Проблема

Открытая рана. От свинцовой трубы. Рваная полоса поперёк живота. Рана поверхностная. Не глубже. Должно быть, успел отскочить. Но всё-таки недостаточно быстро. По краям рана покрасневшая и опухшая. В центре — тёмно-лиловая. Над ребром ещё один желтовато-фиолетовый синяк. Похудел? Но стал заметно крепче. Мускулы более оформленные. Тусклый свет от стола очерчивал их. Загорелый. Кожа неоднородная. Веснушки. Редкие. Новые шрамы. Белёсые линии. Их две: длинные, до пупка. Раз понадобились швы, значит, раны были глубокими. Полностью затянувшиеся. Левое плечо огибает один бледный шрам. На правом предплечье три царапины. — Он под адреналином. Но не волнуйся — ему сейчас просто нужен покой. Сомневаюсь, что он скоро очнётся, учитывая, что он рухнул на тебя … — Престон повернулся к нему; ясный взор и терпеливая улыбка. Стетоскоп сверкнул на свету. — Дай ему поспать, увидимся утром. Спокойной ночи, Харкнесс. Вера. Тяжёлые шаги удалились в коридор. К Харкнессу тихо подошёл кто-то другой, в мягких тапочках. — Бедняжка. Вся футболка в лоскуты. Я принесу ему что-нибудь из вещей Беннона. Вся эта кровь… — она умолкла, приглядевшись к заскорузлой от крови, изодранной белой футболке. Видимо, кровь принадлежала не только Бучу. У него просто не могло вытечь так много. Вера позади вздохнула, в тихой комнате звук показался очень громким. Харкнесс знал, что она смотрела на него, когда на мгновение прижалась к нему. Она ждала слов благодарности. Или, может, утешения. Но он не мог отвести взгляд от лежащей перед ним фигуры. Ещё один вздох справа. Его руку мягко сжали. Она подобрала с пола оставшуюся разбросанную одежду и вышла из комнаты. Она не закрыла за собой дверь. Но стены тут же сомкнулись вокруг него. Всё стало как в тумане, хотя во рту у него не было зажжённой сигареты. Он настоящий? Дерьмо. Харкнесс говорил сам с собой. Он сам нарушил тишину; получилось хрипло и еле слышно, будто задушенно. Что, блин, за вопрос? Разумеется, настоящий. Он видел, как Престон промывал и перевязывал раны. Видел, как Вера сдвигала темные волосы с запотевшего лба. Чувствовал тяжесть рухнувшего на него тела. Оно было осязаемое. Тёплое. Прижималось к нему. По щеке и шее Харкнесса размазались кровавые следы с усталого лица. Пальцы при падении сжались. Он словно заключил Харкнесса в странные цепкие объятия, схватившись за единственную пряжку, оставшуюся на его броне, и повиснув на ней. Точно. И это было грёбаным безумием. Потому что всё это было практически невозможно. Должно было быть. Ежедневно в течение 6 месяцев 29 дней 23 часа 5 минут 37 секунд Харкнесс твердил себе, что этого не произойдёт. Каждый раз ему удавалось убедить себя. Все эти улики. Вся эта информация. Все эти графики и диаграммы, и траектории в хронологическом порядке. Всё предполагало, что этой сцены не будет. И её не должно было быть. Но вот он здесь. Здесь они оба, и блядь, он никогда ещё не чувствовал себя настолько раздолбанным. Он не мог справиться с этим. Он был просто не в состоянии. За 6 месяцев 29 дней 23 часа 54 минут 37 секунды он так и не смог полностью во всём этом разобраться. Это было выше его сил. В его программе не было алгоритмов для работы со всей этой психологической и эмоциональной хернёй. В его системе творилась полная неразбериха. Этот хаос внутри, застоявшийся, дремавший и настойчивый, теперь решил подтолкнуть его к каким-то действиям. Каким? Он не знал, что делать. Что сделал бы любой другой в подобной ситуации? Он лишь крепче сжал в кармане кулак, сдавив жёсткий металл, спрятанный в кожаном мешочке. Это был хаос. Хаос поглотил всё. Примерно 30 минут назад, на мосту, он поднял взгляд, посмотрев прямо на идущего к нему призрака. И призрак не исчез. Вместо этого он врезался в Харкнесса. С такой силой, что чуть не опрокинул его. Затем у самого уха раздался тихий смешок, и тело сползло вниз, тяжёлое и вполне реальное. Руки Харкнесса тут же стали мокрыми, липкими и красными. Та же субстанция запачкала половину его лица и шею. Его система была блаженно занята сложными теориями; она без его участия перебирала варианты и просчитывала каждый, пока он тащил тёплое тело к Престону. Он разбудил Веру, и при виде них она потрясённо ахнула. Она открыла комнату, и добрый доктор принялся за работу. Но им мешала кожаная куртка… И он вспомнил, как снять пип-бой. Он щёлкнул одной из рукояток, повернул её против часовой стрелки, и с характерным звуком пип-бой освободил неподвижную руку. Он проделал это без колебаний, будто уже делал это раньше бесчисленное количество раз. Хотя это было впервые. Когда он снял устройство, экран потемнел, на нём был изображён Волт-бой с крестиками вместо глаз. Перчатку Харкнесс оставил. Но доктор освободил пациента от всего остального. Промыл и перевязал раны. Уложил его на койку поудобнее. Проверил пульс. Температуру. Оттянул веко, и показалась голубоватая радужка. Этот знакомый голубой цвет. Это тепло. Это знакомое тепло. И этот знакомый аромат. Пробивавшийся сквозь ржавый запах крови. Всё это… ошеломляло. А не должно было, ведь он давным-давно спрятал все эти воспоминания глубоко в архив. Более 6 месяцев 29 дней 23 часов 5 минут 37 секунд назад. Но он был здесь. Они были здесь. Пальцы Харкнесса снова дрогнули. Желая прикоснуться. Чтобы убедиться, что он настоящий… Конечно, он был настоящим. Звук глубокого дыхания принадлежал не Харкнессу. Лёгкий храп был не от него. По сути, он просто стоял здесь, глядя на лежачую фигуру. Он не двигался какое-то время, 1 час, 17 минут, 18 секунд. Скоро должно было светать. Ему надо было вызвать Лану и отправить её на мост, оставшийся теперь без охраны. Надо было. Но он никак не мог заставить себя двинуться с места, рука его застыла, сжимая кожаный мешочек в кармане. Стоял будто прикованный. Ни разу не переключив внимание ни на что другое. Он не отрывал взгляда от спящего человека. Вся эта плоть. Кожа. Блеск пота. Поднимающаяся и опускающаяся грудь. Плотно закрытые глаза. Приоткрытые губы. Взъерошенные волосы. Едва заметная ухмылка — левый уголок рта поднят чуть выше правого. Когда в комнате вновь раздались тихие шаги, он осознал, что простоял так 3 часа 27 минут 10 секунд. И когда он повернулся к Вере, фигура всё ещё лежала на койке. Она не исчезла.