Проблема

Он снова был Институте. И снова в том геле. Плавал в нём. Был заперт в этой невыносимой синеве, в которой впервые очнулся. Чувствовал, как ток течёт по рукам. Как иглы пронзают его. Как волна информации рвётся в его сознание. Он был невесом. Но всё же имел вес. Находился в анабиозе. Между пробуждением и деактивацией. Это был первый миг его жизни. Тогда он ещё не понимал, что значит жизнь. Он и теперь не был уверен, что понимает. Жизнь заставляла его чувствовать. Сбивала с толку. Заставляла задавать вопросы. Но будучи в геле, он был готов только повиноваться. За стеклом сновали лабораторные халаты. Они изучали его и делали записи. Все системы в действии. А3-21 заряжен на 100%. Готов к работе. Готов подчиняться. А3-21, я доктор Зиммер. Он попытался ощутить собственные руки, и его пальцы дёрнулись в ответ. Гель стал сливаться; он видел, как его уровень понижается быстрыми водоворотами. Всё тот же голубой оттенок плыл перед ним. Сквозь стекло всё до сих пор казалось окрашенным в синий. А3-21, отвечай мне. Звуки музыки пронзили его систему. Заглушили рокот его стабильности и беспрекословной лояльности. Пока он ощущал, как отзываются пальцы ног, музыка решительно проникала в систему, и, прежде чем осознать это, он уже открывал глаза, прерывая этот не-сон. Последние остатки синевы, оттенок которой он не мог обозначить, мелькали перед глазами, а мелодия становилась громче, ведя его сознание за собой. Он моргнул, смахивая сон и воспоминания. Сделал глубокий вдох. Выдохнул. Почувствовал тяжесть чужого тела на койке рядом с собой. Ощутил тепло человеческой кожи, невесомо касавшейся его собственной. Свист прекратился. И он услышал «Наконец-то, Шеф», сказанное серьёзно. Тепло. Буч. Тогда он проснулся. Взгляд сфокусировался, всё расплывалось. Перефокусировался. Уперевшись в незнакомый потолок. В плохо освещенной комнате. Он знал, где он, где они находятся и что произошло. Буч и куча всякого дерьма. Он чувствовал себя выжатым. Он проспал, наверно, несколько часов. И этого явно было недостаточно. Он чувствовал напряжение. Но при этом, в какой-то мере, и спокойствие. Он осмотрелся. Увидел скомканную белую майку и несколько снятых бинтов на свободной корабельной койке напротив. Увидел пустую бутылку колы, стоящую на полу рядом с бутылкой виски. Увидел, что кресло оттащили от стола почти в центр комнаты. Он сдался и посмотрел на койку, на которой лежал. И увидел Буча. Конечно. Он сидел на кровати. Приложившись головой к стене. Прижавшись боком к боку Харкнесса, так что по обнажённой коже разливалось тепло. Порезы на его лице стали светлее. Но глаза казались темнее в этом полумраке. Они пристально смотрели на Харкнесса. Взгляд Буча был направлен на его лицо так, будто он… ждал чего-то. Давно уже ждал. Взгляд скользнул к его глазам, к его носу. На грудь. На что-то ещё. На всё. Его внимательно изучали, беззастенчиво исследовали. В этом наблюдении не было ничего от клинического обследования. Ничего научного. Лишь жаркая смесь интереса и непринуждённости. Буч крутил свой выкидной нож. — Ты рылся в моих карманах, — констатировал Харкнесс. Его голос был резким. Грубым. Хриплым после сна. Он ощущал, что карманы стали плоскими: они опустели. Буч обчистил их, пока Харкнесс спал. Даже не потревожив его. Для такого необходима большая аккуратность. Он сглотнул. Аккуратность и сноровка. Пронырливый ублюдок. Харкнесс задался вопросом, где теперь голодиски. К его удивлению, он испытал слабое облегчение от того, что в его карманах их больше не было. — Ты украл мою зубочистку. — Украл? И он не хотел спрашивать, почему Буч называет свой нож зубочисткой. Буч говорил так же, как тогда, когда он разбудил Харкнесса. Резко. Но мягко. Не тем обвиняющим тоном, каким должен был. Он продолжал крутить нож между пальцами медленными движениями. — А ты не разбрасывай своё барахло где попало, — Харкнесс передвинул ноги. Буч прильнул ближе, распространяя ещё больше этого тепла. Харкнесс смотрел, как Буч поднял лицо, его подбородок был почти параллелен потолку, но глаза всё ещё направлены на Харкнесса. Взгляд стал пристальнее. Тоже переместился. На его торс. Вероятно, видя на нём ужасные белые шрамы. Вряд ли на карте его кожи есть что-то ещё, на что смотреть. — Ты раздолбан, — протянул Буч, его взгляд очерчивал линии на коже Харкнесса. Он не отрицал этого. Доктора и впрямь раздолбали его. Шрамы остались от нескольких операций, его вскрывали, чтобы исправить внутренности. Одни линии зигзагами пересекали его живот, другие были прорезаны перпендикулярно до бёдер. Проблемы с проводкой. Эксперименты. Техническое обеспечение. Программное обеспечение. Он был раздолбан с самого начала. Буч перестал крутить нож. — Что ты говоришь, когда спрашивают? — Коготь Смерти, — ответил он. Что угодно, кроме «хирурги». — Супермутанты. Рейдеры. Болотники. — Туннельная Змея, — добавил Буч к списку, растягивая ухмылку «Эй, Шеф». — Точно. — Ухмылка стала шире. Они посидели так немного, 10 минут 47 секунд. Он знал, что, наверно, должен сейчас встать. Должен уйти от Буча… и идти работать. Он начальник охраны. И он встанет. Когда-нибудь. Он застрял между желанием остаться и желанием идти. Если он позволит себе думать о Сестре или… Дерьмо. Что он, чёрт возьми, делает? Работорговцы всё ещё охотятся за ним, не так ли? Может, они уже прекратили. Работорговцы вообще прекращают охоту? Андроиды не могут. Мог ли он когда-либо прекратить охоту? Он не знает. Он не знает даже, чего в нём меньше — машины или человека. Но что он может сделать? У него нет никаких сведений. Никаких наводок. Лишь голозаписи и письма, и вопросы без ответов. Остаётся просто ждать, когда работорговцы придут за ним… И он не собирается думать об этом здесь и сейчас. Надо сначала надеть футболку и броню и побриться, и тогда он будет готов пораскинуть мозгами. Он приподнялся на локтях, толкая Буча, чтобы тот отодвинулся. Буч не двигался. Лишь пристально смотрел на него. Теперь, когда он был ближе, это волновало ещё сильнее. И он всё ещё разрывается между желанием остаться и желанием уйти. Буч соскользнул с койки, и Харкнесс вслед за ним, ища свою футболку. Её нигде не было. Даже на столе, куда он её клал. Вместо этого стол был завален разными вещами, которым в этой комнате не место. Какой-то таз. Кофейник. Кружка с лежащей в ней кистью. Полотенце. Ещё одно полотенце. Маленькая бутылка. Изучая эти предметы, он почувствовал, как Буч движется позади него. Харкнесс обернулся и тут же был толчком ладони в грудь отправлен в кресло. Дерьмо. Его тело напомнило ему о том, что надо себя сдерживать. Обуздывать свою силу. Буч остановил его протесты, нежно проведя рукой по его подбородку. — Расслабься, Шеф, — стал уговаривать Буч, нависнув над ним; его лицо оказалось слишком близко к лицу Харкнесса. Ладонь на его груди двинулась вверх и ещё чуть приподняла подбородок. Харкнесс ощущал шероховатость его мозолей. Волоски на лице казались длиннее, чем обычно, когда пальцы Буча двигались по щетине; пальцы трогали кожу, проводили по губам. …Неожиданно нежно. И очень неприемлемо. Харкнесс сжал запястье Буча, но лишь обхватил рукой устройство, пип-бой 3000. Буч усмехнулся и сказал: – Ну же. Уж в чём-чём, а в этом реально можешь мне довериться. И это звучало не особо… безопасно. Но он отпустил устройство. Откинулся в кресле и просто… смотрел, как Буч ухмылялся ему. Дерьмо. Он только что позволил барберу делать всё, что тому захочется. Это нелепо. И он не то чтобы не доверяет барберу, но… Змея на его спине следила за Харкнессом, когда Буч отвернулся к столу. Харкнесс наблюдал, как пальцы Буча обхватывают кофейник и опрокидывают его в таз. От выплеснувшейся воды побежал пар. Горячо. Он смотрел, как Буч погружает кофейную кружку в воду наполовину. Осторожно. Так же, как когда он крадётся. Он взял помазок. Начал размешивать содержимое кружки. Энергично, от ударов по стенкам кружки раздавался тихий стук. 67 секунд спустя Буч вытащил кружку из воды и направился к нему. При его приближении у Харкнесса дёрнулись пальцы. Живот сжался, когда капельки горячей воды стекли по кружке и упали на его кожу, неприятно сползая к пупку. Очень горячо. Он подумывал было выразить недовольство, но растерялся. Кружка наполнилась густой белой пеной, прилипающей к её изогнутым стенкам изнутри. Пена встала острыми шипами, когда Буч зачерпнул её кистью и нанёс на кожу Харкнесса. Пена была… тёплой. Почти горячей. И пахла… хорошо. Тепло от пены разнеслось по всему его подбородку. Щедро. Кистью. По челюсти. По шее. Щекам. Круговыми мазками покрыла их белизной. Потом сам Буч отвернулся, но змея продолжала наблюдать. Он взял полотенце и окунул его в воду. Он резко зашипел, видимо, из-за температуры, но продолжил выжимать из полотенца лишнюю воду, а затем снова повернулся к Харкнессу. Харкнесс невольно крепче сжал подлокотники, когда пальцы Буча вновь наклонили его подбородок. Теперь они были гораздо теплее. Но не такие тёплые, как полотенце, которым Буч оборачивал его лицо. Закрывал ему обзор; перед глазами Харкнесса находилось мокрое полотенце. Оно почти обжигало, когда Буч надавил им на кожу, прежде чем его руки снова исчезли. Харкнесс слышал, как Буч возится с вещами на столе, слышал плеск воды. Руки вернулись через 70 секунд. Развернули его лицо и небрежно бросили полотенце в таз с водой. Другим полотенцем, более мокрым, но той же температуры, обернули его челюсть. Оно было короче, один конец рваный. Буч вдавил ткань и её жар в его подбородок, стоя над ним. На этот раз он держал полотенце, уставившись на Харкнесса. Спокойно. Изучая его точно так же, как примерно 10 минут назад. Очень… волнующе. — Что ты делаешь? — спросил Харкнесс, его слова были приглушены полотенцем. Он, наверно, опоздал с этим вопросом на целый час. На 8 минут 12 секунд. — Разогреваю тебя. — Действительно. Харкнесс почувствовал, как его собственные пальцы подёргиваются от дискомфорта. Спустя долгие 1 минуту 16 секунд, которые он провёл, пялясь на Буча и ощущая его ладони сквозь тёплую влагу, Буч развернул полотенце, вытер им лицо Харкнесса и подоткнул его под ремень. Он снова взял кружку. Снова нанёс пену на лицо Харкнесса, стирая её с его губ шероховатой подушечкой большого пальца. Он отвернулся, чтобы поставить кружку обратно, в таз с горячей водой. А повернувшись к нему вновь, Буч открыл нож. Острый и прямоугольный. — Расслабься, Шеф, — сказал Буч, снова надавливая на его грудь. Мог бы этого и не делать. Харкнесс всё равно не сдвинулся бы с места: он в оцепенении уставился на Буча – в новом режиме, с новым ножом, сверкающим на свету. Не зубочистка. А опасная бритва. Вот что это было. Он помнил, что видел, как кто-то, Шрапнель, размахивал в воздухе опасной бритвой и случайно порезался. Его разум выбрал лучшее время, чтобы воспроизвести тот конкретный случай. Что-то в животе предупреждающе скрутилось. Но его зад всё ещё оставался в кресле. Должно быть, он действительно доверяет Бучу. Либо так, либо у него развилось какое-то влечение к проблеме. Буч поднял его подбородок. Его пальцы были покрыты пеной. Наклонил его голову влево. Буч даже ни на секунду не остановился, когда коснулся лезвием его лица. И провёл им. Бритва скользила по его коже. Он слышал, как срезаются волосы. Чувствовал это. Но не лезвие, как он ожидал. На самом деле, он практически не чувствовал, как лезвие скользило по щеке. Только один раз металл слегка задел его ухо. Буч поправил его голову и бросил на него оценивающий взгляд, прежде чем продолжить работу. Два штриха с этой стороны, один закончился лишь на краю скулы. Буч вытер лезвие полотенцем, заткнутым за пояс, счищая пену. Пену и срезанные волоски. Буч перешёл к зоне над верхней губой. Скользнул пальцами по коже и туго натянул её. Лезвие пронеслось по усам несколькими разрозненными штрихами. Буч отпустил его кожу. Снова вытер лезвие, прежде чем пробежать пальцами по его щеке. Плавно. Целенаправленно. Буч когда-нибудь кого-нибудь резал? Сколько подбородков он побрил, чтобы научиться делать это настолько хорошо? Для Харкнесса этот процесс до сих пор был очень туманным. Он почувствовал вялость. Словно его мышцы обмякли и растеклись в кресле. Он поймал себя на том, что ищет оттенки голубого по краям поля зрения. Как воротник комбинезона Буча под расстёгнутой курткой, когда он потянулся, чтобы провести по шее Харкнесса. Бритва следовала прямо за этим прикосновением. — Знаешь, если хочешь, можешь спать, — пробормотал Буч, слишком сосредоточенный для разговоров. – Обычно все засыпают. — Убежище было таким? — спросил Харкнесс, формируя слова нерешительно, чувствуя всё ещё движущееся по нему лезвие. Он и сам не понял, что сейчас имел в виду. — Тамошние лошары любят спешить. — Он смотрел, как Буч ходит вокруг него. — А ты нет? — спросил он в ответ. — Не-а, я не спешу. Просто ждать ненавижу. — Буч обхватил пальцами подбородок Харкнесса, заставив того сглотнуть. — Никто не хочет целый… ну, ты знаешь. — Нет. Он не знал. — Но… кхм. Давно этого не делал. — Он вытер лезвие. — Людям нравится оставлять здесь щетину. Кроме тебя, Шеф. — Руки проследовали по подбородку, нажимая на кожу шеи, когда лезвие коснулось горла. — Это андроидская фигня? — У андроидов нет волос. — Ну, а ты тогда что, железный дровосек? — Я… — у него не было ответов на это. Машина. Человек. Чуть меньше и того, и другого. — …раздолбанный, — закончил он. Большой палец, проводящий линию по его челюсти, остановился. Буч навис над ним. Слишком близко. Медленная довольная ухмылка сложилась на его губах. Харкнесс видел лёгкое напыление веснушек на его щеках. Видел полузажившие порезы на щеке. И его разум отметил: Голубые глаза. R53 G148 B158. — Я ж говорил, что ты раздолбан. — Пронырливый засранец. Буч передвинулся, и зрительный контакт исчез. Вместо этого его система обнаружила серый потолок, цифры под веками летали взад-вперёд. Пальцы продолжили свою работу над ним, наклоняя его голову и мягко растягивая кожу. Под ней возникло гудящее покалывание. — В смысле, блин… Ты отпустил Сестру. Надо быть просто раздолбанным, чтобы сделать это, — Буч явно поговорил с Ланой. — Он нападёт на тебя при первой же возможности. А потом заберёт. Или ещё что. — Буч переместился, оказавшись сбоку, и приподнял его подбородок, большим пальцем проводя по месту, где Харкнесс всё время резался. Это вызвало трепет в его груди. Предвкушение. — Я ему не доверяю. — Харкнесс замер в кресле, чувствуя, как лезвие тревожит волоски в этой области, будто Буч потирает её тупой стороной бритвы. Буч медленно провёл лезвием по трудной зоне. Харкнесс чувствовал каждое малейшее движение металла, когда тот касался его кожи. И Буч совсем его не порезал. Он почувствовал, что чуть сильнее опустился в кресле. — Это, вроде, не твои проблемы, нет? — Нет. — Эй, приятель. Ты Шеф. Я нарушитель порядка. Это моя проблема, — Буч прибегнул к логике Туннельных Змей. И Харкнесс не мог понять его. После этого они почти не разговаривали, даже когда Буч повторно покрыл пеной его лицо. Теперь он работал быстрее. Проворнее. Умело очищая пропущенные места. Закончив, он вытер остатки пены. Бросил полотенце на стол. Он взял маленькую бутылочку, выдавливая её содержимое на ладонь. Он потер ладони друг о друга, прежде чем вновь коснуться Харкнесса. Прижимая ладони к лицу, он растирал жидкость по коже. Грубо. Немного жгло. Но, возможно, это лишь естественное тепло Буча просачивалось в его кожу. Когда Буч наконец уселся на стол и ухмыльнулся ему, Харкнесс дотронулся до своего подбородка, скользя по челюсти тыльной стороной ладоней. Гладко. Самая гладкая кожа с тех пор, как он отрастил волосы. «Чёрт», — произнёс он одними губами, будто у него перехватило дыхание. Буч усмехнулся. Харкнесс знал, что уже, наверно, должен встать. Быть готовым к любым работорговцам. Оставить Буча. Пойти работать. Но, если честно… ему сейчас совсем никуда не хотелось идти.