семьБЛя

      В этом году в декабре Санкт-Петербург ждал снегопад и морозы на потеху детям и на горе взрослым.       — Этот дурацкий шарф колючий! — Яна третий раз пыталась размотать шарф на своем лице, пока ее за руку вел в детский сад Юра.       — Так, ты, засранка, — Юра бросил вторую руку, отвлекаясь на Яну, чтобы завязать на ее щекастом лице шарф покрепче, но так, чтобы она не задохнулась и не сняла его больше снова. — Я обещал вашим папкам, что вы оба будете в целости и сохранности.       — Да, но кроме моего лица, потому что колется все!       На улице было еще темно, и только фонари освещали улицы и дворы, по которым Юра тащил детей до их сада. На машине отвезти он их не смог из-за того, что колеса менять на зимние предстоит только сегодня, а въехать в столб по голому льду в 7 утра не очень хотелось.       — Пап, почему так рано туда идти надо? И так каждый день... — нудел с другой стороны Мартин, пытаясь снять с себя варежку, пристроченную к куртке на резинку.       — Я сам в шоке, сына, — Юра взял под руку сына и продолжил путь до детсада с ними двумя.       Сейчас детские сады были вовсе не такими, какими раньше в девяностые и нулевые. Раньше они были наполнены странностями и какими-то мутными вещицами тех дней, начиная от плакатов с какими-то певцами и заканчивая обклеенной стеной в наклейки у туалета и спортивного уголка.       Здесь уже были совсем другие воспитатели, другие правила, порядки. Даже о безопасности детей заботились. Юра помнил, как в его время они всей группой строили шалаш на территории участка, заставляя каких-то пьяных мужиков таскать им ветки и передавать через забор. А странного содержания истории у Виктора начинаются еще со времен детского сада, когда его приводили туда после тренировки, оставляя до самого вечера: как-то он и еще несколько детей ошивались где-то за верандой участка, когда к забору подошел мужик, достав свой хер. Нет бы испугаться — дети посмотрели, посмеялись и ко всему еще и унизили мужика, который быстро ретировался оттуда со спущенными штанами. Педофила обидели дети, ну, бывает.       Новые детские сады были лучше и красивее, а весь старушечий персонал либо давно на пенсии, либо помер, потому что основная масса воспитателей была молодая или средних лет. Потому и у детей была молодая воспитательница, лет тридцати, очень добрая и милая, которая никогда не кидалась на звездных родителей в обстановке обычного детского сада Санкт-Петербурга.       — Мне надо вам помогать или вы сами справитесь? — Юра стоял около детских шкафчиков, смотря на то, как Яна полезла в свой, расстегивая комбинезон, похожий на помесь одежды садового красного гнома и логотипа Мишлен.       — Иди уже, — пробурчала Яна, пытаясь показаться самостоятельной.       Зато Мартин успел запутаться в замке своей куртке, который разошелся, а железная собачка застряла на половине.       — Помоги-и, — протянул мальчонка, дергая замок вверх-вниз.       — Да, господи, ты ж... — Юра присел на одно колено, помогая расстегивать куртку. — Как так вообще можно было расстегивать?       — Туда шарф попал...       Пока Плисецкий протирал грязный пол джинсами, в дверном проеме появилась воспитательница, поглядывая на эту милую картину, как родитель помогает своему сынишке.       — Здравствуйте, — произнесла она.       Плисецкий хотел ее проигнорировать, но в горле застряла вежливость, и он выдал короткое:       — Здрасте.       — Вас не было на родительском собрании, — сказала женщина, когда Юра наконец-то поднялся с колена.       — Да-а... Работа... — соврал он.       Их ненавидели другие родители. Это было причиной того, что кто-то из семьи редко появлялся на собрании в саду, особенно на тех собраниях, которые были вообще не нужны. В основном родители впрягали Якова и Лилию ходить на обсуждение детских проблем в сад, потому что слышать очередные шептания за спиной им надоело. Все считали своим долгом вылить грязь на их семью, ведь это действительно выглядело как небо и земля: звездные родители, что любят своих детей, пытаясь воспитывать их еще и адекватными, и те люди, которые били и орали на своих детей, вылепливая красивую картинку перед другими, из зависти шушукая за спинами честных фигуристов.       Отойдя в сторону, воспитательница завела разговор с Юрой.       — У детей скоро будет утренник в честь нового года. Нужно сдать деньги на деда мороза и снегурочку.       — Утренник?       — Как в прошлом году...       — А, ну да, — Юра полез в карман, доставая телефон. — И сколько?       — Тысяча с ребенка.       — О, — Плисецкий задумчиво посмотрел на воспитательницу, а после недовольно скривил лицо. — То есть, если у нас два ребенка, нам надо платить за какого-то мужика в красной шубе по двойному тарифу? Я понимаю еще про детский подарок, он рублей пятьсот стоит, но оплачивать по двойному одного актера лишь потому, что детей в семье больше, это как-то нечестно.       Две тысячи, на самом деле, это просто ничто для их семьи, но свинское отношение «плати за двоих» никто терпеть не намерен, ведь это просто наглость — требовать деньги с количества детей, а не семьи, будто дед мороз и снегурка потом предоставят какие-то привилегии именно для них двоих.       — Так решил родительский комитет...       Юре было глубоко безразлично, кто и как это решил вчера на сборище родительской нечисти, и платить больше он не захотел чисто из вредности, потому и перевел позже на карту мерзкой мамочке из комитета лишь полторы тысячи, любезно подписав «два подарка и за один цирк». Он еще не знал, что тематика праздника будет действительно цирк в прямом смысле этого слова.       Тогда еще и Мартина никто даже спрашивать не стал, кем он хочет быть на этом цирковом шоу, потому что он прятался от обсуждения этой темы в далеком углу группы, потому что он не хотел позориться и прыгать перед публикой. Да и заставлять его особо тоже никто не хотел.       Ситуация с Яной была совершенно другой. Она тогда заявила, что она хочет быть восточной принцессой и сесть на шпагат в качестве трюка, но другие дети лишь посмеялись над этой идеей, ведь Яна имела проблемы с лишним весом, и быть стереотипной танцовщицей с открытым животом она не может. Девчушка не имела комплексов по поводу своего веса, но то, что в нее тыкают пальцем какие-то дрищавые дети, не имеющие и капли энтузиазма, ее крайне бесило, поэтому она предпочитала бить своих обидчиков или кидать в снег, когда гуляли в обед на участке.       По концу дня, когда пришло время забирать детей из сада, родители выслушали нравоучения от уже другой воспитательницы, мол, научите своего ребенка манерам и сдерживать эмоции. Более того, в конфликт вступили родители того самого мерзкого ребенка, который поплатился пребыванием в сугробе за сказанные в адрес Яны слова про то, что она похожа на свинью.       К несчастью для горе-родителей, за двойняшками в детский сад Юри пришел не один, а вместе с Виктором, так как после тренировки они возвращаются домой вместе. Если бы озверевшие родители налетели бы с грубыми словами на Кацуки, то он бы впал в ступор — и не понять точно из-за чего: потому что ему было бы неловко за свою дочурку или потому что он бы не понял половины слов, сказанных в его адрес со всей злобой.       Поэтому в конфликт вступил Никифоров.       О, это было страшно. Он был похож на разъяренную мамашку с детской площадки, будто бы его детям не дали покачаться на качелях подростки. Неудивительно, что из этой войны в раздевалке группы Никифоров вышел победителем — в конце концов, он не первый раз выясняет отношения с беспардонными людьми.       — Он меня свиньей назвал, ну я и кинула его в снег! А чо? Я не могу что ль сесть на шпагат?! Или позвякать этой юбкой с монетками? — тараторила Яна, залезая на заднее сиденье в машину.       — Знаешь, Юри, я даже не знаю, как на это реагировать... — устало сев на водительское место, сказал Виктор.       Юри посмотрел в зеркало заднего вида, удостоверившись, что оба ребенка находятся на своих местах.       — С одной стороны, это плохо... — выдохнул Юри. — Но с другой? Она хотя бы постояла за себя. Знаешь, это очень обидно, когда на тебя вешают кличку «свинья»...       — Так, — Виктор положил руки на руль и вздохнул, — ладно. Это правда очень обидно. Но, — Виктор выставил указательный палец вверх и повернулся через сиденье к Яне. — Больше так не делай, моя хорошая. А то однажды в ваш детский садик придет папа, а там дело не далеко и до снятия побоев, — намекая на Юру, ответил Никифоров.       — Что такое «снятие побоев»? — неожиданно подал голос на соседнем сиденье Мартин.       Виктор застыл в том же положении, в каком повернулся к Яне, пытаясь подобрать нужные слова для разъяснения.       — Это когда приезжает полиция и записывает информацию о том, что кто-то оставил синяки другому человеку, — ответил Юри, видя замешательство Виктора.       — Полиция? — искренне удивилась Яна.       — Ну, ты, наверное, видела таких людей на улице с черно-белыми жезлами, — встрял в разговор и Виктор, чтобы не выглядеть глупым в глазах детей.       — А, менты! Менты! — радостно завизжала девчушка.       — Яна, боже, откуда ты берешь эти слова?! — повернулся к ней уже и Юри, нависая над мужем и упираясь в него локтем.       — Так папа говорит, — ехидно улыбаясь, отвечала Яна, поглядывая на брата, чтобы он подтвердил ее слова, на что Мартин пару раз кивнул.       Молча развернувшись в обычное положение, Виктор и Юри синхронно выдохнули:       — Юра...       Такие события нужно решать не по мере следствия, а на корню самой причины. Поэтому дома состоялся разговор не с Яной, а с Юрой.       — Прям кинула? — еле сдерживался, чтоб не рассмеяться, Юра.       — Да, — спокойно отвечал Виктор, не желая делать из их вечернего разговора нравоучительную лексику.       — Прям в сугроб?!       — Да.       — Охуе-еть, — восторженно протянул Юра, откидываясь на спинку стула.       Обстановка была очень вечерно-комфортной, что создавалось впечатление, будто они сидят втроем не за столом, а где-то в баре, обсуждая не детские разборки, а ММА бои.       — Это ведь ты ее научил? — отвлекся от готовки Юри, поворачиваясь к Плисецкому, тем самым мешая пройти копошившемуся у плиты Виктору.       — Прикинь, нет, — ответил Юра, собирая на стул свои ноги и садясь в позу сутулого лотоса. — Че такие предъявы?       — Было бы неплохо, если бы ты с ней поговорил, котень. Она копирует твою манеру поведения, — говорил Виктор и наконец-то включил конфорку.       — Неправда, я людей не бью, — задрав голову, сказал Юра.       — Да ты что? — с долей сарказма напомнил о себе Юри.       — Ну может чуть-чуть... Ну и то! Знаете, бьет — значит любит.       — Бьет — значит не любит, — вздохнул Никифоров, переставляя кухонную утварь.       — У нас нет в стране закона о домашнем насилии, так что бьет — любит, — с издевкой усмехнулся Юра, подгребая себе в руки телефон. — Ладно, шутка.       Немного потупив в экран телефона, Юра снова отвлекся и посмотрел на мужей, готовящих ужин на семью и мило беседующих о чем-то своем.       — Так, подождите. Она кинула его в сугроб?!       — Да, мы это уже прошли, коть.       — Нет, я не в этом смысле! — Юра вскочил со стула, чуть не уронив его. — Она подняла своего сверстника и швырнула в снег?!       — Что тебя смущает, м? — отвлеченно ответил Виктор, пытаясь выцыганить из рук Юри нож.       — Ну, наверное, то, что Яне четыре года и она подняла пиздюка, который весит килограмм двадцать, чтобы швырнуть его в сторону. На минуту в комнате повисла тишина. Юра озадаченно смотрел на мужей, буквально застывших в своих позах, пока они не развернулись к нему лицом.       — Действительно... — лишь тихо выдавил из себя Юри, задирая очки на макушку.       — Слушайте, ну может тогда Янку отправить на какое-нибудь там каратэ или борьбу? — Юра пододвинул стул обратно и плюхнулся на него. — Как по мне, идея супер, учитывая, что она похожа на мелкого сумоиста.       — Яна не будет бить детей, — недовольно произнес Юри, отворачиваясь обратно к столешнице.       — Хорошо, я тебя понял, — Юра сощурил глаза и протянул слова как-то уже недоверчиво. — Пусть лучше бьет таких мелких мудаков в жизни. А потом, лет в пятнадцать, мы будем ее забирать из ментовки за дебошир?       — Кстати, на счет «ментовки»...       — Витя, не сейчас, — резко выставил палец Плисецкий, чтобы закрыть рот мужу. — Я вот думаю. А что, если реально отдать ее в секцию? Это не просто мысль типо из воздуха щас, а я думал уже над этим... Просто она крушит все, что видит, и, походу, даже боли не чувствует. Она бы могла занять себя на тренировках, и всяко лучше, чем пиздить тупых детей тупых папаш и мамаш.       — А что, в этом есть смысл, — Виктор задумчиво преподнес палец к губам и уперся бедром в столешницу.       — Нет! — резко среагировал Юри, нервно сжимая нож в руке, будто бы сейчас прирежет им Никифорова, стоящего по левую сторону.       — Почему?       — А что, если она там себе что-то сломает? Или покалечится? Или других покалечит?       — Так в этом и суть, — Юра смотрел на то, как Юри держался из последних сил, сохраняя минимальный контроль над собой.       — Все равно...       — По-моему, фигурка в разы опаснее.       — Мои хорошие, — встрял между ними Виктор, предотвращая возможную поножовщину. — Может Яна сама решит, хочет она этого или нет? Вы же тоже в фигурное пошли по собственному желанию. Юри и Юра переглянулись и одновременно посмотрели на Виктора.       — Нет, — раздалось в один голос.       — Ох, ладно?       — Меня заставила мать в надежде на то, что я стану звездой и буду содержать ее, как звездный пиздюк, — кивнул Юра. — Как видишь, какая-то часть этого плана осуществлена...       — Меня тоже на лед отправила мама вслед за Юко, — пожал плечами Юри.       — Е-е, абьюзивные мамки, — Юра вытянул руку, как бы намекая Юри о том, что он должен дать ему ответное пять. И Юри хлопнул по ладони.       — Ладно, я понимаю, — Виктор засуетился на месте, активно жестикулируя. — Но вы же не хотите быть, как ваши родители, да? Поэтому, почему бы просто не дать Яне право выбора?       — Я умываю руки, — Кацуки демонстративно поднял руки вверх и отвернулся обратно к еде.       — Да почему?       — Потому что Янка согласится, — Юра облокотился на спинку стула и ехидно улыбнулся.       Виктор потупил на лицо Юры еще пару секунд, пока не словил на себе вопросительный взгляд ужасно зеленых глаз.       — Че те надо?       На что Никифоров лишь потряс головой и, улыбаясь, пробубнил себе под нос:       — Еще и похожи.       Пока родители выясняли отношения, Яна уже успела влезть в шкаф, чтобы достать юбку танцовщицы, которую она вымаливала у родителей целый год, но в результате которую подарили ей на новый год Яков и Лиля заранее, ведь деловые бабка и дед собирались отмечать праздник где-то на морях в свои выходные дни.       Затянув потуже юбку на боках, Яна заметила, что часть ее ноги выглядывает так же, как у тех женщин с обложек журнала, с которыми фоткается их папа Витя.       — Зацени, че, — Яна выставила ногу, чтобы показать свою обнаженную ляжку брату.       — Яна! — завизжал Март, закрывая лицо руками, чтобы не видеть этот стыд и срам.       — Похоже на ножку от курицы.       Девчушка вертелась у зеркала, разглядывая себя с каждой стороны. Кто бы что не говорил, она все равно будет на этом цирковом шоу восточной красавицей, даже если она весит в два раза больше нормы.       — Март, а ты кем хочешь быть?       — Я? — тихо выговорил Мартин, разводя пальцы в стороны, чтобы убедиться, что Яна убрала свой окорочок с его глаз.       — Ну ты.       — Я не хочу... — поджав ноги на постель, ответил мальчик.       На самом деле он хотел участвовать в этом маскараде, но ему было очень неловко, ведь он боялся публики. Он хотел, чтобы ему было так же весело, как и другим, но даже на репетиции танцев, когда его заставили выйти к другим детям, а не прятаться в группе, пока все пляшут в спортзале, все от него шарахались. Одна девочка и вовсе разрыдалась, когда ее поставили с ним в пару, и с воплями о том, что Мартин странный, она спряталась за елку.       Было неприятно.       Единственным ребенком, который согласился взять в пару себе Мартина, была Яна. Эта маленькая девчушка держала в страхе всю группу. Юра часто шутил на тему того, что дочь — вор в законе, называл ее князем и рассказывал ей тюремные загадки, чтобы в случае чего она знала ответ. Яна была своего рода авторитетом на зоне, который вступался за главного опущенного (то бишь Мартина) и раздавал другим мелким арестантам всю любовь своего положения.       В группе Мартина предпочитали не трогать и обходить стороной, потому что боялись Яну, которая однажды даже выбила какой-то девочке молочный зуб за то, что она обозвала Марта глистой.       Но лучше Марту было одному или в компании сестры, потому что другим детям он не нравился. А главное, почему не нравился? Потому что он был умнее, он был красивым картинным ангелочком, которого любили воспитатели и педагоги, он был лучше других. Но, правда сказать, каким бы прекрасным ребенком он не был, он имел свои странности.       Он почти никогда не ел в саду, отдавая порцию Яне, которая была только рада еще одной тарелке, ведь дома ее старались ограничивать в порциях, ведь она росла в ширь, как на дрожжах, и уже не влезала в свою одежду. Он странно двигался, как кукла, что порой у некоторых вызывал панику, ведь еще с самого младенчества он был больше похож на реборна, нежели на обычного ребенка.       В первый год жизни в историях родителей в инстаграме мелькала в основном Яна, что большинство фанатов были уверены в том, что у звездной семьи только один ребенок. И все это происходило в то время, пока Юри на своих японских сайтах среди японских фанатов публиковал совместные фотографии детей. Многие думали, что Мартин — кукла, чем вызывали неописуемую злобу у родителей, еще писали статьи о том, что второго ребенка нет или он вовсе мертв, а это копия в реборне. Это было жутко, но такое странное поведение было вполне ожидаемо со стороны фанатов фигурного, потому что это были самые странные люди на свете.       А Мартин просто не любил, когда его фотографируют, и часто плакал, когда видел телефон. И одному Богу известно, почему...       — Да почему? — Яна забралась на кровать брата, свесив ноги вниз. — Ты обиделся, что эта дура тупая не захотела в парочке стоять с тобой? — и не дождавшись реакции, Яна плюнула в сторону. — Вот так ей.       — Мне теперь стыдно...       — Хочешь я ее побью завтра? — усмехнулась Яна. — А-то бы я ей вот так, так, и как папа учил, слева, слева!       Мартин попробовал сымитировать удар слева, как показывала Яна, но по инерции чуть не упал с кровати.       — А почему слева? Это же неудобно.       Яна пожала плечами и посмотрела на свои ладони, покрутив их и рассмотрев со всех сторон.       — Папа говорит, что я левша. Хотя я не умею писать буквы этой рукой и вот этой тоже.       — А тебя опять отругают, если ты ударишь ее... А я не хочу, чтобы тебя наказали из-за меня!       — А мы ей поставим завтра дурацкий бокал и тарелку, а себе получше заберем, — и Яна улыбнулась брату.       Это была очень странная система, институт репутации, где посуда делилась на группу детей, кроме того, они делили все, что им казалось лучше — выбирали хорошие бокалы, тарелки, стулья, пледы каждый раз, когда была их очередь раздавать эти вещи. Так, в группе очень ценились четыре бокала с белками, которые оказывались все время на разных столах в зависимости от того, кто из детей помогал накрывать на стол.       Еще в первый день в саду Яна урвала себе и брату детские стулья с изображением «Смешариков», ведь это были самые элитные стулья с редким круглым кроликом среди таких же медведей и лосей. Новые дети порывались отобрать их, но тогда им приходилось встретиться с маленькой грозой всего сада. Все-таки вставать на пути у Яны было опасно и физически, и морально, потому что она могла как и ударить, так и прожигать ненавистным взглядом, доставшимся ей в наследство от Юры, доводя этим детей до слез.       Как и обещала Яна, на следующий день, накрывая на стол, она вырвала, как говорил Юра, козырные бокалы. Неудивительно, что к Марту вообще редко дети приставали, ведь никто не хотел из-за какого-то сопляка заработать себе статус низшего класса детсадовской иерархии. Некоторые это не усвоили, а позже ходили по лезвию авторитета Яны. Воспитательницы много раз говорили родителям провести беседы с Яной, ведь это ненормально, когда ребенок держит в страхе всю группу! Но Яну никогда не ругали за это, ведь если бы не она, то вся группа держала в страхе Марта — ребенка с тонкой душевной организацией.       За столом вместе с Яной и Мартом сидели еще каких-то два ребенка, которых можно было назвать Яниными друзьями. Безразлично стучала ложка по тарелке, протыкая еду. Отодвинув в сторону, Мартин сказал:       — Можешь забрать. Я такое не люблю.       И просто вышел из-за стола, сбагрив весь обед своей сестре.       Мартин был таким ребенком в группе, кто любил спать в обед и честно выполнял эту функцию, что однажды проспал репетицию новогоднего утренника вместе с еще тремя детьми. Их не стали будить, а за отличный сон еще и подсунули конфеты под подушки. Как жаль, что Мартин не любил эти конфеты и вновь спонсировал этими радостями сестру.       Когда они только пришли в детский сад, его место было на втором этаже двухъярусной кровати, которая стояла у самой стены. Чуть позже он имел смелость пожаловаться, что он там мерзнет, поэтому поменялся с какой-то девочкой, чье место было рядом с Яной. Они спали на соседних кроватках валетом, как инь и ян.       На репетиции праздника детей заставили танцевать по парам, кружась вокруг елки, сливаться в один круг и вновь выходить из него в парное соло. Это казалось жутко неудобным из-за большого различия детей по росту, но это никого не волновало — главное, чтобы было.       Как бы Яну не ограничивали в возможности быть восточной красавицей, она все равно вышла на середину маленькой группы детей, которые уже точно были определены в ряды дешевых вещей с побрякушками. Было обидно, и любой другой ребенок расплакался бы там, но не Яна, которая точно была уверена в себе и своих возможностях. Несмотря на свой вес, она все равно выполняла гимнастические элементы с такой легкостью, с какой это не делали более худые дети, что не могло не удивить взрослых. Вставание на мостик, шпагат и другие вещи, которые с трудом давались маленьким детям с короткими конечностями, Яна выполняла безупречно, случайно задирая свою футболку на животе.       Даже такой пухлый ребенок, как Яна, научится тянуть носочек, если будет проводить время с Лилией Барановской.       Как бы иронично это не было, Мартина нарекли «зайкой» — его и так ласково называли папы дома. Ему было стыдно иметь такую роль, но избежать он этого не мог, ведь выбор на замену был вовсе не богат: быть клоуном или силачом. Все было ужасно глупо и топорно, но это же дети.       Дома же вечером развернулся спор: Юра загорелся идеей отдать Яну в секцию единоборств, точнее в вольную борьбу, потому что был уверен в том, что Яна осилит этот вид спорта, хоть ей и было всего почти пять лет.       — Я те отвечаю, ее возьмут, — парировал Юра, активно жестикулируя, будто вот-вот вцепится в кого-то из мужей.       — Юр, она маленькая для этого! Ты не понимаешь, что минимальный возраст — шесть лет?! — возмущался Юри.       — Правда, Юр, — встрял и Виктор, — если ее отдать куда-нибудь в Айкидо? Это не так травмоопасно. Или Дюзюдо?       — Какое нахуй Дзюдо?! Янка тупая, она просто ударит соперника, пока он будет плясать перед ней! Нет-нет, ей надо что-то более активное, понимаете?       — Вот ты опять, — нахмурился Юри. — Все решил сам.       — А че мне спрашивать у вас? Неженки, блять... Думаете, что я не понимаю, что вы пытаетесь оградить пиздюков от всего, что принесет им травмы? Да, фигурка оставила на вас след, но если пиздюку хочется, то вы хрен че с этим сделаете, ясно?       — Коть, мне кажется, этого хочешь ты, а не Яна... — спокойно произнес Виктор, не желая спорить в конце дня.       — Я предложил вам, поставил в известность. Если я скажу Яне, то она тоже согласиться. В чем проблема? — сложив руки на груди, Юра закатил вдобавок и глаза. — Почему только вы можете решать, что делать с детьми, потом говорите, что они сами решают, а по факту... Нам хватит одного пиздюка-размазню, которого ничто не интересует в жизни, кроме как закатывать истерики по всякой хуйне.       — Да Мартин просто очень скромный... — встал на защиту сына Виктор. — В его возрасте это абсолютно нормально.       — К психиатру нормально.       — Ну что ты такое говоришь... Между прочим, психолог сказал, что он хорошо развит для своих лет. Даже рисует хорошо и имеет индивидуальное мнение, которого, кстати, ты лишаешь Яну.       — Пиздец, я опять вселенское зло?       — Пожалуйста, хватит, — не выдержал Юри, стараясь успокоить и мужей, и себя заодно.       — Просто давайте выберем день, я отведу Яну, поговорю с тренером. Если скажет, что она — вата, что мало лет ей, мы пока не будем думать дальше и вернемся к этому через год, ладно?       Юра не любил, когда Юри начинал злиться или переживать. Он понимал, что для него сложно будет принять факт того, что дочь будет расти чересчур активной, ведь его менталитет предполагал замедленный темп жизни.       — Хорошо, — из уст Кацуки это звучало, как пассивная агрессия. В душе он надеялся, что Яну все же не возьмут в секцию, но даже сама дочь была бы настроена попасть туда любой ценой. Все-таки растет в семье упрямых чемпионов.       В Яне удачно сочетались упорство и чувство бестактности, поэтому она беспардонно лезла в любые события, которые ее окружали. Даже согласилась бы с точностью сто процентов на предложение родного отца, потому что ей было бы интересно, ведь она считала себя сильной и независимой от чужого мнения. Поэтому даже вырвала себе зубами центральную обворожительную роль на детском утреннике.       На следующий день, так же вечером, Виктор застал Юри немного потерянного возле плиты на кухне, хотя весь день на работе он усердно справлялся с их юниорами.       Совсем скоро уже будет утренник в саду, и Юри все не покидали мысли о том, что Яна — на самом деле хрупкий цветочек, который даже на празднике будет не силачом, а восточной красавицей.       — Ты же нарядишь детей в сад, правда? — отвлеченно спросил Юри, продолжая копошиться на кухне.       — Да, — Виктор почувствовал себя неловко, будто бы его законный муж на него обиделся.       В комнате нависла неловкая пауза. Конечно, такие напряженные моменты почти всегда разбавлял Юра своим присутствием, словами. Но сейчас его не было дома, ведь ему нужно готовиться на чемпионат в следующем году.       Виктор и Юри сошлись друг с другом при странных обстоятельствах, в странном обществе, живя странную жизнь, воспитывая детей друг друга. В начале совместного пути возникали сложности из-за разности личностей, жизней, установок. А Юра прекрасно сочетал в себе качества и одного мужа, и другого, служа таким образом соединяющим звеном цепи из трех.       Они были странные сами по себе и друг с другом. Вряд ли их отношения бы вылились во что-то стоящее, если бы ни один, ни второй не признали себя и свои пожелания.       Но сейчас они напоминали женатиков из ситкомов. Юри совсем не робкий и даже не похож на тряпку, каковым его считали еще лет семь назад. Он умело управляет Виктором, когда тот его раздражает, может взять на себя инициативу дел, умеет злиться и обижаться, он даже собственник, каких поискать! Но вместе с тем он все равно иногда уступает и подстраивается под дорогих ему людей.       А Виктор... Никифоров даже сам понятия не имел, кто он такой. Сочетая в себе инфантильность и серьезность, он строил годами образ, что совсем запутался в своем личном Я. Но и Юри, и Юра готовы были принимать его любым. Вон, даже детей завели.       — Ты на меня обиделся? — неловко произнес Никифоров, поглядывая на Юри.       — Нет.       Разговор был сухой, будто бы их откинуло в далекие времена убогого тренерства Виктора.       Такие молчаливые нахождения друг с другом случались очень редко после приобретения счастливого статуса «семья», но место им было. Они пугали Виктора, ведь он любил себя накручивать до безобразия, и уже чуть ли не представлял, как будет рыдать при половинчатом разводе (хотя и на территории России их тройной союз был спорным элементом по гражданскому кодексу).       Но вот Юри никогда не считал, что им необходимо разойтись и идти по своим путям жизни. Он бы тогда не согласился заводить детей, зная, какая огромная ответственность ляжет на плечи. Более того, как бы кто не считал, Юри никогда не ревновал своих мужей, даже зная особенность Виктора «цепляться взглядом» за того же Джакометти. Он ведь знал, что они с Юрой дороги шальному императору фигурного катания.       — Ю-юри... — по-детски протянул Виктор, подходя к нему все ближе и ближе. — Что я сделал опять не так?       — Нет, все в порядке, — говорил Юри, как вдруг ощутил на себе крепкие руки, обнимающие его сзади. — Ну что?       — Ты обижаешься? — Виктор мог и мертвого достать, если захочет.       — Я не обижаюсь, я просто думаю, — Юри прикоснулся своей рукой к рукам Виктора, как бы намекая на то, чтобы он их не убирал, а задержал еще подольше.       — О чем? — с души, сердца, плеч, с чего угодно, у Виктора упал камень. Хотя бы тут он не при чем, и накручивать себя не надо было.       — Я просто не очень разделяю желание отдать Яну в ту секцию... Да, ей самой хочется чего-то активного, но любой спорт травмоопасен.       — По крайней мере, там она вряд ли сломает позвоночник... — усмехнулся Витя, намекая про свою спину из темного прошлого фигурного катания.       — Да знаю я. Но у нее и так зрение не очень хорошее, а если травма какая-то, еще упасть может! — Юри снял свои очки с макушки, вертя перед собой. — Как у меня. Серьезно, я пока не ударился головой об борт, у меня было минус два. А теперь минус три и все еще падает.       Руку Кацуки перехватила рука Виктора, прижимая эти очки к груди Юри вместе с кистью. Наклонив голову чуть ниже, Витя даже улыбнулся в шею Юри и легко поцеловал.       — Мне кажется, что Яну будет сложно ударить... Она же наша девочка.       — Мне больше интересно в кого она такая? Лезть драться, конечно, больше по Юриной части, но он в детстве вроде не был таким, — Юри посмотрел на Виктора, ожидая хоть какого-то ответа.       — Просто это проекция взрослого поведения в ребенке, — пожал плечами Виктор и улыбнулся.       Спустя минуту милований в уже приятной тишине, Юри вдруг нарушил эту идиллию, нахмурив брови:       — А Мартин?       — Что Мартин?       — В кого он такой?       А этот вопрос поставил в ступор даже Никифорова. Можно было сказать, что Март копирует поведение Юри, но нет — Юри не был истеричкой и тряпкой, он уже точно знал, чего хочет, как этого добьется. В конце концов десять лет совместной жизни с русскими мужьями просто открыли ему глаза на мир, раскопав в куче неуверенности его личность.       Мартин был похож больше на Юри из прошлого, когда тот жил в кругу токсичной семьи, где закрылся и боялся открыться кому-то даже после переезда за этот мамочкин железный занавес. Но откуда копировал поведение маленький ребенок, было непонятно.       — Кстати, — Виктор перевел глаза на Юри в полном недоумении. — А Март не говорил, кем он хочет быть на утреннике?       Юри встретил взгляд мужа таким же недоумением.       — Нет.       — Кстати, Юри... Я заказал для Яны костюмчик. На нее не налазиет стандартная одежда из детских магазинов, а взрослое пока велико. Я думаю, ей надо что-то красивое, чтобы она не выглядела как казак в красных шароварах. Она же любит блестки? У нее будет серебряный топик.       Юри неловко усмехнулся, представляя эту картину.       — Что ты смеешься? Может, ей еще стразы приклеить? — задумчиво произнес Виктор.       — А ничего, что у нее будет половина тела открыта?       — Ну-у... Переживаешь, что ее опять как-то будут дразнить?       — Да.       — Это не имеет смысла, знаешь? Милый мой, Яна сама разберется с обидчиками.       — Опять полезет в драку? — Юри поднял голову, упираясь в плечо Виктора.       — Но-но! Только не на празднике! Я не переживу, если она порвет штаны снова...       — А почему бы не сделать с разрезами по бокам? Их точно не порвет, да и такая деталь...       — Точно, — Виктор поцеловал его в щеку за отличную идею и еще крепче обнял. — Какой ты умный.       — Очень странно, что ты не додумался до такого. Ты ведь себе сам костюмы на программы придумывал? Вот подумай над тем, в какой ситуации Яна и как ей будет удобно.       На лице Кацуки заблестела хитрая улыбка. Он назвал Виктора тупицей, не употребляя этого слова, и был крайне доволен собой, потому что просто обожал, когда Виктор начинает теряться и становится беспомощным. Все-таки он начал перенимать черты Юры, что, возможно, в один прекрасный день он назовет Никифорова «дедом», как делает это Плисецкий.       — Ах ты... Вот... Вот это все Юра.       — Ну, я хотя бы не назвал тебя тупым стариком, Вить, — Юри рассмеялся.       — И на том спасибо!       Пока родители миловались на кухне, в детской Яна ползала по полу, демонстрируя брату то, какую программу она будет выполнять через несколько дней на утреннике.       — Ну как?       — Мне нравится, — Март даже похлопал в ладоши, думая, что это порадует сестру.       — А у тебя че?       — Ой, не-е... — протянул Мартин, поджимая под себя свои худые ножки. — Это ужасно...       — Почему? Мартин поднялся с кровати, прогуливаясь по комнате, а потом замер по середине.       — Мне стыдно... — А че? Ты, вроде, заяц, да? Я не видела ваш номер, только номер котов...       — Там были коты?       — Ну да. Они на подушках крутятся и лапками в разные стороны делают, — Яна подняла с пола заблудившегося Потю, который теперь был обречен на танец с маленькой хозяйкой. — Вот так.       Кот был в замешательстве, когда его лапы обхватили сильные пальцы-сардельки и стали двигать в разные стороны. Потя слишком стар для такого дерьма, но не укусил Яну, будто бы зная, что потом получит по хвосту за нанесенный ущерб причем от самой же Яны.       — Ну не мучай его, — Мартин попытался отобрать кота под его жалостливое мяуканье, но он не знал, что кот весил примерно столько же, сколько и он сам — все таки Потя был жирный, а не пушистый засранец, потому и любил сваливать с подоконников вещи, когда разваливался погреть шерстяной живот. — Ох ты... Тяжелый какой...       В голове Яны созрел коварный план, когда брат отпускал животное спрятаться под его кровать. Она подошла сзади и подняла эту фарфоровую куклу, изрядно напугав его.       Когда родители зашли в спальню, чтобы озвучить свои идеи и заодно спросить Марта, кем он будет на утреннике, они увидели, как Мартин дергал ногами в воздухе, умоляя отпустить, а Яна весело смеялась, прогнувшись назад, чтобы брат не смог достать до пола хотя бы носочками.       — Что вы делаете? — растерянно спросил Виктор, замерев в дверях комнаты, когда Яна распустила руки, отпуская Марта, а тот в свою очередь упал на пол.       — Ой, папа... А мы тут это... Ну это... — Яна почесала затылок, как стереотипная балбеска из ералаша.       — У нас очень серьезный разговор к вам, — нахмурившись, озвучил Виктор. На самом деле Никифоров так делал часто, говорил что-то серьезное и начинал вести себя как ребенок, и так пугал детей своим тоном. — Мне нужно поговорить с вами... О ваших костюмах на утренник!       — Папа! — Яна толкнула Виктора, когда уж подумала, что ей снова будут читать лекции, что нельзя бить детей их же игрушками в саду, если они начинают вести себя как маленькие негодяи.       — Ну, а что? — Виктор улыбнулся, приземляясь на стоящую рядом с дверью кровать Марта и позволяя зайти в комнату теперь и Юри.       — Мы не будем отвлекать вас надолго, ладно? — Юри уселся рядом, помогая Марту залезть на свою кровать с ушибленной от падения с рук Яны ногой.       Пока Виктор показывал и рассказывал свои идеи на костюм для дочери, а та активно соглашалась, постоянно переспрашивая про стразы да блестки, Юри заметил, что Март угрюмо забился в угол своей кровати, потирая место синяка.       — Все хорошо? — еле слышно спросил Кацуки, наклоняясь в сторону сына.       Мартин лишь кивнул и, видимо, старался не заплакать, потому что реветь четвертый раз за день уже было стыдно.       — Сильно ударился? — Юри прикоснулся к ноге Марта, потирая место ушиба, чтобы там не образовался синячок.       — Чуть-чуть...       — Иди ко мне, — Юри расставил свои руки, впуская в объятия своего сына, который тут же прижался к нему, как промокший бедный котенок.       — Ой, заюш, — увидев движение сбоку, Виктор перенаправил свое внимание на другого ребенка. — А ты кем собираешься быть на утреннике? Осталась неделя, мы успеем купить костюмчик? — он наклонился в сторону Марта, ложась на колени Юри, чтобы коснуться ребенка, ведь Виктор без тактильных разговоров — не Виктор.       Лицо мальчика покрылось красными пятнами от смущения, потому что ему было ужасно неловко признаваться, кем он будет на утреннике.       — Заяц он! — тыкая пальцем в брата, рассмеялась противным голоском Яна. Она-то думала, что поступает хорошо, раз Март постеснялся рассказать.       — Оу, надо же! — Виктор потрепал мальчишку по голове и еле поднялся в исходное положение, придерживая свою спину.       Мартин недовольно посмотрел на сестру и спрятал свое красное личико за Юри.       Казалось, что Мартин всегда чувствовал себя неловко, абсолютно во всех ситуациях, будь то обычный разговор вплоть до обычного приема пищи. Никто не понимал, почему он так мало ест, а он просто иногда стеснялся, что на него смотрят, и никому об этом не говорил.       А еще он жутко переживал из-за каких-то обычных ситуаций, даже если они его не касались. Папа Юра упал на тренировке — нужно срочно подлететь к нему и пожалеть. Папа Витя устал на работе — надо срочно его пожалеть. Папа Юри весь день провел на кухне — надо ему помочь, даже если Мартин не умеет готовить в силу возраста. Он жалел даже сестру, если она случайно разбивала или ломала дома какие-то вещи.       Вот такой ребенок мира.       Даже когда Яна разбивала себе нос, колени, локти, когда бесилась с ребятами со двора, он тоже ее жалел, будто все это произошло с ним. А Яна любила играть с детьми во дворе больше, чем с одногруппниками в саду. Они казались ей однотипными. То ли дело ребята со двора, которые врезались головой в лед и горки, не чувствуя боли.       В тот день Юра сидел поодаль на лавке, изредка наблюдая за тем, как мечется Яна и съезжает с горки на ногах, падает носом в лед, а потом весело бежит пачкать кровью снег.       — А ну отвернись, мы разбегаемся! — кричал какой-то соседский мальчик, толкая всех подряд в стороны, чтобы успеть спрятаться.       На лавочке среди родителей можно было найти старого знакомого соседа Валеру, который выглядел слишком измучено, будто бы всю ночь стирал колготки своей жене. Увидев его, Юра поспешил усадить себя рядом, чтобы скоротать время нахождения на улице.       — Ну че, где твое? — Юра кивнул в сторону бегающих детей.       — Видишь вон ту бешеную в красном комбезе?       — В розовой шапке?       — Она.       — Моя так же почти одета, — Плисецкий ткнул в сторону тупящей Яны, в которую влетела соседская дочь. — Выглядят как близнецы. Такие же куртки убогие у обеих.       — Тебе тоже не нравится этот красный плагиат Мишлена?       — Именно.       Пока родители беседовали на лавочке, дети рассосредоточились по всему двору. Яна ушла в куда-то в кусты, потянув за собой брата, который вообще не понимал, что происходит, и просто ходил с пластиковой лопаткой вокруг, ковыряя ей снег.       — Сидим тут тиха... — Яна заняла обзорный пункт из-за веток, высматривая ведущего игрока.       В засаде дети сидели долго: кто-то спрятался в горку, кто-то умудрился залезть в клумбы и спрятаться там. Это продолжалось минут двадцать, менялись ведущие, а Яна все так же сидела на снегу в своей убогой куртке.       — Удачно спрятались, — ехидно потирая ручки, говорила Яна.       — Ян, я домой хочу... — Мартин присел рядом на корточки. — Холодно.       — Цыц! — Яна выставила палец в перчатке, прислушиваясь к шагам. — Молчи.       Чуть позже они поменяли позицию, и вот Яна умудрилась спрятаться за деревом. Мартин участие в этой игре не принимал, и потому служил отвлекающим маневром. Он сидел себе мирно около сугроба, прорывая тоннель в нем.       И как бы сильно не хотелось даже в туалет, Яна не могла покинуть свое место, чтобы не проиграть какому-то мерзкому сопляку и начать вести эти прятки. Она долго сомневалась в своем решении, но...       — Яна? — Март ошарашено посмотрел на сестру, не понимая, что она делает.       — Не обращай внимания... — Яна сощурила глаза и присела в заснеженное место. — Так надо.       Когда же игра закончилась и дети стали расходиться с родителями по домам, Март вывел сестру-победительницу за руку прямиком к отцу, потому что переживал за нее больше, чем даже она сама.       — Наконец-то, а то я уже... Ух, ебать, ты че, Ян, обоссалась что ли?! — Юра не успел и договорить, что ему надоело ждать, когда увидел на ее красном комбинезоне темные разводы, которые явно были не от снега.       Яна лишь гордо задрала голову вверх, не поддаваясь провокациям, будто бы это не она стояла в обоссанных штанах. Зато она выиграла и не выдала свое местоположение, затаившись в засаде и героически обмочившись. Сразу видно: упертые гены передаются по наследству.       — Господи, что, за... — Юра не знал, плакать ли ему или смеяться над дочерью, потому что это было вовсе не смешно, что ребенок проторчал на морозе в мокрых насквозь штанах около двадцати минут, но, с другой стороны, мини-Мишлен с разводами выглядел уморительно. — Яна!       Юра смеялся. О, да, он смеялся так громко, что было стыдно, но не Яне, а Марту, который вообще тут был не при чем.       — Зассыха, домой пошли, — Плисецкий взял ее за шарф и поволок в сторону подъезда полный смеха и гнева одновременно, пока Мартин, взвалив на плечо огромную пластиковую лопатку, зашагал следом. — Жирная тупица.       Оставить историю без внимания Юра не мог. Дома ему было уже ужасно смешно, а истерический смех его накрыл тогда, когда Яна сняла свой комбинезон и понесла в ванну на вытянутой руке, нацепив его на обычный карандаш, чтобы не трогать.       — Че ты его на карандаше прешь?! — Юра смеялся, тем и бесил Яну.       — А что, мне что, трогать него надо?! — Яна медленно вошла в ванну, а после опустила одежду на пол.       — Я поражаюсь, Яна. Нет бы подойти ко мне и сказать, не обязательно ссать себе в штаны, — Юра не мог успокоиться, а когда Яна поставила руки на бока, грозно посмотрев на отца, он взорвался. — Но! Я ценю твое упорство, несмотря на трудности. Хоть это и ужасно смешно, ха-ха, но я горжусь тобой.       Яна могла бы плюнуть в него, если бы он продолжил издеваться, но ей понравилось то, что ее похвалили за упорство, что она даже вытянулась и гордо задрала нос вверх. Она подошла к дивану, залезая на него, чтобы сесть рядом с Юрой.       — Ой, зассыха... — Юра вытер слезы с глаз и навалился прям на дочь. — Пойдешь через месяц на тренировку по вольной борьбе?       — А че это?       — Ну... Там драться надо. Скажем, чтобы ты больше не била тех мальчиков в саду, — приставив палец к губам, произнес задумчиво Юра.       — О! Пойду! — Яна закивала головой.       А Юра был доволен собой и тем, что он начал вести себя, как настоящий отец, раз, по его мнению, он так заботится о своей дочери. А еще он был доволен тем, что Яна действительно согласилась на это заманчивое предложение, как он и предполагал. Хотя на самом деле дочь и понятия не имела, что это такое, но от слова «драться» ее глаза заблестели.       Плисецкий иногда забывал, что он родил на свет двух детей, и если при виде Яны он еще вспоминал о ней, то дела Марта для него были покрыты тайной и мраком, да и не только для него. Мартин казался очень странным ребенком, что Юра уже сам начал верить в бредни ботов из интернета, и даже не исключал мысль того, что сын все же аутист, ведь некоторые признаки сходились, потому что он не терпел прикосновений к себе, не обращал внимания на какие-то опасные ситуации и плохо шел на контакт с другими, предпочитая высаживать свои игрушки в ряд или в круг, часто истерил. Однако психолог, у которого наблюдались дети, говорил, что это зависит скорей всего от окружения мальчишки, ведь для аутиста у него слишком большая тяга познать жизнь, тем более ребенок знал два языка и без проблем мог разговаривать. Иногда пугало родителей и то, что Мартин совершал какие-то странные действия, которые не имели особой цели. И только Богу было известно, что творится в голове у этого ребенка: может быть он просто гений? Или даже больше. Кто он и что делает в этом мире?       Мартин считал себя пустой картинкой среди таких же людей. Он не понимал, почему все вокруг существуют так же, как существует и он сам, и его родители, и сестра. А еще ему нравились детские энциклопедии, что порой он не мог остановиться, рассказывая про парашюты, космос и геологию.       Даже когда ребенок улыбался, это был праздник для всей семьи, ведь Март обычно был похож на неживую куклу, которая иногда моргает. Как-то Юра заметил, что сын любит сказки, и решил, что просмотр диснеевских мультфильмов ему тоже понравится. С тех пор Мартин твердил, что хочет стать принцессой, и он бы с удовольствием бы надел на себя пышное светло-голубое платье на утренник в детском саду, но воспитатели, хранившие в себе верность стереотипов, не позволили бы мальчику надеть платье, даже если он омега.       Иногда Мартин представлял себя Эльзой, потому что папа Юра сказал, что они похожи, а потом эту идею с «Холодным сердцем» подхватили уже и другие отцы, что Виктор иногда, когда дома никого, кроме их двоих, не было, мог носиться по дому вместе с сыном в криво надетых костюмах с фигурного катания под саундреки из мультфильма.       Мартин был заей, но в душе он — королева снежных замков и льдин.       Неделя пролетела ужасно быстро за работой и суетой перед утренником. Все уже было заготовлено и ждало своего часа в чехлах в шкафу. Почему-то утренник выпал на вечер, и наверняка это было сделано с той целью, чтобы всякий родитель успел на него.       В группе детского сада толпились родители возле своих драгоценных чад, и каждый пытался сделать ребенка лучше остальных. Потому и дети стали походить на елочные игрушки и за тонной украшений и косметики потеряли свой детский вид. Озабоченные мамашки да папашки будто бы устроили соревнование, кто из них нарядит своего ребенка лучше — даже лучше звездных детей. Этого негласного мерила придерживалось больше половины родителей, потому обливали своих детей лаком, духами и вывешивали на них все бабкины украшения. Бедные дети не могли даже сесть в своих наглаженных костюмах, чтобы не помяться. Все это напоминало больше сборы на Питерский бал конца восемнадцатого века — столько мороки ради двух часов.       Когда Виктор появился в группе, протискиваясь за Яной и Мартом сквозь толпу родителей, он уже тогда поймал на себе обозленные взгляды наращенных ресниц псевдосветских львиц, стоящих над детьми в своих леопардовых меховых жилетках. Юра бы оценил, может быть, даже пришел в чем-то похожем, чтобы выглядеть как самый главный сутенер своих детей. Да и Плисецкий не сильно выбивался бы из тучи родителей, ведь он бы тоже счел своим долгом посоревноваться с другими.       Родители других детей напоминали гиперболизированные крайности: в основном это были замазанные рыжей тоналкой «Балет» женщины за тридцать и обозленные мужчины, вечно причитающие сквозь желтые зубы, но на всю группу нашлось еще несколько молодых родителей, суетливо кружащихся над своими пятилетками — одному из парней-омег на вид было не больше двадцати.       — Господи... — пробурчал себе под нос Виктор, когда столкнулся взглядом с огромной женщиной с прической-елочкой. — Где тут еще цирк...       Виктору вся эта обстановка напоминала его детский сад девяностых годов, будто всех этих людей заморозили тридцать лет назад и сейчас решили выпустить в свет. Те же странные старые одежды, кожаные куртки на огромных мужиках... Из всего стада развала СССР выделялись лишь молодые родители, которых можно было по пальцам пересчитать. Виктор не мог поверить, что большинство людей здесь — его ровесники. Это нагоняло ужас, потому что он вдруг подумал, что ничем не лучше их. Из всех родителей симпатией он проникся только к той парочке, что казались школьниками, потому что они не кричали на своего ребенка и не старались сотворить из него великолепие востока.       В детской спальне между кроватей толпились родители, мечтая нарядить свое чадо лучше всех в этом цирке. На двухэтажных кроватях висели костюмы на вешалках, валялись всякие лаки и плойки вперемешку с деталями для этих же костюмов.       Дети непослушно убегали от родителей, чтобы поиграть в группе, в уголке, оборудованным под квартиру: диваны, кухня, полки, игрушечный интерьер. Кто-то даже пытался спрятаться в туалете, чтобы не надевать идиотский костюм клоуна.       Яна смирно сидела на стуле, раскачивая ноги в разные стороны, и ждала, пока ее, прекрасную принцессу востока, заплетут и обрызгают лаком с блестками.       — Дочунь, не вертись, — держа в зубах расческу, говорил Виктор, заплетая густые черные волосы в косички.       — Долго...       — Потерпи чуть-чуть и пойдешь играть.       Яна была действительно одета лучше других детей в группе. Ее мечта сбылась, и даже со своим телом она выглядела шикарно — совсем как настоящая танцовщица. Это постарался папа Витя, сделав наряд на заказ специально для дочери, чтобы урыть носы всем тем, кто как-то презирал полноту Яночки. Пока другие выглядели так, будто их пожевал монстр синтетики и родительских штор, Яна красовалась в длинных рассеченных по бокам штанах, была увешена украшениями и напоминала одну большую звезду, которую можно было бы повесить на елку.       Марту повезло меньше, потому что ему досталась роль зайца, как бы иронично это не было. Однако и тут любящий папа Витя постарался: сплошь серых убогих зайцев за пятьсот рублей был белый с аккуратными длинными ушами на специальном ободке и черной красивой бабочкой под горлом. Весь бледный и худой Мартин удачно вписывался в белый образ зайца, а нежный цвет блестящих в лаке зайчих ушек удачно гармонировал на бледных, чуть ли не прозрачных волосах ребенка.       — Пап, а можно мне такое убожество на голову не надевать? — Яна указала на впереди стоящую девочку с какой-то странной золотой шапкой в стиле ее костюма.       — Яна! Нельзя тыкать пальцем! — папа Витя демонстративно наклонился на ухо к Яне. — Конечно можно. Как вообще такую красоту твою можно спрятать под... Этот кошмар. Вот, будет у тебя кое-что получше, — и он протянул Яне подвеску, которую после закрепил на волосах Яны.       Мартин в это время ходил где-то рядом: то прятался за кровати, то замученно бродил вокруг сестры и родителя, а потом и вовсе куда-то делся из поля зрения.       — Ну вот и все, — Виктор наконец-то отпустил дочь с места, закончив наряжать ее. — Позже я накрашу тебе глазки, ладно?       — Ладно, — кивнула Яна, оглядевшись по сторонам. — А где?       — Что?       — Март.       Виктор пожал плечами.       — Он, наверное, в группе.       Но Марта не было в группе. Его в принципе нигде не было, но этого не заметили ни родители, ни воспитатели. Во время всеобщей суеты он просто вышел из своей группы, найдя спокойное место в тишине ботанического сада на первом этаже. Он даже не думал, что за такую попытку побега его отругают. Он в принципе не думал, что его это как-то коснется.       Просто ушел.       В ботаническом саду его случайно заметил Юра, который опоздал и только появился в здании сада. Если бы не белые уши, торчащие из-за кротона, Мартин бы просидел тут весь утренник.       — Ты че там делаешь? — спросил Юра, подходя к цепочке, загораживающей вход в этот сад.       — Сижу.       — Да я понял, — на Юру накатил ступор. Он понятия не имел, что это за театр абсурда и почему ребенок один бродит между растений. — А ну вылазь.       Обосновать своих действий Мартин не смог. Ему просто захотелось, вот он и ушел. Его не ругали, просто не понимали причины, а мальчишка не понимал, что от него хотят, если это было просто желание и действие, которому нет объяснений. Он думал, что все люди так делают.       Аккуратно перелезая через цепочку, Мартин оказался около отца. Юра лишь посмотрел по сторонам, чтобы удостовериться, что никто не видел ребенка в запретной для него зоне, а потом, взяв сына за руку, повел обратно в группу, где их уже ждал Виктор и недавно подошедший Юри.       Сколько Март там просидел?       Уже в актовом зале сада разгорелся спор между родителями двойняшек, потому что Юра вдруг почувствовал себя единственным ответственным и взрослым в семье, раз двое отцов не смогли уследить за одним ребенком, кружась над второй.       — Как вы вообще следите за ребенком, если я чисто случайно вообще нашел его в этой зеленой зоне? — шепотом говорил Юра, наклоняясь в сторону к Виктору через Юри, сидящего посередине.       — Он кружился рядом, а потом ушел... Я не знаю, правда.       — Тихо, — не выдержал этих перешептываний Юри. — Дома просто поговорим.       — Мне кажется, у дитя стресс от этого будет, — буркнул Юра, складывая руки на груди. — Он весь утренник проведет в страхе, что его че-то ждет после. Помню, когда мне было семь...       — Вот можно сейчас без историй? — злобно прошипел Виктор, снимая праздник на телефон.       — Нет, нельзя, — не менее агрессивно ответил Юра.       — Просто... Оба заткнитесь, пожалуйста, и смотрите на этот...       — Цирк, — закатив глаза, сказал Юра, перебивая Юри, и развалился на своем месте.       — Я думаю, что это все-таки бал-маскарад, — задумчиво протянул Виктор, настраивая фокус камеры.       — Если бы это был маскарад, они бы не выглядели, как страшное нечто. Особенно в костюмах клоунов, — Юра потупил на детскую елку и усмехнулся. — Надо Янку было одевать либо в силачиху, либо в клоунессу.       — Но она хотела быть восточной красавицей! — нервно развернулся к нему Никифоров, аж вздрагивая от возмущения.       — Восточной — да, красавицей... Ну, спорный момент, конечно.       — Так правильно, она на тебя похожа, — съязвил Никифоров.       — Блять, да это ты урод, а я — красавец, — надменно вздохнул Юрий, закатив глаза.       — А можно не выяснять отношения на детском утреннике? — разведя мужей в разные стороны, встрял Юри. — Если так надо, то вперед на выход. Это раздражает.       — Надо же, посмотри на него, — цокнув, ответил Юра, отворачиваясь. — Строит из себя тут праведника.       — Я тебя прошу, просто помолчи и посмотри утренник.       — А че сразу я? Не я ребенка проебал. Я его нашел!       — Ну, я даже не видел, что Мартин куда-то ушел! — процедил Виктор.       Юра лишь недовольно закатил глаза второй раз и уставился в зал в ожидании начала праздника.       Юри смотрел то на Юру, то на Виктора, желая дать подзатыльники обоим, но сдержался, ведь мелкое рукоприкладство даже не в его компетенции. Он просто нервно возился на месте, реагируя на каждый вздох мужей, чтобы не допустить новой ссоры. Он поэтому-то и сидел по середине, чтобы мужья не сцепились, как кот с собакой, и не испортили всем праздник.       А пока в этом зале погас свет и заиграла музыка из огромных колонок на стенах помещения.       В зал под веселую новогоднюю музыку ввалился поток детей, обходя стоящую в центре елочку и становясь в большой круг по парам.       Дети были разодеты в пестрые наряды и казались совсем неживыми — каждый из них был похож на красивую фарфоровую куклу, что ими можно было бы украсить огромную елку в центре города. Пышные платья и строгие костюмы, восточные наряды и клоуны, разодетые в зверей дети — все они были игрушками и украшениями праздника.       Заиграла другая музыка, и дети начали свой цирковой бал-маскарад.       Каждый ребенок еще на репетициях выбрал себе пару, с кем будет танцевать, и детсадовский хореограф в лице физкультурши одобрила все позиции детей. Ей было не важно, кто с кем встал, — омега с омегой, альфа с альфой, девочки с подружками, мальчики с друзьями. Лишь бы станцевали хорошо и красиво.       Желание танцевать не было ни у Марта, ни у Яны, поэтому они спокойно прятались от объектива камеры за елочкой, вяло кружась и о чем-то разговаривая. Улыбаясь, одна из организаторок, учительница музыки, подплыла к этой парочке, тормоша за плечи и процедив сквозь зубы:       — Не спим!       Это взбесило Яну настолько, что она потащила за собой Марта по залу, перехватывая на себя ведущую роль, что бедный ее брат чуть не полз за ней, как тряпка по полу.       Еще чуть-чуть бы, и Яна точно бы устроила соревнования бальных танцев, ведь было задето ее самолюбие, и если бы пассивный брат не продолжал ход за ней, она бы сама его тащила на руках, выбиваясь в центр внимания.       Номера детей были странными то ли от того, что у них были проблемы с координацией, то ли от того, что плохо выучили, однако родителям нравилось смотреть на то, как дети показывают себя.       Мартин забыл, что должен делать, поэтому простоял около елки как украшение, ведь ему было стыдно сделать что-то не так, и на все подсказки воспитательниц он не реагировал. Он смотрел на толпу родителей в попытке найти своих, и очень обрадовался, когда все же нашел.       — Вот че он стоит? — Юра недовольно вытянул руку, указывая на Марта.       — Он стесняется, — сказал Виктор, продолжая снимать праздник. — Он стеснялся и не хотел вообще идти. Я так им горжусь, что он хотя бы не плачет.       — Да уж... Прям мужик...       — Да что ты привязался к нему, то тряпка, то вот это? — задумчиво произнес Никифоров. — Не все такие активные, как ты или Яночка. У вас свой ритм, а у него свой.       — Скучно.       — Ну, с другой стороны, Мартуся хотя бы не позорится, а гордо стоит.       — Мне кажется, он просто забыл, что нужно делать... — встрял в разговор и Юри. — Яна же говорила, что он был всего лишь один раз на репетиции.       — Ну... Он хотя бы красивый, — вырвалось у Юры. — Ща теперь ждем нашу восточную красоту? Бр-р, не дай боже такое приснится.       — Коть, задрал уже, — недовольно фыркнул Виктор. — Оставь комментарии при себе. Я такую красоту из нее сделал, она выглядит тут самой красивой.       Юра тогда невольно вспомнил, что в его детстве в саду устраивались подобные мероприятия, и что восточные красавицы танцевали под «Восточные сказки». Теперь, спустя время, это кажется ему ужасным испанским стыдом, но Юра был доволен собой в четыре года, потому что играл роль кота на утреннике.       Ничего не меняется даже двадцать лет спустя.       Когда Яна наконец-то появилась и начала живее остальных выполнять свои движения, Юра начал давиться от смеха, а вспомнив недельный случай на улице, он согнулся пополам и неприлично сипел своим смехом, а после вообще заорал в колено Юри.       — Моя девочка, — довольно произнес Виктор, уже не обращая внимание на мужа в истерическом смехе.       Юра только успел успокоить, как Яна вдруг вывернулась в мостик и села на шпагат, хотя первого в программе не было вовсе. Она просто решила повыебываться, как любили это делать и ее отцы на льду в свое время.       — Нихуя себе... Честно, удивлен, — положив руку на сердце, произнес Юрий. — Ей с такой растяжкой будет проще в борьбе.       — Можно не напоминать на утреннике? — не сдержался Юри. — Хватит. Все разговоры про спорт дома.       — Да пожалуйста...       А дети все еще водили хороводы вокруг елки и звали Деда Мороза.       Сегодня они вместе плясали под новогодние песенки в пышных и красивых, кукольных нарядах. Сегодня родители и прочие родственники их снимали на камеры с улыбками на лице. Сегодня они актеры цирка.       Что будет завтра?       Будет январь, много снега и гололед. Будет снежинка на красных варежках. Будет множество украшений на стенах как минимум до февраля. Все будет хорошо.       А что потом будет?       Почему-то, когда в группе раздавали поминальные чупа-чупсы под объявленный в саду траур, о тщетности бытия задумался только Мартин, смотря на своих недалеких одногруппников, меркантильно сосущих леденцы. Он особо ни с кем в группе не общался, кроме сестры, и сбитую насмерть девочку он толком не знал, но почему-то жалел.       13 января.       Из сада Любу, одногруппницу, забрала старшая сестра, ведь в этот день мать не смогла прийти то ли из-за работы, то ли еще почему-то. Хоть на дороге и не было льда, тормозить по асфальту на шипах ужасно долго. Водитель несся по дороге на полной скорости и то, что на дорогу выскочит кто-либо в неподходящем месте, шансов было так мало, и он его словил, на полной скорости влетев в двух сестер. Старшая, вроде, умерла на месте, а Люба через час в реанимации.       И никто ничего сделать не смог.       Объяснить детям, «что такое смерть» и почему в группу больше не придет их подруга, довольно сложно. Они не понимают, что это такое, им все равно. Они хотят конфеты и журналы, которые покупает мать погибших девочек, в надежде отвлечься от этой мысли и не попытаться предпринять попытку суицида снова.       Смерть — понятие абстрактное, но точно печальное. И если детям было все равно, то Март, не имея друзей и проводя время под боком воспитательницы, узнал ситуацию с другой стороны. Он был далеко не глупым мальчиком и впитывал всю информацию, которую слышал от воспитателей, родителей. Почему-то он побоялся спросить у кого-то из родителей про смерть, решив, что его будут ругать, мол, смерть — что-то плохое, грустное и страшное.       На детскую психику давило то, что с детьми общался детсадовский психолог, чтобы понять, как дети отреагировали на новость.       Где-то на файлах будет запись новогоднего карнавала-цирка, где все-все дети наряжены и улыбаются, где родители радостно снимают неразборчивое пение маленьких детей, где навсегда останется живой маленький человек.       Когда тебе почти пять, ты уже понимаешь, что происходит в мире, имеешь собственные мечты и духовные потребности.       Не всякий ребенок в пять лет будет думать о том, что его, возможно, будет ожидать через некоторое время. Ребенок живет моментом, наслаждается жизнью и его совершенно не волнует, что будет завтра.       А что будет завтра?       Мартин отличался от своих сверстников хотя бы потому, что он был в разы умнее их, и кроме основ математики, в виде сложения и вычитания, он спокойно разговаривал на двух языках, все время миксуя их вместе. Что нельзя сказать о его сестре-двойняшке, которая еще вчера пыталась украсть корм из миски кота.       А может он дите-индиго? Скорее, дите-тряпка, и не только из-за того, что так его звал Юра из-за постоянных истерик по мелочам, но и впитывал он в себя всю информацию, как губка. По большому счету он сидел часами за каким-то дошкольным предметом чисто из скуки, ведь друзей, кроме воображаемых, у него не было.       Мартин очень любил Юри, любил проводить с ним много времени, и именно с ним он занимался всеми этими уроками. Конечно, кроме русского языка, ведь Юри сам плохо знал его в письменном виде.       Он не был особенным ребенком, он был совершенно обычным, закрытым дитем, который боялся отходить от штанины любого из отцов.       Почему-то все это пугало Марта до такой степени, что ему начали сниться кошмары. Он вообще не общался с этой девочкой, ведь она отказалась с ним танцевать на утреннике, и теперь он думал, что это карма, как было написано в одной из японских книг, которую подарили на новый год родители. Он не мог понять, боится ли или просто испытывает сожаление.       А теперь он стал переживать и за сестру, хотя причин на то не было. Он просто понял, что жизнь не вечна, и что картонный мир под космосом и парашютами может исчезнуть. Мартин боялся потерять кого-то из близких людей или даже кота, иначе бы он просто умер из-за разрыва сердца, если он так переживает о чужом человеке.       Он приходил ночами в родительскую спальню так тихо, что они обнаруживали это только утром. Они не понимали, почему сын так делает, и даже спрашивали, но Мартин молчал так, как молчал обычно.       — Ты какой-то грустный, — протянула Яна перед сном, заглядываясь на брата.       — Яна, а ты не боишься, что я могу умереть?       — Ты че?! Ку-ку совсем? — Яна покрутила пальцем у виска.       — А ты бы скучала по мне?       — Март, прекрати! — Яна завизжала. Она тоже не осознавала то, что одна из девочек в ее группе уже никогда не появится в саду. Ей было все равно, ведь она обижала ее брата.       — Мне страшно...       Проснувшись от кошмаров в эту ночь, Мартин понял, что в кровати он не один, и испугался еще больше. Рядом с ним валетом лежала сестра и спокойно спала.       Она залезла в его кровать, когда Мартин разбудил ее своим скрежетом зубов во сне, и зная то, что когда они спят у родителей или даже в саду вместе, она решила найти выход из этой ситуации самостоятельно, а не позвать родителей. Потом нога Марта уперлась во что-то мягкое, и пушистый комок вдруг повернулся на спину и выставил живот к потолку. Как оказалось, Яна еще и Потю где-то нашла и решила, что он тоже поможет брату, ведь его нахождение рядом с ней всегда ей помогало.       А Мартин просто часто дышал, глядя по сторонам, и пытался уснуть еще очень долго.       Разговор перед сном напугал Яну, хоть она и не очень понимала, что ее брат имел в виду. Однажды Мартин попытался ткнуть в себя ножницами, и он бы не предал бы этому особого значения, если бы не реакция перепуганных родителей. Он тогда плакал и сам не понимал, почему это делает. Детский интерес тянуться ко всему, что опасно, вполне обычен, и Мартин хотя бы не пытался сунуть эти ножницы в розетку.       Ребенка пугала неизвестность и быстротечность событий. Еще несколько недель назад он обижался на эту девочку из группы, и Яна обещала ее побить, а сейчас он трясся от страха и осознания того, что, может быть, он сам умрет, а этого ему не хотелось.       Лежа в одиночестве на кровати, Март боялся смотреть в пустоту темной комнаты, не имея желания видеть каких-то монстров из своих кошмаров в реальности. Он прятался под одеяло с головой до тех пор, пока не становилось трудно дышать. Но сейчас он немного успокоился, когда заметил рядом сестру и кота.       Думать о тщетности бытия, когда тебе почти пять лет, не самый лучший вариант для развлечений на ночь. Но почему-то в светлой голове снова появлялись мысли о том, что все — картонки, и все то, что Мартин осознает вокруг, попросту не существует. Даже он сам. Почему он думает? Почему ощущает этот мир? Как он двигается и разговаривает?       На этот вопрос он не смог найти ответа даже в своей энциклопедии.       Когда он сидел под искусственной елкой дома, вцепившись руками в новогодний подарок, никто не спросил, что он там делает. О чем думал ребенок, тоже неизвестно, ведь в его голову никто залезть не мог.       Около переноски, в которых торчали вилки гирлянд, можно было увидеть одну его ногу, а весь он как-то смог спрятаться за мишурой, наблюдая за горящими огоньками изнутри елочки.       — Так, — большая тень нависла над елкой, и гирлянды засияли еще ярче. — Зай, ты чего полы протираешь там?       Мартин увидел, как Виктор опустился на колени, чтобы достать его из-под елки. Ребенок поджал ногу под себя, чтобы его не выволокли из окружения лампочек.       — Зай, ну там пыльно, а вдруг током еще ударит, — папа Витя протянул руку под елку и спустя секунду ощутил на своей ладони детскую.       — Пап, а почему люди умирают? — тихо и наивно спросил Март, сжимая родителя за палец.       — Ох, ну знаешь, — Виктор лег на пол, чтобы посмотреть на Марта под елкой. — Так бывает, этим заканчиваются жизни людей.       — И даже я когда-нибудь умру?       Не то, чтобы Виктор хотел соврать, но он не хотел расстраивать ребенка, что он, возможно, когда-нибудь умрет, от старости или от чего-то другого.       Потерять ребенка — действительно трагедия для многих людей, а потерять всех детей сразу... Мать погибших девочек пыталась покончить жизнь самоубийством два раза, и когда ее доставили на больничный комплекс в ужасном психическом состоянии, попытку суицида предпринял и их отец, собравшись повеситься.       Мир с появлением детей сводится лишь к ним самим у заботливых родителей. Дети — точно такие же люди, как и взрослые, только маленькие. Они говорят, они чувствуют, они живут, они умирают. Потеря ребенка для многих ознаменует конец и их жизни тоже, ведь это сложно: отпускать того, кого ты всем сердцем любишь, опекаешь.       Признать родителю, что его ребенок когда-нибудь умрет, очень сложно. Да и вообще признать то, что кто-то близкий умрет очень сложно, не только ребенок. Невольные мысли иногда посещают родительскую голову, туманят разум, и они провоцируют людей на гиперопеку своего чадо.       — Ты переживаешь из-за той девочки, да? — увел разговор в сторону Виктор.       — Нет, — честно ответил Март, сжимая в другой руке свою игрушку. — Тех, кто умирает, жалко?       — Жалко.       — Сильно?       — Ну... Кому как.       — Значит, жалко... — тихо пробубнил Мартин оставляя игрушку под елкой и вылезая на встречу папе, утыкаясь в него и ложась на пол рядом.       — Тебе нравятся огоньки на елочке? — с доброй усмешкой спросил сына Виктор, подпирая свою голову рукой, делая из нее опору.       — Они кажутся теплыми.       На лице ребенка проскользнула улыбка, и Бог знает, о чем он сейчас там думает, почему улыбается — перестал ли сожалеть о том, о чем не должен был, или действительно яркие лампочки так понравились ему.       Мартин никогда не улыбался просто так, раздражая своей кислой миной всех вокруг. А когда улыбался, то всегда был неподходящий для этого момент. Детский психолог сказал, что в таком возрасте дети, не имея настоящих друзей, придумывают их себе, и быть может все свои проблемы и обиды Март перекладывает именно на него, но только никакого друга-невидимки у мальчика не было, ведь все его воображаемые друзья существовали только во время игр.       Большая рука заботливо накрыла его сверху, обнимая и прижимая к груди. — Зайка, мой...       Виктор рад, что с его детьми все хорошо. И он не понимает горя тех родителей, потерявший сразу двоих. Быть может он тоже попытается убить себя, если с выстраданными двойняшками что-то случится.       Смерть — это жалко.       — Я думаю, что это карма, — невпопад ответил ребенок.       — Почему?       — Она не хотела со мной парочкой быть. Яна ее хотела ударить за это.       Теперь стало ясно, что действительно думал Мартин под этим таинственным словом «карма». Видимо, он посчитал, что это не девочке воздалось, а ему, за его слабость и желание позволить ранее сестре сделать задуманное, но его доброе сердце не позволило бы этого.       Даже самый непутевый родитель наподобие Юры все равно оберегает своих чад. И если бы Март рассказал о своих мыслях именно этому отцу, то Плисецкий бы пожалел его и объяснил более доступным и прямым языком, что такое смерть.       — Мартунь, не бери в голову, — Виктор обнял сына так крепко, что тот не смог пошевелиться. А в голове Никифорова тогда не складывался паззл: почему ребенок вообще вдруг задумался об этом? Неужели сын настолько открыт душой своей, что готов нести на себе чужое горе?       Да и шутки Юры, что он — дева Мария, уже не казались шутками, потому что сейчас Виктор не понимал, почему его ребенок ведет себя как Иисус, собирая на себя все чужие страдания и стараясь помочь каждому, несмотря на то что его часто пытаются как-то задеть за живое.       — Солнышко ты мое, — прижав к себе сына, говорил Виктор прямо в его светлую макушку. — Тебе не нужно бояться и думать об этом. На каждого из нас свои планы у судьбы. Ты не переживай. Думаю, тебя это далеко не скоро коснется. А пока, — он посмотрел на бледное лицо ребенка, который вытаращил свои синие глаза, — я думаю, что ты станешь великим человеком.       — А Яна?       — И она тоже. Ведь и ты, и она — наши дети.       Пусть Мартин и не совсем понимал, что говорил ему отец, но на душе стало легче.       Вся эта ситуация погрузила в раздумья не только Марта, но и родителей. Наверное, не каждый бы родитель задумался на этот счет, ведь его ребенка это не касалось, не касалось и их самих.       Они втроем еще тем же вечером говорили о случившемся. Удивительно, что именно звезды выразили свои соболезнования и здраво оценили ситуацию, а не хамили в родительском чате, как это делали те самые светские львицы и их мужчины.       Когда Мартин приходил в родительскую спальню по ночам, они даже были рады в какой-то степени, что ребенок рядом с ними. Да, хоть и уровень заботы Юры о детях был странный, но недавний случай и скандал на тему спортивной секции для Яны показали его, как настоящего родителя. Все же он тоже любил своих детей и желал им только лучшего.       А пока...       Тем же днем, когда окна уже были зашторены, а за окном все небо покрылось звездами, тихими маленькими шагами в комнату отцов их шло трое, скользя по полу в своих белых носочках: Яна, Мартин и Потя, который вдруг стал их пушистой нянькой.