семьБЛя

      Что такое спорт? Наверное, то, что мы видим на ярком экране телевизора, когда детский час окончен, и родители листают бездумно каналы, на которых транслируются матчи, соревнования — что угодно.       — Почему?       — Не хочу.       Твою ж мать, как это эгоистично.       — Юри, — вскинув жиденькую челочку, Виктор ловко огибает кухонную столешницу, хватает стул и садится прямо перед Юри, который закрывает свое лицо руками и потирает задумчиво переносицу. Вцепившись в спинку стула руками, Никифоров с пару секунд смотрит на мужа и кладет подбородок на предплечья. — Если ты скажешь «нет» — это только усилит желание сделать все наоборот.       — Я знаю.       — Вот.       Часы противно отражаются в голове своим частым ходом секундной стрелки, что Юри уже казалось, что это кипит кровь и его голова вот-вот взорвется, как бомба, от постоянного сдерживания эмоций в последний месяц.       Страх, не иначе.       — Юри, посмотри на меня, — элегантная рука с гармонирующим красивым золотым кольцом на безымянном пальце осторожно касается черных волос, спускается вниз по щеке. Виктор умеет говорить шепотом чересчур настораживающе. — Ей пять. О каком большом спорте идет речь, скажи, пожалуйста?       — Не знаю.       Юри Кацуки — взрослый мужчина, у которого двое детей, сейчас сидит в полной растерянности на собственной кухне и дрожащими руками пытается окончательно доломать свои расшатанные очки. Юра давно говорит сменить их на линзы.       — Твой опыт, пережитый за несколько лет в фигурном катании, будет иметь особые отличия от того, что получит Яна. Плюс, где гарантия того, что Яна продержится там так долго, чтобы стать хотя бы юниором, а уж тем более кмс? Ей пять. Она даже не была на вводном занятии.       — В эту среду.       — Ты ей уже распланировал жизнь? — пропуская мимо ушей слова, отвечает Виктор, устало и любовно заглядывая в глаза мужа. — Гиперопека — это плохо, милый мой.       — Я знаю! — повышая тон, Юри наконец-то убирает руки от лица, но их сразу же перехватывают руки Виктора и сильно сжимают.       — Спокойно.       «Нет, черта с два! Иди ты нахер, Вить» — и многие другие слова, о которых Юри подумает, но никогда не скажет. Как он может быть спокоен, отдавая дочь в самое несправедливое и безжалостное место — большой спорт. Возможно, его бы устроил бы вариант шахматного клуба, но зная своих детей, подобное увлечение подошло бы больше для Марта.       Он утешал себя лишь тем, что это может пойти и во благо дочери, а когда его атаковали негативные мысли, руки сами начинали трястись, и в углу глаз начинало противно покалывать. Реветь из-за этого ему уж точно не хотелось — тревога справлялась куда лучше. Стал более невнимательным в последнее время, и Виктор это заметил, когда они вместе возились на кухне — уж больно нечетко Юри режет продукты и забывает добавить соль.       Почему Юра вдруг так загорелся этой идеей, никто не понимал. Кажется, это же он заявлял на полном серьезе, что никогда не полезет в жизни детей и будет им отцом на два часа? Это же он обзывал их бесполезными кусками мяса, сжимал кулаки и дергался при каждом крике, борясь с желанием выкинуть их в окно и шагнуть следом? Что не так?       Возможно, так и было на самом деле. Иногда Юру преследовало желание ударить ребенка так сильно, чтобы он перестал кричать, бегать, слишком громко говорить, вести себя как маленький мудак, но это желание было задвинуто настолько далеко в разуме Плисецкого, закрыто на три замка, огорожено титановыми стенами психотерапии, что все, что могло просочиться наружу — это необоснованная агрессия, притупляемая осознанием, что детям уже пять лет. Твою мать, да он в пять лет уже был подмосковным любимцем катка местного разлива.       Как бы то ни было, единственный голос разума в этой ситуации принадлежал Виктору, человеку, от которого не ожидаешь в принципе логичных действий. Все-таки родитель из него получается неплохой — учится на ошибках своих лучше остальных.       — Ты прекрасно понимаешь, почему я так… Так нервничаю, — дергано отвечает Юри, вырывая свои руки из хватки. — Как тебе взгляд на это не со стороны, а от первого лица.       — Понятно, — голубые глаза наконец-то перестают его сверлить и уходят куда-то на потолок или в стену. — Что ж, я не хотел об этом вспоминать, но если это главная причина, то спешу тебе сообщить, что это — не фигурное катание, и максимум, что ей светит, — сломанный нос, — на лице расплывается улыбка, такая добрая, в усмешке, но уже потом до Виктора доходит, что это совсем не смешно. — Твою мать, зачем я сказал…       — Чудно.       — Пожалуйста, дай хотя бы шанс. Больше движения ей просто необходимо, а если так рассуждать, то любой спорт опасен. Даже шахматы.       Никифоров разговаривал с ним как с ребенком: медленно и четко, заглядывая в глаза. Наверное думал, что это успокаивает, раз видел замешательство на лице мужа, но он просто не представлял то, в каком состоянии сейчас находился Юри, готовый выплеснуть эмоции, воткнув нож в разделочную доску. Но он не может, он так никогда не поступает. Слишком правильный даже для переживаний — гребанный японский менталитет, приправленный за дюжину лет в России осознанием того, насколько он ужасен на самом деле, как двуличен и неоправданно вежлив.       — Я знаю, что ты переживаешь из-за того, что спорт может покалечить ее не только физически, но и морально, — начал Никифоров. — Ты боишься не столько, что ее травмируют, сколько что ей придется переступить через свою зону комфорта.       А вот это уже была голая правда. Хоть Витя и казался дураком, но на самом деле он умел смотреть людям в глаза и понимать все их переживания. Он сам не знает, когда это началось, но в свое время это помогало ему среди потерянных конкурентов.       — Да? — неуверенно выронил Юри, прожевав все другие слова в своей голове.       Виктор не хотел говорить ничего на счет того, через что прошел Юри. Он старался даже не упоминать слова-триггеры в разговоре, но Юри смотрел так стеклянно и пусто, что слова выскользнули сами:       — Ее никто не доведет до рпп, — и крепко сжал руки мужа в своих снова. Тоже волнуется, но хочется казаться увереннее. — Мы это контролируем. Мы это заметим.       Слова Виктора немного успокаивали Юри, но он был настолько потерян в мыслях, что не знал, говорить ли ему что-то или же заплакать, а может и вовсе сделать что-то другое — во всяком случае, разговор на кухне в сумерках довел его до ручки, и слезы начинали подкатывать не столько от переживаний, сколько от обиды за самого себя, за это черное пятно в своей репутации, жизни, которое вспоминается с болью.       — Это больно.       — Юри, все хорошо, Яна не из тех детей, кто сдается. Мне кажется, что ее полнота, наоборот, пойдет на пользу ей. Это же не балет, где каждый взрослый весит чуть больше сорока.       — Ты прав, — Юри кивает, поднимает голову к потолку и вздыхает, сжимая пальцы Виктора в ответ и наблюдая за тем, как на лице мужа появляется улыбка спокойствия, ведь он наконец-то добился ответной реакции, хоть какой-то.       — Яночка очень сильная малышка, — Виктор мило улыбнулся и взял Юри за лицо, проговаривая слова ему прямо в глаза. — У нее есть мы, — и аккуратно уперся лоб в лоб с ним.       Тактильность была одним из самых любимых средств общения Виктора. Он касался абсолютно всех людей, чтобы понять, как они реагируют на ситуацию, будто бы он вампир, считывающий энергию, иногда еще и всасывающий.       Его руки всегда успокаивали, хоть когда-то давно они казались совершенно чужими и холодными. Теперь холод пальцев отрезвлял и одновременно согревал осознанием того, что это — забота.       — Дети так быстро растут, я все еще думаю, что им год.       — Есть такое.       Улыбки, смех, прям как дети — Виктор целует его в нос, наблюдает за тем, как Юри спокойно вздыхает, и даже кажется, что его сердце замедлило ритм в два раза, когда голубые холодные глаза приятно обожгли всю душу изнутри. То, что недоступно и скрыто от посторонних, то, что есть только в семье — настоящая любовь Никифорова, которая саднила в душе до тех пор, пока он не встретил этот блаженный тандем идентичных имен в латинице.       — Ты прав.       Чуть позже вернется домой Юра, чья очередь была забирать детей из сада. Чуть позже на столе появится ужин, а Мартин снова будет страдать над тарелкой с кусочком вареной курицы. Чуть позже Юри будет спать посередине после волнительного понедельника.       Все будет позже.       Утром в среду Юри снова будет раздирать заусенцы на пальцах, сжимать руки Виктора в своих, а потом завязывать теплый шарф под капюшоном Яны.       — С этим шарфом выглядит как мешок: башка маленькая, тело огромное и перевязка, — хитрое выражение лица и тупой смех Юры, на который Яна закатывает глаза и нервно дергается. Ничего страшного, она ему отомстит по дороге, закинув снег за шиворот.       — Зато тепло, — поправляет шарф Юри, улыбается и пальцем тыкает по носу дочери. — Иди, солнышко.       — Давай лапу, засранка.       Сонная рука Яне еле тянется к ладони Юры. Нет даже желание разговаривать с отцами — она слишком была рада проснуться на два часа позже, не идти в детский сад в отличие от брата, а тут ожидала подстава. Она знала, что сегодня пойдет на тренировку, но не знала, что в десять утра. Ее лицо источало недовольство в полной мере, а губы обсасывали металлический кислый замочек на куртке.       Улыбнувшись и помахав вслед, Юри закрывает входную дверь.       День обещал быть трудным абсолютно для всех.       Особенно для Марта, который остался в саду один.       — Ты, — какой-то мальчишка толкнул его в плечо в игровой, стремглав пробежав мимо, да так, что Мартин упал на пол, поймав на себе около восьми взглядов, которые, как ему казалось, уже смеялись над ним.       Ближе к вечеру Мартин потерялся. На вопросы воспитательницы и нянечки дети лишь пожимали плечами, смеялись, убегали, весело запрыгивая на кольца в спортивном уголке. Возможно, некоторые даже не знали, как зовут этого странного мальчишку — опознаванием ему всегда служила Яна, которую запомнили дети даже из других групп, ведь этот странный червяк ходил под ее покровительством и был единственным неприкосновенным. Некоторые же вовсе думали, что они просто называли друг друга братом и сестрой из-за хорошей дружбы, поэтому не обходилось и без язвительных выкриков про жениха и невесту, что Янка влюбилась в странного и глупого пацана. Кто-то даже пытался уличить ее в этом, но сразу же получал грубый удар в плечо и холодный взгляд следом, осознавая тупость неуместной шутки. А еще эти сплетни, что они убегают вместе на соседний участок на улице, чтобы целоваться или, о, боже, что еще неприличнее. Какая ж тошнотворная мерзость, достойная выбитых молочных зубов, кровавых десен и посиделок у детсадовского психолога.       — Мартин? — воспитательница на нервах вбежала в спальню, заметив в далеком углу, за кроватями, светлую голову. — Господи, Мартин! Мы тебя обыскались! Ты зачем убежал? Тебя кто-то обидел?       — Когда придет папа?       — Скоро, — женщина садится рядом с ним, поправляя подол юбки, и касается его напряженной руки.       — Я хочу домой.       Руки ребенка дрожат, а сам он отворачивается от воспитательницы, утирая слезы рукавом. Он просидел в этом чертовом углу три часа, погрузившись в свои мысли, обкусывая губы и рассматривая узор на обоях. Кажется, с ним говорил его воображаемый друг-кролик.       — Пойдем пока вырезать лисичку из бумаги, пока ждем твоего папу? Помнишь, мы вчера договорились с тобой.       — Да, — и Мартин встает с насиженного места как ни в чем не бывало.       Он и правда странный мальчик, ангелочек, сошедших с картин эпохи ренессанса.       Воспитательница давно привыкла к детям, которые закатывают истерику, когда их приводят в сад, как они лезут на подоконники, высматривая своих родителей, как начинают плакать из-за этого. Мартин никогда не ревел в ожидании кого-то из отцов. Он, как Белоснежка, сидел и грустно смотрел в окно, иногда занимаясь своими делами.       Скучно без сестры, очень опасно без сестры.       Плохие мысли так и бьют под дых, всплывая в голове одна за другой. Марту начинает уже казаться, что все над ним смеются, что он — козел отпущения всей группы. На самом же деле никому нет до него дела. В группе были дети и постраннее, чем Мартин. Например, как тот мальчик, который до сих пор ссался в кровать во время тихого сна. Или та подозрительная троица, которая постоянно скрывается в туалете. Мартин предполагает, что они по-детски встречаются втроем. Это нормально для него.       Без Яны тихо, без Яны спокойно. Воспитатели с облегчением вздыхают, дети устраивают войны за бокалы и стулья. Принцесса осталась без своего рыцаря: совсем скоро ее забьют камнями.       А Яне было хорошо, Яне было интересно в тот день. Они ехали в какой-то спорткомплекс полчаса, что она уже почти задремала на заднем сидении машины, как вдруг холодный воздух из двери обдал ее горячие щеки, а Юра схватил ее за руку.       — Вылазь, — Юра осторожно помогает ей спуститься из высокой машины, почти хватая ее на руки (она все еще тяжелая, боже). Поправляя колючий шарф, Юра заглянул в глаза Яны, кивнул и прижал свои холодные ладони к ее щекам, легонько сдавливая. Теперь девчонка похожа на рыбу фугу. — Будем драться?       — Будем!       — Только аккуратно, ладно? Я обещал папе, что с тобой ничего не случится, хорошо? — Юра опустил одно колено на мокрый асфальт, чтобы быть на одном уровне с дочерью. — Маленький инструктаж. Никуда не лезем, просто так не бьем других, только в том случае, если скажут.       — А мы придем сюда еще?       — Не знаю, посмотрим, что тебе скажут, да? — улыбка появляется невесомо, но Яна ее ловит и улыбается в ответ своей дыркой вместо верхнего зуба. — Ты в любом случае молодец, — Яна морщится, когда отец целует ее куда-то в нос, а потом демонстративно вытирается варежками. — Ну че ты скривилась, я пытаюсь поддерживать.       — Фу.       — Сама такая.       Он вел ее в сторону синего здания, а когда они зашли внутрь, Юра увидел некую толпу из родителей, которые привели своих чад пробоваться в секцию. Невольно обращая на себя внимание толпы, он нахмурился, Юра не совсем понимал, почему на него смотрят другие родители: возможно, они узнали его, потому что рекламный плакат с его лицом висел на стенде в холле фока, а может быть они подумали, что он — отец-малолетка или вообще старший брат той мелкой девчонки, которая стояла рядом. В любом случае, атмосфера сменилась на некую с оттенком соперничества.       Отправив дочь переодеваться, он встал у стены, делая вид, что не замечает пристальных взглядов в свою сторону.       — Папа, — через некоторое время перед ним возникла Яна, которая то и дело поправляла футболку на себе. — Идем?       — Да, — схватив дочь за плечо, он повел ее в сторону зала, у дверей которого стояло еще пару родителей.       Дождавшись очереди, они увидели, как мужчина средних лет в сером костюме подходит к ним с планшетом в руках.       — А вы у нас кто такие? — опустив нос в бумажки, мужчина перевернул одну и провел ручкой по списку, а потом поднял голову, и на его лице можно было заметить удивительно быструю смену эмоций. — Ого… Это ваше лицо там на плакате у входа?       — Мое.       — А я еще думал, когда позвонили, фамилия такая интересная, — мужчина привалился плечом к стене и нервно усмехнулся, растерянно водя глазами. Продрав горло, он немного оживился. — Яна, да?       Яна в этот момент непонимающе водила глазами, неловко кивнула и уставилась на зал, который был полон детьми примерно ее возраста, может чуть старше.       — Хорошо. Сейчас к тебе подойдет наша вторая тренерша и объяснит, что делать.       — Ладно, — девчонка дождалась, когда ее за плечо повели к небольшой группе детей, которые не были одеты в спец форму, а которые, как и она, пестрили своими футболками для физкультуры в детском саду. Очевидно, это все новички, и для всех них это первая тренировка.       Юра же тем временем уступил очередь другим родителям и тихо вышел из зала в коридор, возвращаясь к той толпе родителей, с которыми свиделся сначала. Он предполагал, что стандартная тренировка продлится час или полтора, но уходить не собирался — мало ли. Прислонившись к стене, невольно вспомнил свой первый день на катке. Ему тогда было три года и его привел туда дедушка. Честно говоря, Юра рассчитывал, что он наденет коньки и будет учиться ездить спиной вперед, но вместо этого их с другими детьми гоняли по маленькому залу полуприседом, заставляли прыгать на скакалке и бегать наискосок зала.       Привалившись к стене спиной, он написал целый отчет в смс для Юри, который переживал все утро, но виду не подавал. Все-таки Юра заботился о нем не меньше Виктора, поэтому старался подбирать нужные слова в разговоре, и уверил его в том, что Яна — неровня остальным новичкам.

Знаешь, я думаю, при всем желании, Яна точно не пострадает от рук тех сопляков, которые здесь стоят. Нет, серьезно, если бы ты поехал с нами, ты бы мог убедиться, что все новички в группу на голову ниже Янки. Я заметил несколько девочек, так что ей не должно быть тут скучно… Потому что те пацаны, которые пришли сюда, выглядят еще хуже, чем наш Марти. Только представь. Думаю, их родители сюда привели по этой причине…

      Не дожидаясь ответа, Юра блокирует экран телефона и сует руки в карманы своей куртки, пряча нос за воротником. Неприятное ощущение так и бьется об висок, норовя залезть в голову, и это заставляет Плисецкого повернуться в сторону, чтобы увидеть, как на него презрительно пялится несколько родителей. Его бы воля, он бы устроил здесь скандал, но скандалы — это, по большей части, к Виктору.       — Извините, — говорит одна женщина с таким скрежетом, как у самой злой учительницы в школе, — а вы тоже хотите попасть в группу, да?       Контактировать с незнакомыми людьми Юра не любил — он даже через силу разговаривал с воспительницами детей в саду, а тут женщина из серой толпы вдруг обратилась к нему. Интересно, сколько она пожирала уже его взглядом?       — Ну… Да? А что? — это заставило Юру немного пошатнуться и найти положение стоя поудобней.       — Вы же знаете, что места в группе ограничены? Это добор, а не набор…       Честно говоря, Юре было насрать. Где-то внутри своей головы он уже кидался в панику от этой беседы, но сохранял лицо полное серьезности и пока что нейтральности к окружающим.       — К чему это? — неужели нарвался на представительницу той категории родителей, которые ведут себя, как конченные мрази? До этого Юра видел только парочку таких в детском саду: мужчину, сидящего на шее жены, и женщину в леопардовой жилетке.       — Просто ваша девочка немножко полновата, ей, наверное, будет тяжело?       В зеленых ярких глазах открыто читалась ненависть. Ебучий камень в огород прилетел в максимально странной обстановке. В этот момент Юра искренне жалеет, что рядом с ним нет его мужа-интригана, который бы вступил в конфликт в стиле цитат из пацанских пабликов.       — Переживаете, что она раздавит вашего сопляка? — как ни в чем не бывало отвечает Юра.       — У меня дочь.       — Извините, соплячку.       Пока женщина задыхается от возмущения, Юра пытается сдержать улыбку, поднимая брови вверх. Он ловит на себе взгляды других, но те ничего ему не говорят — он слышит только «да они по блату сюда пройдут» где-то вдалеке, но не обращает внимание. Спорить с ним было бы совсем бесполезно, ведь Плисецкий, как и вся его семья, участвовали в конфликтах и помасштабней, и разводить детский сад в коридорчике фока — дело неблагодарное.       — Простите?       — А в спорте всегда так: либо ты, либо тебя. Учтите на будущее.       Возмущенная женщина, громко пискнув, театрально отвернулась, а Юра хитро облизнулся, задирая нос. Не ему спорить с этой женщиной за имя и место в спорте — когда в слезах выгребаешь стекло из коньков, планка соперничества поднимается гораздо выше, чем это.       Как и предполагалось, ознакомительная тренировка закончилась через час. К тому моменту группа обеспокоенных родителей поуменьшилась, что Юре предоставилась возможность сесть на высокий подоконник.       Когда Яна вообще услышала про то, что ей можно будет драться и никто не накажет за это, ее глаза заблестели, она пыталась вырваться на тренировку уже несколько недель, но только в конце января ей стукнуло пять. Главное условие спортивной секции — это возраст.       Юра искал не только сам хорошие секции: он даже обратился за помощью к Миле, поскольку она промышляла фитнесом и частными тренировками, и среди ее знакомых точно должен был быть человек, который поможет свести с нужным тренером по вольной борьбе. Именно эта категория единоборств была одобрена Юри по итогу, потому что в ней нет приемов, ломающих костей. В любом случае, если Яне этот вид спорта не приглянется, они не станут мучить дочь, как некогда мучали всех троих с фигурным катанием в детстве.       Яне было интересно все, что связано с активностью — она даже полезла на лед с просьбой научить кататься, а после, врезаясь в бортики, на всю арену вопила о том, что теперь она «как папы».       Еще с того момента, как появились дети в семье, трое родителей решили, что для них доступ к фигурному катанию по возможности будет закрыт, если, конечно, они сами не захотят ввязаться в это гиблое дело. На их счастье никто из детей любви к этому виду спорта не питал: Яне было тяжело из-за своего веса стоять долго на коньках — у нее начинали ныть ноги, и она ковыляла по льду почти на зубчиках коньков до ближайшего бортика. Что касается Марта, несмотря на то что он был невероятно гибкий и вполне мог освоить жизнь на льду, он боялся падать, а после боялся и вовсе выходить на скользкую поверхность.       Всю дорогу домой, Яна без остановки рассказывала, как им показывали правила падения, объясняли правильный бег, а еще удалось оценить пару приемов от ребят постарше. А Юра в это время сделал мысленное замечание, что синяков на ее конечностях нет, и значит Юри будет спокоен, когда сам услышит этот пересказ из уст дочери.       Придя домой после первой ознакомительной тренировки Яны, Юру ожидали новые сюрпризы. Зайдя в ванну, чтобы закинуть в стирку свои носки и носки дочери и наклонившись, он почувствовал, как трусы неприятно подпирались штанами и прилипали к коже.       Малыш, течка.       — Бля, так вот че на меня так смотрел тренер этот... — сидя на унитазе и задумчиво крутя в руках мокрые труселя, произнес Плисецкий. — И та мамка чья-то, рядом стоящая.       Юра почувствовал от осознания этого себя очень странно. После рождения детей он не попадал никогда в такие неловкие истории с течкой. Раньше ему было все равно, однако сейчас хорошее воображение нарисовало картину: он почувствовал себя милфой, которую хотели бы выебать все, главное, чтобы не заметили дети. Эта же мысль и опустила Юру на землю.       — Фу, нет! Нет! Не хочу быть милфой, это надо оставить Вите, вот там по всем параметрам жопы... — от фантазий ситуация усугубилась, и, чтобы остановить потоп смазки, пришлось задействовать половину рулона туалетной бумаги.       Тем временем, как всегда не вовремя, свой наглый скрипяще-пищащий голос у двери подала Яна. Девочкой она была совсем не сдержанной, слова «ждать» для нее не существовало, когда ей хотелось чего-то. Она требовала обещанный обед, ведь после тренировки ее аппетит только усилился.       Вся в Юри.       Все оказалось еще хуже, когда от прокладок и прочих примочек, останавливающих фонтаны, осталась только тупая упаковка с нарисованными капельками, цветочками и счастливым омегой, который успел остановить свой водопад. Пришлось срочно импровизировать с остатками туалетной бумаги.       — Твою мать, — Юра злился на себя, потому что совершенно забыл о своем цикле. А ведь он уже распланировал себе всю неделю.       — Папа, — продолжая назойливо стучать, Яна никак не могла оставить его в покое.       — Яна, подожди! — не выдержав, кричит он, комкая туалетную бумагу. А когда понимает, что дочка отошла от двери, он только вздыхает, вытягивая ноги, позорно опуская мокрые в руках трусы вниз. — Как сложно быть родителем...       Когда же вернулись забравшие Мартина из детского сада Юри и Виктор, ситуация достигла отметки ужаса. Юра, встречая на пороге, уже ощущал, как каждый слой зевы, потраченной не по назначению, сдается под натиском течки.       Встретившись с ним лоб в лоб, Юри замер на пороге, глядя прямо на красные щеки Юры и очень обеспокоенные глаза. Несколько секунд переглядок, и Кацуки шагнул за порог, обходя его стороной и хватая на руки подбежавшую к нему дочь. Какой позор, тут дети, а он борется со своими мыслями, которые за секунду вытеснили все волнение. Еще утром Юри отгрызал себе заусенцы на руках, весь день перечитывал сообщение Юры, пока дома ждали его феромоны мужа. Это была отвратительная смесь: он не спал по ночам, обдумывал каждое слово, пока Виктор его успокаивал, а Юра клялся в том, что с Яной все будет в порядке. Яна в порядке, а вот сам Юри нет.       — Оу, привет, котенок, — быстро целуя Юру в щеку, говорит Виктор. Он закрывает дверь, оставляя Марта посередине прихожей, и делает вид, что ничего не замечает. Все-таки он имеет какую-никакую выдержку и самоконтроль. — Как прошла тренировка?       — Где тампоны? — сразу же шипит Юра сквозь зубы, когда краем глаза замечает, что Юри проходит мимо него и даже не здоровается. «Оно и к лучшему», — думает он, потому что, как никто другой, знает, как Юри реагирует на его течку.       — Чего? — внезапно поднял голову Мартин, который снимал с себя ботиночки.       — Это взрослые разговоры, Марти. Ничего интересного для тебя, — раздраженно ответил ему Юра, впиваясь глазами в Виктора.       Слишком много проблем выдалось сегодня: сердце и нутро Юри разрывалось от переизбытка чувств и эмоций. Он бы, конечно, взвыл, но он взрослый мужчина и должен себя контролировать. Юри еще никогда не испытывал бесконечное переживание ноющего сердца и возбуждения одновременно.       Как сложно быть родителем.       Виктор глупо улыбается, поглядывая на краснеющего Юру, пока где-то снизу Мартин вертит головой. Все трое родителей выглядели нелепо, в попытках показывать детям, что ничего не происходит, как-то выворачиваясь в ситуации, однако Яна и Март еще не догадывались до конца, что им в скором времени предстоит узнать, что такое пубертат и что будет после него.       Кажется, Юри забыл раздеться, отходя с Яной на руках в дальний угол кухни, там же ее и отпуская.       — Рассказывай, солнышко, — давит из себя Юри, пока Яна спешно влезает на стул. Кацуки суетится на месте, снимая с себя шарф, мимо него бежит Мартин прямиком в ванну, чтобы помыть ручки. А потом Юри подходит вплотную к Юре, вжимаясь в его спину собой, смотрит на Виктора, и цедит:       — Я умираю...       — Давай послушаем, что расскажет нам Яна! — громко говорит Никифоров, ловит на себе два прожигающих насквозь взгляда, и только сильнее улыбается. — Ведь все хорошо.       — Говнюк ты эдакий, — трясется Юра до тех пор, пока его плечи не сжимают крепкие руки Юри. Очевидно, ответ Виктора не относился к Яне.       А Витя словно чего-то выжидает. Он видит, как Юри обмякает, улыбается, — видит это умиротворение и благодарит судьбу за то, что у его котеночка началась течка так вовремя, способная отвлечь Юри хотя бы чуть-чуть.       — Где тампоны, сука? — зубы Юры скрипят, а ноги то и дело, что ерзают.       — Пошли, — отвечает Витя, проходя мимо них и вскользь бросает, — Юри, милый, отпусти его.       — Да-да... — торопится Кацуки, а потом косит глаза в сторону мужа.       В ответ он получает короткую добрую усмешку и смотрит на удаляющихся мужей, пока сам бьет себя по щекам, задирая очки на макушку, и наконец избавляется от уличной одежды.       — Сколько можно меня мучить, Вить! — скулит Юра, прыгая на одном месте.       — Юра, тампоны. Вот тампоны! — доставая пачку из ящика комода со своей косметикой, говорит Виктор, а после отдавая ее в дрожащие руки Юры, который торопится сесть на кровать. — Если они закончились в ванной, то, значит, есть в спальне. Ты же знаешь.       — Ты думаешь я могу вспоминать о том, где среди твоих кремов есть тампоны и прокладки, когда вся голова забита еблей, а под ухом орет Яна, что хочет жрать, ссать, да что угодно?!       — Я понимаю в какую неловкую ситуацию ты сегодня попал, котен, я просто тебе говорю о том, где еще они лежат, я не наезжаю, — Никифоров присел рядом с ним, приобняв. Запах течки его самого немного дурманил, он даже не представлял, что могло происходить с Юри в эти моменты и как ему сносит крышу.       — Тупой день, давненько со мной не случалось такого треша, — Юрка прильнул к Вите, обхватил его талию руками и вжался лбом в плечо, пока его гладили по волосам.       — Хочешь, устроим романтический вечер с продолжением? — перебирая волосы и вдыхая аромат, предложил Виктор. — Уложим детей, возьмем винца того шикарного. Помнишь, Крис привез с Франции? А потом отодвинем кровать, чтобы не стучала, и потрахаемся. Как я люблю говорить, конечно, не пятница-развратница, но среда тоже ничего. Среда-развратница, как тебе?       — Пиздец какая развратница! — Юра неожиданно сунул в штаны Вити руку, а потом, прислонившись лбом к его лбу, прошептал ему в губы. — Давай подрочим друг другу.       — Нет, котень, — аккуратно обхватывая тонкое запястье изящными пальцами, Виктор укладывает его руку себе на ногу и осторожно поглаживает. — Во-первых, я только с улицы.       — Я мучаюсь, я не могу подрочить, — скулит Юра. — Яна везде за мной ходит...       — Я понимаю, родной, — аккуратный поцелуй в нос заставляет шипеть, закидывать ногу на ногу. — Сейчас тоже нельзя.       — Быть родителями отвратительно сложно. Никакой личной жизни. С одной стороны, с Бибой и Бобой весело. С другой — они преграда к сексу...       — У нас хотя бы есть понимание и самоконтроль, — усмехается Виктор. — Я никогда не забуду, как отчим трахался с матерью на соседнем диване, когда мне было семь...       — Фу, — Юра скривился, а потом довольно ухмыльнулся. — Спасибо, у меня упал.       — Всегда пожалуйста.       Выходя из спальни, Виктор почувствовал холод на только что отошедшем от улицы лице — открыты окна, балкон. Он мельком глянул на то, как дети устроились за столом, на мельтешащего Юри.       — М-да... — и его фигура тихо скрылась за дверью ванны.       К ужину ситуация стабилизировалась, по крайней мере Юра теперь не ерзал, сидя на одном месте, а Юри не тер постоянно нос рукавом домашнего свитшота, и можно было спокойно выслушать рассказы Яны, вникая в суть.       — Так круто, — задыхаясь от эмоций, тараторит Яна, продолжая набивать щеки едой, аки хомячок, — вот так ногу раз, руку два и все!       — Она как бульдозер прет, — усмехнулся Юра, втягивая шею в плечи, противно хихикая, пока его под столом бьет маленькая нога точно в больное колено. — Твою мать, Янка!       — А че ты ржешь?!       — А че, неправда? Или мне рассказать, как ревел тот сопляк, на которого ты упала? — а потом Плисецкий понимает. — Не, сопляк был такой же, как этот.       Мартин поднял голову, когда почувствовал, что папа указывает в его сторону. Он был похож на суриката, не понимая, при чем здесь он.       — Я?..       — Хорошие разговоры за столом, солнце, — Юри недовольно закатил глаза и попытался поставить миску с греческим салатом между тарелками, выронив ее слишком удачно, что она встала на место.       — Да я отвечаю. Янке в беспардонности не занимать.       — Оу, я даже знаю в кого это, — Кацуки покосился в сторону Виктора и улыбнулся уголками губ.       — А причем здесь я сразу? — Виктор недовольно уронил вилку в тарелку и уставился на мужа. — То, что она не стесняется проявлять себя это хорошо. Или я, по-твоему, тоже до такой степени беспардонный?       — Ну... Тебе напомнить, как ты приехал в мой дом, внаглую поселился в банкетном зале и...       — И ужрался, уснув на полу, — добавил Юра между делом, складывая ногу на ногу под столом.       Никифоров только закатил глаза. Наконец-то Кацуки отыгрался за эту наглость десять лет назад, но меньше любить Виктора не перестал, даже если он беззастенчивый и беспринципный уебок с амбициями — он все еще его муж и отец его детей, который с этой ролью пока что справляется отлично.       — Вот, пожалуйста, — обижаться театрально Витя умел больше всего. Смахнув с лица жиденькую челку, он взял в руки вилку. — Я для них все, а они...       — На обиженных воду возят, Вить, — кивая ему, Юра тянет кусочек еды в рот и довольно улыбается.       Ну вот как можно злиться на этих двоих, когда у одного страх и паника в глазах заменяются теплой любовью, а второй кривит свои губы в самой красивой улыбке?       — Кстати, — Плисецкий вытягивает руку, размахивая вилкой в сторону Яны. — Сказали, что она хороша по параметрам для них. Если хотим ее водить туда, то нужно пройти диспансеризацию.       Зеленые глаза уставились в сторону Юри, ожидая его одобрения или отказа. Все-таки его мнение было ценно в данной ситуации. Кацуки посмотрел на дочь, прикусив машинально верхнюю губу из-за раздумий, а потом вздохнул, покачав головой:       — Ладно, хорошо.       — Да! — победно кричит Юра, растеряно кидаясь руками от Юри к Виктору, а потом трепет Янку по голове, путая ее слабые косы.       — Не трожь! — вопит девчонка, на всякий случай прикрывая руками тарелку.       — Я счастлив. Ладно, я правда чувствую какой-то подъем, — вздыхает Плисецкий, а по его телу бежит дрожь.       Он доволен собой, что наконец-то вклинился в ряд своей семьи, хоть дети и не вызывали у него привычного для других восторга или каких-то отцовских инстинктов. Но Юри говорил, что он просто нашел себе собеседников на одном уровне, за что неоднократно получал грозный вой и возмущения.       — М, есть идея, — задумчиво произносит Виктор. — Вы можете сводить Яну на диспансеризацию вместе в эту пятницу. Я позвоню одним людям, чтобы не в поликлинику идти.       — Чем тебе не угодила поликлиника?       — Юр, оставь это развлечение для бедных. Или тебе нравится сидеть четыре часа в толпе душной?       — Я не могу в пятницу, — говорит Юра. — У меня тренировка.       — А как... — Юри щурит глаза, наклоняя голову в бок.       — Блокаторы. Прежде, чем выйти из дома, я выпью блокаторы.       — Что такое блокаторы? — тихо спрашивает Мартин. У этого ребенка в принципе много вопросов на сегодняшний вечер.       — То, что ждет тебя лет через десять.       Что это такое и для чего, мальчишка так и не понял. Подумал только то, что это какой-то пунктик из взрослого будущего.       — Котень, но если...       — Мне нужно на тренировку.       — Хорошо, тогда мы с Юри сводим ее в частную клинику, да? — устремив голубые глаза на Юри, Виктор улыбался, ожидая реакции, но когда заметил, что тот смотрит куда-то в середину стола, то несколько нахмурился. — Юри?       — Да, да-да, хорошо, — отмирая, стандартно отвечает Юри.       — Что не так? — слова Виктора режут слух, и сейчас Юри не очень хочет отвечать на вопросы. Он погружен в свои мысли, обдумывая все за против. — Юри.       — Да, давай вместе.       Виктор оказался между двух огней: слишком счастливый Юра, гордый за себя и за свою дочь, аки настоящий папа, и Юри, которого пожирали изнутри миллионы мыслей. Хоть Юри и делал вид, что все хорошо, и, да, он несколько успокоился, все равно было тошно.       Вставать на пути к достижению чего-то и быть плохим папой ему особенно не хотелось. Ему следовало ожидать, что Юра и Яна найдут общий язык из-за схожих характеров в конце концов. Страшно было скорее даже не за то, что Яна получит травму — это были второстепенные проблемы, которые Юри принимал, зная, что такое большой спорт. Страшно было за то, что однажды, лет через семь, Яна будет бороться не с соперниками, а с булимией.

Боль во всем теле, качели на весах. Юри так гордится собой, что врезается в дверь, когда не остается сил остановить ноги. Он падает на лед, он бьется лицом об борт. Он терпит, терпит даже все то, что о нем пишут СМИ. Терпит, блокирует экран телефона, укладывает голову на руки, лежащие на ободке унитаза.

      Сейчас Юри винит себя в эгоизме, съедая себя изнутри, кусая щеки. Но он хороший родитель.       В частной клинике он узнает знакомый запах спиртовых салфеток, чувствует холод от тепло-золотой плитки на стенах. Он держит Яну за руку, когда Виктор, пряча свое лицо в филлерах за маской, общается с врачом, который отдает ему карточку, заранее подготовленную для Яны.       — Знаешь, тут не все так плохо, — сказал Юри, разматывая шарф с лица дочери. — Описывали мне поликлиники ваши, как разбитые здания...       — Мой хороший, это частная клиника, — Виктор сунул свои перчатки в карман и потер холодные ладони, параллельно закатывая глаза на реплику мужа. — Я же сказал, в госполиклинику только через мой труп.       — А мне купят гематогенку? — проскулила Яна, терпеливо ожидая, когда растегнут ее комбенизон.       — Как только сдадим кровь... Хм, придется подождать, солнышко.       Яна нервно дернулась на месте и устало замычала.       Сегодня предстояло пройти около дюжины врачей, чтобы Яна смогла посещать спортивные секции. Правда, акция «частная клиника» одноразовая — в следующем году ей придется идти вместе со всей группой в общий диспансер, ковырять бетонные блоки вместо ступенек ногой и ждать окулиста на цокольном этаже. А пока уютные золотые стены настраивали и ее, и родителей на позитивный лад. Яна не боится врачей — врачи боятся ее.       Она любила ходить на прививки и никогда не плакала от вида иглы, ведь знала, что за молчание она получит аж три аскорбинки от доброй медсестры. В отличие от ее брата. Мартин каждый раз обмякал и падал на пол прямо в кабинете, когда чувствовал запах спирта и каких-то таблеток.       — Еще тут нет очередей, так что мы все быстренько пройдем и поедем домой, — ехидно процедил Виктор прямо на ухо Юри, улыбаясь.       — Да, — слабо поднимая уголки губ, ответил Юри.       Виктору было жаль своего Юри, который мучился от тревожности. Никифоров прекрасно понимает боль от РПП, ведь сам же и приложил частично руку к этому, а потом на пару с Юрой они уговаривали Юри поесть, вместе с ним сидели в ванной, когда разъебанный желудок только-только начинал привыкать. Неудивительно, что после рациона «ешь-пей-блюй» Юри стремительно набрал вес, и его комплексы вылезли наружу. Больше всего он ненавидит пересматривать фотографии со свадьбы, ведь сейчас он более менее привел свое здоровье и тело в порядок благодаря тому, что он — хореограф и это его работа.       Яна зашла в кабинет врача сама, пока Виктор что-то говорил докторше, вручив ей медкарту дочери, а после он сел на кожаный диван рядом с Юри, подгребая в руках курточку Яны.       — Щас ее там измерят, первые данные внесут, и пойдем кровь сдавать, а то она душу вынет со своей гематогенкой, — Витя машет перед своим лицом своим красным дорогущим беретом. — Видишь, как тут жарко. Щас бы пошли в поликлинику, там в лучшем случае коридоры снегом занесло.       Виктор смеется, сжимая в руках головной убор, вытягивает одну ногу перед собой, а потом чувствует тяжесть на своем плече, вздыхает и охотно клонит голову в ту же сторону, укладываясь на только что прилегшую на него голову Юри.       — Я веду себя как эгоист?       — Ты ведешь себя как травмированный в детстве взрослый, чье мнение не учитывалось родителями.       — Это так. Но вообще мне интересно, в какой момент Юра пришел к тому, где мы сейчас.       — Думаю, это он ведет себя немного эгоистично, — Виктор ерзает головой, чтобы в глаза не лезли волосы, и продолжает. — Он так не хочет быть похожим на свою мать, что невольно наступает на ее же грабли. Тем не менее, он считается с нашим мнением и, самое главное, с мнением Яны. Если бы Яна не захотела сама, он бы не стал ее уговаривать. Ты же знаешь его, он бы просто потерял интерес на какое-то время, пока не стукнула бы новая грандиозная идея в его светлую головушку.       — О, да, в этом весь Юра.       — Ну, как ты там говоришь, — улыбается Витя так, что Юри чувствуешь это даже виском, — нашел себе друзей на своем уровне.       Юри смеется. По крайней мере, Виктор чувствует, как тот колышется под его головой, и он скорее тянется его обнять.       — Юри.       — Что?       — Хочешь вечером отдохнуть за бокальчиком дорого вина с продолжением в спальне?       Юри поднимет хитрые глаза на своего мужа, пытаясь высвободиться из объятий, но вместо этого его прижимают еще крепче к себе.       — Тебя тоже достают, да?       — Я уже сдался позавчера.       — Я тоже.       Они тихо смеются, сидя в обнимку, уставив свои взгляды на белую дверь, за которой сейчас Яна стоит на ростомере.       — Надеюсь, Юра не обломает нас, как он любит это делать, когда у него течка, — тянет наигранно Витя.       Еще утром, когда Виктор и Юри собирали Яну на диспансеризацию, Юра нервно застегивал замок на куртке Марта. Блокаторы, которые он выпил после завтрака, еще не подействовали, а он уже опаздывал на тренировку при том условии, что ему еще нужно было отвести Марта в детский сад.       Пути разделились, когда семья дошла до своих машин на парковке под домом: Яна влезла на заднее сиденье машины папы Вити, а Мартин — папы Юры.       Юра уперся руками в руль, провожая взглядом машину своего мужа, а потом вздохнул.       — Папуль, что с тобой? — тихо сказал Мартин, чуть выглядывая из-за сидения.       — Все нормально, Марти.       — Ты плохо себя чувствуешь?       — Чуть-чуть, Марти.       Растерянные глаза ребенка засуетились по салону машины, потому что он не знает, как помочь своему отцу, не знает, его ли вина в этом, но на всякий случай Мартин начал переживать.       — Как-нибудь я тебе объясню, что происходит со мной, Март...       — Это больно?! — то, как Мартин вскрикнул, сильно напугало Юру.       — Нет! — не менее обеспокоенным тоном вскрикнул и сам Юра. — Просто... Ты еще маленький и ранимый для таких разговоров, а твоя сестра тупая и все равно ничего не поймет.       — Но с тобой все хорошо?       — Да, — вздыхает Юра, поглядывая в зеркало заднего вида, в котором находит обеспокоенное лицо сына. — Эй.       Он тянет к нему руку, аккуратно касаясь ноги, потому что ведь знает, что тактильность — лучший способ взаимодействия с сыном.       — Пять минут и мы поедем, ладно?       — Ладно...       По идее, Юра уже опоздал на тренировку, на которой мог бы застать Якова, но ему не было запрещено приходить туда в абсолютно любое время. Он даже был немного рад, что сможет сегодня покататься в одиночестве, по крайней мере до тех пор, пока вечером не выйдут на лед группа юниоров.       Где-то на полпути к саду, Юра вновь посмотрел на сына через зеркало, который уставился в окошко. Пораскинув мыслями, он вдруг подал голос:       — Эй, Марти, — и на него тут же уставились синие огромные глаза. — Ну его, этот твой детский сад. Поедешь к папе на работу?       — Поеду, — быстро кивая, Мартин упирается руками в пассажирское сидение перед собой. — Правда?!       — Правда.       «А хули нет-то?», — думает Юра, выворачивая через какие-то старые дворы обратно на дорогу. Правда, в тот момент он почувствовал себя так, будто нарушил закон. Но ведь он тоже родитель, точно такой же, как Витя и Юри, почему он не имеет права решать, что ему делать с собственным сыном, так ведь?       Первая группа малышей закончила свою тренировку, и Юра был просто уверен, что Яков уже ушел, ведь по пятницам он либо натаскивал своих чемпионов, либо консультировал хореографов и тренеров групп помладше. А так как его главный чемпион сейчас бежал по парковке с сыном за руку, делать на арене Якову больше нечего.       Мила сидела на трибунах после тренировки со своей группой малышей и собиралась уже уходить домой, как на арену влетел обратно Яков, злобно распихивая двери, а за ним последовал Юра. За бортиками особо не было видно, что происходит и почему Фельцман злой, но стоило Миле поднять себя со скамьи и подойти к ним, чтобы узнать в чем дело, она увидела, как Плисецкий держал за руку маленькое нечто в синем комбинезоне.       — Ой, ты, боже, — протянула она, не сумев сдержать эмоции в себе. — Юрочка, ты такую лапушку к нам привел учиться?       — Нет, нам не с кем его оставить, — не поворачиваясь, ответил Юра, продолжая ругаться с Яковым.       — Юр, в твоей башке мозги есть? — Яков демонстративно постучал себе по голове. — Или бестолковость это заразно? Надеюсь, внуку моему от вас это не передастся?       — Яков, он не помешает здесь никому, — Юра отпустил руку сына, чувствуя, как тот пытается вырваться. — Он спокойно посидит. Скажи спасибо, что я не Янку привел.       — Спасибо.       — Ну чего кричите, вы пугаете зайку, — на руках у Милы уже сидел Мартин и аккуратно прилипал к ее плечам. — Я побуду с ним, правда?       Больше самих родителей двойняшек обожала Мила. Сама она женщиной была боевой и очень любила детей, однако подходила к воспитанию с осознанием полной ответственности и никогда не скатывалась до понятия «я ж матери». Она настолько ответственно относилась к детям, что их с Гошей дочь, по словам даже самого Поповича, появилась на свет так, словно это не он ее выродил, а Милка-альфа. Уж эта женщина точно знает, где чье место. Всегда весела, серьезна и сильна — все-таки, она прошла через женскую сторону фигурного катания и не сломалась, как многие.       Дочь Милы уже ходит в школу, поэтому альфа-мамочке не хватает какого-то малыша рядом. Хоть она и понимает, что гиперопекать ребенка нельзя, она слишком скучает за теми днями, когда ее маленькая дочурка ходила в садик с фиолетовым портфельчиком и игрушечной собачкой.       Ее иногда просили сидеть с детьми четы интернационального брака, когда те были заняты чем-то глобальным. Они неплохо общались с дочкой тети Милы, но Мартин слишком боялся двух альфа-девчонок рядом, поэтому прятался за тетю Милу и просил вернуть его к папам.       Да и вообще их семье повезло, что они знакомы с Милой, ведь когда придет время пубертата у Яны, Бабичева объяснит ей все нутро альфа-самки.       — Делай, что хочешь, — бросает Яков, разворачивается и грозно делает два шага в сторону дверей, потом возвращается, треплет Марта по волосам, улыбаясь с того, как названный внук смеется, а потом покидает арену, хлопая масштабными дверьми.       — Че с ним? — смотря в след Якову, спрашивает Юра у рядом стоящей Милы.       — Пару дней назад Витя сказал, что сегодня тебя не будет. И у него запланирована какая-то встреча на сегодня.       — Бля, Витя...       — Э, — взвизгнув, Мила закрыла Марту уши, прижимая к себе покрепче. — Фильтруй.       — Ладно, плевать, — отмахнулся Юра и подошел вплотную к Бабичевой. — И-и?       — Что?       — Сына отдай.       — Ага, щас. Ты все равно сейчас пойдешь переодеваться и разминаться, а мы пока пообщаемся, да, Мартунь?       — Да, — отвечает тихо Март, улыбаясь, а потом переводит обеспокоенные глаза на отца. — Пап, ты же не обижаешься?       Юра вздыхает, закатывая глаза, и только потом отвечает:       — Конечно нет.       Мартин сидел укутанный в мастерку Юры с теплым термосом в руках и смотрел, как Юра рассекает по льду. Он с детским любопытством наблюдал за плавными движениями отца, все время вздрагивая, когда тот падал на лед.       — Нравится, как папа катается? — рядом с ним сидела Мила.       Март перевел глаза на девушку, сжимая в ручках термос крепче, и кивнул.       — Не хочешь стать фигуристом, вон, как папа?       — Я не умею кататься, — смущаясь, ответил ребенок. — Папа сказал, что я не для катания.       — Ну, научить можно любого, так что он бессовестно врет, чтобы не заниматься самим с тобой, — Мила рассмеялась, приобнимая Марта. — Не холодно?       — Нет, — он прислонился щекой к термосу и улыбнулся, — так тепло.       Чуть позже Мартин прилип к груди Милы, аккуратно уложив свою светлую голову на ее ключицу. Тетя Мила ему чем-то напоминала родного отца Витю — такая же нежность и аккуратность в действиях, да и называла она его абсолютно так же. Мила и Виктор на сам деле были тандемом двух подружек вне катка, которые ходили к одному и тому же мастеру по маникюру и иногда вместе пропадали в дорогущих ресторанах с другими богатыми дядьками и тетьками.       Доверившись ей, Мартин уснул на ее руках, укутанный в три слоя одежды, чтобы не замерзнуть.       Мила сидела с ним на трибунах и иногда наблюдала за Юрой, за тем, как он делает прыжки, как падает и поднимается снова. Она была рада, что знакома с таким сильным человеком, который всю жизнь тащил на себе какой-то груз ответственности и сейчас стал осознавать, что он не один, что у него есть поддержка. Рада, что их Юрка начинает немного взрослеть.       Мартин почти не двигался на руках, только аккуратно сопел под ухом, иногда дергая носом. Уснул, потому что привык в это время быть в саду на тихом часе. Удивительный ребенок: всегда засыпал после обеда, будто запрограммированный, неважно где он был, он спал в обед всегда: в машине, на руках отцов, дома, в саду и вот на катке.       Окончив прокат и решив сделать перерыв, Плисецкий вышел со льда и стал подниматься на трибуны, где сидела Мила с ребенком на руках.       — Какое у вас маленькое чудо, — улыбалась она, поглаживая Марта по светлым волосам. — На тебя похож.       — Я так не думаю, — проводя рукой по лезвиям и убирая лед с коньков, пробурчал Юра. — На Витьку похож.       — Главное, чтобы не мозгами.       — Сейчас они на одном уровне кидают обидки и истерики закатывают.       — Он еще маленький...       — Это не оправдание, — пробурчал Юра. — Он уже многое, что понимает в жизни, но и истерики-то не простые у него. Он странноват, но психолог сказала, что все вроде нормально.       — Скромный и нежный, наверное? Он похож на фарфоровую куколку...       — Наверное, — присаживаясь рядом, ответил Юра и вытянул ноющие ноги перед собой. — Ну я, конечно, не спец, но мне кажется, у него либо синдром Аспергера, либо ОКР.       — Юр, ему пять, — лицо Милы неожиданно сменилось на более серьезное, а ее глаза стали прожигать в Юре дыру, будто бы он сейчас оскорбил ее ребенка. — Все дети странные как минимум лет до десяти. Собственно почему говорят, что в детстве сложно сделать какой-то вывод психологу?       — Наверное, — Юра немного потупил на вид арены, а потом потянул руки к сыну. — Отдай.       — Он спит.       — Не проснется, — и Юра был прав, потому что разбудить Марта было сложно. Мальчик даже не заметил, как его взяли на руки и усадили на родного отца: он лишь прижался к нему, поерзав немного своей отлеженной щечкой.       Юра улыбался, когда смотрел на сына, хоть сам и не осознавал этого. Он просто прижал его к себе и поправил свою куртку на нем, чтоб не упала.       — Я каждый раз вижу твоих детей, и мне все еще не верится, что они вообще существуют... — Мила улыбнулась и полезла к Юре, укладываясь ему на плечо.       — Сам не верю, а потом вспоминаю, как было хуево, когда они на свет лезли, и верю.       Руки сами потянулись к светлым волосам сына, чтобы поправить их, убрав с лица.       — Наверное, Мартин — самый неожиданный ребенок страны.       — Не придавай всему значение, — отмахнулся Юра. — Мы с Витькой просто как Пугачева и Галкин от мира фигурки.       А ведь и правда Мартин был самым неожиданным ребенком страны. Его не было даже ни в планах, ни в теоретической возможности, но раз этот маленький сгусток удачно сложившихся рецессивных генов родился, значит, он зачем-то то нужен?       В случае с Яной все было просто: у нее карие глаза, черные волосы и милые ямочки на пухлых щечках, — все так, как и задумывалось природой. Но нельзя отрицать возможность того, что на ее месте мог быть другой человек: пересади врач шесть лет назад Юре совершенно другую яйцеклетку, сейчас бы не было такой Яны, которую все знают, вполне вероятно, что был бы даже Ян.       А Мартин один. Один в пробирке, один единственный ребенок Виктора и Юры и других больше не будет. Удачная суперфекундация.       Изначально весь мир обсуждал, с кем спит Виктор Никифоров. Эта информация была тайной, покрытой мраком, и каждому жалкому журналюге в России и Европе обязательно нужно было вставить свои пять копеек в бездарные статьи без информации. И даже когда он выложил в инстаграм фотографии с подписью «теперь я замужем», СМИ как-то очень ловко наплевали на Юру на этих фотографиях, приписав ему статус «друг семьи» — действительно, похер на кольцо на его руке.       Потом вся новостная лента кишела новостями о том, что на самом деле вместе Юри и Юра, учитывая их трепетные взаимодействия друг с другом, а когда на свет появились дети, то мир сначала увидел Яну, потому и сомнений не оставалось, что третье колесо — Никифоров.       Откуда взялся Мартин, родной ли он ребенок им вообще, что это такое, никто из СМИ не знал, потому выкидывали инсайды от работников катка. Но этот светлый мальчишка был самым большим и важным золотом в коллекции Виктора и Юры.       — Он, когда спит, мне больше нравится, — говорит усмешливо Юра. — Микрочелик такой.       В семье к Марту относились по-особенному, не так, как в саду или где-то еще, — его окружала любовь со всех сторон. Он любил слушать истории папы Вити или засыпать под сказки от папы Юри. Ему было комфортно в их с Яной комнате, и он бы никогда в жизни не согласился на отдельную — он не может существовать без Яны, как ментальный сиамский близнец, как и она без него. Он любит те моменты, когда она пытается влезть к нему в постель вместе с Потей, чтобы успокоить его слезы.       — Вот... — Юра удержал паузу, сбавляя тон голоса и посматривая на спящее лицо сына. — Когда он спит, можно спокойно вообще жить.       — А Яна?       — Бля-я, — нервный вздох показался несколько смешным. — Я не знаю. Я не думал, что пиздюки могут быть настолько полярными.       — Ну, Витя говорил, что они абсолютно разные.       — Я даже не могу сказать, кто хуже, а кто лучше. С мелкой прикольно играться, она живой робот, но она мерзкая до опизденения, — Юра скривился и потряс Марта немного на руках. — А этот — душнила мелкий, но зато он сам с собой время проводит и не ебет мозги, когда не закатывает истерики нам.       — Приходи на каток с детьми почаще, — Мила улыбнулась ему в ответ и потянула свои ручонки к светлой голове мальчишки.       — Ага, щас. Хочешь, чтоб у нас во льду тут были дырки? — и опять недовольный хрип, похожий на фырчание кота, заставил улыбнуться. — В прошлый раз Янка била задниками лед. А потом Яков хотел убить уже нас.       — А чего ты решил его к нам привести?       — Мы же Янку в секцию устроить хотим, помнишь же? Вот, папашки повели ее по врачам для справки.       — Юри все еще переживает?       — Да, но я надеюсь подумерить его волнение сегодня, — Юра противно хихикает и на всякий случай проверяет, не слышит ли его Март.       — То-то я думаю, че такое, че воняет, — Мила, словно ищейка, подергала носом в воздухе. — А это ты благовонишь.       — Да ваще, милфа пришла.       — Я смотрю, почти вернул четверной тулуп, — сказала Мила, натягивая Марту на голову капюшон, чтобы не разбудить его.       — Ага, знатно повалялся.       От разговоров про возвращение контента его передергивало. Учитывая, что больше этого его затейпированное в три слоя колено не выдержит. Хотел бы он сказать Миле, что прочувствовал при приземлении четверного: как шатнуло сустав, как он зассал услышать знакомый роковой хруст второй раз и как ему жаль для себя признавать, что больше никакого четверного не будет.       — Зато дорожка прикольная получилась, — подметила Мила. — Сам же придумал? Для какой программы?       — Мил, ты же понимаешь, что я... — Юра пожал плечами, ему явно тяжело давались эти слова. — Я больше не выйду на лед. Как бы мне этого не хотелось.       — Я это поняла сразу, как только ты, когда приехал домой злой, заявлял, что в следующем сезоне отыграешься, и грозил всем костылем, — показывая взглядом на его колено, сказала Мила, а потом передразнила в шутку. — В следующем сезоне я всех отхуярю! Я вернусь! И не такая хуйня у меня случалась!!       — Блять, я бы тебя щас костылем как двинул хорошенько! — взбесившись, Юра замахнулся на Бабичеву. — Жаль, что в гардеробку запихали куда-то, хуй в этих шмотках Викторовских че сыщешь.       — Ой-ой, да ладно тебе. Я ж любя, — отмахнулась Мила. — А про прогу спросила, потому что думала, что для шоу-номер придумал.       — Я тоже любя, — Юра отвел взгляд и закинув голову назад полушепотом продолжил, — а номер я нихера не придумал. Дорожку высрал и все. Думаешь, че на меня Яков взъелся. Приезжаю хуйней страдать.       Плисецкий уже не замахивался на нее, не злился — все это было напускное. Мила была права, для всех все было ясно еще в олимпийский сезон. Тогда, на Чемпионате Мира, у него прямо во время проката произвольной провалилось колено, докатать он естественно ничего не смог, нога буквально волочилась за ним по льду, когда он злой на себя и расстроенный подъезжал к бортику. Он тогда, на льду, когда зал стоял, визжал, хлопал, закидывал лед игрушками и цветами еще не понимал что с ним случилось: начало программы, четверной лутц-тройной тулуп, триксель, четверной флип, хорошее приземление и...       ...хруст.       Он просто не смог дальше ехать, упал, потому что нога не стояла. Только в кике, когда подбежали врачи, когда начали стаскивать заклеенные наглухо изолентой коньки, его накрыл болевой шок. Но Юра не плакал, не жалел себя, он истерично смеялся, откровенно ржал над собой, вытирая слезящиеся от боли глаза, пока все вокруг были в шоке. Юра выглядел безумцем. Молчал и неподвижно смотрел на него тогда только Яков. Многие «эксперты» тут же начинали писать статейки, насколько он относится к своим спортсменам, как к вещам, к заработку, насколько же он бездушный, что не рыдает как фанаты, не бегает вокруг, как медики, не ахуевает и трясется, как фотографы и журналисты. Фельцмана в очередной раз обвинят во всех смертных грехах, будут говорить, какая он сволочь, раз заставил кататься с травмой бедного Юрочку, какой же он ужасный тренер, которому Олимпийского золота не хватило, надо еще и на чемпионат мира гнать, чтобы, конечно же, самоутвердиться. Только вот Яков единственный знал, что этот «бедный Юрочка», «маленький ангельский мальчик», которому уже, на минуточку, почти двадцать шесть годиков, — сам хотел этого, и уговорить его сняться было невозможно. Только Яков и Юра знали, почему это случилось, и именно по этой причине Фельцман молча сидел, даже не произнося фразу «а я тебе говорил», и именно по этой же причине Юра ржал над собой, понимая какой же он долбоеб.       Он думал, что это его не касается, что это обойдет его, когда врач честно без всяких лирических отступлений еще летом перед Олимпийским сезоном сказал: «Окончательный износ колена — до Олимпиады». Лечить было поздно, Плисецкий не обращал внимание, пока не начал иногда прихрамывать после тренировок. С коленом он сталкивался не в первый раз — оно, опухшее и отекшее, дало знать о себе еще в семнадцать. Тогда его сняли с чемпионата Европы, и он до середины лета провалялся дома в ненавистном супержестком бандаже. Колени не лечатся одной операцией — колени лечатся долгим покоем, полной обездвиженностью. Юра тогда на полном серьезе истерил, что лучше бы ему разъебало позвоночник, как Виктору, лучше бы он был ебаным блюющим рппшником как Юри, но только не колено.       Но когда ему повесили на шею олимпийское золото, его словно на бешеных крыльях понесло на Чемпионат Мира. Он забыл обо всем: о том, что говорил врач, о том, как на него орал Яков, о том, что он уже тогда, когда катал командник, прихрамывал после проката. Только в кике на Чемпионате Мира, ему вырвало эти крылья с мясом вместе с ногой, поэтому он и смеялся, понимая, какой он дурак — наступил на грабли героизма в очередной раз.       Потом он злился на себя, говорил всем, что вернется, понимая, что блефует, и внутри себя все уже знает и закончил. Но сказать, что он закончил страшно. Юре казалось это признанием своей слабости.       — О, перерыв, как четко, — посмотрев время на телефоне, буркнула под нос Мила.       — Слушай, опуская всю эту хуйню, у меня есть небольшая просьба. Пока не пришли лед перезаливать, сними меня.       — В плане? — Мила сразу же включила камеру. — С Мартом?       — Да не так, не с микрочеликом, — Юра осторожно снял с себя полусонного сына, который потирал глазки ладошками. Юра побросал чехлы с лезвий и вышел обратно на лед, пока Мартин устроился на его месте, скромно зевая.       Плисецкий сделал раскаточный круг, покрутился, разминая спину и подъехав к бортику сказал:       — Я прыгну четверной тулуп, сними мне для инсты.       Мила молча навела на него камеру, включила видео. Юра отъехал, сделав заход через пол-катка прыгнул, но сделал бабочку. По катку растянулось долгое:       — Блять, ну это я вырежу.       Проехав еще пару кругов и пару раз подпрыгнув, Юра снова поехал на четверной: заход, высоченный отрыв, риппон.       Все пронеслось перед глазами: дедушку, свою первую медаль на «звездочках ЦСКА»; свой первый тройной, который вышел раньше всех в группе; прокат на «призах деда мороза»; кубок Москвы, где его и заметил Фельцман; сложный переезд; попадание в сборную и первые деньги; фанаты, журналисты, юниорское Гран-При, оглушительная серия побед два года подряд; юниорский Чемпионат Мира; выход во взрослые; кидалово с Агапе от Виктора; первое поражение; балетный класс; победа гран-при; оглушительный успех; первые контракты, сплетни, фотосессии; взято первое золото Чемпионата Мира; покупка дедушке авто на призовые и снова один сплошной пьедестал; колено, снятие с Европы, успешные сезоны серебро-золото-серебро-золото, подготовка к олимпиаде, очередной скандал с допингом, отстранение сборной, пауза.       И снова провальное начало, непопадание в сборную, полнейшее дно, от которого пришлось отталкиваться со всей силой и снова наверх, пятое место, второе, Европа — серебро, Чемпионат Мира — бронза, скандал...       Колено больно шатнулось в идеальном приземлении.       Юра скользил по льду будучи в своих мыслях. Каждая противная мысль отсекалась в его голове уже подсознательно — он думал только о том, что он не зря всю жизнь стирал в кровь свои ноги и ломал себя. В глазах играли блики света, как будто на него снизошло какое-то озарение, и в какой-то момент ему начало казаться, что он не чувствует своего тела, что оно двигается само, как по кодам в программе. Его радовало, что он довел свои действия до автоматизма, и прозрел, что многие его неудачи зависели по-большому счету от психологического состояния.       Мила все так же писала видео на его телефон, засматриваясь на это спокойное изящество в нескольких секундах действий. Как только она заблокировала экран телефона и хотела сказать, чтобы он возвращался на трибуны, Юра так нелепо запнулся об лед и упал.       Такой полет до звезд и такое крушение шаттла.       — Папа! — кажется, Мартин несколько забыл, что он боится даже в своих сапожках ступать на лед. Он видел только то, как его папа упал, а, значит, ему может быть очень больно и его срочно надо пожалеть, даже если горе-отец уже поднимался на ноги обратно.       — Опа, — Юра ловко подхватил сына на руки, поднимаясь вместе с ним уже на обе ноги. — Так, сына, тебе тут делать нечего.       Он аккуратно прижал ребенка к себе и осторожно оттолкнулся от поверхности льда в сторону трибун, где его ждала Мила с отснятым материалом для инстаграма.       — Тебе больно? — обеспокоенный голос прозвучал довольно смешно, учитывая то, что Мартин уткнулся в плечо Юры и бормотал все в него, будто бы посылая слова сразу в тело отца. — Ты ударился сильно?       — Нет-нет, все хорошо, — Юра соврал. Его колено начинало ныть, и он уже был не уверен в том, что упал из-за раскатанного льда.       Почему-то Мартин заплакал. Будто бы это он упал на льду, а не папа. Будто бы это он сейчас должен был выть из-за боли в колене и большой обиды. Но Юра только поправил курточку мальчишки и погладил его по светлым волосам. Казалось, что Плисецкий сам испугался, когда Март, не думая, выбежал на лед к нему. Упав на лед в одиночестве, Юра, скорее всего, просто выматерился бы и, хромая, поплелся к сидениям, но сейчас спектр его внимания удачно перескочил с яркой боли на сына.       — Все хорошо, — тихо говорит он прямо на ухо сыну и шагает с ним на руках на прорезиненную поверхность. — Испугался, да?       В какой-то степени Плисецкому даже было приятно, что за него кто-то так волнуется. Обычно, когда он падал, Яков лишь укоризненно смотрел, Виктор дважды хлопал в ладоши, так и показывая всем своим видом то, что боялся сказать вслух: «какая досада, перестань валяться и давай снова».       А сейчас кто-то вдруг переживает о нем и решает, что надо пожалеть, когда он просто выполняет свою работу.       — Да... — тихо тянет Март, вытирая слезы руками.       — Вот как переживает-то за папу, — с алых губ слетела добрая насмешка, на которую Плисецкий отреагировал достаточно серьезно.       — Щас у нас истерика закончится, подожди, Мил.       Для Бабичевой было непонятно то, что Юра реагировал на слезы сына таким странным образом. Он называл это истеричкой, но Мартин даже почти уже не плакал, только на щечках и в месте под глазами (где расположились полупрозрачные веснушки, совсем как у Юры) стали появляться красные пятна. Нервничал.       — Ма... Март... — Юра попровлял волосы сына, заправляя их ему за уши. — Марти.       Мартин наконец-то отлип от его плечей, задыхаясь и открыв рот, глотая холодный воздух, чтобы успокоиться. Его лицо всегда похоже на румяную булочку: милые щечки и красивый румянец, покрывающий милые веснушки. Большие синие глаза испуганно смотрели на Юру, будто бы проверяя, все ли с ним хорошо, а маленький курносый нос дергался вверх-вниз, когда Март им шмыгал. Они были так похожи с Юрой, будто Плисецкого клонировали и уменьшили.       — Все?       — Все, — тянет Мартин и грустно смотрит на отца.       — Мне небольно, — снова врет. — Все так падают.       А Мила видит, как Юра поджимает ногу, стучит зубчиками коньков об пол, направляя свой вес на другую. Но она лишь улыбается тенью, стоя на ступеньках к трибунам.       Когда на лед вышла машина, Юра присел на трибуны, разглядывая все то, что наснимала Мила для него. Ему показалось забавным, что Мартин сидел рядом и советовал, где он лучше выглядит, что ему нравится, а что нет.       А потом его отвлек звонок Виктора.       — Че, так быстро? — даже не приветствуя, поднял трубку Юра.       — Ох, нет, — устало раздалось на том конце. — У Яны упало зрение, мы сейчас поедем в оптику очки ей на заказ делать.       — Ага... — тянет Юра, пока на него смотрят Мила и Март. — А Юри как?       — Юри? — Виктор замолчал. — Ну, в данный момент он покупает Янке гематоген.       — Витя.       — Дома.       — Хорошо.       — Это папа?! — пищит под ухом Мартин.       — Это Мартин? Юра, что ты... — а Юра совсем и забыл, что он не сказал мужьям, что планы на день немного поменялись.       — Дома, — и сбрасывает звонок, ухмыльнувшись.       — Что случилось? — интересуется Мила и на пару с мальчишкой смотрят на довольное лицо Плисецкого.       — Кажется, кто-то сегодня огребет, но... — он смотрит на сына, который упирается ручками в его ногу, совсем как котенок. — Марти, ты же хорошо провел время сегодня?       — Да-а!       — Вот так и скажешь папам, когда мы вернемся.       Домой, правда, Юра с сыном пришли раньше, чем остальная часть их шумного семейства. Бросая ключи на столик в прихожей, Юра небрежно скидывает свои ботинки и помогает раздеться Марту, чтобы он снова не запутался в замке своей курточки.       — Пап, хочешь секрет? — спокойно говорит Март, наблюдая за тем, как отец опускается перед нем на колени, чтобы уровнять их рост.       — Давай, — устало отвечает ему Юра, отцепляя пластиковые замочки комбинезона.       — Я люблю тебя больше, чем Яна, — и смотрит, ожидая реакции.       А Юра замирает, глядя куда-то в пол. Он не знает, что ответить сыну, не знает, что ему сделать, поэтому он просто склоняет перед ним голову, как верный рыцарь перед королевой. Как глупо, и, возможно, из-за течки, Юра стал сентиментальней, но ему захотелось разреветься прям там, стоя на больных коленях в прихожей.       Все, что остается сделать, это уткнуться лбом в маленькое плечо, прижать к себе сына покрепче, пока он тихо смеется над ухом, счастливо обнимая отца за шею. Юра целует его в щеку, гладит по светлым волосам, и от осознания, что Март так сильно на него похож, становится невыносимо больно.       Маленький мальчик, чье лицо ему кажется отражением в зеркале.       Юра знает, почему Юри не хочет отпускать Яну в большой спорт. Юра понимает это только тогда, когда смотрит на тощего светлого сына, в чьих глазах бесконечно играет радость.       Стыд давит на горло, эгоизм и героизм сжимают его виски, когда приходит осознание, что он не лучше своей матери, раз пытается пропихнуть Янку куда-то. Но ведь он действует не ради выгоды, как его мать, — он делает это... А для чего он делает это?       — Март, пойдем мыть руки.       Думать ни о чем Юра не хочет. Действия блокаторов подходят к концу, и внутри все неприятно сжимается. Он устраивается перед телевизором, постоянно ерзая на одном месте. Ох, как бы хотелось, чтобы весь этот день закончился на положительной ноте.       А потом под бок аккуратно ныкается Мартин, сворачиваясь клубочком и тихо сопя. «Дети такие невинные и глупые», — думает Юра, поглаживая сына по плечам.       — Юра.       Плисецкий дергается в испуге, когда слышит голос за спиной и чувствует руку на своем плече. Он не помнит, как уснул вместе с Мартом, но неожиданное пробуждение неприятно сдавливает легкие, когда над головой нависает спокойное и довольное лицо Виктора.       — А как... — смотрит по сторонам, ищет Марта и боится, что не уследил за ним, когда уснул. А потом видит, как сын лапает красные очки своей сестры, а над двойняшками кружит Юри, умоляя Марта не трогать пальцами стекла.       — Вы так мило спали, что мы не стали вас будить. А потом проснулся Март, — на другое плечо приземляется вторая рука, приятно разминая мышцы. — Устал сегодня?       — Нет, все нормально... — спешно поднимаясь на ноги, Юра чувствует, как в глазах темнеет, но все, что ему сейчас надо — увидеть Юри.       — Привет, солнышко, — улыбаясь, говорит Юри, а потом замирает, осматривая его с ног до головы.

***

      — Я подумал и решил, что ей и правда было бы неплохо заниматься каким-то спортом... Особенно, когда я увидел ее вес в карточке, — хмыкнул Юри.       — На единоборствах она направит весь индекс жира в индекс мышц, это естественно, — отзывается Виктор, обмазывая лицо ночной маской. — Я никогда не видел борца-дистрофика.       — Бля, из нее бы вышел неплохой сумоист, — смеется Юра, крутясь около зеркала вместе с Витей. — Юри.       — Мне все еще нелегко смириться с этим, но если ей хочется, то что я сделаю? Ведь так?       — Просто ее надо поддержать, а не сомневаться, — говорит Никифоров, аккуратно похлопывая пальцами под глазами. — Но если она захочет через время уйти, то мы ее останавливать не будем.       — Да, — синхронно произносят Юри и Юра, а потом тихо усмехаются.       — Ну что, мои хорошие? — закончив наводить марафет на своем лице, Виктор спешит открыть ту секцию их белого комода в спальни, которая была забита бутылками в красивых коробках. Такое не поставишь в мини-бар на кухне, и, будучи в ящике в бархатных коробках, бутылки выглядят как экспонаты эрмитажа. Выудив шикарную дорогую коробку с вином из комода, Виктор закрывает отсек, толкая его бедром. — Шато Латур.

И на двери их спальни щелкает щеколда.