Грустно, но вкусно.
Увидев разнообразие еды, Яна уже было потянулась раньше времени и хотела взять все, что увидела, хотя толком еще не села за стол, как ее по рукам треснул Юра, шипя над ухом о приличии и о том, что ей нельзя много есть. Мать Юри косо посмотрела на них, сощурившись, и наклонилась к Минако, что-то прошептав на японском, на что Окукава недовольно скривила лицо и покачала рукой. — Па, а как это есть? — Яна ткнула в тарелку и поглядела вокруг, пытаясь найти вилку. — Руками? — Вот этим, — Плисецкий сунул ей в руку две палочки, лежавшие справа от тарелки. — Как суши? А че они не вместе? — привыкши к намотанной на резинке салфетке к палочкам, Яна не умела есть обычными — более того, она еще не умела нормально держать даже ручку, вечно перекладывая ее с пальца на палец. К себе Юра притянул Юри, резко опустившись над его ухом. — У них нет вилок? А-то Янка щас потыкает этими палками еду. — Нет, откуда? — Ну-с, — переваливаясь на другую сторону, обратно к дочери, Юра пожал плечами. Вздохнув, Яна посмотрела на палочки и переложила их в левую руку. Пока Яна пыталась проткнуть кусок мяса деревяшкой, взрослые завязали диалог сначала на английском, частично переходя на японский по мере выпитых бокалов. — Я надеюсь, вы хорошо долетели, правда? — прервав диалог с Хироко, Минако буквально выкрикнула фразу и полезла через стол к бутылке. — Че она говорит? — Юра криво улыбался и смотрел на Юри, поскольку чувствовал себя ужасно глупо. — Она спросила, как мы добрались, — шепотом, наклонившись к нему, ответил Юри. — В принципе, нормально. Слова мешались в голове и у Яны, и у Юры, и большую часть разговоров, которые проходили на японском, они не понимали, находясь в своем мирке русского языка и непроизносимой буквы «р» в исполнении Яны. Откуда-то рядом с Минако все время появлялись бутылки алкоголя, хотя изначально на столе стояло всего лишь две. Не то чтобы Окукава была алкоголичкой и пила не просыхая несколько лет — просто она не знала меру в этом деле и под удобный случай могла нахлестаться до такого состояния, что порой засыпала за столом, а после знакомства с частью своей ментальной русской семьи в 2016 и вовсе оперировала двумя матерными словами, когда ее кто-то трогал и пытался согнать с места, как алкаша в конце свадебного банкета. Тем, что она вытаскивала из-под стола или доставала бутылки еще откуда-то, ей симпатизировал Виктор, которого родные мужья пытались чуть ли не собственноручно кодировать и отбирали бутылку с боем уже несколько раз. Он точно знал, что тут может немножко позволить себе выпить по объективной причине «за приезд», и ему никто не скажет хватит. Наверное... Проблемы с алкоголем у Никифорова появились очень давно, когда ему едва стукнуло двадцать. И если раньше он видел в себе гребаного эстета, который засыпал в зале под очередную бутылку вина или чего покрепче в обнимку со своей старой собакой, то после начала совестной жизни со своими мужьями он понял, что нихера он не эстет, а алкоголик, который не может отлипнуть от бутылки, не может решить свои проблемы без алкоголя, да и в принципе ничего не может делать, даже здраво мыслить. Между тем, видя то, что Хироко общается со своим сыном, Минако, держа в руках бутылку, слегка махнула ей, подзывая к себе Виктора, чтобы он аккуратно подполз к ее месту и никто этого не заметил. Долго ждать не пришлось: Никифоров спешно поменялся местами с Мари и со счастливым выражением лица помог открыть новую бутылку. Эти взрослые люди, казалось бы, при статусе и уже сформировавшиеся в жизни, сейчас были похожи на пятнадцатилеток, которые бухают за гаражами и прячут стаканы от посторонних глаз. Прилично выпив, они уже обсуждали не фигурное катание, с которого начали, и даже не детей или их семейный приезд, а то, каков Крис Джакометти в роли любовника, в чем опыта у Никифорова не занимать. То, что Виктор исчез по руку от второго их дитя, Юри заметил не сразу, потому что разговаривал с мамой, которая докапывалась до него больше всех — возможно по той причине, что только Юри знал японский и мог ей спокойно объяснять, как они живут, как дела и все в таком духе. — Мама, а где папа? Он вообще знает, что мы приехали? — Ой, ну... — женщина засуетилась и посмотрела по сторонам. Конечно, Юри особо не ожидал его увидеть в кругу семьи за общим столом, потому что для него отец — это что-то мистическое с тех пор, как ему стукнуло 12. Порой Кацуки казалось, что его отец даже был не в курсе, чем его сын занимается, не знал о существовании его двух мужей и уж тем более детей. Зато мама без мыла в жопу влезет и обо всем узнает раньше всех. Прожив несколько лет не в Хасецу, Юри начал сомневаться в адекватности своей семьи. После пяти лет разлуки и нахождения в Детройте по возвращению домой Юри стало ужасно некомфортно находиться в этой среде. Но тогда он точно не понимал, что его больше смущало: отношение родителей к его деятельности, когда отец пытается сделать ставку на сына и его победу, чтобы он принес деньги, отношение к его положению и окружению, или то, что вместе с ним к нему домой приперлись два совершенно чужих на тот момент человека, с которыми сейчас он живет на другом конце света, спит с ними и воспитывает их общих детей. Их тройной союз вообще можно назвать «без бати», потому что у них у всех, так или иначе, в жизни отец не играл никакой роли. Пока Юри отвлекся и посмотрел на шкодливо прячущих бутылку под столиком Виктор и Минако, его мать переключилась на свою внучку и, улыбаясь, смотрела на то, как Яна проткнула кусок мяса тупой деревянной палочкой и победно рассмеялась. — Юри, она так на тебя похожа, особенно, когда ты был маленьким, — сказала женщина, привлекая внимание сына и не отрывая глаз от девчонки, возившей по тарелке из стороны в сторону следующий кусочек мяса. — Не особо, она больше похожа на... — Юри не успел даже перевести взгляда, как его мать его тут же перебила. — Такая же пухленькая и серьезная. Яна, неумело держа в руках палочки, в ходе диалога папы с бабушкой, услышала свое имя и даже оживилась, повертев своей головой в разные стороны и улыбнувшись бабуле почти во все зубы, кроме одного выпавшего впереди. — Какая красавица. Юри посмотрел на Яну, оценивая ее вид — он понятия не имел, когда дочь уже успела наляпать на себя какие-то пятна, когда ее за стол приведи во всем чистом и новом, — но улыбнулся и даже усмехнулся. Между тем, подняв глаза от тарелки, Юра заметил на противоположном краю стола раскрасневшегося от алкоголя Виктора, и недовольно вздохнул. Закатив глаза, он молча взял другую бутылку, что была ближе к нему, и то ли в знак протеста, то ли от того, что ему надоело сидеть в виде еще одного ребенка, налил себе в бокал. — Ой, Юрио, а тебе что, уже можно пить? Про таких людей, как Хироко, говорят, что они в каждой бочке затычка. Она так быстро переключила внимание со своей внучки, что ее вопрос поставил бы в тупик, если бы Юра ее понимал. Но его больше взбесило то, что он услышал противную кличку, которую на него повесили десять лет назад. В глазах его засверкала ненависть, и будь он уже пьян, он бы послал ее далеко и надолго, но сейчас он трезвый и старался держать марку приличного мужа, который больше не бьет дорогого сына свекрови за малейшие проступки. В таком состоянии он не смог подобрать нужных слов на английском, но очень хотелось ответить по-русски, но молча опустил голову вниз, зная, что Юри будет расстроен, если он вступит в перепалку с его матерью. По крайней мере, Юра знал, что ему придется отыгрывать роль терпилы, ведь мать Юри все же ненавидела его в роли избранника сына. — А почему нет? — видя, как срывает крышу мужу, Юри вступил в диалог с мамой, переводя внимание на себя. — Ну он же омега. То, что мать Юри — ебаная ханжа, выяснилось еще в прошлый раз, когда она решила отправить беременного Юру в самое пекло горячих источников. Ей было так наплевать на то, что по левую сторону от нее сидели Минако и Виктор, которые, как малые дети, только пьяные, спорили о какой-то не понятной ерунде. Ее внимание зацепилось за Юру — того, кого она больше всех недолюбливала в этой сложившейся ячейке общества. Возможно, она была злопамятной женщиной и помнила, как Юра, будучи подростком, вел себя нагло и позволял себе распускать руки, возможно, это была какая-то личная неприязнь. Хотя особым дружелюбием в отношении Юрия или Виктора Хироко не отличалась, но как-то к герою детских грез своего сына она относилась терпимее. И больше всего в этой ситуации нервничал Юри, который переживал, что мама, не зная границ, как-нибудь уйдет не в ту степь, начнет снова что-то говорить про то, что они ему не подходят, что он глупец и дурак, который не слушает собственную мать, чтобы быть счастливым в жизни. И если раньше Кацуки особо не замечал, что это именно она диктовала ему судьбу, то после самостоятельной жизни в Детройте он в этом убедился. Что хуже, он боялся, что неприязнь матери к Юре и Вите перейдет и на их сына — Мартина — который для Юри был точно таким же любимым ребенком, как и Яна, ведь он не делил детей на родной/неродной. Пока мать отвлеклась, Юри, точно списывая контрольную перед учителем, украдкой глянул на сидящего по правую руку от него рядом Марта, который апатично глядел на весь стол, грустно вырывая кусочки еды и превращая их в кашу в тарелке. Мартин застенчиво поглядывал на японскую бабулю в надежде, что она его увидит и тоже что-нибудь скажет, как и Яне. Он не любил лезть вперед, чтобы заполучить внимание — он из тех людей, которые хотят, чтобы кто-то заметил их отсутствие и позвал в центр. Рядом с ним, после того как Виктор уполз к подружке с бутылкой, сидела Мари, будто бы специально повторяя все движения Марта и точно так же безразлично глядя на стол с едой. —Скучно, — тихо под нос прошипела Мари, перекладывая еду в тарелке с одного края в другой. — Что скучно? — так же тихо отозвался Март, уставившись на свою названную тетку. — Опять бессмысленная болтовня и указания от мамы... — на секунду Мари остановилась, потупив взгляд в стол, а потом повернулась в сторону Марта, вопросительно уставившись на ребенка. — Ты меня понимаешь? Мартин кивнул и улыбнулся. Никто не мог ожидать, что именно он заговорит на японском, а уж после неудачного приветствия, когда у дитя в голове от волнения смешались все существующие в его словарном запасе слова, тем более. — Папа учит меня, — он коснулся руки Юри и навалился на нее, обнимая. — Что случилось, Март? — поинтересовался Юри, погладив сына по голове свободной рукой. — Скажи, что учишь меня, скажи! — Ох, это... — Юри улыбнулся и прикоснулся к своему лбу, как бы намекая, что он забыл рассказать об этом. — Правда неожиданно, да? Меня он тоже удивил, когда проявил интерес пару лет назад. Мари посмотрела на сидящую напротив мать, потом снова на Юри, а после взяла Марта за руки, чуть наклонившись к ребенку, и очень тихо прошептала: — Никогда не воспринимай слова бабушки всерьез, ладно? Кто, как не Мари, знала, о чем говорила Хироко про семью своего сына. В конце концов, Мари была невольно выбрана для обсуждения этой темы со своей матерью, которая всегда пела оды про Юри и то, какой он замечательный сын, благополучно забыв о том, что у нее есть дочь, которую она записала в вечные рабы своей материнской системы. Ее слова не насторожили Марта, в отличие от Юри, который так же косо посмотрел на мать. То, чего не хотел Юри больше всего в данный момент, случилось. Похоже, мама действительно разделила детей на «та, которая моя внучка» и «этот русский мальчик». Тем временем Мартин уставился на Мари и, придвинувшись к ней поближе, с усмешкой на губах сказал: — Ты пахнешь, как папа, — и указал на Юру. — Оу, эм? От Мари пахло табаком — вся ее одежда и волосы были пропитаны этим запахом, ведь она никогда не брезговала закуривать прямо дома, не выходя на улицу, особенно зимой, за что ее частенько гоняла мама, мол чтобы не прокуривала гостиный зал и не превращала посетителей в пассивных курильщиков. От Юры тоже всегда тянуло запахом сигарет. Когда дети были совсем маленькими и когда Юре приходилось с ними сидеть, он частенько давал кому-нибудь из них в руки сигарету, чтобы развлечь, и почему-то его это смешило, несмотря на депрессию. Это продолжалось до тех пор, пока годовалая Яна не сунула ее себе в рот и это не увидел Юри. В конце ужина Юри остался помочь убрать со стола, наблюдая за тем, как Юра отчитывал Виктора в стороне, пока к ним не подбежали дети. — Юри? Юри сам не заметил, как застыл в руках с пустым подносом и прижимая его к груди, глядя на свою семью в сторонке. Ему было действительно комфортно, пока они были рядом, что даже глупые рассуждения за столом от мамы не взбудоражили его разум. Как только они ушли из зала, к Юри, откуда-то со спины подошла Хироко и с какой-то лаской шепнула: — Тебе не обязательно помогать нам, лучше иди и уложи детей спать. — А, мама... — Юри вздрогнул от неожиданности и опустил поднос на стол. — Думаю, они сами справятся, ведь помимо меня у них есть двое других родителей. — Знаешь, — женщина взяла в руки два блюдца, — я сомневаюсь, что они справятся с такой задачей, — и направилась к стойке, откуда Мари относила посуду на кухню. — Это почему? — Юри поставил на поднос пару бутылок со стола, а обойдя его, увидел на полу как минимум еще четыре. — Ох, боже... — Вот поэтому. — По крайней мере, Юра точно справится с этой задачей, — закатив глаза, Кацуки поднял с пола бутылки и потащил туда же, куда и мать тарелки. — Мне кажется, он относится к воспитанию несерьезно... Или в России все такие? — В каком смысле? — Безответственные. Ох, если бы Хироко что знала о воспитании детей в России, она бы забрала свои слова назад. По крайней мере, в России суперродитель начинается там, когда он не уходит за сигаретами в один прекрасный момент, чтобы не пришлось врать ребенку следующие двенадцать лет о том, что родитель умер или работает неизвестно кем. В сравнении со своими родителями, Юра уж точно был замечательным отцом, ведь он не ушел из семьи, свалив все обязанности на приближенных. — Ты плохо знаешь моих мужей, мама. — Мне хватило одного раза, чтобы убедиться в том. Выслушивать нравоучения от матери Юри не хотел. Насколько бы не была хороша его жизнь, мама всегда считала, что он все делает не так, что все должно было быть по-другому. Кацуки помнит очень ужасный разговор с матерью, когда она требовала от него внуков, всячески пыталась удержать его в Японии и передать семейное дело Ю-топии в его руки, как самому любимому ребенку. Когда Юри было двадцать пять, она чуть ли не в каждый их разговор заводила тему детей, и что карьера — это хорошо, но нужны наследники семейного дела. Хироко не особо понимала, что в тот момент, на пике своей карьеры в качестве фигуриста-участника, сыну не очень хотелось обзавестись сопляками, к тому же Юре на тот момент было всего шестнадцать, и ни о каких детях речи идти вообще не могло. Зато, когда они играли свадьбу, многие — и, конечно, мать в первых рядах, —думали, что это свадьба по залету, ведь мало кто женится или выходит замуж в восемнадцать «по любви», а не по глупости и дурости своей. Юри помнил, как нянчился с тройняшками Нишигори за несколько месяцев до отъезда в Детройт, как Юко заканчивала учебу уже с детьми на руках, как Такеши готов был лезть на стенку, ведь у них не было еще постоянной работы и, в общем-то, на жизнь с тремя детьми у них было целое нихуя. Наблюдая за тем, как похерили себе жизнь друзья, не умея пользоваться презервативами и слушая сказки о счастливой беременности в восемнадцать лет от его матери, Юри был уверен, что не заведет детей до тех пор, пока не будет к ним готов и финансово, и морально. В то время он считал, что дети — это весело, но только тогда, когда они не твои. Когда у семьи Нишигори появилась возможность обзавестись детьми, они были ужасно молоды и даже не закончили еще учебу. От аборта Юко отговорила Хироко, расписав только положительные явления появления детей на свет, ссылаясь на свой личный опыт, ведь родила она первого ребенка тоже в девятнадцать. Женщина не учитывала тот факт, что ее ситуация была совершенно иной: муж ее был старше на пять лет, к тому же у него была Ю-топия в наследстве от родителей. Они даже не были школьниками на содержании, у них была почва под ногами, с чего начать и что делать дальше. В результате советов как жить и что делать от старших, Нишигори остались ни с чем, найдя через время подработку на старом катке, где время от времени можно было вспомнить те прошедшие времена, которые они проводили на льду своей компанией. Зато не аборт. Когда-то Юри был уверен, что ему суждено умереть девственником, и глядя на опыт друзей, он даже не жалел об этом. Все в жизни приходит постепенно и у каждого по-разному. Так и у Кацуки сначала карьера и учеба, а уже после счастливая и полная семья, где никто не бегает от ответственности и не старается навязать свое мнение остальным — как жить, как думать. Еще Шекспир говорил, что видеть и чувствовать — это быть, размышлять — это жить. Руководствуясь одними чувствами, картинкой, далеко не уедешь — нужно думать прежде, чем что-то сделать со своей жизнью, чтобы быть человеком, а не животным с инстинктами. Тем временем над городом уже нависла ночь, и туман, казавшийся в свете луны и фонарей фиолетовым, все продолжал сгущаться во дворе дома. В окно второго этажа бились ветки деревьев, едва пропуская свет уличных фонарей и колыхаясь от потоков холодного, ночного ветра. Насупившись и сложив руки на груди, на конце Яниной кровати сидел Виктор, сонно поглядывая, как Юра пытался помочь переодеться Марту. Он пытался делать вид, что вовсе не пьян, но, когда закружилась голова, он чуть откинулся назад, упираясь лопатками в стену. — Папа, тебе плохо? — Яна залезла на свою кровать, продавливая коленями матрац, и придвинулась к отцу, подлезая под его руку. — Нет, солнышко, я просто устал. Хоть и не смотрел, но Никифоров почувствовал на себе холодный взгляд Юры, который прожигал в нем дыру и шел куда-то сквозь — наверняка ища совесть в глубине бесстыжей, пьяной душонки. — Так, Марти, я помог тебе снять эту ужасную кофту... Кто ее вообще купил тебе? Дальше как-нибудь сам, хорошо? — Хорошо. — А-то мне предстоит тоже самое сделать с твоим папашкой, — кивнув в сторону Виктора, сказал Юра. — Как вы это делаете дома ночью? — Яна гаденько ухмыльнулась и схватила Виктора за его тяжелую, расслабленную руку, обнимая ее и притягивая к себе, что ее движения заставили Никифорова наклониться в сторону и выйти из своей мгновенной нирваны. Закатив глаза, Плисецкий махнул Виктору и процедил сквозь зубы: — Херли ты разлегся на дитячей постели? Вставай и пошли. — Да-да, я знаю, — он освободил свою руку из крепких объятий Яны, обнял дочь самостоятельно и еле поднялся на ноги, сохраняя баланс, почти задержав дыхание, чтобы не шатнуться в сторону. — Спокойной ночи, па, — Март появился где-то рядом с его рукой, и все, что смог сделать Виктор, это потрепать его по волосам, а после исчезнуть за дверью вместе с Юрой. Проводив взглядом родителей, дети с облегчением выдохнули. — Мне кажется, папа просто пьяный, — Яна села на кровати в позе лотоса и стала наблюдать за тем, как Март полез куда-то под свою подушку и одеяло. — Да, — достав из-под подушки мангу, Март уселся на кровати, разглядывая ее обложку. — Какие у нас смешные родители. Ступая на пол босыми ногами, девчонка подошла к двери, проверяя, ушли ли родители от их комнаты. В руках Мартина манга примерно нулевых годов, хоть она и выглядела так, будто ее купили только сегодня. Казалось, что от нее все еще пахло свежей печатью и трещал корешок книжки с картинками всякий раз, когда нужно было перелистывать страницу. Читать ее Мартин начал еще в обед, когда их с сестрой отправили на дневной сон, и пока Яна пребывала в царстве Морфея, мальчонка пролез те полки с мангой, до которых смог дотянуться, и выбрал самую, по его мнению, красивую. Он не знал некоторых иероглифов, однако общий смысл диалогов улавливал и даже не задумывался над переводом — он воспринимал японский текст не хуже русского, хотя порой он переводил только русские слова на японский. — Что ты делаешь? — Они ушли. — Ты опять что-то задумала? — Да никто не узнает ничего! — посчитав, что лучшая защита — это нападение, Яна принялась оправдываться даже не уточнив, какой именно пиздюковый криминал она задумала. — Я не буду в этом участвовать, — листая страницы той самой сомнительного содержания манги, Март опустил голову вниз, читая диалоги на японском. — А ты че смотришь там? — Яна подошла и села рядом, заглядывая через плечо брата. — Ух-ты... — она коротко усмехнулась своим детским басистым голоском и тыкнула в страницу пальцем. — Сиськи. — Уйди! — Мартин толкнул ее в руку и швырнул мангу на пол, а его лицо покрылось красными пятнами от стыда. Марту была противна тема близости между взрослыми, было неловко смотреть на ту же грудь, хоть и нарисованную, и, если бы не Яна, он бы даже не стал всматриваться в эту картинку, продолжая читать диалоги. Он видел общую картину происходящего с опорой на текст в облачках и понимал, что речь там шла о каком-то сражении, но он упорно, страниц сорок, наверное, игнорировал факт наличия героини с неестественно огромной грудью. — Больно надо, — Яна спрыгнула на пол, отходя к своей кровати. Опустив голову вниз, она увидела торчащий белый треугольничек из тумбочки рядом. — Март, смотри, — она потянула за этот краешек и вытянула старый плакат Юри, о котором, возможно, забыл даже он сам. — Ого, что это? На той стороне, которую она вытянула, был какой-то неизвестный фигурист, канувший в бездну популярности еще в нулевых годах, и она уж точно не могла узнать его, но стоило ей повернуть плакат другой стороной, как на нем показалось лицо их родного отца, который несколько минут назад пьяно восседал на кровати и проваливался в сон. — Фига се... — потянув за ручку ящика и открыв его, она обнаружила стопку плакатов с Виктором и поспешила вытащить их все сразу, раскладывая перед собой на полу. Она поднимала плакат за плакатом и наконец-то дошла до плаката с изображением молодого Никифорова. Выставив руку вверх вместе с этой бумажкой, она окликнула брата. — Март, эй! — Что? — Мартин повернулся в сторону сестры, состряпав лицо полного непонимания и недовольно сложив руки на груди. Яна сощурилась, водя взгляд от брата на плакат. — Похож. — Что это такое? — он слез со своей постели и сел около сестры, глядя на плакаты. — Ого, какой молодой. — Ля-я, тут целая стопка... Беспардонно лезть в чужие вещи Яну никто не учил — она родилась с эти качеством. По этой же причине она знала, что именно находится в тумбах, шкафах, комодах и даже в корзине для белья у себя дома. Однажды она влезла в родительский шкаф, найдя там вещи для любовных, сексуальных утех своих отцов, и вытащила оттуда какую-то розовую синтетику с прозрачными, белыми рюшами, а вместе с ней и белый хвост с розовым бантиком. Она понятия не имела, что это такое, но она, как сорока, схватила и потащила все к себе — пошла разбираться с найденным достоянием. По своей маленькой, толстой жопе она отхватила этими же вещами, когда Юра с боем пытался выдернуть из ее крепких, детских рук другие составляющие его ночного облачения в Хеллоу Китти, а Юри, не смогши взять себя в руки из-за приступа смеха, пытался успокоить визжавшего Марта, что преисполнился в своем сознании после рассказов сестры, научившейся пользоваться интернетом, для чего нужны эти вещи их родителям. — Может не надо лезть туда? — Мартин сидел рядом и сам разглядывал эти плакаты с отцом, но ему было уже заранее стыдно, потому что он не знал, что будет дальше, и вдруг они там обнаружат то, чего он боится больше всего на свете сразу после «мокрой воды». — Их тут так много... Почему везде только папа? — А я откуда знаю?! Давай спросим... — Не, не, не! Ты что, дурак что ли?! — Яна повалила брата на пол, когда он попытался взять один плакат, и толкнула эту кучу бумажек ногой, что постеры разлетелись по всему полу. — Блин... Среди плакатов выскользнули какие-то вырезки, возможно, из журналов, и помимо непонятных статей про Виктора было парочку вырванных откуда-то фрагментов с фотографиями Юри в 2016 на Гран-При. Яна вытянула два клочка из общей кучи и сформировала из них одну целую страницу, стараясь понять, про что идет речь, отталкиваясь от картинок. — Ты же все равно не понимаешь, что там написано, — потирая ушибленный локоть, поднялся с пола Мартин и вновь расположился рядом с сестрой. — Раз такой умный, на, сам говори, что тут написано, — она резко и со злобным видом протянула ему клочья и нахмурилась. Было сложно уловить суть текста из-за огромного количества символов, все же это не манга, где все монологи персонажей разбиты на три предложения. Мартин долго молчал, водил глазами по тексту и наконец выдал: — Написано про папин проигрыш. Эту страницу Юри вырвал тогда же, когда и вернулся домой. На входе в Ю-топию всегда стоял стенд с журналами для посетителей, и Кацуки был уверен, что в свежем номере сто процентов что-то да написали про него — в конце концов, он представлял Японию, и такой грандиозный проигрыш не мог остаться незаметным не только в интернете, но и во второсортных глянцевых книжках. Судорожно листая страницы, он наконец-то нашел злосчастный заголовок. Его бы воля — он бы выдернул из всех журналов эту страницу. Эта информация Яну особо не впечатлила и, отмахнувшись, она стала собирать разлетевшиеся по полу плакаты в одну стопку, пока Мартин аккуратно прижал клочки бумажки к себе и сунул к себе под кофту, чтобы этого не увидела сестра. Утром, когда большая часть людей в доме все еще спала, собравшись с мыслями и духом, схватив игрушечного маскота в левую руку и все так же храня обрывки из журнала под кофтой, Мартин направился в комнату родителей. Подходя к лестнице, он услышал голос Юри откуда-то снизу, на первом этаже, и в недоумении остановился, пытаясь понять, правильно ли он расслышал. — Мам, да, я помню, — несомненно, это был Юри. Спускаясь вниз, останавливаясь на каждой ступени из-за их высоты, Мартин наконец-то оказался на первом этаже и в страхе замер, смотря на огромный коридор и не имея абсолютного понятия, куда идти дальше. Сжав в руке игрушку, он открыл первую попавшуюся дверь и увидел холл, куда они заходила вчера утром. — Юри, где ты? Помоги мне расставить тарелки. — Подожди, пожалуйста, — Юри быстрым шагом вышел из зала и встретился с сыном лоб в лоб. — А ты что тут делаешь? — Доброе утро, пап, — замявшись на месте, Мартин потер глаз плюшевой рукой игрушки и уставился на отца. — Иди ко мне, — преодолев расстояние, Кацуки схватил сына на руки, поднимая упавшую из его слабых рук игрушку, и пошел вместе с ним обратно в зал. — Юри, ну сколько... Ох... — Хироко явно не ожидала появления названного внука и остановилась с подносом в руках. — Они уже проснулись? А где Яна? — Она еще спит, — пробубнил Мартин, обнимая Юри за шею. Мать Юри подумала, что обезумела, когда услышала японскую речь у этого русского мальчика. Ведь да — ей никто не сказал, что Март знает язык на том же уровне, что и четырехлетки в Японии. — Вот как... — женщина посмотрела на сына и внука пустым взглядом, который зацепился за более интересную деталь. — Март, я должен помочь бабушке. Что-то случилось? — Ну... — Март хотел вытащить обрывки страницы из-под кофты, однако постеснялся и неловко промолчал, пока его лицо начало покрываться красными пятнами от волнения. — Посиди где-нибудь, я сейчас подойду, — с этими словами Кацуки опустил сына на пол, отдавая в ему в руки его игрушку. Холодный взгляд матери Юри не заметил и прошел вместе с ней за бар, в другую комнату, где располагалась кухня. На секунду ему даже показалось, что мама была рада увидеть внука, а ее оценивающий взгляд расценил как удивление. — Кстати, а что любят дети? Может им стоит приготовить что-то другое? — Хироко опустила поднос на стол и уставилась на сына. — Ну, — задумался Юри, — Яна съест все, что ты ей предложишь, а Мартин... — Ох, Яна действительно похожа на тебя в детстве! Ты тоже любил абсолютно все, что я приготовлю, — на лице женщины засияла улыбка. — А? А, ну да, — Юри сбился с мысли, когда его перебили, и он задумчиво нахмурился. — А Мартин практически ничего не ест. — Поэтому он похож на веточку деверева? Странно, учитывая, как уничтожают еду его родители...Его родители.
— Он просто стесняется есть у всех на виду. Он немного закрытый ребенок, но ему вполне комфортно среди близких, — Юри улыбнулся, глядя на мать, стараясь ей дать намек. — Ты бы могла с ним немножко поговорить, в конце концов, он знает японский. — Ведь это ты его научил, да? — женщина по-доброму улыбнулась в ответ. — Ведь ты же у нас самый лучший сын и родитель. — Да... — неловко посмеиваясь, ответил Юри, приставив руку к голове. — А Яна? Она изучает вместе с тобой японский? — Хироко прошла в глубь кухни, чтобы собрать поднос. Реакции матери Юри не понимал от слова совсем. Почему не было радости в том, что внук, может поговорить с ней без каких-либо языковых барьеров? Все поведение матери строилось на слепой централизации Яны, вне зависимости от того, как она себя ведет, как относится к окружению и на каком языке говорит. Юри становилось ужасно больно за Марта, за то, как его тягу к изучению второй родной страны просто обрубала новоиспечённая бабуля. Юри злился внутри себя каждый раз, потому что происходящее отдавало таким мерзотным лицемерием: ценить свою культуру, хранить ее и уважать, но при этом забить хер на внука, который стремится познать ее в то время, пока Яна нанизывала куски свинины на палочки, словно это шашлык, и получала просто бурю восторга. Юри косоебило с этого неописуемо, учитывая, что в детстве за баловство и его, и Мари сильно наказывали. — Честно сказать, нет... Она гиперактивна, и заставить ее сидеть над учебниками и книгами просто нереально. А Март уже учится писать катаканой... — Смотря какой подход выбирать к ребенку. Очень жаль, что ты не смог обучить свою дочь родному языку, — пропуская мимо ушей вторую часть предложения, ответила женщина. Юри говорил это специально, чтобы лишний раз убедиться, что центр вселенной матери теперь только Яна. В груди что-то противно екнуло, будто мать выставила эти слова Юри в претензию. Конечно, Юри бы хотелось научить тому, в чем хорошо разбирается, и Яну, но он уже несколько раз пытался привлечь ее внимание, и за некоторое время ее отношение к учебе все равно не поменялось. Порой у Яны случались непонятные истерики, когда Виктор пытался заставить ее учиться читать или писать в прописях, и школа для Яны, которая еще была ахуеть как далеко, уже казалась адом, и на вопрос, что она собирается делать без образования, она всегда отвечала, что хочет быть спортсменкой, ведь для этого много ума не надо, ведь у пап, по ее мнению, его точно не было. — Прости, конечно, но ты еще не знаешь, что за человек Яна. Если ты добьешься ее внимания — это будет чудо! Для нее ближе активные игры, а не нудные часы над словами. Это была не обида, а что-то более неприятное, и если еще вчера Юри думал, что не так уж все и плохо, что, скорей всего, он просто паникует и мать абсолютно адекватная, то сейчас этот разговор его просто взбесил, когда она обосрала его самого, его методы воспитания и ко всему прочему подплела еще и Яну. Он хотел уже было выйти из кухни, сдерживая порыв злости, как подросток. Конечно, он терпел и мог продолжать и дальше это дело, как всегда глупо улыбаясь, принимая обидные слова в себя, как тряпка, а потом заниматься самобичеванием, однако жизнь с русскими мужьями все же оказало на него некое влияние — например, он избавился от заеба на счет того, что его мнения, чувства и эмоции не важны. В конце-то концов, ему уже за тридцать, у него есть дети, он не может вечно играть в дурачка и прятаться от любой опасности. Нужно было забрать ждущего в зале сына, пока мать, отвернувшись к холодильнику, не вкинула еще одну фразу, от которой Юри даже опешил и встал на месте, как вкопанный. — Почему у этого русского мальчика игрушки, что мы присылали для Яны?Ахуеть! Русский мальчик, блять!
— Потому что он мой ребенок, мама, — проглатывая всю злобу, сдержанно ответил Юри, правда прозвучало это так, будто он собрался плакать перед матерью. — И здесь дело даже не в кровном родстве. Между тем, пока Юри пытался избежать конфликта с матерью на кухне, Мартин одиноко восседал за одним из столиков, теребя в руках плюшевого зайца, пока к нему не подошла Мари. — Мелкий, ты что тут один делаешь? — она присела на корточки рядом с Мартом. — Жду папу, — отвлеченно протянул ребенок, не отрывая взгляда от игрушки, пока его вдруг не осенило. — Мари-сан! Можно я кое-что спрошу? — Валяй. Отложив игрушку в сторону, Мартин достал из-под пижамы два обрывка страницы и положил их на стол. — Что это такое? Мари внимательно посмотрела на помятые клочки, а потом ответила: — Откуда это у тебя? — Мы вчера с Яной нашли это и еще несколько плакатов... — Мартин стыдливо опустил голову вниз, потому что понял, что разболтал про то, что они влезли туда, куда, наверное, не стоило бы. — Ха, малыш, — на удивление Марта, Мари не сказала ничего про чужие вещи, а просто перевалилась на бедро, продолжая разглядывать кусочки. — Это просто статья из журнала про проигрыш твоего папы. Неудивительно, что она порвана. — Просто она лежала между... У меня нет ответов на то, почему там еще двенадцать плакатов с папой! Мари еле сдерживала смех, потому что это была максимально глупая ситуация, которая могла произойти. Как объяснить ребенку, что его отец буквально дрочил на фотки другого его отца и вообще сотворил из него кумира, уповая на встречу с ним, хотя бы одну, когда сейчас это безумие фанатика переросла в то, что Юри и Виктор иногда терпеть друг друга не могли после ссор или же наоборот сюсюкались друг с другом так, что Марту было стыдно за этим наблюдать. — Знаешь, — Мари улыбнулась и положила руку на голову названного племянника, потрепав его вьющиеся волосы, — считай это началом своей семьи. Раньше Мартин не задавался вопросом о том, откуда они с сестрой появились, да и родители им тоже ничего не рассказывали про это. Врать и придумывать сказки про капусту и аиста они не хотели, и пока дети не спросят про это напрямую, говорить об это просто не было смысла. Марта же заинтересовали слова тетушки, ведь пока он не знал о прошлом родителей — только самую малость и в общих чертах. Синие глаза бегали из стороны в сторону, смотря то на Мари, то на потолок, то на игрушку. Мальчик хотел что-то спросить еще, но звук резко открывшейся двери сбил его с мысли и даже напугал. Хироко все так же стояла спиной к Юри и нервно раскладывала еду в тарелки, а сам Юри выглядел ужасно напряженным и злым, что даже забыл, что хотел сделать, пока из-за Мари не появилась светлая голова сына. — Март, иди сюда. Взяв игрушку за ее плюшевую лапу, Мартин перелез через Мари и направился к Юри. Оставлять ребенка рядом с бабкой Юри уж точно не хотел, поэтому сына надо было забрать оттуда как можно скорее, пока старая маразматичка не предъявила четырехлетке за все смертные грехи. — Неудачный разговор с мамой? — усмехнулась Мари, глядя на брата. — Да, — ответил Юри, поднимая сына на руки. — Очень. Мартин устало прильнул головой к плечу папы, поджав в руки своего плюшевого друга, и закрыл глаза. — Ты устал, да? — тон Юри сменился, когда он посмотрел на Марта. — Пойдем, я отнесу тебя в нашу комнату. Думаю, что папы уже проснулись. И они правда проснулись... Правда слегка не в духе. Пока Юри ошивался внизу, помогая матери и сестре, Виктор и Юра еще спали, однако их пробуждение началось с шума в голове и какой-то тихой возни по сумкам в поисках бутылки воды, которая пролежала в багаже с самого аэропорта. — Ну че, старость — не радость, да? — Юра сидел на большой кровати, посмеиваясь над убитым и опухшим Виктором, который встретил утро вместе с больной головой. — Ужасно... — А нехер было вчера так прикладываться... О-о, или после тридцатника наступает такой железный занавес, делящий жизнь на до и после похмелья? — Плисецкий смеялся, смотря на то, как Никифоров запивает водой очередную таблетку от головы. — Страшно прям. — Да что ты говоришь, — поправляя растрепанные после сна волосы, ответил Виктор, прислоняя бутылку с водой ко лбу. — Тебе напомнить, как ты мучался в наш медовый месяц? — на его лице мелькнула ехидна улыбка. — Ты не понимаешь, это другое, — хлопнув его по ноге, Юра встал с кровати. — Давай, вставай. Нам сегодня надо провести экскурсию по городу для мелких, а то Марти душу вынет. — Это да... — Виктор немного потупил в пустоту, пока Юра искал в чемодане новые вещи. — Хорошо, что Март увлекается Японией. Может стоит их с Яной начать учить английскому уже, чтобы потом было легче? — Я думаю, они вряд ли будут рады такой идее, — не отрываясь от своего дела, ответил Юра. — Одна вообще ленивая до пизды, второй еще русский плохо знает, у него будет каша в голове от новых познаний. — Хотя да, ты прав, — вздохнув, Никифоров наконец-то поднялся с постели и подошел к своему маленькому мужу, который уже успел влезть в новую толстовку и был готов выходить в свет. Неожиданно, в больную голову пришло отвратительное воспоминание, о котором не напомнить Витя просто не мог. — Как там тебя здесь называют... Юрио. Он успел обнять Плисецкого со спины, заодно почувствовал, как он напрягся от этих слов. — Еще раз так назовешь, я буду бить кроссовками об пол на радость твоей голове. Гаденькая улыбочка на лице Виктора всегда была его обычным атрибутом. Хитро сощурив глаза, он снова потянул уголки губ. — Ю… — Только попробуй, тварь. — Юри… — Завали ебучку, мразь! — замахнувшись рукой, Юра, развернувшись довольно резко, уже встал в позу готовности дать мужу смачного леща, но несколько секунд паузы заставили его притормозить. Идеально белые зубы, правильный прикус — в эту ублюдскую рекламную улыбку было вложено столько денег, что даже выбить что-нибудь было жалко и дорого. — Юрио. — Сука! А чего Никифоров еще ожидал? Со всей дури в левую щеку прилетела ладонь Юры. — Абьюзер, — потирая красную щеку, проскулил Виктор. — Еще раз так назовешь меня, я возьму на себя роль бога и ебну тебя. Дверь спальни открылась с шорохом, и на пороге появился Юри с сыном на руках, который пытался уснуть, пока его несли в комнату родителей. — Ой, Юри, откуда... — Виктор протянул руки, чтобы забрать Мартина с рук в свои. — Он сам пришел, — осторожно передавая мальчишку, ответил Юри, успев подхватить падающую из его рук игрушку. — А где... Маленький сумоист наш? — Юра усмехнулся и на всякий случай посмотрел за Юри, в попытке найти Яну. — Она, вроде, спит еще. — Мартин, зайка, ты уже проснулся или еще спишь? — устало улыбался Виктор, поправляя сына на руках. — Проснулся, — тихо ответил ребенок и обнял отца за шею. — Тогда пойдем разбудим Яночку и пойдем умываться, хорошо? Мартин тихонько угукнул, утыкаясь лицом в плечо. Казалось, что все похмелье Виктора сняло рукой, как только он увидел своего ненаглядного сыночку-ангелочка, и хоть голова все еще болела, но он мог найти в себе силы, чтобы взять утреннюю ответственность за детей на себя. Ради детей Виктор был готов даже умереть от шумов с утра пораньше после вчерашнего мини-алкопати. Он даже наплевал на то, что ему нельзя тягать на руки ничего тяжелого после очередной операции на позвоночник, однако Мартин был ужасно легким и пока еще он мог его спокойно брать на руки и даже сажать к себе на шею, как делают это «образцовые отцы». Как только они покинули комнату, Юри встал около стены, закрыв лицо руками, будто вот-вот бы взвыл. — Это невыносимо. — Эта старая бабка снова какую-то хуйню несет? — Юра сложил руки на груди и уставил на Кацуки. — Да. — Старческий маразм? Особым уважением к старшим Юра никогда не отличался, но еще в первую встречу с Хироко разглядел в ней даму с сюрпризами на голову, которая явно пыталась выдавить из себя все самое лучшее, чтобы предстать в лучшем свете. Тогда Юри еще считал свою семью обычной и никогда не понимал, почему Мари ходит с вечно заебанным лицом и избегает общения с родителями. Хоть отец в жизни Юри никогда практически не участвовал, он разделял мнение своих детей, что Хироко — дама со странностями, и потому со своей супругой старался контактировать как можно меньше в течение дня. И даже за прошедший день Юри видел отца всего один раз, ночью, когда он вернулся домой после отличной гулянки с друзьями под футбол. — Видишь, Юри, иногда не иметь никакой связи с родителями это очень даже неплохо. — Да уж... — пройдясь от стены до кровати, Юри замученно упал на постель, распластавшись по периметру. — Я пытался с ней поговорить. — И тебя послали нахуй. — Ну… Можно и так сказать. Юри был крайне огорчен изречениями матери, и все эмоции от путешествия на родину скатились в постоянное напряжение. Даже когда они всей семьей и вышли гулять по городу, настроение не вернулось. Эти заебавшиеся глаза, тяжелый взгляд, натянутая улыбка... И Виктор, и Юра видели, что ему ужасно некомфортно находиться среди родных мест, и виной тому не сама обстановка города (Юри очень любил Хасецу), а атмосфера в семье, дома, когда отец за два дня так и не явил себя народу, как Иисус Христос, когда мать лезет с нравоучениями в чужую жизнь, не замечая проблем в своей, когда сестра всячески пытается отвести внимание матери от Юри и наоборот. На счет последнего Кацуки переживал больше всего — он не знал, что именно говорила мама Мари, но он предполагал, что на их семью выливался чан с дерьмом. К вечеру бабуля изъявила желание повозиться с внучкой, игнорируя отпирания Юри на этот счет. Аргумент, что Яна ее не поймет, ее не остановил, ведь она узнала, что второй ребенок знает японский, а это значит, что теперь Мартин был не просто русским мальчиком — теперь Мартин был пиздюк-переводчик, который был вынужден терпеть вопросы про Яну и тихонько ждать своей очереди, не зная, что ее он так и не дождется. — Яна, тебе нравятся игрушки, которые мы отправляем из Японии? — женщина сидела на коленях на полу, улыбаясь, смотря на Яну. — Что она говорит? — Яна толкнула брата в плечо и тихо шепнула сквозь зубы. — Спросила, нравятся ли тебе игрушки, которые мы получаем от них, — так же тихо ответил Март. — А, не, фигня, — Яна замотала головой в разные стороны и продолжила листать японский журнал, который нашла на прилавке у входа в Ю-топию. Бабка потупила взгляд в этот же журнал, понимая, что ее не обманывали на этот счет и что внучке действительно безразличны плюшевые маскоты. — Вот че нравится мне, так это эти баньки с водой, — перевалившись с бока на задницу, Яна прижала ноги к груди и посмотрела на Марта. — Мы там мерились с папой... Не дав договорить Яне, Март заткнул ей рукой рот, чтобы не слышать этого слова. Бабуля же косо поглядела на него, но если бы Хироко знала русский язык и его особенности слов, то она прочитала бы нотации Юри о том, что это «ненормально», когда четырехлетка, пусть даже альфа, мерится хуями со своими отцами. Действительно, поход на источники был незабываемым. В плохом смысле. Проблема посещения источников была в том, что Яна, по вторичному полу, была женщиной. В системе мира трех сущностей иногда казалось, что вторичный пол, мужской и женский, существует лишь за тем, чтобы делить туалеты и раздевалки на два, а не на три, чтобы ублажить еще и бет. По этой причине пришлось взять родителям ее вместе с собой при условии, что она не будет докапываться до каждого мужика который тряс своей голой, мокрой жопой. И пока бедный Мартин кутался в паранджу из полотенцев, чтобы не видеть весь этот разврат, стыд и срам вокруг, Яна срывала полотенца с отцов и начинала всячески критиковать их, что Юра даже пообещал ей в следующий раз набить на лбу звезду, но это не остановило, ведь знала, что батя блефует. — Ну зачем ты... — женщина пыталась расцепить детей, упавших на пол, и даже испугалась, когда огромные, синие глаза вдруг уставились на нее. Мартину было ужасно неловко, он не мог перевести эти слова бабушке из-за обычного стыда, потому отполз от сестры, схватив свою игрушку и завизжал в нее. Пока Яна смеялась над очередной истерикой брата, завязавшейся с «неприличных» слов и воспоминаний, Хироко сидела в недоумении — в конце концов, какой бы ханжой она не была, наблюдать вой ребенка было странно, особенно, когда не понимаешь причины произошедшего. — Что случилось, что ты кричишь?! — женщина протянула руку ребенку на встречу и чуть приблизиламь к нему. — Она говорит плохие слова! — Мартин указал на Яну, утыкаясь лицом в маскота. — Что ты там про меня говоришь?! — Яна завизжала не хуже брата, когда увидела, как он тычет пальцев в нее. — Ябедничаешь?! — Отстань! Смотреть на то, как выясняют отношения внуки, Хироко не могла со спокойными мыслями. Она отметила для себя, что надо бы об этом рассказать Юри, что это все влияние его русских мужей, ведь только они так же орали друг на друга здесь же, в Ю-топии, несколько лет назад, что Юри опять проебался во всем, испортив детей. Юри хранил в себе все эмоции после разговоров с матерью, потому что не хотел портить отпуск мужьям. Для Кацуки это был вовсе не отдых, а пребывание в отчем доме, из которого он с такой радостью сбегал на другой край света уже два раза. По его состоянию было понятно, что он ужасно злится, что он какой-то уставший и грустный, но на все вопросы он вечно говорил нет и задумчиво продолжал пилить ситуацию у себя в голове. Спусковым крючком к его эмоциональному пламени стало то, что спустя несколько дней Хироко, сделав пару умозаключений о том, что, возможно, Яне не нравятся игрушки по той причине, что ей их не дают, потому что она альфа, что она большая уже и достаточно взрослая, решила самостоятельно разобраться в проблеме и поговорить один на один с самим корнем зла, из-за которого обделяют вниманием Яну — Мартином. По крайней мере, ей казалось, что его любят больше, раз он таскается за родителями хвостом. — Красивые игрушки, да? — выждав момент, женщина присела на корточки рядом с Мартином, который сидел на веранде один, пока Яну повели обрабатывать разъебанные об асфальт колени и локти. — Да... — что-то в сердце Марта екнуло, и он на секунду даже обрадовался, что с ним решила поговорить бабушка. — Ты же знаешь, что это не твои, правда? — Наши с Яной, — Март усмехнулся и посмотрел на бабушку своими огромными, синими глазами. — Это игрушки только для Яны, — на ее лице заиграла гадкая улыбка. И как не совестно говорить такое ребенку! — А мои? — А твои, наверное, те, что покупают тебе родители, — женщина сделала удивленное лицо, чтобы не совсем смущать ребенка, пока у Марта сердце забилось в два раза быстрее, ведь он не понимал, почему игрушки только для Яны, когда родители говорили, что они общие. — Верни их сестре, будь добр. — Но... — Мартин сжал в руках плюшевого маскота, будто бы не хотел отдавать его. — Она же сказала, что ей такие не нравятся... — Ох, пожалуйста, не надо придумывать ничего. — Но это же была правда! Женщина удивилась, посчитав это за наглость со стороны ребенка. Ведь как это, у этого русского мальчика в руках была игрушка, которая предназначалась только для Яны и отправлялась тоже для нее. Да как этот маленький, светлый засранец посмел отнимать у ее любимой внучки вещи! Наверное, это все же был старческий маразм, если Яна сама сказала ей, что ей кристаллически похуй на плюшевых созданий. Да даже по увлечениям Яны, то, как она бегала по двору, падая и разбивая колени, как она лезла играться в драку с Юрой, когда он делал ей замечания, можно было это понять. Хироко понятия не имела, какой Мартин ребенок, потому что пропускала мимо ушей рассказы Юри. Она даже не знала, какая на самом деле Яна, ведь для нее она была срущей золотом внучкой, самой лучшей и единственной в этом мире. Ей было все равно, что Яна характером походила на Юру, учитывая, что самого Юрия она презирала и лицемерно улыбалась в его присутствии. Ей было все равно даже на драгоценную внучку, ведь она любила не ее, а тот образ, который она сама себе создала в голове. — Верни игрушки Яне, — и с этими словами она удалилась от ребенка, оставив мальчика один на один со своими мыслями и сказанными словами, который просто ждал, когда вернутся папы с сестрой. Хрупкий душевный покой внутри Мартина рухнул. Он абсолютно не понимал претензий бабки к себе, но точно понял, что его игрушки оказались вовсе и не его. Почему-то внутри появилось чувство стыда, будто он украл этого плюшевого зверя, будто он самый плохой ребенок, которого только что отчитал незнакомец. Он молчал, когда вернулись родители и Яна с заклеенными коленями. Он молчал и смотрел на то, как Яна пыталась сбить Юру, наступая ему на ноги, потому что тот случайно зацепил ее. Он молчал и не знал, плакать ему или принять эту информацию, распрощавшись с японскими игрушками, ведь больше он их видеть не мог, ведь он думал, что он действительно такой плохой и украл их у сестры. Когда Юри сел рядом с ним, Мартин попытался встать и уйти туда, где его нигде никто не найдет, чтобы поплакать в гордом одиночестве, ведь сейчас он чувствовал и вину, и предательство. — Ты куда? — ласково поинтересовался Юри, ловя сына за край кофты. — Я... — он замер в одном положени, что очень насторожило Юри. Он не отвечал ему, а судя по всхлипам, он все-таки расплакался здесь, и когда Юри хотел спросить, что же случилось, Март просто убежал в дом. — Юри? — Юра держал Яну за руки, как маленькую обезьянку, наблюдая за этой крайне странной ситуацией. — А куда он? Юри потупил взгляд на упавшую с веранды на землю игрушку, с которой Март не расставался даже тогда, когда его затаскивали в ванну в мокрую воду. Кацуки слишком долго думал, и даже, когда понял, что случилось, он не смог встать, падая в пропасть своих мыслей. — Твою мать. Юра наблюдал за тем, как Юри сорвался с места, отбрасывая игрушку сына в сторону, и скрываясь за дверью, как это сделал минуту назад Март. — А че такое? — Яна подняла голову вверх, посмотрев на отца, чтобы он ей хоть что-то разъяснил. Плисецкий же просто пожал плечами, посмотрел некоторое время вокруг и, взяв Яну за руку, пошел вслед за мужем. Юри нашел Марта в их с Яной комнате. Мальчик доставал из своего рюкзака игрушки, сваливая их в небольшую кучу на полу. — Это игрушки для Яны. А где же тогда мои? — Март неловко обвел глазами Юри, вытирая слезы рукавом. — Оу, эм... Мартин, зайка, это и есть твои игрушки , — Юри кротко улыбнулся и сел на пол к разгребающему японские игрушки сыну. — Бабушка сказала, что все они для Яны. Юри потупил взгляд, не зная, что ответить на это ребенку, который, блять, все понимал, которому уже нельзя наврать про то, что бабка пошутила, когда она сама лично высказала свои претензии ему в лицо. Может, Март просто не хотел признавать то, что это не его вещи, скромно пытаясь их спрятать куда-то. Он не знал, что все это было отправлено для Яны от японской бабушки. Он всегда думал, что бабушка из Японии будет такой же, как в рассказах Юри: забавной, болтливой и доброй, что она научит его японскому еще больше, чем сделал это папа, что она будет читать японские книжки ему и сестре. А получил бабку-ханжу, которая обозвала его «тем русским мальчиком» и забрала все его игрушки. — У меня больше нет, — Март развел руки в сторону. — Что ты, это все твое... Честно. Просто бабушка не так сказала... Юри понятия не имел, что ему сказала его мать. Он все же надеялся, что у нее хватило ума не говорить ребенку напрямую. Он ошибался. Мартин смотрел в сторону, не желая взглянуть на папу, а когда почувствовал, что его плеча коснулись, он долго не думал и развернулся в его объятия. — Мартин, солнышко, правда, поверь, они все твои... — Только потому что Яне они не нужны? Ужасно, когда ребенок в четыре года понимает все-все, что ему скажут. Пожалуй, и он, и Яна были достаточно умны для своего возраста, умнее других детей этой же категории, ведь с ними занимались родители, ведь их любили. Хоть и эта любовь просто отсрочила информацию в том, что игрушки присылались только для Яны. Надо было их выбрасывать или вообще не забирать с почты, чтобы пиздеть в три короба, что это таможенные проблемы, а не Почты России. Юра стоял рядом с дверью в комнату, не решаясь зайти, чтобы не нарушить успокоительный процесс сына. Он уже понял, о чем шла речь, ведь Юри рассказывал про перлы, что выдавала его мать. Не понимала, что происходит только Яна, потому дергала Юру за штанину, требуя объяснений. — Тебе что-нибудь говорила эта бабка про игрушки или... — сказал шепотом Юра, наклоняясь к Яне. — Она вчера спросила, нравятся мне или нет. — А. Ну ясно... — Он поэтому расстроился? — не унималась Яна и даже порывалась зайти в комнату, ведь она почти всегда жалела Марта и не могла смотреть на то, как ему плохо, если, конечно, он не истерил от ее рассказов. — Я не знаю? Дверь комнаты открылась прямо в Юру, заставив его оступиться и отойти назад. На руках у Юри был заплаканный Мартин, который прятал свое красное лицо. — Марти, ну что случилось... — протянул Юра, касаясь светлых волос рукой. — Юр... — остановил его Юри. — Не надо. Истерика накрыла ребенка в родительской спальне, когда у него пытались узнать, что же все-таки там ему сказала бабка. Юра смотрел на то, как по комнате расхаживал Юри, в попытках угомонить свою злость, ведь он догадывался, что именно могла сказать ему любимая бабушка, раз ребенок вывалил все игрушки на пол и отказался от них. Мартин так и не рассказал, что она ему сказала там, на веранде, но он постоянно просил у Яны прощения, захлебываясь в слезах до тех пор, пока сестра не выбежала куда-то из комнаты. В этот раз и Юре действительно было жалко Мартина, ведь эта истерика строилась не на том, что кот отказался идти в сад вместе с ним или что вода мокрая. Причем это была не столько истерика, сколько обыкновенные слезы из-за обиды. — Да, Марти, бабка — дура, успокойся, — Юра гладил его по голове, сидя с ним на их большой кровати и через раз прижимая к себе. — Ну что такое... — Папа, почему мне не сказали, что это игрушки Яны?.. Я не хотел брать чужое... — Господи, Мартин, — Юра сжал сына в объятиях и поцеловал в макушку, разрешая размазывать свои слезы по футболке. Дверь комнаты открылась с ужасным шорохом, и в проеме появился Виктор, злобно смотрящий на все вокруг и очевидно спешащий до комнаты, а рядом с ним, по левую сторону, стояла Яна с не менее серьезным лицом. — Что случилось? Почему он плачет? — Виктор быстрым шагом дошел до кровати, садясь рядом с Юрой и сыном. — Я ничего не понял из того, что мне рассказала Яна. Юри было стыдно. Стыдно за мать, стыдно за то, что он не может подойти и успокоить сына, потому что ему, сука, стыдно! — Да у бабки кукуха съехала, и она полезла к ребенку докапываться, — осторожно и тихо покачивая за плечо Марта, быстро отвечал Юра, злясь на ситуацию не меньше своих мужей. — Яна сказала про какие-то игрушки... — Да, — наконец подал голос Юри, глубоко вдыхая и выдыхая, чтобы не сойти с ума от злости. — Маме не понравилось, что он играется в «Янины» игрушки, в то время как Яне все равно на них. — Да-да, мне это не интересно! — поддакивала Яна, стоя рядом с родителями, и вертела головой, смотря то на Юри, то на Марта. В комнате повисла тишина. Из всех звуков, которые можно было услышать, это был тихий плач Марта, который боялся даже плакать в голос, как делают это мерзкие пиздюки на улице. Никто не понимал, что ему именно сказали, но знали, что это могло задеть его тонкую душевную организацию. Из общего числа его коротких слов, родители и Яна знали, что она потребовала вернуть игрушки, пока... Мартин сидел, скрючившись, в руках у Юры, прижавшись к нему головой, будучи в окружении близких. Он не знал, хорошо или плохо то, что сказала про него бабка, потому и решил сказать, когда подуспокоился и спрятался в объятиях отца. — Я слышал, как она назвала меня русским мальчиком. С губ Юры слетело немое блять, и он посмотрел на Юри, который неловко скривил лицо, стараясь не встречаться глазами с мужем. Виктор лишь вздохнул, состряпав недовольное выражение лица, и погладил сына по голове. — Ты знал? — Юра продолжал сверлить глазами Юри. — Да. Коротким мычанием отозвался Юра, также тяжело вздыхая. Какая умелая бабка! Двух зайцев одним выстрелом, блять! Загнала чувство вины не только Мартину, но и его кровным родителям за то, что они были из России. Юри понимал, что так дело закончится не может. Они не могли просто взять и уехать — это слишком глупо, это тотальное поражение и очередное доказательство того, что Юри идет на поводу у матери. Нужно было с ней поговорить. Мартин боялся выходить из спальни родителей, чтобы не встретиться с бабушкой снова. Он просидел под боком Юры с самого обеда до вечера, потом пришла Яна и навалилась на него, закрывая его от внешнего мира с другой стороны. Он чувствовал вину и ему было крайне некомфортно находиться рядом с сестрой, хотя своим маленьким мозгом понимал, что она здесь вообще не при чем. Повесив на себя ярлык вора в законе, Мартин спрятался за Юрой, а через некоторое время таких пряток от сестры, он уснул. — А я говорил, что эта дама с поехавшей крышей, — шепотом говорил Юра. — Тише, — шикнул Витя, указывая и на спящего Марта, и на спящую Яну. — Помнишь, как она из себя строила мать Терезу, когда я беременный был? — почти губами говорил Юра, съедая звуки слов, чтобы говорить как можно тише. — Я теперь не знаю, что делать, — также тихо отозвался Витя, поглаживая сына по ноге. — Он отказывается от всех своих игрушек, даже тех, которые ему купили мы. — Да вы вообще, устроили ему допрос и совали это говно в руки, — Юра швырнул на пол игрушку, которую принесли специально для Марта, но от которой он отказался в слезах. — Бесит! В следующий раз, когда мне на лед будут кидать игрушки, я все ему отдам. Их примерно за раз падает столько же, сколько у него и было вообще. — Юр. — Чего еще? — Ты чувствуешь, как становишься папой? — Виктор улыбнулся и лег на вытянутые ноги Юры, отказываясь головой рядом с сыном. — Не, — ответил Юра, положив руку на голову Виктору и машинально начав перебирать его волосы. — Хотя... Ну я же знаю, что это мое, поэтому жопу за них порву всем только так. Особенно бабке. — Хироко — хорошая женщина, — вздохнул Никифоров. — Однако только в тех случаях, когда это не касается нас с тобой. — Сраная русофобка, — пропищал недовольно Юрий, соскалившись. Пока Виктор, Юра и Яна находились рядом с Мартом, Юри решил серьезно поговорить с матерью. Он выглядел, как озабоченный яжбатя, который носится говорить словами с обидчиком его детей. Ему очень хотелось просто собрать вещи и уехать вместе с семьей обратно в Россию, но он не мог, ведь все проблемы он привык решать словами. — М-м, мать ищешь? — около входа в зал стояла Мари, закуривая сигарету прямо в помещении. — Да. — Она тоже хочет с тобой поговорить, но ты весь день сидел наверху с детьми? Юри кивнул и даже немного расслабился в разговоре с сестрой. — Ну... Я, пожалуй, пойду... — Юри хотел было отойти в сторону, как Мари что-то протянула ему. — Это принес мелкий и спросил у меня, что это такое. Думаю, вам стоит немного поговорить с детьми и прояснить ситуацию с тем, что тут происходит. Юри посмотрел на клочки какой-то бумажки, пока не признал в них страницу из журнала. Он долго разглядывал эти куски, и ему стало так противно на душе, что весь этот светлый миг и ожидания, все эти первые эмоции поездки в Японию закончились, как только они переступили порог этого проклятого дома. Кацуки молча прошел в гостиный зал, где сидели парочку каких-то дедов в халатах, и увидел мать, протиравшую столы. Разговор начать спокойно не получилось. Видимо, осознав свой проеб, женщина пыталась начать оправдываться, но ход ее мыслей зашел в тупик, когда она не могла признать свою вину и не хотела обвинять дорогого сына в этом. Слава Богу, что ей было на кого перевалить всю ответственность за дерьмо, которое развела только она сама. — Ты стал другим человеком! Они тебя сделали не таким, каким я помнила тебя раньше, полностью перекроили под себя! Юри впервые в жизни видел, чтобы его вечно улыбающаяся странной улыбкой мать вообще умела истерить. Он прекрасно понимал, что тех отношений, которые были раньше, он уже не восстановит, однако она была все-таки его матерью, и в силу менталитета Юри не мог послать ее нахуй, не мог оборвать общение даже после случившегося. И это его ужасно бесило, и пугало то, что, если он все же пойдет на этот крайний шаг в их дипломатических отношениях, он может стать изгоем всей семьи. В отличие от русских мужей Юри не мог вывернуть ситуацию так, чтобы сейчас посраться и попытаться убить друг друга с матерью, а через год снова начать мирно общаться хотя бы по телефону. По крайней мере подобным закончилась последняя семейная ссора Виктора с его собственными родителями. А Юри не мог. И Юри злился еще больше, ведь было некуда выплескивать всю эту агрессию. — Знаешь, мам, — начал он. — Я все стерплю. Я стерпел, что ты не была рада моему выбору, теперь терплю твое отношение к моим детям. Я понимаю, что быть родителем тяжело, что ты переживаешь за меня... — Юри отошел в сторону, сбавив тон и немного призадумавшись. — Но мне не пять лет. Мне даже не двадцать. Я уже взрослый. Я не нуждаюсь в твоих советах, как строить свою жизнь, я не нуждаюсь в твоей помощи, потому что я уже сам родитель. Хироко смотрела на сына со слезами на глазах, будто сейчас он воткнул ей в сердце нож и продолжал ковырять рану. Все знали Юри как тихого, закрытого и очень скромного спортсмена в вечной депрессии. Это было смешно, глупо для других. Все называли его поросенком, подчеркивая то, что он все время набирает вес. Особенно мама, которая говорила это в шутку и с любовью, но... Но никто не знал, что за человек Юри Кацуки был на самом деле. Никто не знал, что он старался не есть неделями, пока мать насильно не впихивала в него еду, сидя рядом и контролируя его. Никто понятия не имел, что все отцовские шутки насчет его веса превращались в часы проведенные у туалета. И это продолжалось не один год. И кто помог справиться с этим набором заебов и проблем со здоровьем? Святая мать, которая любила лить масло в огонь, или же отец, который делал ставки на сына и очень обидно шутил, тыкая пальцем в недостатки? Или же эти плохие русские, с которыми Юри счастлив и по сей день, воспитывая самый драгоценных детей? Юри было обидно. Обидно, что человек, который когда-то казался всем, в одно мгновение стал ничем. Но Юри начнет через год, или два, наверное, общаться так же, как и раньше... Но он никогда не простит ей то, что она разделила семью на кровное и некровное родство, что отобрала часть осознания окружающего мира у маленькой личности, внушив чувство вины самому нежному и хрупкому ребенку. Его сыну.