложить варианты имен. Не дождавшись какой-либо реакции, помимо вопросительно поднятых бровей, он продолжил сам. — Назвали бы Леха, чтоб, если вы его где-то проебали, я все время орал «Где Леха?!» Плисецкий заржал в голос, ловя на себе недовольные взгляды, хотя ему шутка показалась смешной. Ох уж эти старперы, которые не шарят в мемах. — Хочу, чтоб его звали Мартин, — задумавшись, произнес Виктор, уставившись в одну точку на новенький плакат с фотографией замка Хасецу. — И че это за имя такое, Вить? — Юра искренне удивился такому странному выбору. Действительно, что за имя, будто пса какого-то называют. Никифоров перевел задумчивый взгляд на Юру, улыбнулся, глупо приставив палец к губам, как делал это всегда и этим же бесил, и скорчил загадочное выражение лица. — Очень красивое имя, совсем в твоем стиле, Вить, — Юри принял иную точку зрения по этому поводу, ведь он прекрасно знал и понимал эту странную любовь Виктора ко всему необычному, начиная от вещей за заоблачные цены и заканчивая невъебено-охуенными изречениями, и такой выбор его даже не озадачил, как Юру, даже наоборот, заставил улыбнуться. — А, ну да, самого зовут, как алкаша-аристократа, так еще и сына так назвать захотел, — перебил его Юра, скрестив руки на груди с недовольным видом. Виктор — какое благородное имя, педантичное, но в тоже время так зовут соседа с третьего подъезда, который, пока курит, стоит, играет на резинке от трусов. Еще бы ударение на О, пожалуйста, а не проводить параллели с фирмой Vitek, что, по счастливой случайности, вся Россия называет — Витек. — А чем оно тебе не нравится? Всяко лучше, чем назвать его Антон, чтоб в школе дразнили, — театрально надув губки и закатив глаза, обиделся Витя. — Почитай этимологию имени, что я предложил. И я, кстати говоря, давно задумывался о выборе имен... — Бля, ну с таким успехом и Яна-хуяна, че далеко ходить? Думаешь, ни к какому имени нельзя прибавить приставку или суффикс «хуй»? Хотя, вам, технарям, не понять нашего гуманитарного юмора. — Плисецкий просто проигнорировал последнее предложение Виктора и продолжил издеваться, ведь это у него выходило гораздо лучше, чем слушать, особенно, когда он был на эмоциях. Теперь у дочурки будет погоняло. Отличный повод засветиться у богом забытого Нифедова в школоблогерах с псевдорэпом на какой-то заброшке. — Юра, вот только не нужно сейчас ругаться, — Юри всегда пытался решить срачи и споры, но в результате либо сам получал по тыкве, становясь самым крайным, либо приходилось внушительным тоном читать лекции, а дома иногда даже коту, который мирно спит на шкафу и никогда не трогает это «счастливое» семейство. — А че опять Юра? Почему всегда во всем виноват Юра? — Плисецкий находился на грани и был готов выплеснуть все свои эмоции наружу, но ненароком промелькнувшая мысль о том, что возможны боли в животе, заставили сдержать бомбеж внутри себя. — Господи, да причем здесь ты! — пидорско-требовательный голос Никифорова уже порядком надоел за последние два дня, будто все-таки он мучается с пузом, расхаживая по дому пингвиньей походкой. — Я тебе ни слова не сказал. Просто спрашиваю, чем тебе не нравится имя? — Ну, оно какое-то чересчур вычурное, будто мы не в России живем, а где-то в Англии. Ммм, отставьте мизинчик в сторону, когда будете сосать молоко из бутылки в пять часов вечера, мы же эстеты, еп твою мать, — оттопырив мизинец, Юра с издевкой погрозил им Виктору, до пизды напоминая кадр из замызганного сериала на СТС. — То есть как другие называют детей Платонами, Тарасами и так далее — это нормально, — протянул Виктор на последнем слове, повышая тон. — А как я предложил довольно красивое, так сразу в штыки? Хлебом не корми, дай Юре и Виктору поссориться друг с другом, для них это всегда было прелюдией перед охуительным перемирием в ванной, пока Юри гонял в Дикси за макаронами. Но с этой беременностью ни хуй в жопу не вставить, ни подрочить — банально не дотянуться до члена из-за живота. — Хер с тобой, Мартин, так Мартин. Но если его будут чмырить, что он на бутылку с мартини приседает, ко мне не подходить, — Юра до истерики, не стесняясь, засмеялся в голос от прорвавших его шуток про приседы на бутылку с двумя концами, и схватился за живот, пытаясь выровнять дыхание. — Ох, сука, щас тонус опять словлю, не буду смеяться… Двойной удар в виде смеха и спора, где Юра нехотя уступил Витьку в выборе, потому что ему-то, собственно, должно быть до пизды это все, привели его к несильным пинкам детей в животе, мол, «бать, охуел, раньше срока что ли собрался рожать?». — Это тебе в наказание за то, что над старыми смеешься, — артистично взмахнув своей челкой, Виктор настроил свой ебальник на типичное «ой, все» и закатил глаза. Юра сильно разнервничался, ведь ему пришлось сдержать порыв гнева, чтобы не вылить накопившееся дерьмо на Викторово «ой, все» про то, как он устал слушать это, как он хочет хоть над чем-то посмеяться в этой жизни еще раз, а не сливаться с серыми стенами. Как же ему осточертело пить таблетки каждый гребаный раз, когда он избегал истерики и криков, когда его выводила из себя чрезмерная забота, когда, когда, когда… Тонус был всегда и на любом сроке, и это явно не останется просто так за спиной, как проигрыши на чемпионатах, о которых нужно забыть. В порыве злости и переменчивого настроения, что так и бушевала внутри и даже отличалась некими пинками детей в утробе, Плисецкий выбежал на улицу практически во всем домашнем, успев накинуть на себя лишь юкату и свезти с лица оранжевую масочку. На веранде, смотря куда-то в даль, Мари курила в затяг и медленно выдыхала серый дым. Слишком уж быстро поменялась локация — совсем, как в игре — с шума и возмущений на загадочную обстановку. — Не могу я с тобой перекурить, — обреченно протянул Юра, переставляя английские слова местами, и будто бы не вывалился из-за двери только что, и, облокотившись на перила, продолжил просто наблюдать, как Мари задумчиво подносит ко рту сигарету. — Можно я тоже кое-что пожелаю вам? — ответила Мари, вообще не удивляясь происходящему. Пожалуй, эта дамочка была одной из адекватных в семье Кацуки, которая не рвалась к беременному животу Юры быстрей-быстрей потискать деточек. Ей, собственно, это все до пизды. — Этого ваще никто не пожелает. Я могу потрогать? — Да мне уже срать если честно, я устал совсем, нет сил даже возмущаться, — Плисецкий устало поднялся, держась одной рукой за спину, и предоставил доступ к животу. — Желаю, чтобы они нормальными были, адекватными людьми, — прошептала Мари, выдыхая сигаретный дым. Это лучшее пожелание на фоне всяких «счастья-здоровья», которые Юре желали все: абсолютно все, начиная от семейства Кацуки и заканчивая новостными лентами. — Вот смотрю на тебя и так курить захотелось, что пиздец… — Ну на, — абсолютно спокойно Мари открыла свою пачку с сигаретами, на которой были напечатаны какие-то японские символы, не то что у нас, в России, когда на пачки лепят фотки с раковыми больными или слепыми, будто никого не заботит, что эти картинки видят дети, курящие за гаражами и беременные люди. — От одной ничего не будет, и мы ничего не скажем никому. — Блять, спасибо, — Юра уже было вставил сигарету в рот, разжевывая конец, и даже успел сделать одну затяжку, как даже на веранде послышался голос Юри. — Солнышко, ну где ты? Хватит обижаться, уже пора спать. Плисецкого накрыли флэшбеки буквально за секунду, будто он снова учился в школе, с кем-то подрался на перемене и вот стоит за школьным корпусом, прям под камерами, и затягивается, пытаясь успокоиться. Да, в школе ему это сходило с рук, ведь это же муниципальное заведение, где всем абсолютно похуй, но сейчас, когда он, тем более, в положении, его, конечно, не убьют, но прочитают огромную лекцию о том, как это все вредно, что у него и так проблемы. Ну, а что, родит им даунов или аутистов — интересней играть будет. — Блять, — выдыхая, пробурчал Юра, кидая только что начатую сигу на землю. — Мда-а, одни убытки… сигареты нынче дорожают, — протянула Мари, все также всматриваясь в даль, будто бы размышляя о смысле жизни, вечном и о сигах. — Я те новые куплю, не обессудь, — спотыкаясь о порог, говорил Юра, и исчез за той же самой дверью, откуда появился минуты три назад. — Дурдом какой-то, боже мой, — сказала куда-то в пустоту Кацуки старшая и затушила бычок об и так испорченные, прожженные перила. Плисецкий очень ответственный человек, если это касается нужных ему дел, таких как лед или сессия. Но ему так остопиздело, что все вокруг своей чрезмерной заботой начинают его бесить, а он никак не может успокоить нервы, ведь пить ему нельзя, курить тоже — а вдруг что-то случиться, а вдруг дети больные будут. Казалось бы, сиди и раскрашивай антистресс раскраски, раз и йогой заниматься ему сложно из-за тонуса, но эти ебучие рисунки еще больше раздражали, ведь хотелось закончить все быстро и красиво, но там столько мелких деталей, столько орнаментов, что психовать хотелось еще больше и вырывать страницы из раскраски. Поэтому к седьмому месяцу Юра ходил как злой пингвин, переваливаясь из стороны в сторону и причитая о чем-то себе под нос. Так тошно и жарко, и холодно, и вообще, хочется лечь на живот, но Юра этого позволить себе не мог. Он уже порядком измучился, находясь в своем положении семь месяцев — то так ссы, то так спи, не делай то, не ходи туда. Казалось, еще чуть-чуть и он сойдет с ума, находясь дома в четырех стенах. Порой Юра сам думал, что зря согласился быть отцом, ведь он никак не ожидал, что именно у него начнутся проблемы разного рода — то живот тянет, то сил вообще нет. В такие моменты он лежал в спальне на кровати, смотрел вверх и, шмыгая носом, просился к деду на тот свет. Юра рассчитывал попасть на олимпиаду, но вместо этого обзавелся двумя до жути вредными детьми, которые в последнее время слишком буйно пихали его изнутри. А всему виной купленный допинг-тест, из-за которого сильнейший фигурист России проебал игры и будто бы назло всем взял и забеременел. Если бы не политненавись к Федерации, то Виктор бы сам носил себе дитя… если бы доносил до конца срока со своими показателями здоровья. Плисецкий скучает по льду, по вниманию и даже по раздражающим фанаткам, что готовы были вынюхивать его след на любом континенте мира. Его инстаграм обновляется редко и то, когда он делает публикацию, она вовсе не связана с детьми и беременностью. Это могут быть крабовые палочки с колой на фоне Санкт-Петербурга с пометкой «Отабек Алтын» на фото, или как он ходил на тренировки к Якову и снимал бумерангом падения учеников. Юра не отец. Он и не хотел им быть. Все время вертясь с одного бока на другой, Плисецкий никак не давал Юри заснуть, пихая его то с правой руки, то с левой. Сколько не кутай это буйное существо в одеяло, чтоб не распускало руки, оно все равно раскутается само по себе и продолжит свои сонные экзекуции. — Ну что такое? Что ты все время ворочаешься? — это, порядком, уже надоело Кацуки, и он уже аккуратно отталкивал от себя Юру, чтоб хоть как-то обезопаситься от пинков и заснуть. — Да вообще, они там меня пихают изнутри, заснешь тут, ага, — шепотом отвечал ему Плисецкий, чтоб не разбудить Виктора, который, пожалуй, единственный, кто устал больше всех за день, ничего не делая. — Э, там, харе батьку избивать. Кто такой буйный, Яна? Не успев даже посмеяться над своей шуткой, Юра почувствовал еще один пинок, но уже с другой стороны, и его возмущения переключились на второй фронт. Обычные сокращения мышц детей, в частности, преподносят как нечто великое и могущее, что это обязаны почувствовать каждая омега и бета. Говорят, что это так ребенок общается со своим родителем, проявляя свою первую любовь и благодарность за жизнь, но что-то как-то хуево он это делает, раз пинается изнутри с такой силой, что складывается ощущение, будто дите, после формирования ушного канала, узнал, что ему предстоит жить в России, и всеми силами пытается съебаться из утробы. Порой из-за своей невысокой чувствительности «настоящая омега» вовсе не испытывает это великолепие в виде избиения живота вплоть до самых схваток, и уж тут никакое «природа взяло свое» не поможет. — Нет, это пиздец. Юри, они меня вдвоем терроризируют, ай! — Плисецкий был готов стукнуть себя по животу, но понимал, что это ни к чему хорошему не приведет, поэтому просто положил руку на него, ощутив сильный удар и задрав майку, чтоб рассмотреть выпирающие конечности бунтующих. — Ебать, ты посмотри, это же чья-то ладонь. Вон пальцы… фу, боже, и это еще во мне сидит? Меня щас вырвет, не могу смотреть! Картина была действительно стремная: на животе Юры, на котором были почти незаметные, но противные белесо-розовые растяжки, был виден четкий контур детской ладошки. Еще пинок, и почти видна половина дитя — очертания головы, плечо и нога. Такое зрелище вам не покажут в программе «жить здорово» и не расскажут, как это больно, на омежьих форумах. Это ожидание первых телодвижений младенца — какая-то наебка, или даже клик бейт; на превью множество радостных отзывов от «настоящих омег и бет», а на деле террор в животе перед самым сном. — Тихо, — шипел на Плисецкого Юри, накрывая его руку своей ладонью, — сейчас же всех перебудишь в доме. — Да ты посмотри, во мне чужие, Юри! — кричал шепотом Юра причем так тихо, что разбудил умотавшегося за день и уже дремавшего Виктора рядом. — Что опять случилось? — справа, прямо под ухом, послышался недовольный пидорский сонный голосок, в котором было больше тона претензии, почему его высочество вдруг взяли и разбудили. — Ничего страшного, спи, спи, — отмахнулся от него Кацуки, пытаясь избежать дальнейших разговоров и с участием любознательного Виктора и успокоить Юру самостоятельно. — Вить, смотри, это один из твоих пиздюков! — на повышенных тонах, чуть ли не крича, возмущался Юра, пытаясь повернуться в сторону Никифорова, чтоб и он лицезрел эти выступающие детские конечности. — Оу, они просто пытаются общаться с нами, — мечтательно протянул Виктор, прикладывая и свою руку к чьей-то маленькой ладошке. — Но да, выглядит это странно. В темноте не шибко было заметно, как на лице Виктора смешались эмоции — он был счастлив, что дети активно подают признаки жизни, но даже ему, такому дотикавшемуся с часиками, было не очень приятно наблюдать за тем, как сверху Юриного живота через раз появлялись очертания ребенка. — Так, успокоились оба! — шипел сквозь зубы Юри, пытаясь утихомирить бурно общающихся мужей на тему толчков в животе. На удивление затихли дети в этаком ебаном «пузидомике», переставая даже выставлять свои руки и ноги на показ родителям. — О, ну, я сказал это вам, а не малышам. Ну так тоже сойдет… Если было бы все так просто, как сейчас. Как жаль, что это лишь затишье перед бурей, ведь это их последняя ночь в Хасецу.***
Ветер с трудом гонит волны, а солнце уже озарило весь потускневший берег, и только Виктор все продолжал смотреть куда-то вдаль горизонта, словно пытаясь что-то найти там. Щеки покалывало на холоде, а ветер мотал из стороны в сторону его замусоленную челку. Ему бы ещё бутылку в руки и, пожалуйста, типичный стартер-пак Никифорова готов. Его глаза были такими же стеклянными и глубокими, как у фарфоровой куклы, что можно было даже разглядеть в них отражение, а он сам был то ли серьёзен, то ли погрузился глубоко в мысли и даже забыл, что значит строить из себя самого счастливого человека на планете. О чем он думал, одному богу известно, и того нет. Ужасно холодно, что хотелось спрятать свой нос в синий шарф и надеть перчатки. Странно, что Виктор так не сделал, хотя ему было и не до этого — он полностью ушел в себя и даже не слышал, как шумит прибой. Не слышно крика чаек, которые, казалось, летали здесь всегда. Без них как-то пусто, как-то грустно и совсем не «по-родному». Его мир — темно-синее небо над головой, на котором рассыпалось бесконечное множество звёзд, на котором догорает луна. Скоро рассвет, и она заберёт все звёзды с собой, не оставив сиять даже самую яркую, самую красивую. Утро — это как начало конца. Утром начинается новый день, новые дела и заботы, новые события. Утро — это безысходность ожидания. Проходя по берегам Хасецу ранним утром, можно почувствовать легкий запах ванили, который ближе к полудню куда-то исчезает, которого подхватывает бриз и безжалостно развевает. Слишком тихо и спокойно, совсем не так запоминалось шесть лет назад это место. Нет чаек, что перебивают любую твою фразу, поэтому вы просто стоите и молчите, пытаясь уловить какие-то флюиды; очень холодно у воды, что нельзя даже пробежаться по берегу босиком, не то что зайти в воду по колени. Хасецу меняется, как меняются и люди. Кому-то кажется, что ничего не изменилось и здесь все также хорошо и уютно, кто-то считает, что берег с каждым разом становится все тускней и печальней, отталкивая от себя всех желающих посетить его. — Ты не замерз? — за спиной Виктора раздался хриплый заспанный голос Юры. Плисецкий натянул на голову капюшон и, придерживая его руками, чтобы не сдуло, сделал пару шагов вперед. — Может пойдем уже? У нас самолет через три часа. Виктор смотрит не отрываясь и будто бы не слышит, что ему говорят. Шесть лет назад Юра бы пнул его ногой в спину, как тогда, в Барселоне. Сейчас Юра не то, чтобы пнуть, даже ногу поднять высоко не мог из-за мешающегося живота, да и зачем ему бить Никифорова. — Я задумался, прости… — монотонно ответил Виктор, когда почувствовал, как на его плечо ложится рука, а рядом появилась блондинистая голова с растрепанными по ветру волосами и слетевшим капюшоном. — Опять без шапки, ну сколько можно, Юра?! Ну ты же простудишься. Так, а где Юри? Вы же только что перед глазами вдвоем маячили, Юри, он опять без шапки! Перемена настроения для Никифорова обычное дело, но, кажется, он действительно не захотел, чтобы его увидели таким… задумчивым? Серьезным? В любом случае, сейчас его больше волновал тот факт, что его до пизды залюбленный котичка может заработать себе отит и украсить беременность еще большим букетом осложнений. — Господи, зачем я только к тебе подошел… — на голову Юре быстренько нацепили капюшон и затянули веревочками, совсем как маленькому мальчику. Впереди еще долгий путь до Санкт-Петербурга, а там и зачеты в универе у Юры, и многое другое. А сейчас им действительно пора возвращаться домой, ожидая самого главного события — день рождения детей.