***
— Ты купил билеты? — поинтересовался Юри и отодвинул тарелку с недавно приготовленным обедом «по-французски» от Виктора, чтобы испортить ему новенькую фоточку в инстаграм под хэштегами типичной домохозяюшки. — Ну вот что ты делаешь, — Виктор состряпал недовольную физиономию и направил камеру телефона на Юри. — Ща как сфоткаю, будешь знать, как портить мне фотки. — Ой ли, — Кацуки скрестил руки на груди, держа новенький кухонный полотенчик, купленный два дня назад в икее, и оперся на столешницу сзади. — Да-да-да, вот скажи что-нибудь по-русски в мою стори, давай, — Виктор настроил камеру, и послышался характерный звук видеозаписи в инстаграме. — Я жду. — Иди ты, — Кацуки кинул в него полотенце, пытаясь отвлечь внимание и испортить незапланированный дубль со своим участием. — Куда? — за кадром Никифоров гаденько улыбнулся, но этого его подписчики не увидят. — Билеты покупать, — внушающим тоном произнес Юри, бегая от объектива камеры, как маленький ребенок. Никифоров обиженно отложил телефон в сторону, прекратив съемку. Недовольно хмыкнув и отвернувшись в другую сторону, он наигранно обиделся и сделал вид, что теперь ему все равно, и ой, все. — Будешь хмуриться — и твой крем против морщин будет бесполезен. — Вот скажи мне, — Витя резко повернулся лицом к Юри, чем немного напугал его, — с каких пор ты превратился в Юру, м? Где же наша булочка, которая прощала мне все? Кажись, Виктор состряпал мордочку кота из Шрека, но с его ебальником это было похоже больше на провинившуюся псину, что сначала сгрызла тапки, а после еще и обоссала их — он смотрел на Юри сверлящим хитрожопым взглядом, бесстыдно моргая голубыми глазками, аки диснеевская принцесса. — Там же, где и твоя здоровая спина, печень... — Я понял, можешь не продолжать, — Никифоров осекся и пододвинул к себе отставленную тарелку с супер охуеть каким обедом, чтобы наконец-то сфотать это дерьмо и выложить в инсту, пока Юри ушел с кухни и снова не помешал. — Кстати, а где сам Юра? А, да, он же сказал, что пошел за тем цветком... Боже, мне никогда не нравился этот кустарник, серьезно, он не цветет, ничего не делает, только пыль собирает. — Ну, во-первых, это кратон, и он не должен цвести. А во-вторых, это цветок Юриного дедушки, он же рассказывал... опять забыл что ли? Разговоры Виктора и Юри всегда казались немного странными, и только они (ну еще и Юра) могли разобраться в своих несвязных репликах. Сначала они могли о чем-то поспорить, хотя Юри старался свести это все на нет, потом, когда Кацуки уже остыл и забыл, о чем были их разногласия, из тени выходил Витя и продолжал педалить тему, вынося мозг и Юри, и Юре, и даже Поте, будто бы он специально выжидал момента, чтобы, предстать с видом «разрешите доебаться» у самого носа. В таких ситуациях Юри, закатив глаза, просто игнорировал Никифорова, чем очень сильно обижал его, а после отнимал из его рук бутылку с коньяком, когда тот конючил, что его никто не любит. Их отношения были наполнены живостью с тех пор, как появился в их жизни Юра, потому что именно этот — на тот момент еще — пиздюк заставил очень круто поменять взгляды друг на друга. К тому же все трое начали друг на друга как-то влиять и перенимать какие-то повадки: Юра хотел походить по дому в масочке и халате, как делал это Витя, попивая бухло из красивых бокалов, а Юри немного подшучивал над Виктором и его наигранными замашками. — Да, забыл, — Никифоров неловко улыбнулся, приставив палец к губам. Да уж, эта привычка у него была дебильной, и отучить его никто не мог: сильно въелся образ на льду в повседневную жизнь. — Это не тот цветок, на который он случайно сел, когда ему было три? — Именно. Вспомни солнце — вот и лучик света. Юра, дергая за ручку закрытой двери, держал в руках этот несчастный цветок-память и стучал ногой, чтобы его наконец впустили в свою законную квартиру. Чуть не ебнувшись с порога, он поставил горшок на пол и присел на стоящий в прихожей пуфик. — Сука, ног не чувствую, — он попытался наклониться и снять с себя ботинки, но из-за мешающегося живота попросту не смог. — Помогите что ли вашей тумбе снять с себя это дерьмо. С этой беременностью он реально ощущал себя тумбочкой на ножках, которая не может повернуться, быстро ходить и лежать на животе. Ему помогали надевать обувь и снимать ее, все время кутали и разминали уставшие плечи. Хотя во всем были свои плюсы, к примеру, Юра даже был рад, что у него появилось два добровольных раба, которых до ЭКО хер че допросишься сделать было. — Конечно, солнышко, — на просьбу Юры откликнулся Юри, которому пришлось поднять свой только что севший зад от дивана и подойти к нему. Снять ботинки с опухших ног Юры не проблема — просто расстегнуть молнию сбоку, а после он сам пятка о пятку их швырнет куда-нибудь. — Спасибо. Кстати, нам с той квартиры много вещей еще забирать? Просто пока я вспомнил, я из багажника принес вот этот куст. — Да нет, — задумавшись ответил Виктор, накалывая свой супер пиздатый обед на позолоченную вилку. — Думаю, можем съездить в икею и выбрать что-то еще из детской мебели. — Э-э, не, в этот раз без меня, — Юра, ухватившись за руки Юри, еле поднялся на ноги и, переваливаясь с ноги на ногу, дошел до дивана, благополучно плюхнувшись на него. — Я не хочу. Тем более, ты посмотри, бля, тумба, бля! Плисецкий указал на себя, еле дотянулся до пульта телевизора, что лежал рядышком на диване, и, раздвинув колени в разные стороны — потому что ему так удобнее сидеть всегда и везде — лениво развалился на мягоньких подушечках. Да уж, его спина так болела от этого живота, отнюдь не пивного, что так и тянул вниз. Эти два маленьких уродца вместе составляют больше пяти килограмм, и это только предположительно. Иногда ему помогали клеить пластыри от боли в спине, но это мало помогало, больше жгло кожу, как горчичники. Юре повезло, что у него есть двое заботливых и дотошных мужей, которые уже заебали со своей гиперопекой и ути-путями, но могли хотя бы сделать приятное в виде массажа на больную спину и плечи. Так он чувствовал какую-то легкость и ощущение расслабленности, ведь даже сидеть в ванне ему долго нельзя было — а мало ли что... — Никакая не тумба, — задумавшись, произнес Кацуки, вешая Юрину куртку на крючок прихожей. — В каком месте? — Да везде! Вот этот двадцать первый пельмень спереди больше, чем две моих головы. — Ну так, там же два почти что состоявшихся человека, — с усмешкой произнес Виктор и уставился на Юру. — Ага, два боксера, все время пинают меня, хамло сплошное, а не люди. Ну, ниче, ниче, когда родятся, их по жопе отхлестают. По крайней мере, на тот момент Юра не знал, что детей не бьют при рождении, как в штамповских статьях на форумах и сериалах: когда дите только-только появилось в этот полный дерьма мир, его уносят сразу на стол, или кладут на грудь, чтобы разбудить, так называемые, родительские чувства. А уже потом начинают растирания полотенцем, чтобы пизденыш начал кряхтеть громче, чем, когда его достали. Нет, ну, в обычных бесплатных больницах обычный шлепок по розовой попе младенца может закончиться огромным переломом для него, будто бы его не шлепнули, а уебали за то, что не принес на свое рождение шампанское и конфеты в знак благодарности акушерам-тиранам. В платных все обстоит иначе: там цивильно, красиво, да и детей приносят на выписку не мертвыми инвалидами, а вполне здоровыми, пригодными для жизни в богатеньких семьях, которые в состоянии заплатить за супер роды в частной клинике имении какого-то небезызвестного хуя. — Так нахуй, Витя, а ты билеты купил? А то я блять не собираюсь рожать там, где мамка моя была, — Юра заметил, как выражение лица Виктора переменилось, что означало, что этот пидор либо уже отвечал на этот вопрос, либо не купил билеты. В его случае оба варианты были верны. — Завтра, честное слово. — Да иди ты нахуй, неделю обещаешь уже, — Плисецкий уставился в экран телефона и улыбнулся. Похоже, что ему опять прислал его кореш мем про беременность, бейсбольную биту и помятый череп у младенца. Юра что-то печатал, пропуская мимо ушей оправдания Виктора, а после прошептал себе под нос. — Сука, он меня так доведет когда-нибудь со своими мемами, блять. — Юра, ты меня слышишь? — Виктор уставился на него, состряпав недовольную физиономию. — Что? Если там очередное «я потом, у меня тренировки, я то, я се», то не отвлекай меня от высокоинтеллектуального юмора. — Нет, он сказал, что ты должен будешь лечь на сохранение, как только прилетим в Японию. Ты пропустил половину его болтовни, но суть в том, что он тянет с покупкой билетов потому, чтобы ты почти в притык там оказался, доходив на консультации к врачу здесь, в Питере, — садясь рядом с Юрой, Юри попытался обыграть вывиливания Виктора из ситуации тем, что эта прокрастинация не из-за лени, а существенных дел и беспокойства. — Еп твою, на сохранении? — искренне удивился Юра и скривился. — Да я же не вылежу там, сколько, недели полторы. Я умру раньше, чем ваши чадо изволят появиться. — Тебе же сказали, что ты очень маленький для двоих детей, и ты щас уже на таком сроке, что шаг влево-вправо уже может что-то случиться. А зная тебя... Юри попытался обнять Юру, успокаивая его, но тот поспешил встать с дивана раньше и, переваливаясь с ноги на ногу, дойти до Виктора, чтобы треснуть ему леща за такие слова. — Тихо! Не надо меня трогать, у меня на лице Шисэйдо Глоу! — Витя попытался отпихнуть от себя надвигающегося к нему Юру, готового бить по еблету. — Че бля? Сука, это че за китайский? — Плисецкий заржал в голос и вместо того, чтобы херануть мужа по щеке, схватился за его плечо, все еще смеясь над пижонским английским Виктора. — Звучит, как будто кот нассал на кухонный гарнитур, ой бля, ща сдохну. — Да что ты ржешь, — Никифоров отвел взгляд в сторону, ища поддержку в Юри, мол, скажет, что это не смешно, а просто название бренда. Но вместо этого он увидел закрывающего лицо Юри, который тоже смеялся, но не так открыто, как Юра. — Да вы ничего не понимаете! Вам же нравится, когда я красиво выгляжу? Вот, а эта штука — тональник, она замазывает всякие неровности кожи. — Витя, — по-доброму улыбаясь, Юри попытался подбодрить его, чтобы он не обижался и не вскидывал свою потрепанную челку, важно уходя от разговора, кинув напоследок «ой, все», — ты красивый и без кремов и прочих этих... ну блестящих твоих таких штук. Вся ванная ими усыпана еще. — Хайлайтер. — Да, именно. Будто бы мы тебя без них не видели никогда, — Юри кивнул ему и сам поднялся с дивана, направляясь к своим драгоценным мужьям, чуть не споткнувшись об важно идущего кота. — Действительно, — Юра держался за поясницу, не отпуская и плеча Виктора, и пытался успокоиться, глубоко вздыхая. — Ты только подушки пачкаешь этой хуйней, когда мы ебемся, потому что ты ее не стираешь с лица. Виктору стало даже как-то неловко, когда, вроде бы, сделали комплимент, но в то же время и подъебнули. Во всяком случае, сам себя он красивым не считал, все время мазюкал утром и вечером моську всякими кремами с эффектом лифтинга; более того, после долгого запоя один раз вовсе отчаялся и чуть не поставил себе нити, от которых его еле уговорили Юри и Юра. Красота требует жертв, но в случае с Никифоровым, жертва — он сам и его трезвенность. — Так, красивый мужчина номер один, — обращаясь к Виктору, Юра тыкнул пальцем ему в грудь, — не сиди без дела, убирай свою французскую мутотень и, кстати, ты не забыл, что Яков просил тебя заполнить списки ваших пиздюков с секции? Придурковато улыбаясь, Виктор отрицательно покачал головой и попытался обнять Юру. — Дурак, — Плисецкий хлопнул его по плечу и сам обнял, немного отстраняясь из-за мешающегося огромного живота. — Не понял, красивый мужчина номер два, ты, бля, не собираешься нас обнимать что ли? — Юри сначала не понял, что обратились к нему, поэтому стоял и пялился, как Юра, выпятив назад свой зад, повис на Викторе, а после, смекнув, что ждут только его, все-таки удосужился их обнять. — Коть, а чего это ты такой ласковый, а, а? — с издевкой поинтересовался Виктор, глядя на блондинистую макушку. — Не обольщайся, у меня просто спина затекла, надо же было на что-то опереться, чтобы потянуться, а тут бревно такое стоит. — Ага, конечно, — ответил Юри, переглянувшись с Виктором и улавливая в его взгляде несказанную фразу «пиздит, как дышит». Эти две недели обещают быть интересными, ведь впереди их должен был ждать рейс в Токио, улыбки за деньги и два долгожданных пиздюка. Дни тянулись так медленно, что Юре уже остоебало бродить от туалета до комнаты, а выход на улицу был такой роскошью для него, которая длилась не более двадцати минут из-за отекших ног и вечно ноющей спины. Поэтому он предпочитал разъезжать со своими ебырями на машине, сложив ноги на все свободное заднее сиденье. Ходьба в магазине была отдельным адом для него, поэтому он никогда не задерживался у какого-то прилавка, выбирая между одной хренью и другой полтора часа, как делал это Виктор. — Витя, — на сей раз Юра решил прогуляться до Дикси в соседнем доме вместе с Никифоровым, пока Юри был на тренировке со своей юниорской группой. Ну и правильно, дома скучно сидеть и жрать нечего, ведь все ушло на приготовление той французской хуйни. — Достань, плес, вон тот йогурт, я не дотягиваюсь. — Хорошо, — Виктор протянул руку к верхней полке холодильника, цепляя какую-то там активию с добавками. Разница в росте у него с Юрой была и без того огромная — двенадцать сантиметров, совсем, как разница в возрасте — но из-за этой беременности и тянущего вниз живота, что заставлял горбиться, Юре казалось, что он стоптался опять до метр шестьдесят три, вместо своих родных шестьдесят восьми, до которых он рос с надеждой, что не будет гномом и его перестанут путать с пиздюком на кассах хотя бы за счет роста. — Бля, и еще вон ту. Ага, спасибо, — Юра кинул покупки в почти что полную корзину и краем глаза заметил, как за ними наблюдают какие-то бабки, что стояли около помидоров и огурцов, разговаривая о чем-то таком же старом и забытом, как наколка Сталина у одной из них на ягодице. Свети ебалом — не свети, а старые люди и кассирши хер угадают тебя, даже если покажешь паспорт. Они не шарят в фигурном катании, да и им, собственно, до пизды. Ладно Юру не угадывали, потому что его образ на льду и в жизни сильно разнились, но не угадать Виктора, эту политшлюху из 2012, что снимался в рекламе Единой России перед выборами, эту эпатажную и конфликтную личность, которая посветила еблом не только на телеке, но и в журналах и газетах — было грешно. Но его не узнавали, и это почему-то ущемляло его эго и чсв. Плисецкому было похуям, что там бабки говорили, потому что он не верил во все эти сглазы и прочие штуки, но случайно услышал, как дамы перетирали за них, рассуждая о том, как «блондинистый паренек, наверное омега, так еще не больше лет шестнадцати точно, залетел от такого статного мужчины, который не бросил, как в программах на Первом, а даже в свет выводит». Юре вдруг стало смешно, и у него появилось дикое желание купить на кассе пачку сигарет или пиво, чтобы тупо поугарать над реакцией бабулек, но он не стал, потому что Витя прикола не оценит, так еще и лекцию прочтет о вреде. Кто бы говорил, конечно. Юру уже и так почти попалили один раз, когда он стоял на балконе дома и курил втихаря, пока не появилось это крашеное чудо с радостными воплями. Юра чуть не задохнулся от сигаретного дыма, чтобы не выпустить его прямо в лицо Виктору, швыряя сигарету с балкона на чей-то капот машины. Вообще Плисецкий в последний месяц, после переезда, стал тихушничать и бухать в компании соседей, рассказывая трэшовые истории из своей жизни. Мужики всем сердцем сочувствовали, некоторые пускали слезу на моменте с разбитым бухлом на свадьбе, а у некоторых Юра пиздил сиги, пуская свою жигу в соседский генг-бенг. Юра стоял на лестничной площадке и без зазрения совести выкурил уже две сигареты, начав третью. В этот момент ему стало даже очень легко и хорошо, будто бы он вовсе и не беременный и завтра придется переться на богом забытый каток. Компания из соседей его воодушевляла, и он даже активно вступал в разговоры, рассказывая о том, как однажды проехался в автозаке после митинга в центре Питера, как его кореш получил повестку в суд после аполитичной настроенности на классном часу с курирующим ментом, ну и конечно же о том, какие в комитете Олимпийских Игр сидят продажные твари, что не пустили его из-за купленных допинг-тестов на игры. Вся атмосфера подъезда внушала Плисецкому какую-то уверенность или тоскливость (он так и не понял, что это за чувство), вызывая флэшбеки из детства, когда он часами стоял со своей матерью, трындящей со всякими тетками, между третьим и вторым этажом на маленькой площадке, вдыхая сигаретный дым и разглядывая старые деревянные перила. За окном хлопьями падал снег, мягко ударяясь об форточку, которая была открыта, чтобы на этаже не скапливалась вонь из смеси забитой до восьмого этажа мусорки, ссанья, сигаретного дыма и пива. Январские вечера были наполнены какой-то теплотой и надеждой, ведь недавно закончившийся год унес проблемы далеко-далеко, а новый еще не успел натворить дел: а может будет лучше, а может хорошо, а может... Это как в детстве, когда ждешь непонятно чего, но чуечка говорит, что что-то точно произойдет. Закуточек, где стояли они и беседовали, был освещен купленной за двадцать рублей лампочкой в сорок ватт; было немножко холодно из-за приоткрытой форточки, куда изредка стряхивали пепел; было душевно. Дело близилось под вечер, многие соседи стали расходиться, ведь это странно, пойти выкидывать мусор и потеряться на час. Затушив об перила сигарету, Юра добродушно попрощался со своей недокомпанией, договорился поиграть с ними по сети в ворлд оф тэнкс, и навострил свой путь домой, где его ждали уже невесть сколько, и хотели даже пойти искать. Благо Юра зашел раньше, чем его нашли беременного с сигой в руках: один раз спалился и хватит. Важно расхаживая по квартире, Юра держался за поясницу и твердил о том, что он не сможет пролежать на сохранении целую неделю или даже больше и что он уже давно готов к родам, ведь его ложные схватки преследовали чуть ли не с первого месяца, а именно он так называл тонус, который его порядком уже подзаебал. Он где-то то ли прочитал, то ли Мила сказала, что ощущения очень схожи: живот каменный и тянет. — Фу, щас вы меня выбесите, и меня накроет тонус. Опять, — подытожил Юра, оперевшись на кухонный гарнитур. — У меня уже даже спина болит от этого хождения. Кстати, вы когда билеты покупать собираетесь? Часики тикают, господа, две недели и ваши чадо будут готовы. Сука, чувствую себя какой-то микроволновкой. — Щас, Юр, — отмахнулся Виктор, сидя на диване с ноутбуком на коленках. — Подожди, успеем, завтра куплю. — А че ты делаешь? — Плисецкий снова зашагал в сторону дивана, хватаясь за спинку и облокачиваясь, чтобы спина не сильно болела. — Составляю список учеников и заполняю их номера свидетельства. Их скоро вести на диспансеризацию, карточки заводить, а у меня, ровным счетом, ничего. Ты посмотри сколько ксерокопий, — Виктор потряс бумажки с копиями свидетельств о рождении детей из их сборной и кинул обратно рядом с собой на диван. — Опять дотянул до последнего, — усмехнулся Юра, обнимая его сзади и кладя голову на его плечо. — Прости, коть, ну правда, — Витя, повернув голову, поцеловал его в щеку и продолжил вбивать номера. Ему действительно много придется работать, ведь в секции у них ни два, и даже ни три ученика, а, проще говоря, дохуя. — Если хочешь, можешь помочь мне. — Не надо, Юр, — с кухни послышался голос Юри, который уже заканчивал протирать столешницы. — Пусть сам работает, уроком ему будет. — У-у, какой ты злой, — Никифоров состряпал обиженную мордашку, поджав нижнюю губу, а после язвительно хмыкнул и пидорски добавил. — Я, вообще-то, за тебя работу выполняю, мой хороший. Если бы ты нормально знал русский, то здесь сидел ты. — А, да? — поправив очки на переносице, сказал Юри. — Ну, спасибо большое! Витя сказал что-то глупое, и похоже, что в его голове это звучало как действительно великолепное высказывание, но его проигнорили, а Юра даже хлопнул по лбу, мол, закройся, умник, на что сам Никифоров, неоднозначно, наигранно хмыкнул еще раз и уткнулся в экран монитора. — Пиздец, как все болит, — Плисецкий поднялся с дивана, все так же держась за ноющую поясницу. — Где там папаверин, м? Боль потихоньку начала сама спадать, но все еще немного тянуло в районе паха — это не было похоже на тонус, но было так же больно. Таблетки не шибко помогли убрать спазм, когда где-то через каждые минут сорок-сорок пять спина снова начала болеть и, кажись, даже сильнее, на что Юрий решил, что он слишком устал и нанервничался за день и ему срочно нужно идти баиньки. Заглушив несильную, но ощутимую и неприятную боль таблетками он завалился на кровать, жалуясь под нос, что ему это все давно надоело. Сон его был слишком тревожный и ему все время хотелось повернуться на живот, но этого делать было нельзя, поэтому он маялся с одного бока на другой, изредка ложась на спину. Виктор дописывал свои списки детей с секции, Юри сидел рядом с ним и что-то рассказывал. Все было прекрасно. Юра наконец заснул, эти двое тоже придремали в зале, сидя в обнимку друг с другом и компьютером. Все было прекрасно, пока Юра не понял, что, когда встал ранним утром в туалет, из него что-то протекло. Первая мысль была о том, что это опять течка, но, еп твою мать, какая в пизду течка при беременности на восьмом месяце, тем более, что консистенции было очень мало и больше напоминала слизь. Юра испугался, что это опять выкидыш, но это была тоже бредовая идея, ведь сначала должна была быть кровь, а не белый сгусток. Скорей это была слизистая пробка. Не зная, что делать, и наконец осознав, что происходит и будет дальше, Юра обратился к Виктору, разбудив его и язвительно заявив дрожащим голосом, полным страха и тяжести: — Ну, Витенька, пока ты тут с другими маялся, да, — Плисецкий вздохнул и резко уперся рукой в дверной проем спальни, чем напугал спросонья Юри, — твои дети решили тоже обзавестись свидетельством о рождении. Сомнительная пауза повисла в воздухе, и, сонно-непонимающе переглянувшись между собой, Юри и Виктор уставились на шатающегося Юру, что держался за живот и дверной косяк, чуть ли не падая на колени. Умиротворяющая утренняя тишина была разрушена криком Юры о том, что его сейчас разорвет нахуй и он родит прямо здесь, на полу в гостиной. Хотя его больше волновало то, что он уже второй раз замарал в каком-то дерьме свои любимые серые штаны. Помогая дойти до дивана, придерживая, его усадили на то место, где недавно лежала стопка бумажек-ксерокопий и быстренько принесли воды. — Ну как же, должны же были через две недели! — искренне удивился Виктор, отдавая Юре в руки стакан. — У тебя они забыли спросить, когда им, блять, родиться нужно! — схватив Виктора за руку, Юра чуть не разлил на себя воду. Первые схватки давно уже прошли, и Юра глушил их папаверином, не придавая никакого значения. Нужно было срочно вызывать скорую и расчехлять свои карточки, ведь Юра же не может рожать в центральном роддоме, где его обвинять во всех смертных грехах, запретят делать кесарево, примут роды в регистрационной в чей-то пуховик из врачебного гардероба и дадут после этого двух мертвых пиздюков, заявив, что он сам виноват и вообще плохо тужился. Лучше дорого, чем на сухую, поэтому выбор пал на второй роддом Санкт-Петербурга на Фурштатской, куда Виктор ходил на подготовочные курсы для молодых родителей с Милой, которая цапалась со всем молодняком там, рассказывая, как бывалая в этом деле тетка, о том, что это все гораздо хуже, и наводила этим панику. Юру везли туда прямо на машине, не звоня в скорую, ведь пока дождешься, уже третьего родишь. В роддоме прямо с порога их встретили довольно добродушно: все же понимали, что это за люди, и каково их состояние, желание и материальное обеспечение. Правда долго не могли найти парковочное место у роддома, ведь на проезжей части не бросишь машину, но это не столь важно. Лучше уплата штрафа, чем потерянное время. Кто же знал, что эта беременность выльется в хуй знает что? Виктор дрожащими руками подписывал договор об оплате услуг по программе «королевские роды», но всячески строил из себя серьезного человека, нахмурив брови и тяжело вздохнув. Деньги вовсе не жалко, сейчас это просто цифры, бумажки. Главное — чтобы Юра не сдох, врач был опытный, с детьми было все хорошо, и, желательно, чтобы все сразу. Местный антураж выглядел довольно богато, будто бы эта клиника не в карманы себе хапала эти миллионы от рожениц и рожеников, а действительно вкладывалась в обстановку и услуги. Холл был уложен бежево-коричневой плиткой, теплое освещение от лампочки, пластиковые окна, вечно счастливые врачи, у которых из карманов сыпались деньги. В бесплатных роддомах все иначе: облупленные стены, выцветшая краска на потолке, вечное ощущение, что рядом морг, и бирочки здесь далеко не для новорожденных, хамло в отделении и ужасные наркозы. Юра был искренне рад, что они поехали не в постсоветскую клинику, где бы его встретила старая оранжевая клизма, которая бы развалилась у него еще в заднице. Здесь чуть ли не сразу после оплаты ему нашли отдельную палату, чтоб сразу после родов туда его, приставили лучшего врача клиники, чтобы ни в коем случае не ударить в грязь лицом перед столь уважаемыми и известными людьми и сохранить свою репутацию. Плисецкий уже лежал в дородовой палате после сделанной ему клизмы и все ждал следующих схваток, которые шли с периодичностью в несколько минут. Ему не кололи обезболивающие потому, что, хоть схватки и были частыми, но не настолько, чтобы прям встать и идти рожать. Это лишь первый период, который и так длится несколько часов у первородящих, но не столь болезненный, чтобы давать препараты, хотя все может измениться. Юре хотелось умереть прямо там, на белой постели, лежа на боку в белой сорочке, которую на него нацепили на месте. В роддоме он мучался уже где-то час-полтора, все время ожидая, когда же к нему снова придет его врачиня и скажет каково это ебаное раскрытие. — Юр, может все-таки кесарево? Пока не поздно... — говорил Юри, жалобно смотря на него, поглаживая по голове. — Сказал, что сам рожу, — Юра был не преклонен, и даже понимая, что роды — это вовсе нелегко и жуть как больно, все равно настаивал на естественных, потому что, ну, че он, бля, не мужик что ли, не может родить самостоятельно? Вон прадед в деревне рожал один и ничего, не сдох. Или же Юра просто не хотел казаться слабым и требовать облегчения в виде кесарево, но все его подобные геройские грабли всегда ударяли по лбу, хоть это его и не останавливало. Эпидуралку Юре все же поставили, когда в очередной осмотр он пожаловался, что устал и у него все очень-очень сильно болит. Раскрытие на этот момент было уже пять сантиметров, а значит худо-бедно можно вводить лидокаин. Плисецкий сидел на краю кровати, пока в его спину вставляли катетер и вводили анестезию, после залепляя место укола пластырем. — Вить, — протянул Юра, выставляя руку вперед, немного сгорбившись, пока медики крепили катетер. — возьми меня за руку, мне очень больно. Просто хоть что-то. Хоть как-то ему помочь. Юра не в силах даже материться, он просто устал, хотел есть, спать и играть в танчики, лежа на животе. О, боже, как он скучает за этим. Виктор взял его холодную ладонь, сплел пальцы, но это вовсе не для романтики. Юри аккуратно убирал с его лица волосы, а сам Юрочка стеклянными глазами осматривал помещение, будто бы он фарфоровая кукла, которая вот-вот разобьется об кафель. Его держали за руки, чтобы он оставался в неподвижном состоянии, и когда он почувствовал, как игла проходит под кожу, он невольно дернулся, получив несколько шиканьей от врача, мол, все хорошо и они почти закончили. — Котень, поспи хоть немного. Сейчас это очень важно. — Легко говорить, когда не ты рожаешь. Это же просто пиздец какой-то... — Они тебе и так анестезию поставили, сейчас легче станет, подожди, солнышко, — говорил Юри, все еще поглаживая Юру по волосам. — Просто, пока схватки не ощутимы, нужно поспать. Ну как сказать, не ощутимы... Юре, до эпидуралки, казалось, что он умрет от болевого шока: у него ломило кости, болела спина и живот, схватки были каждые пятнадцать минут, и очень хотелось спать. Он глубоко вздохнул, попытался принять положение поудобней. Все тело пиздецки трясло то ли от боли, то ли от страха. Плисецкий сильней сжал руку Виктора и закрыл глаза, жмурясь, как беспомощный котенок. Хотя почему как? Анестезия начала действовать, но перед этим один из врачей предупредил, что полностью сбивать ему боль не будут, иначе это повлияет на схватки, и они вовсе пропадут, что будет очень плохо и родовая деятельность будет приостановлена. Юра ощущал, как что-то неприятно тянет живот, но уже не так сильно как раньше, а вот ноги онемели, и он их еле чувствовал. Плисецкий провалился в сон на некоторое время, и ему даже показалось, что это все сниться, и что он вовсе не рожает, не хочет плакать, а просто заснул под маминым боком, когда та смотрела свой сериал с подобными сценами. Что он вовсе не знает, каково это носить под ребрами детей, будто он маленький мальчик, лежащий на огромной мягкой кровати. Кажется, он даже улыбался, заставляя Виктора и Юри все больше переживать за него и его состояние. Он проснулся от резкой боли в животе, спине и заднице. Он не знает и не хочет даже предполагать, что в скором времени произойдет. Темнота и боль. Виктор разглядывал аккуратный носик своего маленького мужа, гладил его по животу, по плечам, по голове. Кацуки нервно расхаживал по палате, иногда посматривал в окно на заснеженные тротуары и ждал врача. Видимо, Юра долго спал, ведь время приближалось к половине четвертого, а приехали они сюда в районе девяти часов. В дверях появилась женщина лет тридцати в белом халате, в ее руках был планшет с бумагами и погрызенная ручка. На удивление, она вовсе не выглядела, как злая акушерка из роддома местной степи, которая сама родила в поле четырех пиздюков под калинку-малинку на балалайке в исполнении медведя в шапке ушанке с водкой в лапах. Что только не делают с людьми несколько тысяч рублей, а то и долларов. На вид она была очень приятной и строгой, а на ее красивом дорогом бейджике красовалось «Раевская Алеся Алексеевна». — Мне нужно посмотреть раскрытие, надеюсь, я не разбудила вас. Врачиня прошла вперед, попросила Юру поднять ноги и положить их на специальные держатели. Да уж, перед сколькими людьми Юра не разводил ноги в период беременности: по началу было стыдно, а потом пришло понимание и похуизм, что врачи просто посмотрят и не будут ебать его медицинскими инструментами. По Виктору было заметно, что он переживал не меньше, чем сам Юра или Юри: он все время то закатает рукава кофты по локоть, то спустит их, натягивая и пряча в них руки полностью. Он даже готов был поверить в бога и начать молиться, чтобы все было хорошо. Внутри бушевало непонятное чувство вины, которое появилось в самый ненужный для этого момент — Никифорову пришло озарение и страх. По сути, это же он так слезно и долго упрашивал Юрку на ЭКО, больше всех всегда ему старался помочь, но когда дело дошло до кульминации, холодный рассудок, все курсы подготовки и советы от друзей просто отправились нахуй в его голове. Перед глазами пелена, мучающийся Юра, который держится за живот, зажмуриваясь от каждых схваток, и Юри, который казался таким спокойным и сдержанным, будто бы он уже не впервые проходит через это. За то время, пока Юрий спал, Юри успел успокоить чересчур разволновавшегося Виктора, которому даже приносили валосердин. Конечно, Витя хоть и эмоциональный человек, но сейчас Юри пришлось проводить с ним чуть ли не сеанс психотерапевта и, смотря в глаза, говорить о том, что все будет хорошо. Вот кто бы его самого так успокоил, ведь он тоже не железный и тоже волнуется, поэтому, сидя на диванчике, что стоял слева от окна, Никифоров, положив голову на плечо Кацуки, тихо нашептывал некоторые фразы на японском по типу «любовь моя, ... » и «все хорошо». Юра был в состоянии овоща, который храбрится перед всем миром, наступая опять на излюбленные грабли героизма. Он боялся и еще как, просто не говорил этого. Он не мог прийти в себя, а боль прошибала уже все тело, каждую косточку нещадно ломило, а врач ковырялась рукой в голубых резиновых перчатках внутри него и сообщила, что раскрытие все еще пять сантиметров. Плохо это или хорошо Юра не знает. Он толком разглядеть лицо своих мужей не может спросонья, не то, что говорить о детях. Юра маялся, расхаживая по дородовой палате под ручку и под наблюдением той самой женщины, чтобы ускорить процесс раскрытия. Его было безумно жаль и Юри, и Виктору, но они не могли родить за него или вместо него чувствовать эту боль. Все, что в их силах, это ласкать его, обнимать, и изредка делать массажик на плечики, чтобы он хоть как-то расслабился. — У меня все болит, — тихо прошептал Юра, опираясь на Юри. — Помоги до окна дойти. Я ног не чувствую из-за анестезии. Юри крепко держал его за руку, боялся отпустить и уронить. Он казался ему какой-то игрушкой, новогодней, стеклянной, которую они еще не успели снять с маленькой елочки в их гостиной. Юра оперся локтями о подоконник и стал всматриваться в отражение в окне, изредка переводя взгляд на улицу, где лежал снег, что нападал за прошлую ночь. Кацуки что-то шептал ему на ухо, все время прижимая его к себе за плечо и целуя в висок. Ему было безумно страшно представить, что начнется через несколько часов, а может и минут — больше пугала неизвестность ожидания — поэтому он всячески пытался успокоить и себя, и Юру, рассказывая, что на катке Плисецкого все ждут, что он сможет туда прийти, как только их выпишут, что все будет хорошо. И Юра верил ему, верил каждому слову и искренне желал расправиться с детьми прямо в сию секунду. Но это было не ему решать. Конец первого периода был еще далеко не близок, тем более, что сделали эпидуральную анестезию. Юре нужно было ходить, стоять и вновь ходить, но ноги сами по себе отказывали и ощущались как какие-то сосиски. Врачиня делала заметки на своем планшетике, расписывая все непонятным никому почерком. Она помогала поддерживать Плисецкого при ходьбе, обращалась на Вы и была очень вежливой, все время говоря о том, что Юра молодец. — Посмотрите какая у вас поддержка, — она кивнула в сторону Виктора и Юри, — не у каждого такое есть. Обычно у нас мало кто хочет партнерские роды устраивать... — А что в этом такого? — поинтересовался Виктор, стоя у окна, скрестив руки на груди. — Почему, эта же поддержка нужна всем. — Видимо, не понимают альфа-родители этого. Более лояльно к этому относятся беты, и то не все. Юра держался за кушетку одной рукой, другой схватил врачиню и гневно глагольствовал о своем состоянии. Ну, это если мягко сказать. Он матерился через слово, совмещал и придумывал новое — больше всего медперсоналу понравилось «блядосносное дело», сказанное с каким-то отчаянием и злобой. Время летело медленно, и каждые секунды казались вечностью. Вторая фаза даже не думала наступать, на что врачиня решила, что, вполне возможно, это эффект от использования эпидуральной на ранней стадии, и если так и дальше пойдет, им придется лезть внутрь Юры, хозяйничать в маленькой жопке и прокалывать пузырь с жидкостью. Возможно, это тупо из-за того, что ему сделали анестезию, как только шейка матки раскрылась на пять сантиметров, не успев полностью подготовиться ко второй стадии. — Витя, — Плисецкий обратился к нему, пытаясь держаться за его руки. В тот момент они казались ему единственной опорой. — Я, наверное, умру, поэтому... — Что ты говоришь, боже, Юр, — его прервали. Виктор даже обнял Юру, чтобы он не думал о подобном, и поцеловал в нос. — Все будет хорошо. — Я не знаю, — на какое-то время Юре даже показалось, что схватки утихли, что у него ничего не болит, когда его держали за руки или обнимали. Когда кажется, креститься надо. Все болело настолько сильно, что темнело в глазах. Дыхание сбивалось, ноги отказывали, кости ныли, и даже сам Плисецкий готов был расплакаться от беспомощности в своем положении. Ему плохо, его даже тошнило, а органы изнутри просто выворачивались все до единого. Ему хотелось упасть на пол и дергаться в конвульсиях, капризничая и умоляя закончить это адское истязание. Он все же заплакал, уткнувшись в Виктора, и тихонько шмыгал носом, стараясь не мазать соплями дорогую кофту от гуччи. Было ужасно больно и страшно. Даже не так — больно было от того, что очень страшно. Вот тебе и помучался пять минут с растянутой двумя хуями жопой. Как оказалось, перед родами — это ничто. — Коть, ты плачешь что ли? — Виктор посмотрел на дрожащего мужа, погладив по голове. — Неправда, — тихо ответил он, вытирая нос рукой. — Боже, родной мой, — Никифоров аккуратно коснулся красного заплаканного личика и большими пальцами вытер щечки от слезок. Его маленький муж выглядел совсем как ребенок, и в какой-то момент показалось, что вот-вот из-за угла появятся камеры и люди с надписью на футболках «вагітна у 16», расставляя и направляя на них свет. Юра совсем еще ребенок, что ты наделал, Виктор... Подобные мысли решили посетить Виктора именно сейчас, и он всерьез задумался, что же будет дальше и что будет с его котей. Юри наблюдал за ними, сидя на диване, где недавно была акушерка, и, подняв очки вверх на голову, он устало потер глаза. Видимо, они с Виктором тоже очень устали, да еще и в такой нервотрепке с утра пораньше. Он уже два раза успокаивал нервного Виктора, который расхаживал от стены до стены, пока Юра, задрав ноги, демонстрировал свою растянутую задницу, куда без проблем проникала врачебная рука и хозяйствовала там, надавливая на внутренние стеночки. — Юри, помоги, пожалуйста, дойти, я лечь хочу, ноги пиздец отказывают, — проговорил Плисецкий шмыгнув соплями. Юри сразу же встал с места, на всех парах подлетел к нему буквально за пару шагов и придержал за руку и поясницу. — Бля-бля-бля, опять схватки, сука, слишком часто-о! Не успев сесть на кушетку, Юра согнулся пополам, и если бы его не держали, он бы точно упал на кафель, ударившись об кровать. Его очень сильно скрючило, и вздох был больше похож на скрипучий громкий стон. — Где-е, бля, врач! Пришлось прокалывать околоплодный пузырь, ведь за все это время, проведенное в родовой, шейка матки, после эпидуральной анестезии, раскрылась лишь до шести сантиметров, что было весьма плохо. Прокол позволит ускорить процесс раскрытия, но из-за этого усилятся боли при схватках. В руках акушерки был инструмент похожий на вязальный крючок в увеличенном виде. Она осторожно вводила его в Юру, следя за тем, чтобы кончик не коснулся стенок и не нанес вреда. Было странно ощущать в себе инородный тонкий предмет, который неприятно щекотал внутри, а после еще и то, как этот крючок дернулся внутри, и на пол полилось очень много белесо-розоватой жидкости, создавая ощущение, будто бы Юра обоссался. При виде вытекающей жидкости стало немного тошно и противно, хотя сам Плисецкий ничего такого не почувствовал — в конце концов, ему, течному омеге, не привыкать к вытеканию жидкости из зада с характерным чвакающим звуком. Казалось бы, осталось совсем чуть-чуть, и все эти двенадцать часов, уже проведенных в роддоме на тот момент, покажутся гораздо сложнее последующих, но это работает не по принципу: сделал клизму — родил пиздюка. Те часы были лишь подготовкой и еще не сильной, хотя Юра себя уже давно похоронил на первой фазе. Схватки стали гораздо чаще появляться и гораздо больше и интенсивней. Интервал составлял уже одна-две схватки за десять минут, поэтому теперь пришлось держать в руках телефон с включенным секундомером и ждать. — Я знаю, вы нормально их воспитаете, — просипел Юра и прокашлялся. Он уже устал возмущаться и кричать от боли, поэтому просто кряхтел, превращаясь из свирепого зверя в плюшевую кису. И это огорчало его не меньше, что хотелось плакать и по этому поводу. — К чему такие речи? — удивился Юри, взяв его за руку. — Я, вот, помирать собрался, мгх... — он сжал свои пальцы так, что Кацуки будто бы ощутил всю ту боль, что испытывал Юра. — Витя подтвердит. Юра опрокинул голову назад, на подушку, пока Юри озлобленно взглянул на Виктора, приподняв бровь, на что получил ответ с клятвой о том, что он к этому не причастен. Переход от первой до второй фазы пиздец какой мучительный и резкий, и сразу не поймешь — вот ты стоишь, пиздишь, изредка хватаясь за живот от несносной боли, а спустя минут пять готов орать во все горло о том, что тебе в два раза сложнее и проще гореть в аду, чем ждать восьми сантиметров раскрытия гребаной шейки матки после проколотого пузыря. Юра — первородящий, довольно мал по комплекции, и у него узкий таз. Все говорило о том, что нужно было делать кесарево, но он же мужик, блять. Все рожают и он родит. Он хватался за простынь, за руки, за волосы и края кровати, что выпирали по бокам. Он не мог ходить, ему было очень больно и он просто ждал вспышку боли, черный экран перед глазами и свои похороны. Ему не ставят анестезию, изредка дают таблетки от спазма, чтобы он мог лежать и не мучиться, ожидая десяти сантиметров. Врачиня уж зачастила и на сей раз осталась сидеть в дородовой, чтобы контролировать состояние Юры и детей: она все время слушала его живот, ощупывала, мерила давление и постоянно следила за кардиомониторным контролем. — Ммм... я очень устал. Знаете, я передумал, поехали, блять, домо-ой! — громко протянул последние слова Юра, и на этом все его мечты о доме закончились. Он пытался как-то шутить, но выходило плохо, потому что после каждого раза кричал, и его слова больше пугали, чем смешили. Плисецкому вновь ввели лидокаин через катетер, чтобы ослабить боль схваток, что были уже частыми и регулярными, от чего Юре казалось, что в животе у него бомба и он скоро разорвется, испачкав стерильную белую палату в крови. Его предупредили, что теперь ему будет легче, но процесс будет дольше; катетер оставили в спине, залепив пластырем, потому что Юре может понадобиться еще одна дозировка непосредственно во время родов. Плисецкий думал, что умрет от болевого шока, поэтому после еще одной дозы анестезии он смог хотя бы нормально вздохнуть, а не орать. Ему запретили поворачиваться на бок, ведь в прошлый раз, когда он спал, анестезия подействовала только на одну сторону, собственно, поэтому он и чувствовал схватки в полную их силу, но только на одном боку, и создавалось ощущение «адской боли в тумане». Когда же его перевели уже в родильный зал, начался лютый пиздец, в котором Юра пожалел, что родился омегой в принципе, не то, что согласился на все эти махинации с его маткой и прочим. Его ноги были разведены и лежали на специальных держателях, при этом они были зафиксированы липучками— на всякий случай. Ему ввели катетер к мочевому пузырю, вставив тоненькую трубочку, что проникала глубоко внутрь по уретре, от чего Юра почувствовал себя очень неловко и странно, но его веселил тот факт, что теперь у него есть личный пакетик для ссанья, который был привязан к специальной стойке черными липучками. Хоть забирай это ссанье ебаное и продавай потом на Юле за восемь косарей, как эксклюзив от звезды на радость уринофагов. Между ног была натянута специальная материя, что скрывала сие прекрасный вид торчащей трубки из члена и выставленного на показ медработникам ануса. В какой-то момент Юра заметил поодаль стоящую молодую девушку в очках, которая смахивала на медсестру, но она ничего не делала, кроме как удивленно и с отвращением смотрела, как врачиня засунула два пальца в бедный зад Юрки, проверив готовность появления дитя. — А кто это? — поинтересовался Юра, скривившись от неприятных тянущих ощущений. — Это интернша, — ответила доктор, натягивая другой своей рукой себе маску на лицо и наклоняясь ближе. — К нам часто присылают молодых акушеров и акушерок на практику, Вы только не волнуйтесь, не они будут принимать у вас роды. Только лишь смотреть, конспектировать и изучать. Нахождение постороннего человека весьма было неловким, но Юре сейчас было до глубокой пизды, что эта мадемуазель собирается делать: стоять или же убирать его пакет ссанья каждый раз, когда он будет наполняться. Он воспринял ее как еще одного медработника и попытался сосредоточиться на том, чтобы тужиться. Под ним лежала огромная пеленка, на которой уже было весьма не мало пятен крови. Она была нужна, чтобы Юра не замарал своей кровью и ошметками специальную кровать-Рахманова. Он сильней схватился за руки Виктора и Юри, и попытался тужиться, пока его усердия не прервались истошным криком, а из его зада не потекло слишком много крови в смеси со слизью. — Бля-я, я же сейчас разорвусь нахуй, сука!... — орал Юра, все время задыхаясь и пытаясь тужиться, но выходило это у него плохо, ведь эта боль, несмотря на эпидуралку, все равно прошибала тело насквозь — кроме ног, которых он не чувствовал, и они болтались просто так, как чужие. — Ах-а, ненавижу-у! Сделав глубокий вдох, он продолжил давить из себя пиздюка, и в какой то момент рассмеялся, что давит из себя личинку или кусок говна, хотя и то, и то определение было верным для этого мяса. Юра старался изо всех сил, забывая, что в промежутках между потугами нужно еще правильно дышать. Его героические грабли все же ударили по лбу, когда он почувствовал, как начинает потихоньку рваться анус, и никакая эпидуралка не спасет от этого. На пол лилась кровь, вся пеленка была ивазюкана в этом дерьме, а врачиня то и дело надавливала на кожу вокруг дитя, пока Юре на ухо все быстро тараторили, что он молодец и со всем справится. — Дыши, коть! — крепко вцепившись в руку, сказал Виктор. — Сам дыши, еблан! — Юра очень сильно напрягся и попытался высрать младенца за один присест, но вместо этого он заорал, напугав ту практикантку-интерна, и еще сильней сжал руки мужей. Врачиня вертела в нем свои пальцы и каждый раз повторяла «еще!», когда ее пальцев касался ребенок — то, что дите шел головой вперед, а не тазом, уже хорошо. — Все хорошо, смотрите на меня, — пыталась отвлечь его врачиня и направить его силы не на разглагольствование, а на правильное дыхание. В какой-то момент женщина даже перешла на «ты», замарав руки в этом кровавом пиздеце. — Смотри, не вертись, дыши, давай, вдох-выдох, вот, молодец... молодец. Плисецкий очень громко стонал, после того, как схватки ослабевали на несколько секунд, а плод втягивался обратно, будто бы под действием вакуума. Его мешочек с ссаньем уже постепенно наполнялся, но ему было не до этого. Когда из тебя лезет пиздюк, думать о чем-то другом вовсе не получается. Никакой нормально родительной деятельности, поэтому врачам все же пришлось прибегнуть к первому разрезу, сделав надрез, предварительно смазав промежность йодом; кровь хлынула еще сильней, и если раньше она была темно-красная с какими-то сгустками почти что черно-красного, бурого цвета, то сейчас она была похожа на обычную акварель, что стекала с художественного холста акушерки-гинеколога. Юра то поднимался с места, то падал назад, все время получая выговор от Алеси, которая что-то кому-то показывала вдобавок рукой, пока рядом стоящая практикантка, с круглыми от ужаса и прикатившей к горлу рвоте, глазами упорно конспектировала каждый шаг. — Я щас сдохну, прям вот здесь, на этих гребаных пеленках! — Юра крепко вцепился в руки своих мужей и сильно откинулся назад на приподнятую кровать, чуть не ударившись головой. Слизь в смеси с кровью и йодом темными пятнами оставалась на без того испачканной пелене и немного капала на пол. Менять сейчас никто ничего не собирался, ведь это такой геморрой, поднимать рожающего, чтобы сменить какую-то подстилку под ним. — Глубже дыши, видишь, тебя даже поддерживают. — Да, Юр... боже, если ты умрешь, мы позаботимся о детях, все хорошо! В родильном зале повисла какая-то странная тишина, и только один Юра орал, мертвой хваткой вцепившись в руку Юри, и, кажись, даже уже плакал. Медработники с неодобрением посматривали на Виктора, а особенно эти охуевшие от происходящего взгляды оттеняла медицинская маска на пол лица. Даже Юри смотрел на Виктора и охуевал от его тупости, ведь как на ум вполне адекватному человеку может прийти ляпнуть про смерть мужа, причем еще и в такой ситуации, где это весьма возможно. Он даже постучал по виску пальцем, мол, «Вить, че уже совсем ебу дал?», только в его интерпретации — в его же голове, конечно — это звучало повежливее, но ощущалось в полной лютого пиздеца обстановке совсем иначе. — Ну что же вы такое говорите, все же хорошо... ох уж эти отцы молодые, — врачиня покачала головой, не отвлекаясь от Юры. Заявление Виктора даже его самого поставило в ступор, и он был готов уже начать извиняться перед Юрой, но вместо этого, схватился за его руку покрепче, демонстрируя свою поддержку. — Пошел нахуй, Вить! — прокричал Плисецкий и снова начал тужиться, сгибаясь почти пополам. — Я тебе назло, блять, буду жить и до твоей, сука, смерти напомина-а-ать! В этот момент он заорал так, что врачи, находящиеся по ту сторону двери, ужаснулись, идя по коридору и неся какие-то бумажки. Истошный крик, и Юра, что есть мочи, сжал руку Виктора, да причем так, что вывернул ее, ведь этот долбоеб изначально неправильно схватил ее, что было чревато негативными последствиями. Теперь два крика с разным тембром смешались, и этот коктейль звуков очень сильно бил по ушам. Никифоров орал, ведь ему все продолжали выворачивать руку, не отпуская. — Сука, Юра, отпусти! Отпусти! Больно! — он даже полуприсел и согнулся, чтобы хоть как-то облегчить боль и поменять положение. Во всяком случае, это не настолько больно, как рвущаяся на британский флаг жопа Юры. Как вы можете помнить: если Витя матерится, значит, по его мнению, ситуация достигла отметки «пиздейшн», сказанной пидорским голосочком, покачав пальчиком. — А мне не больно, блять?! Мне нет?! Давай поменяемся местами, хуль такой умный! — Не хочу отвлекать от ваших споров, — влез в их разговор Юри, пытаясь напомнить, зачем они все-таки здесь собрались. — Но ты как бы рожаешь!.. Плисецкий отпустил руку Виктора, хуйнув ее об край кровати, и вцепился в Юри, который нормально его держал, без всяких выебонов, и сейчас не орал, почти что сидя на полу, на который капала кровь и потихоньку растекалась по швам между плитками. Медработники с ужасом смотрели на эту картину, но им не привыкать, а хуле, действительно, это их работа, и каждый третий человек здесь примерно так же себя ведет, а тут еще и суперзвезды в живую, поэтому предъявлять им о чем-то было даже как-то весьма неловко. Не за это деньги плачены, блять. За ту сумму, которую затребовал этот частный роддом, им привели самого лучшего врача, чтобы, упаси господь, хотя бы один пиздюк не получился инвалидом, иначе все, пизда-рояль, крест на больнице. «Это же звезды! Они же деньги заплатили!» — главный аргумент всех этих улыбок и вежливого отношения. Кому нужны эти статьи-баннеры на сайтах с пометкой «читать далее в источнике...» — Я смогу-у! Я мужи-ик, блять! — тянул каждую гласную Плисецкий и уже начинал потихоньку уставать, а впереди еще полтора дитя высрать надо. — Юра, может сильней постараешься тужиться? А то сил хватило мне руку вывернуть, — послышалось откуда-то снизу хриплым голосом. Виктор пытался не наступать на подтекающую к нему кроваво-водянистую лужу светло-красного цвета, поднимаясь с пола, и состряпал выражение лица, будто бы ему эту культяпку сломали вовсе, и чуть ли сам не начал прибедняться перед Юрой, мол, «да-да, рожаешь, а у меня ручка болит, ммм...». — Э-э, это что за советы такие? Нельзя, — пригрозила ему врачиня на полном серьезе. Действительно, в какой монастырь со своими пятью копейками полез Витя, который не соображает в этом деле нихуя. — Ах, просто заеби рот, Витя-я! — набрав воздуха в легкие побольше, прокричал Юра, одновременно тужась. — А-агх, еп твою мать! Как бы не пришлось делать второй разрез: уж слишком мал был Юра. Ему уже надоело это жужжание под ухом со стороны Виктора со своим «котя», надоело и то, что врачи почти что скандировали это «давай!», будто он не рожает тут личинок в ячейку общества, а вновь вышел на лед катать свою программу в 2016. — Собрал все силы и давай, дыши, осталось совсем немного! — женщине уже не впервой вытаскивать из человека кусок мяса, поэтому она, будучи в стерильных голубых перчатках, тянула этого окровавленного чужого на себя с особой осторожностью, ибо, допустив ошибку, она сама бы оказалась на месте этого детского мяса. Хотя назвать осторожностью было сложно: она вертела это фиолетовое существо за голову, выкручивая точно винт, застрявший в Юре. Пиздюк был похож на фиолетовую мумию: глаза закрыты, все сморщенное и в слизи, на голове кровь, вокруг Юриных ног тоже слизь, и именно она все хуярила на пол, особенно, когда окровавленный пиздюк, скользя из родовых путей, оказался почти полностью снаружи со всеми своими конечностями, и вынули его из жопы как в порно с экстремальными резиновыми кислотного цвета хуями разных форм, размеров и рельефов. Из его живота торчала пуповина, но сам он не совсем хотел вылазить из будущего папки, оставаясь внутри еще целыми ногами, будто бы он отчаянно пытался спастись и потеряться в родовых путях, чтобы не явиться во всей своей сморщенной синей красе с красно-коричневыми ошметками на руках, ногах и голове. Когда же его окончательно достали, из заднего прохода потек фонтан непонятной воды, даже не слизи, и все это великолепие лилось на пол, и капало с краев переполненной пеленки. Плисецкий ощущал, как под его задницей что-то хлюпает, а пакет с ссаньем все также мирно висел на рядом стоящей стойке, пока разрез и лопнутая в двух местах задница очень саднила, и сам Юра выл от боли, накрыв вспотевший лоб рукой. Рука Никифорова ужасно болела, но он старался перенаправить свое внимание на мужа, ведь сейчас ему было действительно сложнее и ужаснее, чем какой-то руке долбоеба, который неправильно схватился. Вите окажут помощь, но явно не сейчас. Он гладил его по плечу, жалобно смотря и говоря о том, что его котенок молодец; Юри же держал Юру за руку, все время повторяя какой он герой, и пятьдесят процентов дела уже выполнено. Ребенку перерезали пуповину, схватив ее в двух местах кохером, чтобы кровь перестала циркулировать. — Мальчик, — спокойным тоном выговорил медработник и взял младенца на руки, аки старая обезьяна поднял Симбу, и показал это еще пока не орущее синее нечто всем, кто был в родзале, а после дитя положили куда-то на стол, обтирая полотенцем. Окровавленное орущее мясо уже дергало своими конечностями, противно морщилось и начинало плакать, будто бы кто-то возит по полу старый стул на колесиках, от чего все та же практикантка уже была готова блевануть прямо на пол, на котором и без того было слишком много желто-розовой консистенции и какой-то дряни. Бедный Юра, кажись, он даже слышал хлопок, как разошелся по швам, когда перенапрягся, получил строгий выговор от врачини и не расслышал его из-за возмущения Виктора с вывернутой рукой и своих же пыхтений. Если бы не эпидуральная анестезия, он бы сдох от болевого шока. Хотя, будь он в совковой больнице, ему бы еще сказали, что он сам в этом виноват и вообще, им всем некогда, у них пиздюковый конвейер. Виктор обеспокоено смотрел, как медработники проводили какие-то махинации над ребенком, хотя им уже сказали, что все хорошо. Никифоров не мог поверить, что у них теперь есть уже один ребенок, а через какое-то время появится и второй. Кажется, он был единственным человеком в этом родзале, который восхищался этим маленьким сморщенным существом: возможно, это потому, что он больше всех ждал этого момента. Этот поцан был биологическим сыном Виктора, и это тоже сыграло свою роль, ведь, смотря на него, Витя таки ощущал, что он что-то еще может в этом мире и что он никакой не убогий бесплодный импотент. — Боже, это мое, да? — тихо сказал Виктор, заглядывая за врачебные спины, отвлекшись от ноющей боли в руке. На его лице появилась кроткая улыбка, и он уже даже состряпал полную гримасу умиления, когда над его дитем вертелось несколько врачей, а сам ребенок негромко хрипел, пытаясь кричать. — Какой он маленький и красивый. Врачи привыкли к такой реакции к новорожденным: кому-то дети казались милыми, а кто-то блевал на пол или терял сознание после увиденного. Никифоров явно относился к первой категории родителей, у которых часики дотикались, была приобретена лужайка для заек от «ООО Небесного», и он радовался гремлину в каких-то соплях, как золотой медали, пока на него с волнением смотрел Юри и пытался понять, куда же направлен его восхищающийся взгляд, ведь картина была явно не чудесная, и даже за окном не было никаких салютов в честь рождения ребенка. — Эх... нет, я все-таки умру... — устало сказал Юра, откинувшись на приподнятую спинку кровати, наткнувшись головой на поставленную руку Виктора. Буквально на минуту боль отступила, и это вызвало ряд волнений у врачей, ведь в Юре оставался еще один пиздюк, который почему-то не собирался покидать утробу отца и предстать перед миром во всей своей красе, от которой хотелось залить пол желчью. — Не говори так, — успокаивал его Юри, поглаживая по голове. — Осталось чуть-чуть, пожалуйста, потерпи. — Введите еще 15 миллилитров через катетер, — строго глагольствовала врачиня, меняя перчатки. — У нас есть еще полтора часа, а потом вам придется рожать самостоятельно, без анестезии, иначе мы рискуем вашим здоровьем и сознанием. Уже было две дозировки ... как самочувствие сейчас? — Меня тошнит и колотит, — хрипло отвечал Юра, начиная ощущать какую-то боль в животе. Похоже, что пиздючка решила наконец выбраться в действительность России со своим интернациональным видом. — Ставь 10 миллилитров, — женщина скомандовала медработнику, чтобы он ввел чуть меньше анестезии, иначе Плисецкий просто измучается. Перебарщивать с лидокаином при эпидуралке нельзя, это чревато негативными последствиями в виде постоянных головных болей, тяжестей в спине и порой от этих побочек никак не избавиться, и придется мучиться всю жизнь. Ставить анестезию можно на свой страх и риск, полностью доверяя себя рукам опытного врача. Юра искренне надеялся, что не останется инвалидом после деторождения, хотя сейчас, когда из-под него убирали мокрую пеленку, он начал уже сомневаться, что будет нормально ходить. Сделав глубокий вдох, Юра мысленно произнес «ну че, народ», схватился за руку Юри — пока Виктор не мог налюбоваться своим чадом, что заворачивали в полотенца и ставили какие-то приборы для проверки, а ему самому пытались затянуть жгутом руку вообще левые врачи, приход которых даже никто не заметил — и продолжил фразу до конца «погнали нахуй…» — Ебаный в рот! — Юру придерживали за спину сзади его мужья, а сам он начал тужиться под стать командам врачини, которая вновь вертела в его заднице пальцами. Полилось еще больше жидкости прямо на руки Алеси, но ее это не удивило, и она продолжила давить на стенки внутри, ожидая появления второго ребенка. Врачи, что находились рядом и вертелись вокруг Плисецкого, топтались в крови и слизи на полу в синих бахилах и боялись упасть. Юре разрешали пить воду, а не просто смазывать губы влажной тряпочкой — ну какая разница, катетер все равно стоит и откачивает мочу. Он уже осип от вечного ора, начинал кашлять, забывал тужиться и даже разрыдался, когда врачиня сказала, что никак не получается достать вторую пиздючку и придется ждать схваток, как бы больно это не было. — Юра, все хорошо, ты большой молодец! — Юри гладил Юру по руке, прижимал ее к своим губам и будто бы старался вместо Юры начать правильно дышать. — У тебя все получится. — Спасибо... — ответил Юра, окончательно упав на спинку кровати в полном бессилии и ощущении того, что из жопы лезло еще одно дерьмо. Он даже смотреть не хотел, как врачиня берет с подноса ножницы, вымазанные спиртом, и делает надрез с другой стороны. — Какой упертый, наверное, альфа, — пыталась пошутить Алеся, чтобы успокоить Юру, который уже сильно устал, хотел спать, жрать и ссать самостоятельно. — Да-а, альфа... девочка-альфа уж тогда должна быть, — влез в разговор Виктор, оперевшись на край кровати затянутой жгутом рукой, за которую машинально схватился Юра, ища поддержку с правой стороны. — Коть, осторожней. Давай другую дам, а то эта все еще болит. — Так тебе и надо, — запыхавшись, ответил Плисецкий. Родительная деятельность почти остановилась: Юра просто не чувствовал схваток, но прекрасно ощущал, как у него расходится кожа в месте разреза: кусочки кожи так странно прилипали и ощущались вовсе чужими. А вот это уже плохо, когда второй ребенок даже не надумал выходить, но если бы акушерка была с какой-то деревни, то Юра бы смог попасть в программу на ТСЛ с тем, как носит в себе не родившуюся мумию. Смешивать препараты было опасно, поэтому, когда начала появляться головка в промежности и по краям опять полилась слизистая жидкость, врачиня не то, чтобы говорила, она требовала от Юры начать дышать нормально, по ее указаниям, иначе придется использовать вакуум — этакий способ родиться посредством вытаскивания с помощью прибора. Это как абортировать и оставить в живых. — Ну же, дыши, давай, давай, давай! Тужься! — женщина уже хотела ухватиться за голову дитя, как она снова скользнула немного внутрь, принося дискомфорт. — Да тужусь я, сука! — Юра жалобно пищал и стонал, когда жопа порвалась до конца, когда из нее де хлынул фонтан крови и воды, когда врачиня очень сильно надавила на кожу вокруг. — Блять, а оркестр мне не приведут за такие деньги, а то че-то скучно стало! Это было ужасно и мерзко. Ни Юри, ни тем более уж Виктор не хотели заглядывать за специальную «шторку»: а как же проходит появление ребенка на свет. Они старались поддержать Юру, а не охуеть от увиденной картины, и только Кацуки, случайно увидев, что творится на пеленке и полу, уже испуганными глазами взглянул на Виктора и покачал головой, мол, не нужно смотреть, это трэш. Пол в крови, врачиня тоже, пеленки в хуйне, похожей на воду, на медицинских инструментах ошметки темного цвета желейной консистенции. На столе лежал орущий пиздюк, которого растирали полотенцем по спине, рукам и ногам, чтобы он начал хоть шевелить ими. Его взвесили и замерили, обозначили время рождения и запеленовали, пока Юра кричал, сипел и стонал. Сколько Юра, блять, уже тут мучается? Ему казалось, что вечность. — Ах-х, оно не лезет! — по буквам проговаривал Юра, когда другая врачиня стала надавливать ему на ребра, чтобы вытолкнуть ребенка на свет. — Ай, бля-я! У Плисецкого началась паника, что он не родит вовсе второго ребенка, дыхание сбилось, и он крепче схватился за руки Виктора и Юри. Потекло, как при течке, заляпав рядом стоящий специальный столик с инструментами. Интернша, что уже вжалась в угол от ужаса и осознания, что через такое проходят много людей, обратила внимание на заляпанный белый стол, и что вся эта херобура уже месилась стертыми бахилами. Медсестра сказала ей, чтобы она вытерла гремучую смесь с пола в определенных местах, тем самым облегчив нахождение врачини, мол, чтобы не ебнулась в это размешанное гондоебство. По сути, все это должен был убирать другой человек, но почему бы не напрячь интерна, который все равно стоит без дела и только смотрит, даже не участвует в родах, где с Юры капает, как масло со старой девятки отчима. Эта мадемуазель, противясь, все же решилась взять стоявшую рядом с ней в углу швабру и убрать хотя бы половину жидкости, чтобы родзал не превратился в ебучий каток, по которому так свободно можно было скользти, не прикладывая усилий. Она с пренебрежением подошла сзади врачини и стала возить по полу шваброй, все время мешая самой Алеси сосредоточиться. — Юра, ты молодец, давай продолжай, уже почти, — спокойно говорила женщина и все еще надавливала пальцами на измученный проход, который от своего первоначального вида толком ничего не оставил: засохшая кровь покрывается сверху новым слоем, два разреза и лопнувшие части от потуг. — Блядский хуй! — всем глубоко было похуй на то, как он матерился. Всем было его жаль, и они сами были готовы заорать благим матом, чтобы этот ужас закончился. Все же зря Юра храбрился и не согласился на кесарево, уже было слишком поздно. — Оно идет, нет?! — Идет, мой хороший. В один миг перед его глазами нависла пелена, все стало мутным, а к горлу подкатила рвота. Голова кружилась, и было ощущение, будто бы его голова погрузилась в воду: он слышал непонятный бубнеж, который так и не смог разобрать, писк приборов, даже крик первого младенца, который уже был завернут в специальные пеленки. Юра слышал собственный крик и сердцебиение, но этот букет звуков по-прежнему оставался для него, звуковом из аквариума. Ему было очень плохо, приборы показывали его бешеный пульс и давление, а пот градом лился со лба прямо в глаза — изредка ему вытирали лицо влажным полотенцем, а также давали воды. В очередной раз об врачиню ударилась швабра, которой с отвращением возила практикантка, и, не сдержавшись, она наконец-то рявкнула на нее, не отвлекаясь от Юры, хватая младенца за голову и отодвигая кохер в сторону. — Что ты здесь возишь, в другой стороне, ты мешаешь, боже, ненавижу интернов! Девушка шуганулась в сторону, перенаправляя швабру в другое место, случайно толкнула ту стойку с пакетом для ссанья и перевернула всю эту конструкцию. В зале раздался грохот, и даже люди за дверью немножко прихуели. Все содержимое из пакета вылилось нахуй на пол, добавляя практикантке больше работы. Хлопок об кафель пластика и брызги ссанины отвлекли врачей буквально в тот момент, когда пиздючка уже была готова выбраться, и под истошный Юрин крик она свободно выскользнула из задницы в руки врачини, которая была готова лопнуть от переполнявших ее эмоций: гнева, злости и ненависти. Мало того, что какую-то долбоебку приставили к ней, так еще и ссанина заляпала и без того дерьмовый пол. Алеся потребовала второй кохер, чтобы пережать пуповину, однако из-за того, что она отвлеклась на неродивую молодую студентку-акушерку, она не заметила, что пуповина была обвита вокруг шеи ребенка, и помимо того, что девочка была вся сине-серая, она еще и не дышала. Юра без сил упал на спинку кровати, и затекшие от усталости руки без сил держались Виктором и Юри с обеих сторон. Он перестал громко орать, пытаясь выровнять дыхание, да и к тому же начал еле плакать от изнеможения, но даже на это сил не хватило. Оставалась еще плацента, но это уже не так ужасно, что было до этого. — Ты молодец, солнце, — Юри поцеловал Юрину руку, погладив его по голове. Им показалось странным, что ребенка не показали, как первого, а сразу же унесли на столы, вокруг которого столпилась куча народа и начала суетиться. — Что произошло? — непонимающе спросил Виктор, переведя свой взгляд на врачиню, которая проигнорировала его вопрос, снимая перчатки с рук. Алеся в один миг из поддерживающей тетки превратилась в супер строгую врачиню, которая может ударить скальпелем в бок, если сейчас ей хоть кто-нибудь помешает. Она натянула новую пару перчаток и влезла между других врачей, перед этим сказав: — Асфиксия... Срочно посторонним покинуть палату, — она махнула в сторону ничего непонимающих Юри и Виктора, и два каких-то здоровых амбала-медбрата в сопровождении со строгой женщиной в возрасте попросили их как можно быстрее выйти из зала и не толпиться, аргументируя тем, что молодому роженнику нужен покой и передышка до рождения плаценты. Находясь в глубочайшем замешательстве, Юри все время пытался хоть как-то устоять на месте и хотя бы одним глазом взглянуть на новорожденную дочь, цепляясь фактически за воздух, когда его толкали в плечо и зудели над ухом, чтобы он шевелил ногами быстрей. Последнее, что он услышал перед закрытой перед носом дверью, это: — Все будет хорошо... — и старая женщина, тяжело улыбнувшись, скрылась за огромными дверями родзала. Переглянувшись между собой в непонятках, до новоиспеченных отцов дошло, что второй ребенок родился с проблемами. Просто, когда паника херачит в голову, мало что можно быстро усвоить. Юри вздохнул, теряясь взглядом в пространстве коридора, будто бы ища какую-то помощь. В ушах раздался писк, и все вокруг стало тихим и непонятным. Он не слышал, что говорил Виктор, не реагировал, когда его трясли за плечи, губы так и шептали русское «блять», а на глазах уже выступили слезы. Это довольно ужасно осознавать, что долгожданный ребенок, так еще и родная дочь, может умереть буквально через несколько часов, а то и минут. Пока Никифоров терялся в словах, спотыкаясь в выражениях о собственные зубы, Юри что-то бормотал себе под нос, и, видимо, его слова мешались с японским и русским одновременно, внутри все уже нахуй разорвалось, а руки дрожали так, будто бы он всю ночь разгружал вагоны. Он держался, старался не рыдать в голос, пока его не обнял Виктор, так и не найдя подходящих слов. — Пиздец, — тихо прошептал Юри, беспорядочно оглядывая лицо Никифорова и наблюдая за тем, как менялось его выражение лица. Он нервно вздохнул, закусив губу и задержав в легких воздух, но его плечи предательски задергались, когда он заплакал. Кажись, у него началась паника и истерика, а слезы просто непроизвольно лились из глаз. Юри даже почти сломал оправу очков, сильно сжав их в кулаке. Виктор положил на его щеки руки, все время повторяя, чтобы он успокоился и смотрел только на него. — Юри... Юри, пожалуйста, успокойся. Позвать врача? — Виктор сам плакал, и для него это было даже сложнее, ведь, учитывая, какой он эмоциональный, какой груз ответственности он сейчас нес из-за своего «хочу дитятю», нужно было поддержать и успокоить Юри, как он успокаивал Виктора несколькими часами ранее. — Твою мать... Юри последовал примеру Виктора и тоже положил на его щеки свои руки. Картина была странная, особенно, когда из родзала доносился плачь первого ребенка и говор врачей, что все продолжали кружиться над вторым ребенком. Юри не мог связать и двух слов, и на все вопросы Виктора он лишь мотал головой, хватая воздух ртом. Поджимая губы, Никифоров продолжал повторять «успокойся», будто бы хотел привести в чувства не только Юри, но себя. На очередном таком «успокойся» он сам разрыдался в голос, потянув за собой Кацуки вниз, на пол. Перемотанной рукой он убирал со лба Юри волосы, всматриваясь в стеклянные глаза. Рыдать на грязном полу было очень стыдно, но не в том случае, когда ваш ребенок, возможно, мертв, да и мужа что-то не слышно больше. Они сидели почти вплотную к двери зала, не отрывая друг от друга руки и взгляды, и проходящий мимо врач с непониманием смотрел на них, зовя скорей кого-нибудь с валосердином или корвалолом. Юри рыдал в голос, все сильнее прижимаясь к Виктору, будто бы он мог его спасти от этого дерьма. Все случилось слишком быстро и непонятно, и все это казалось каким-то ночным кошмаром. Они просидели слишком долго на железных лавочках около зала, когда им накапали по тридцать капель корвалола, так и не дождавшись, когда же вынесут из родзала хоть кого-нибудь: только туда заходили врачи, сменяя одного за другим. Там, в родзале, все еще оставался Юра, но он уже не кричал, даже его голоса не было слышно: самое ужасно, что оставалось думал Виктору и Юри, это то, что Юра потерял сознание. На деле же Плисецкий просто тихо плакал, положив руку на лоб, все так же полулежа на этой кровати-Рахманова с раздвинутыми ногами, которых он не чувствовал и между которых суетились врачи, доставая сначала плаценту полностью, а после протирая его разорванный британский флаг и накладывая около шести швов на лопнутые места и разрезы. Юру никто больше не поддерживал, он остался один на один с мутным разумом, орущим дитем в одном углу и полумертвой девочкой в другом, пока врачи штопали его, точно гардины, а другие медработники кружились над пиздючкой.***
За такие деньги, что они заплатили в роддоме, Юре казалось, что после родов ему просто обязаны были принести бокал вина на серебряном подносе и со всеми почестями. Жаль, что он проебал свой шанс побухать, проспав приход врачини. В душе у него зародилось чувство обделенности и несправедливости, и, казалось бы, ему могли принести вино потом, но потом уже нужно кормить ребенка и это весьма рисковано. На заднице у Юры было около шести швов и то, это самый хороший исход из того, что с ним было. Голова еще немного болела из-за эпидуральной анестезии и подташнивало, поэтому до туалета его водили под руки, заставляя чувствовать себя еще большим инвалидом, уже физическим. Зато не кесарево, лучше шесть на жопе, чем один на животе. Даже первая кормежка для Юры стала этакой пыткой: то так держи мальца, то вот так, а вот хуй тебе, а не вино, ты проебал свое счастье. Если бы не медперсонал, который многое делал самостоятельно, Юра бы написал отказную на детей или укатил из роддома нахуй, оставив все проблемы на Виктора и Юри. Но Юра пожалел и мужиков своих, и дочку присмерти, подготавливая грабли героизма еще разок. Мальчик так долго просился на руки, требовал чего-то от Юры, что он не понимал, и всячески пытался ухватиться за него. Просто дите захотело жрать, поэтому и требовало много внимания к своей пиздюковой персоне. Это как Витя, только маленькая копия. — Ты еще не наелся? — язвительно процедил Юра, попытавшись убрать его от себя. Не желая отцепляться от Юры, ребенок схватился руками за его футболку. Не сильно, можно было бы и выдернуть, дите сопротивляться бы не стал, зато мог начать опять плакать, и Плисецкий предпочел оставить его на руках, ожидая, когда маленький гремлин наконец наестся. — Почему он так много ест? — Наверное потому, что он хочет есть? — врач удивленно посмотрел на сидящего с оттопыренными локтями Юру, что держал ребенка с неприсущей ему осторожностью, боясь что-то ему сломать или уронить его. Мальчик спокойно, будто бы доверяя рукам папы, пил молоко, а за этой неистовой картиной наблюдал врач, который нужен лишь для контроля и пояснений. Плисецкому пиздюк показался какой-то маленькой пиявкой, которая присосалась к его груди и не собиралась отсасываться обратно. Хорошо, что у дитя еще нет зубов и он мусолил сосок деснами. — А что, они уже такие голодные? — Э-э, да? Было бы странно, если бы ребенок не захотел есть в первый день его жизни, согласитесь, — медработник покачал головой, мол, да уж, молодые родители такие неопытные. И вообще, Юра походил больше на подростка, а не на отца двух детей. Ему бы ради пиара вся дорога на телеканал Ю, в шоу с беременными подростками, ведь на вид ему было не больше шестнадцати, хоть и в паспорте почти двадцать один. Черный пиар — тоже пиар, по крайней мере хуже Бузовой, зарекомендовавшей себя в доме 2, быть уже не может. Ребенок был очень маленьким, меньше игрушки бейби бона, хотя Плисецкий ожидал, что из него вылезут двое здоровенных пиздюков, размером с его кота. Двое детей и вместе чуть больше пяти килограмм — такой рост и вес вполне характерен для двойняшек, а в особенности находящихся в утробе маленького по комплекции Юры. Не то, чтобы Юра был каким-то карликом, но выносить двоих огромных детей он чисто физически бы не смог, сломавшись пополам из-за тяжести. — Хорошо, я подожду, — Юра состряпал недовольное лицо и нервно вздохнул. — Нет, все, иди на место. Оттопырив локти еще пошире, он попытался вернуть дитя в кроватку, пока это чудо не заплакало, не отпуская из рук футболку. Юра готов был ебнуть его об край кроватки, как это делал с орущими в детстве игрушками, у которых заедал механизм, от чего они бесконечно играли надоедливую музыку, пока не сядут батарейки. С ребенком такое не прокатит, максимум, что может сесть, так это сам Юра за убийство. Плисецкий гневно осматривал свою палату, которая выглядела так, будто он в каком-то супер дорогом отеле с неебическим видом из окна. Его, в принципе, устраивало все, кроме нахождения еще одного человека рядом с собой, но врачи объясняли это тем, что это его сын и он просто обязан находиться рядом с отцом. Второго ребенка поместили в специальную палату, где поддерживали жизнеобеспечение и наблюдали за ней, поэтому оставаться в роддоме пришлось надолго. Первые три дня за ней должны были смотреть врачи, даже специально звали Юру кормить ее, а не приносили в палату, и все строго под наблюдением врачей. За все то время, пока что проведенное в роддоме, Плисецкий всего один раз ходил к ней. Она казалась ему смешной: вся в трубках, глаза узенькие и недовольное лицо, будто бы она была вовсе не рада появиться на свет. Других ассоциаций, как с Шреком у Юры с детьми не сложилось, и ему было противно трогать этих теплых и маленьких существ, которые смотрели на него своими стеклянными глазами, точно куклы, и пугали тем, что они живые, и если с ними что-то случиться, то плохо будет всем. Обреченно вздыхая, Юра, держась за стеночку, сам старался ходить по палате, все время бурча под нос, что он не инвалид и нечего его из него делать. Просиживать на койке целый день сил не было, к тому же он проебал винчик, чем был огорчен и напоминал всем при каждой возможности об этом. Оставшись один на один с первым ребенком, он наконец решился к нему подойди и рассмотреть, что же это за чудовище, которое пинало его изнутри почти четыре месяца. — И что ты на меня так смотришь? — кажется, Юра сходил потихоньку с ума: он уже начал разговаривать с дитем, ожидая от него какого-то ответа, но тот лишь смотрел на своего отца изучающим взглядом, будто бы уже приобрел ясность и мог разобрать каждый миллиметр его лица. — Какие у тебя глаза, совсем как у твоего папашки... Такие же мудачьи. Юра стоял около кровати и сам продолжал пялиться на сына. Они оба изучали друг друга: один пытался понять, что за силуэт навис над ним, а другой, что с этим мясом маленьким не так. — А ты знаешь, как тебя зовут? — Плисецкий стал разговаривать с ним от скуки, обводя края мини-кроватки пальцем. — Те, короче, имя такое уебанское дали. Я, конечно, пытался отговорить их, назвать тебя, там, Лехой или Русланом, а в результате, знаешь че? Мартин. Ну пиздец, правда? Юре даже показалось, что пиздюк сам удивился такому выбору, но ребенок даже не понимал, что ему там сверху рассказывал взрослый человек. Он просто смотрел, тянул маленькие ручки к нему и кряхтел. — Что ты хочешь? — Плисецкий протянул раскрытую ладонь в ожидании какого-то чуда. — Ну, и? Мальчик положил свою ладошку на его пальцы — она была такой маленькой, что напоминала кукольную, и Юра боялся как-то сломать дитя, неосторожно дернувшись. В какой-то степени ему было даже противно осознавать, что вот этот маленький Шрек сидел в нем буквально еще день назад, а сейчас он лапает его пальцы и пытается с ним общаться. Отвратительное ощущение, особенно, когда ребенок теплый, будто бы его только что достали и положили на полотенце в окровавленном виде. — Мерзость, — Плисецкий осторожно убрал руку от дитя, скривился, и его немножко передернуло. — Не, короче, не трогай меня. Ой, бля, фу. Оставаться наедине с этим нечто было скучно и страшно, ребенок пугал Юру больше, чем сам процесс родов, и бесил. Более того, в роли отца Юра себя вовсе не видел и даже не стремился быть им, поэтому ни запеленать, ни покормить ребенка он самостоятельно не мог — приходилось просить помощь у врачей. Этот аспект его очень сильно бесил, ведь, чтобы Юра да и помощь попросил у кого-то, потому что сам не может справиться — нет уж увольте. Малец был крайне недоволен тем, что от него убрали руку так быстро, что он не успел почувствовать это родительское тепло. Хотя оно так и так бы не появилось, ведь Юру ребенок раздражал больше, чем собственные мужья, сделавшие из него морального инвалида во время беременности. Отцовский инстинкт, как пишут на форумах и прочих, наступает несмотря ни на что, потому что это самое святое в жизни каждой омеги и беты, а если этого светлого, идеального и богом посланного инстинкта нет, то вы какой-то не такой и с вами явно какие-то проблемы — сходите к батюшке, очиститесь. Похоже, что Юра какой-то прокаженный, раз не верит в эту брехню святыни и до сих пор не обзавелся этими важными чувствами к своим детям. Вместо того, чтобы сюсюкаться с дитем, он предпочитал аккуратно брать его несильно сжатые в кулачок ручки и делать вид, что это не почти однодневный ребенок, а профессиональный боец, готовый въебать любому Хабибу, но вместо подыгрывания батьке, ребенок орал, причем так, что у Юры закладывало уши, а в палату неслись врачи. Было скучно и отвратительно лежать на дорогостоящей шконке и шастать до параши, оттопырив зад назад, будто бы его собрались ебать за упавшее мыло. Примерно в таких словах и рассказывал Плисецкий Алтыну о своем положении, на что получал вечное «мои соболезнования». — Я чалюсь тут сутки, половину из них спал, половину смотрел за этим дерьмом, — Юра навел камеру телефона на спящего сына, чтобы показать его Отабеку. — Смотри, блять. — Ну не такой он уж и противный. Похож на сморщенное яблоко, — ответил ему Алтын, вглядываясь в экран телефона. — Видел бы ты, в каком виде его достали. Весь такой синий, с белыми хуйнями и... — Юр, ну фу, ну у меня же тренировка, — скривился Отабек. У кого-то слишком хорошая фантазия, раз он смог это себе представить, хотя, после дословных рассказов Юры, как он чуть не сдох, пока не вкололи эпидуралку, как ему разрезали зад и как из него текло много слизи и крови, было бы сложно не противиться такому. — А че счастливые отцы, кстати? — Не ебу, где они. Им, вроде, сказали, чтобы они ушли, как вторую достали из меня, и больше я их не видел. Хотя и то смутно помню, просто, бля. Представь: лежу, ноги раздвинуты, этот петух орет, что у него рука болит, второй вечное «молодец» тянет, врачиня дирижирует в моей... — Да фу! Юра, боже, мне щас плохо станет, я не откатаю программу! — Ну мне надо это кому-то рассказать, а то пиздюк на меня смотрит и плачет, будто я такой страшный, что он сразу в слезы от моего вида. Ты знал, что они хотят жрать спустя два часа после рождения? Я типо такой еще с трубкой в хую недавно был, а мне дают на руки это нечто и говорят кормить. Я даже не знаю, че с ним делать надо в принципе, какой кормить. Разговор по ФейсТайм пришлось завершить, когда раздался голос тренера Отабека, что Юре показалось, что тот мужик орал не по видеосвязи, а совсем рядом. Оставалось ждать счастливых отцов, коротая время за просмотром тупых ситкомов и бесясь с тупого закадрового смеха, потому что Юре казалось, что это над ним и его видом ржет эта невидимая публика.***
— Прости, коть, мы думали, что ты еще отдыхаешь, — дверь в палату приоткрылась, и с виноватым видом в нее ввалился Виктор, оглядываясь на Юри. — Ага, бля, целый день, — Юра швырнул пульт себе в ноги и уставился на мужа. — Ты телефоном-то хоть пользуешься? — Он его на зарядке дома забыл, — Юри виновато взглянул на Юру и подошел к нему, целуя в щеку. — Как ты тут? Все хорошо? — Нет, — честно ответил Юра, не видя смысла иронизировать ситуацию, — у меня болит задница, я не могу долго сидеть и ходить по своим нуждам, нещадно крутит кости внутри. А еще вон тот орет иногда и бесит меня. Будто бы по команде, они повернули голову на указанное место Юрой. В маленькой кроватке лежал ребенок и с удивлением рассматривал новых людей. Кажись, за долю секунды у Никифорова поменялось настроение и, не веря своим глазам, он зашагал к своему сыну, протягивая руки. Юри улыбнулся, закатил глаза на реакцию Виктора и положил руку на плечо Юры. — Боже, это что, это наше? — на лице появилась улыбка, и Витя аккуратно коснулся пальцем руки мальчика. — Точно? Просто посмотрите на него, он такой ма-аленький. — Щас, — Юра кое-как, опираясь на руки Юри, поднялся с кровати и пошагал в сторону умиляющегося Виктора. Он поднял дитя из кроватки, будто бы не он несколько часов назад держал его в раскоряку, и сунул в руки Никифорову. — На, держи. Замерев в одной позе и рассматривая лицо ребенка, Виктор все еще не мог поверить, что он стал отцом. Он держал дитя очень осторожно, прижимая к себе, и даже не оторвал взгляда, когда к нему подошел Юри. — Ну все, возвращай его на место, а то опять орать будет, — Юра присел на свою кровать, ерзая по ней и ища удобное положение. — Не могу, — все еще не меняя положения, Никифоров продолжал пялиться на ребенка. — Я боюсь уронить его... — О, господи, блять, — переваливаясь с ноги на ногу, Юра медленно подошел и выхватил поцана из рук Виктора, чуть не навернув его. Хорошо, что хоть Юри был рядом и подстраховал. — А как Яночка? Ты не знаешь?.. — поинтересовался Юри, укладывая первого ребенка на свое законное место, в кровать. — С ней все нормально? По Юри было видно, что он был крайне взволнован и на нервах: все-таки его пиздючка кувыркалась под приборами в другой палате. — Да неплохо, вроде, — Юра, опираясь на руки Виктора дошел до своей постели, забрался на нее и укрылся одеялом, что означало, что больше он подниматься не будет. — Жрет, срет, значит нормально. Я ходил к ней один раз, зрелище ну такое: у нее в носу трубка стоит, от чего ноздри разные, это смешно. — А по состоянию что-нибудь сказали? — влез в разговор Виктор, все еще сюсюкаясь с дитем в кроватке. — Хз, они за ней наблюдают, и это все, что мне известно. Вроде живая пока что. Эмоции от увиденного ранее ребенка сняло как рукой, и в палате остались лишь голоса с ситкома на телевизоре, который Юра так и не выключил. Было ужасно осознавать, что ребенок может в какой-то момент погибнуть просто потому, что не получил нужной помощи при рождении, однако врачи все же рвут жопу, чтобы с ней все было в порядке и никому не прилетело за смертность новорожденного по врачебной ошибке. Да, такое не впервые, но все равно страшно. В эту ночь, когда их спровадили из родовой, они хотели провести непосредственно в роддоме, но свободных гостевых комнат не оказалось, даже за супер огромные деньги. Пришлось ехать домой, увозя с собой тяжелый моральный груз и полную уверенность в том, что ребенок умер. В эту ночь Юри рыдал в голос, утыкаясь в Виктора, который, в свою очередь, обнимал его и шептал всякую чепуху на ухо, чтобы успокоить его истерику. Почему Виктор не рыдал и не устраивал сцены шекспировской трагедии? В горле встал ком, не дававший сказать и пары слов, от чего и выходила какая-то ерунда. Слезы скатывались по щекам и моментально вытирались рукавом дорогой рубашки. В эту ночь они просидели в обнимку на диване, так и заснув, среди валяющихся на полу ксерокопий, что уронили еще в начале дня, а утром, когда думали, что Юра еще спит, поехали в детский мир покупать какие-то дополнительные вещи, ведь «покупать до рождения — плохая примета». По крайней мере, так думал Виктор, ибо он это часто слышал от своей матери, когда та забеременела от его отчима. — Она похожа на огра, — Юра улыбнулся, ожидая реакции мужей, но ничего, кроме вздоха, он не получил. В палате нависла атмосфера скорби, будто бы девочка уже умерла, а эти двое счастливых отцов только усугубляли ситуацию. Все было просто непонятно: асфиксия в пять-шесть баллов, опасно, но не критично. Есть риск развития ДЦП в будущем, и иммунитет ослаблен. Даже кормить ее пришлось не через час после рождения, как первого ребенка, а через шестнадцать. — Господи, Юри, ты что, опять расстроился? — Виктор посмотрел на Кацуки и заметил, как тот смотрел куда-то вниз, состряпав грустное лицо. — Иди ко мне, мой хороший. Объятия и ути-пути Виктора всегда срабатывали. Хоть это очень сильно раздражало, но в данной ситуации это было просто необходимо. Так Юри чувствовал поддержку и что никому не все равно на их дочку. — Бля, а знаете, — попытался перевести тему Юра, сложив руки на груди и глядя на эту картину. Ему не то, чтобы ему все равно на ребенка, просто он даже не чувствует что-то, из-за чего стоит ему волноваться. Жалко, но не до такой степени, чтобы резать вены и орать, что он отправится на тот свет вместе с ней. — Я проебал свое вино, это раз. А два, это то, что я хочу чего-нибудь пожрать ну такого, типо бк. — Коть, какое вино в роддоме? — поинтересовался Виктор, продолжая обнимать Юри. — Вот именно, что уже никакое. Хм, а принесите мне потом че-нибудь из бк, серьезно, так жрать хочу, а тут особое питание. Не понимаю, почему другие нахваливают, обычная еда, как по мне. Не шведский стол, конечно, но и не овсянка, сэр. — Юр, а тебе можно? — сказал Юри, отлипаясь от Виктора и сев на край кровати рядом с Юрой. — А почему нет? Это ж не водка и не спиды, так что... — Хорошо, мы тебя поняли, — задумчиво произнес Виктор, приставив палец к губам. — Нет, ну вы посмотрите, какое маленькое чудо тут лежит и смотрит на меня! Все равно малец перетащил на себя все внимание отца, а вскоре и второго. Виктор протягивал к нему свой палец и визжал от радости, когда его обхватывали, а Юри стоял рядышком, всматриваясь в черты лица новорожденного и пытаясь понять, на кого он больше похож: на Витю или Юру, хотя, по его мнению, этот ребенок унаследовал собирательный образ от обоих родителей. — Какой он крохотный и серьезный, — Юри аккуратно провел по его руке пальцем, немного щекоча. — На тебя похож, Юр. — Не знаю, точная копия Витьки по пятницам. Красная рожа, ничего не понимает и вечное внимание, иначе истерика, — Юра подгреб свой пульт назад и переключил каналы, а то уж слишком часто закадровый смех стал совпадать с их репликами из реальной жизни. Даже если это была не смешная фраза или разговор о Яне, все равно этот гогот включался и делал ситуацию не печальнее, а глупее. Виктор и Юри просидели с Юрой в палате до самого вечера, от чего Плисецкий стал чувствовать себя гораздо лучше и даже забыл, что в метрах двух от него находился их сын. Ему было как-то спокойно на душе, когда его держали за руку, гладили или рассказывали о том, как он скоро пойдет на каток покорять вершины еще разок. Жаль, что мужьям придется покинуть его палату совсем скоро, оставив его вновь одного наедине лишь с тупым ребенком. Выдался тяжелый денек, вернее даже два: сначала Юра рожал, потом полумертвый ребенок. А после увиденного, в каком состоянии находился Юра — растрепанные немытые волосы, небрежно затянутые в хвостик; помятая рыжая футболка; круги под глазами и уставший, измученный вид — хотелось еще больше прижать своего котенка к себе и говорить, что он молодец и со всем справился. Молодец, возьми с полки пирожок, а потом ной, что все заплыло жиром, и живот сморщенный, как ебло новорожденного. Виктор и Юри вернулись домой очень поздно. Во-первых, они очень долго просидели у Юры, во-вторых, пробки в Питере никто не отменял, и в лучшем случае они бы добрались до дома до утра, если бы ехали прямо, а не свернули через дворы и на не самую близлежащую стоянку. Юра больше не звонил, скорей всего уже лег спать, а эти двое и не хотели ему больше мешать. Пусть отдохнет, ему это сейчас очень нужно. Виктор и Юри понимали его состояние и обещали, что не будут просить помощи с детьми, потому что это была сугубо их идея обзавестись человеческими питомцами, и если Юра не хочет, то он не обязан. Время летело так быстро, что казалось, что оно идет вечность. Противный звук настенных часов отдавался в голове со своим извечным тик-так и сбивал с мысли, мешая сосредоточиться. — Как думаешь, как там сейчас Юра? — тоскливо произнес Виктор, поправляя свою челку и опираясь рукой на обеденный стол. — Там даже комнаты не оказалось свободной, чтобы рядом быть. — Не знаю, — ответил Юри, глядя куда-то в пустоту, намеренно освобождая свою голову от размышлений на эту тему. — Знаешь, это даже пугает, что нам не говорят о состоянии Яны. — Почему не говорят? По крайней мере, Юре точно сообщают, да и он сам рассказывал, как ходил ее кормить. Значит, все хорошо? — он сделал акцент на последнее слово и стал ожидать реакции Юри. После заявления врачини, еще в самом родзале, они больше ничего не знали о новоиспеченной дочке. Только констатация факта, что у нее асфиксия, а после туман в голове и сплошное непонимание. Конечно, Юре рассказывали, как она и что с ней, но ему-то было все равно, будто бы она ему вовсе чужая или приемная: ну хорошо и хорошо, чего лишний раз кипиш поднимать, раз ей помогают лучшие врачи за немаленькие деньги. А вот «счастливым» отцам было морально тяжело воспринимать тот факт, что и их сокровище, которое они видели лишь несколько секунд, когда ее только достали из Юры, сейчас лежит под приборами, что поддерживают жизнедеятельность, что в ее еще крохотный нос уже вставлены трубки, помогающие нормально дышать. Это был страх перед неизвестностью дальнейшего, страх за возможные последствия, которых толком-то и нет. Тяжело вздохнув, Виктор еще раз посмотрел на ушедшего в себя Юри, и спокойно произнес: — Пошли уже спать. Завтра утром поедем к Юре, заодно узнаем, как они там. Часы слишком громко тикали в нависшей в комнате тишине, и на каждый отрывистый тик-так Потя, что лежал около Юри, свернувшись калачиком и мурча, когда его гладили, дергал ушком, будто бы пытаясь уловить каждый звук неизбежно уходящего времени. Часы мешали думать, все время раздражая и отражаясь эхом в голове, что в какой-то момент этот надоедливый тик-так решил перебить Юри, вместе с тем весьма озадачив и Виктора. — А вдруг она уже умерла? — Чт... Юри, надо спать... — отводя его от подобных размышлений, Никифоров думал, что это поможет ему успокоить Юри и свести его панику на нет. Он думал, что сможет успокоить его объятиями и тихими ласковыми словами, но не в этот раз. — Да что ты заладил-то? Спать-спать... ты вообще оцениваешь ситуацию и понимаешь, что происходит? — Кацуки развернулся лицом к Виктору и спугнул рядом лежащего кота. — В смысле? Тебе же объяснили, что все хорошо, и если бы что-то случилось, пока нас нет там, мы бы все равно узнали, — Никифорова немного зацепил тон наезда Юри, но он прекрасно понимал, что они сейчас оба на нервах и не нужно давать волю эмоциям, ведь будет только хуже. Хотя Витя и чтобы сдерживать порыв эмоций внутри — кто-то где-то сдох, раз он так подумал. — Да, а ты знаешь? Может нас поставят перед фактом потом... — Успокойся, — Виктор перебил Юри, и на мгновение между ними вновь повисла тишина, что стала даже как-то давить на них. — Хорошо, — натянуто и с надрывом в голосе произнес Юри и поднялся с дивана, направляясь непосредственно к Виктору, что наблюдал за ним, не сводя глаз. — Я вижу, тебя вовсе не волнует эта ситуация. Ладно, извини, я действительно накручиваю себя... от одной мысли, что с ними там может что-то произойти, меня аж передергивает. Пошли спать? На лице Юри появилась грустная улыбка, и он, проводя рукой и почти цепляя Никифорова за шиворот, потянул его в сторону спальни, и уже было хотел сделать шаг, но... — То есть как это не волнует? — это было лишним добавлением, ведь они оба почти отпустили ситуацию, но чувство собственного достоинства в самый неподходящий момент начало играть в заднице Виктора, и ему ну просто было необходимо ответить, действуя по принципу «око за око» и зацепив при этом и без того нервного Юри. — Хочешь назвать меня черствой сволочью, да? — Я даже не говорил этого. — Но подразумевал, — напирая, как петух, Виктор сложил руки на груди и уставился на Юри, у которого вот-вот лопнет терпение от наглости Никифорова и такой несправедливости. — Все, закрыли тему, — Кацуки направился в сторону спальни, скрипя зубами и злясь на Виктора. — Бежишь от разговора, хотя сам его и начал? Ну да, ну да, совсем в твоем стиле, булочка, — крикнул в догонку Никифоров и сам развернулся к нему спиной, взяв в руки полотенце на кухонном столе, что просто так валялось без дела. Для Юри это прозвучало так издевательски, что окончательно выбесило его и он был даже готов треснуть по лицу за это, но как-то воздержался, лишь развернувшись обратно к Виктору и вопросительно уставившись на него. Кажись, тот даже почувствовал взгляд в спину и сам заглянул через плечо, оставаясь стоять в неловкой позе с полотенцем в руке. Виктору было жалко и Юру, и Яну, и он переживал о них не меньше Юри, но из-за своего долбоебизма и накопившихся за день эмоций внутри, он, как спичка, слишком быстро вспыхнул и вылил все это дерьмо в самый неудачный момент, чем сильно оскорбил Юри. — Знаешь, что. Да ты... ты... — Юри тыкнул пальцем в грудь Виктору и четко произнес, глядя в глаза, — ты эгоист. — Это я-то эгоист?! На себя посмотри, а потом о других говори, — Никифоров недовольно хмыкнул и отодвинул от себя руку Юри. — И вообще, с какого ради это я эгоист? Это потому что я пытался тебя успокоить? Ну, мой хороший, эгоизм это вовсе другое, и в этом случае это совсем неуместно! — А я в принципе говорю, — Юри тоже машинально сложил руки на груди, будто бы копируя движения Виктора. — Я начал с тобой нормальный разговор, да, я нервничаю, да, накручиваю себя. Но это не повод приписывать мне то, что я не говорил! — Хочешь сказать, что ты не назвал меня бесчувственным? Якобы меня не волнует ситуация? Я тебя пытался успокоить же, повторяю еще раз! А ты как баран уперся, даже не слушаешь, что тебе говорят. — В отличие от некоторых я хотя бы волнуюсь о состоянии своего ребенка и мужа, — будто бы не слушая его, Юри продолжал стоять на своем. Ей богу, как баран уперся и толкует об одном, еще пуще задевая эго Никифорова. — Да потому что я не накручиваю себя, как некоторые! — по слогам произнес последнее слово Виктор и покачал пальцем, строя из себя умного человека, коим он не являлся. Он будто бы передразнивал Юри и уже вошел в раж в этой ссоре, не желая остановиться первым. Адекватные разговоры остались далеко в прошлом, и сейчас между ним разгорелся неслабый такой срач. Еще бы чуть-чуть и в ход могло пойти полотенце, что лежало на обеденном столе. Они слишком устали и заебались, были морально подавлены и вообще хотелось уже спать, но вспыхнувшая из-за собственного дебилизма ссора, напрочь отбила любое желание как-то мирно окончить и без того тяжелый день. — Ой ли! Разрешите усомниться!.. — Да пожалуйста! — Никифоров развел руки в стороны и почти что машинально чуть не дал тем полотенцем Юри по лицу. — Ты кажешься таким простым, Вить. Защищаешь только себя сейчас и выглядишь как полный, извините, идиот. Да положи ты эту тряпку, в конце концов! — он выхватил полотенце из рук Виктора и швырнул его обратно на стол, попав в подставку для салфеток. На Кацуки стал потихоньку напирать Виктор, потому что его уже в край заебало такое отношение к себе с пустого места, и приблизился вплотную, чуть ли не крича в лицо, что он не прав, и сам Никифоров вовсе не оправдывается, а пытается донести истинно верную информацию. — Вот сейчас ты на меня наступаешь, а где же твое такое «беспокойство», о котором ты мне тут рассказываешь, м? — Ты меня заебал своим нытьем! — не сдержавшись, повысил тон Виктор и распетушился. — Мне тоже плохо, я тоже не знаю, жива она или нет, и не знаю, как и что с Юрой! Что ты до меня докопался, я хотел, чтобы ты не переживал, я о тебе забочусь и волнуюсь тоже, а ты как хамло какое-то ко мне жопой повернулся, уперся в другую сторону и, пожалуйста, нате вам рассказ о том, какой Витя черствый мудак! — Не ори на меня! — точно перенимая все повадки Вити, Юри тоже подался вперед и стал перекрикивать его. — Ты тоже меня бесишь, особенно, когда оправдываешься. Что, кончились аргументы, раз уже выражаешься так, да? — А знаешь что? — не найдя больше ничего в ответ, Виктор недовольно хмыкнул и, задрав голову кверху, нахально толкая плечом Юри, прошел в сторону спальни. — Я бы мог сейчас уйти, но останусь, чтобы помозолить тебе глаза! — Сделай одолжение, — Юри развел руки в стороны, демонстрируя доказательство своего высказывания, в то время, как Виктор уже хлопнул дверью. — Эгоист! — Сам такой! — послышалось из спальни. Юри глубоко вздохнул, закрыл глаза, хотя руки все еще предательски тряслись, медленно выдохнул, пробубнив что-то типо: — Идиот... — и сдернул полотенце со стола, уронив салфетницу на пол, от чего она разлетелась на огромные куски стекла. Ему было крайне до пизды, что что-то там упало, он жалел, что это что-то не ебнуло Никифорова. — И вообще, — дверь снова открылась, и из спальни показался неугомонный Виктор, который завелся, как старый дедовский жигуль, спустя приличное количество времени и заебав уже всех в округе своим тарахтением. — Да заткнись ты уже! — полотенце из рук Юри полетело прямиком в ебало Виктора и буквально сбило его с толку. Он вертел это полотенце в руках, недовольно хмыкнул и кинул его на пол со всей злобой. — Ну ладно... — перешагивая эту махровую тряпку, Никифоров прошел мимо Кацуки, намеренно цепляя его плечом, расшвырял всякую хуйню на маленьком столике около входа, ища ключи от машины. — Чего смотришь на меня? Хотел же узнать, как и что они там? Собирайся, поедем, заявимся средь ночи, скажем, здрасте, тут эгоист и хамло пришли, можно посмотреть на умирающего дитя и измученного мужа?! Пауза между бурным монологом и реакцией Юри затянулась, и в голове снова невольно появился стук часов, действуя на нервы и раздражая еще больше. Было слышно, как недовольно промурчал Потя, шагая между Виктором и Юри на кухню бравой кошачьей походкой; было даже неловко, когда, стоя и не меняя позы, они пялились друг на друга, желая набить друг другу ебла ключами от машины и тем гребаным полотенцем. — Не надо... После слов Юри, Виктор небрежно швырнул ключи обратно на столик, не беспокоясь за брелок от машины, шмыгнул носом, надменно уставившись на Юри, и театрально взмахнул руками, добавив: — Все! Разрешите откланяться, — и опустил голову вниз, кланяясь и тем самым издеваясь. Психанув, он прошелся обратно до комнаты и, ударив по двери целенаправленно ногой и открывая ее на полную, ввалился в спальню, оставив стоять Юри посреди комнаты в полном недоумении, раздражении и, кажись, истерике. Кацуки бы мог кинуть в догонку ему тоже пару ласковых, но он не был намерен продолжать этот спор и выводить друг друга еще больше из равновесия. На что надеялся Виктор, когда продолжил эту драму после этакого антракта в виде хлопанья дверьми и трясением ключей от машины? Скорей, истерика началась у него, когда он пнул эту же дверь ногой, схватил с кровати подушку и уткнулся лицом, крича прямо в нее, в этот мягкий синтепон. Он даже швырнул ее потом от себя так, что чуть не попал в дорогущую лампу из икеи, за которую они с Юрой посрались. Что касается Юри, он, как бы, тоже сделан не из дерьма и палок и не собирается идти и почти что умолять о прощении Виктора. Да, он его тоже заебал, причем очень давно, но, как говориться, любовь зла — полюбишь и козла. Действительно, в глазах Кацуки Витя предстал щас именно в виде старого белого козла, которому никто так и не умудрился отрезать замусоленную челку, что он выпрямляет каждое гребаное утро. Сейчас было бы кстати припомнить все дерьмо за время сожительства вместе, вылить эти помои друг на друга, поорать, пока соседи не вызвали ментов разнимать бытовуху, но их же никто не остановит потом, даже если они сами этого захотят: Витя крайне эмоционально будет реагировать на все претензии и пытаться защититься, кидая обидные фразы в ответ, а Юри тупо не захочет уступать место такому пиздаболу — как, однако, быстро герой детских грез перекочевал в старого кончалыгу. Похоже, что Юри будет спать сегодня на диване, пока не увидит перед собой виноватую морду Виктора, что принес теплый плед. Хотя, по сути, этот срач произошел из-за нервов и собственного долбоебизма, причем с обеих сторон. Боже, блять, и чему эти люди смогут научить двоих пиздюков, когда они друг с другом сговориться без блевотворных сюси-пуси не могут.***
— И че это за хуйня? — Юра непонимающе осматривал пакеты с фаст-фудом, который он попросил купить. — Долбоебы, бк — это бургер кинг, а не блэкстар. Сколько это говно стоило? — Ну мы хотели как лучше, коть... — Виктор состряпал виноватое лицо, опустив его вниз, как нассавшая в тапки псина. — Сколько это говно стоит, я спрашиваю? — настаивал на своем Юра. — Ну, а какая разница-то? — Юри развел руки в стороны и продолжил. — Это же не особо отличается от того, что ты назвал? — Не, ну, — Юра зашуршал бумажными пакетами, раскрывая их и заглядывая внутрь, — не особо, но ценником да. Сука, да вы хотя бы чек отсюда вытащили, у меня щас душа еврея разорвется. Сколько, блять?! Виктор, нахуй! — А чего это я сразу? — Виктор чуть эмоционально прикрикнул, вырывая из рук Юры чек. — Я не верю, чтобы Юри тебя подначил к этому... — А это знаешь почему? — отбирая эту бумажку из рук Вити, Юри скомкал ее и выбросил в стоящую около двери, в углу, мусорку. — У кого-то самолюбие заиграло в одном месте. — Это у меня-то самолюбие? Ой-ой, пожалуйста! Мой хороший, только не хами мне, я же не ребенок и могу тебе ответить. Вчерашняя ссора все еще никак не могла закончиться, даже когда эти двое ехали в машине, все время спорили, что лучше для Юры и надо ли что-то взять для мелкого ребенка. Юри был прав, что самолюбие Никифорова очень неплохо так задело, поэтому он оплачивал весь этот заказ в блекстар со своей карты, чтобы, якобы, утереть нос, но в результате морально получил по ебалу от Юры, заставляя Юри смеяться с его глупости. Кацуки все еще был зол на него, но понимал, что Витя никогда не успокоится, если дело коснулось чего-то личного. Проще было самому замолчать, подождать, когда этот дурак перебеситься, и продолжать жить спокойно. И Юри даже уже отпустил ситуацию, не хотел спорить больше, но случайная фраза, которая случайно подъебнула, заставила Никифорова повернуться в его сторону, аки петух, готовы драться. Юра наблюдал за этим с интересом, потому что знал, что такое бывает крайне редко, а если начиналась ссора между слащавыми мужиками, у него складывалось ощущение, что он находиться в курятнике. Жаль в один икс бет нет такой хуйни, как драка между женатыми фигуристами, Юра бы поставил на ничью. — Подождите, — Юра достал из пакета салфетки и махнул рукой, капая на постель майонезом, — продолжайте. — Ну, Юра! — Никифоров увидел, как Юра растирал пятно салфетками по белому покрывалу. — Противный! Еще и накрошил, ты посмотри! Внимание Виктора переключить очень легко, и Юри даже вздохнул, что к нему больше не пристанут со своими истериками. Он подошел к кровати Юры помочь стряхнуть крошки с постели, пока Виктор убирал эти бумажные пакеты. — Юр, ты как свинья, — тихо прошипел Юри, усмехаясь и смотря в зеленые глаза. — Весь в тебя, — сказал Юра, дожевывая откушенный кусок булки от бургера, и сам улыбнулся, стирая рукой соус с губ. Юра счастлив. У него есть поддержка и двое любящих мужей, которые желают ему только лучшего. Он даже забыл, что обзавелся детьми, пока эти двое были рядом и помогали ему дойти до туалета или просто пройтись по палате, чтобы начать привыкать. Юра рад, что он не повторил судьбу матери, залетев хер знает от кого и родив в обычной больнице. Но на душе было невероятно тяжело от осознания того, что будет дальше. А дальше только хуже.