Проблема

Яркий белый свет, казалось, придавал блеск бледной коже Ланы. В свете лампы импровизированной комнаты для допросов она выглядела расслабленной, будто была создана для этого. Стоя напротив Сестры, она открыла ему бутылку воды и передала, двинув её по столу. Сестра пил так, будто бы это последние глотки воды в его жизни, бутылка почти опустела, когда он, наконец, оторвался от неё. Сквозь стекло Харкнесс видел, как пальцы Сестры подергиваются в мелких судорогах, как его глаза мечутся из стороны в сторону. Он выглядел загнанным в угол, он сидел, сложив руки как в молитве. Совпало так, что как раз в этот момент Отец Клиффорд произнес «Аминь», и Харкнесс бросил взгляд на священника, сидевшего на скамье рядом с ним. Отца Клиффорда он встретил на лестнице, и они вместе пошли к надстройке. Священник спросил его о здоровье Сестры. Харкнесс ответил: «Он жив», и Отец Клиффорд покровительственно улыбнулся в ответ. Было очевидно, что священник находится здесь только ради Сестры. Не то чтобы это его удивляло. Когда он копался в сундуке Сестры, то нашёл тонкую выцветшую книжку с загнутыми на уголках страницами, содержащую аккуратные записи во славу Святой Монике. Скорее всего, она принадлежала священнику, ибо Сестра не умел писать. Вещей в сундуке было немного. Две книги, заряженный десятимиллиметровый пистолет, коробка патронов для него и голодиск с именем Сестры. Пистолет не считался уликой; все на Пустошах носили с собой как минимум один заряженный ствол. Харкнесс обвёл подушечкой большого пальца замочную скважину; царапин не было. Никаких следов взлома. Несомненно, такая незаметная работа предполагала определённый уровень аккуратности. Сундук Сестры напомнил Харкнессу его собственный — тем, что в нём было мало вещей. Впрочем, в сундуке Харкнесса их было и того меньше. Потому что голодиски он хранил в кармане. Как и складной нож. До сих пор не вернул его хозяину, потому что… Потому. Лана высунула голову в дверной проём и поманила его внутрь. Он поднялся. Отец Клиффорд улыбнулся ему. Харкнесс не знал, улыбнулся ли он в ответ, но тут же испытал странное скручивающее ощущение в животе, не до конца ему понятное. Харкнесс шагнул в ослепительно белое пятно света и закрыл дверь за собой. Когда он вошёл, на лице Сестры отразилась вспышка эмоций; он выглядел так же плохо, как себя чувствовал сейчас Харкнесс. На его левой щеке был длинный порез, который Харкнесс до этого не заметил, идущий от уха до подбородка, и очень тёмный синяк вокруг глаза. Харкнесс не знал, сколькими ранами он пополнил коллекцию Сестры, швырнув его об стену. Никто ему ничего не сказал. Он просто выполнял свою работу начальника охраны. В конце концов, одна из причин, по которой его сделали начальником охраны, это его умение разбираться с проблемами. Одной из причин, по которой когда-то его сделали охотником на андроидов. — Мы зададим тебе несколько вопросов, Сестра, — сказала Лана, садясь напротив него. Сестра кивнул. Харкнесс сделал глубокий вдох. — Давай начнём с самого начала. По всей видимости, Сестра пытался заменить ещё одну перегоревшую лампочку, когда Буч набросился на него. Ударил его прямо в глаз. Сестра бросил лестницу и лампу и сделал то, что сделал бы любой обитатель пустошей. Ударил в ответ. Буч бил его беспощадно. Даже пытался порезать ножом. Сестра признал, что в один момент нож выпал. Он поднял его. Нанес Бучу несколько порезов на лице. При этих словах у Харкнесса дёрнулись пальцы. А Лана поморщилась. Он смотрел, как Сестра сжимает и разжимает руки. — Мразь из Убежища. Всегда нарывается на проблемы, — проворчал Сестра. — Почему он напал на тебя? — спросила Лана. Её тон был твердым. Но разговорным. На допросах была очень терпеливой. Она сказала, что именно поэтому из неё не вышел бы хороший начальник охраны. — Бля, да если б я знал. Спросите эту мразь, — Сестре уже явно надоедало. — Ты не знаешь, почему он на тебя напал? — надавила Лана. — Вам нужны причины, чтобы полезть в драку? — с насмешкой сказал Сестра. — Ему — нет. Харкнесс достал из кармана голодиск и бросил его на стол. Он вращался некоторое время, надпись «Сестра» смотрела на всех троих. Он видел, как Лана посмотрела на него. Видел, как Сестра сжал челюсти. — Мразь не имела право… — Неважно, — перебил Харкнесс, и это прозвучало как рычание. Сестра перевёл было взгляд на Харкнесса, но сник и опустил глаза. Сестра сжал затылок. Кажется, он массировал его. Затем он снова сцепил руки в замок. Уставился на голодиск мрачным взглядом. В том взгляде была эмоция, которую Харкнесс не мог разобрать. Он видел, как пальцы снова дернулись, крепко переплетаясь. Видел, что его лицо дёргалось от тика. Видел, что Сестра словно… съёживается подальше от этой записи. Или подальше от Харкнесса, возможно. Не надо было так сильно швырять его в стену. Но, опять же, может, он это и заслужил. — Это прошлое, — сказал Сестра после недолгого, 38 секунд, молчания. Его голос утратил резкость. Приобрёл интонацию, которая ему не подходила. Сестра не встречался с ними глазами; сосредоточился на голодиске. Он говорил, не пытаясь никого задобрить. Это было последнее задание от босса, Гробовщика Джонса. Примерно год назад. Босс поручил ему найти искусственного человека, потерянного кем-то из Содружества. Он не знал, кем. Знал лишь, что оплата хорошая. Три тысячи крышек за поимку живьем. Ему дали фотографию андроида — «уродливого сукина сына». И указание. В нём говорилось, что искусственный человек пытается найти кого-нибудь, чтобы изменить лицо. Так что ему нужно было действовать быстро. Иначе фотография стала бы бесполезной. А после ничего не было. Никаких других указаний. Никакой полезной информации. Никакой помощи. Он не знал, есть ли кто-то ещё на этом задании. Не знал, не обманули ли его. Он скитался по Пустошам. Попал в Ривет-Сити. — Андроид здесь? — спросила Лана с искренним любопытством и, возможно, лёгкой надеждой. Она распахнула глаза, полностью погружённая в рассказ. — Бля, да если б я знал, — Сестра дернул плечами. Его голос всё ещё сохранял этот болезненный тембр. Голодиск был между его ладонями; неловкими движениями он пытался соскоблить своё имя. Царапающий звук в крошечной комнате был ужасно громким. Из-за этого сцена казалась нереальной. — Я пришёл сюда, потому что корабль сделан из металла. Роботы же любят металл? — Мда. Харкнесс посмотрел на голодиск. — Ты всё ещё на этом задании, — заявил он. Сестра поднял на него взгляд. — Нет, — с силой сказал он. Снова раздражаясь. — Ты всё ещё работорговец. — Блядь. Я же ска… — Сестра, — начала Лана. Она положила ладонь на предплечье Харкнесса, чтобы остановить его. — Если ты не работорговец, почему запись до сих пор у тебя? — …Не знаю, что с ней делать, — признался он. — Фотку сжёг. Но голодиск… — его голос умолк. Сестра унял свои пальцы, снова прижав диск к столу. Его имя на диске всё ещё было невредимым; царапаньем нельзя было соскоблить чернила. Перманентные. Почти по собственному желанию Харкнесс сунул руку в карман с записью Престона, кожей чувствуя твердый пластик. Он тоже не знал, что делать с голодисками. — Ты больше не работорговец? — снова спросила Лана. Сестра поднял глаза на них, открыто уставившись на Харкнесса. — Нет. — Херня, — Харкнесс поймал взгляд. — Если завтра ты найдёшь андроида, ты его сдашь. — За три тысячи крышек. От его обвинения в комнате повисла тишина. Лана напряглась. Она тоже так считала, пусть и не хотела в это верить. — За меня назначена награда, — мрачно сказал Сестра. — Если я вернусь, то на меня наденут ошейник. Случается, что работорговцы сбегают. — Он сцепил руки. Пальцы больше не дёргались. — За Снаряда тоже награда. Но Шрап приглядывает за ним. — Он издал тяжёлый вздох перед тем, как наклониться вперёд, к ним обоим. К нему. — Послушайте, мистер Харкнесс, — выражение лица Сестры сменилось на неприкрытое отчаяние. — У меня нет ничего, — в его голос вернулась грубость. Этот тон и это выражение расшевелили что-то в системе Харкнесса. Встревожили его. — Мне некуда идти. У меня нет никого, кто прикрывал бы мне спину. Ничего. Я не работорговец. Я не собираюсь возвращаться, — заявил Сестра. — Поэтому, прошу… — Чёрт. — Не выгоняйте меня. Этот корабль — всё, что у меня осталось. Тотчас же его разум прокрутил каждое воспоминание о каждом пойманном беглеце и пронёс их перед глазами. Каждую мольбу. Каждую просьбу о пощаде. Каждую холодную и цепкую хватку за его руки, когда он держал устройство, которое стирало их. Одно нажатие кнопки — и он смотрел, как они «исчезают» на глазах. Стирал. Оставляя пустой металл со стеклянными, пустыми глазами. Наименование B4-367. A27-06. B-90. Многих других. Он вспоминал каждого беглеца и их последние слова. Об освобождении. О самоопределении. Их предсмертные мольбы о «помиловании». Мольбы о том, чтобы он позволил им быть свободными. Позволил им быть. Мольбы о том, чтобы он был человеком. А он попросту не был. Стирание не должно было быть болезненным. Но он чувствовал боль, когда проводил его. А андроиды не умеют забывать. Он скользнул руками в карманы. Ощутил края голодиска. Почувствовал, как рукоятка ножа Буча коснулась его кожи. — Отец Клиффорд ждет тебя снаружи, — сказал он. — Так что ты ошибаешься. Он присматривает за тобой. Как и Лана. И не только они, — он сделал паузу, глядя, как Сестра цепляется за каждое его слово. Встретил его умоляющий взгляд своим прямым. — Ты же не заставишь меня пожалеть об этом, верно? — Это не был вопрос. Сестра зашевелил губами, чтобы заговорить, но вместо этого покачал головой. Он снова зашевелил губами, но так и не издал ни звука. Эта неспособность говорить напрягала Харкнесса, и он чувствовал, будто не может больше здесь находиться. Он встал. Как и Лана. — Барбер. Он… тоже кое за кем присматривает. Так что… — он умолк. — Я его не трону, если он не тронет меня, — и это было всем, что Харкнесс хотел услышать. — Насчёт твоей спины… — Да ничё. Ты задел старую рану. Хорошо. Лана сказала Сестре пару ободряющих слов, и Харкнесс вышел из света лампы, из комнаты. Отец Клиффорд встал со своего места и улыбнулся ему. На этот раз Харкнесс вернул ему улыбку. Более-менее. Он наблюдал за воссоединением сквозь стекло, отправляясь за чистой майкой из шкафчика. Смотрел, как священник протянул Сестре что-то, что заставило того немного улыбнуться. Это была лампочка. Когда он покинул надстройку и направился к лестнице, Лана тихо поблагодарила его. За что? Она не ответила. Пожала ему руку. Сказала, что надо бы удостовериться, что «Бучик» в порядке. Затем она повернула к рынку. Возможно, чтобы снова поесть. Желудок явно был для неё дороже, чем кто бы то ни было. Харкнесс шёл по коридорам, слыша эхо от своих шагов. Слыша шум в голове. Ведь на самом деле ничего не было решено. Если Сестра не пытался его найти, это ещё не значило, что не пытались другие. За ним могло охотиться больше десятка работорговцев, а он и знать не знал. Они ведь понятия не имели, что старый ублюдок Зиммер мёртв. Наконец он оказался у комнаты, которая раньше принадлежала мёртвому ублюдку. Сейчас её занимал Буч. Вера предложила Бучу заселиться сюда, когда увидела его в клинике. Очень любезно с её стороны. Но она передала Харкнессу ключи от комнаты Зиммера. И заверила его, что она убралась в комнате. Она правда это сделала. В комнате воняло «Абраксо». Он толкнул дверь. Было темно. Единственным источником света являлась настольная лампа. Она бросала слабый свет на всё вокруг. На куртку Туннельной Змеи, сложенную на полу. На кожу Буча, лежащего на спине. На его шею, его скулы и на его раны. Он спал; грудь поднималась и опускалась с каждым вдохом и выдохом. Странно, но от Харкнесса порой ускользал факт того, что Буч вообще может спать. Барбер проводил слишком много времени на ногах. Синяки и порезы на его лице, похоже, не думали исчезать. Лишь выглядели менее болезненными. Как и синяки на ребрах. Харкнесс наблюдал за его безмятежным сном некоторое время, 7 минут 19 секунд, прежде чем прикоснуться к следу пореза на его щеке. Он больше не кровоточил. Буч шевельнулся, но не проснулся. При виде такого Буча в его животе снова началось странное металлическое гудение, и он двинулся к другой незанятой койке. Как долго его система находилась в режиме бодрствования? В последний раз он спал приблизительно 3 месяцев 15 дней назад. Сейчас, ложась, он чувствовал себя истощённым. От всего. Он хотел проанализировать все тяжёлые мысли в голове, но… Он закрыл глаза.