Проблема

Когда он проснулся, в голове была тишина. Совсем как вчера. И позавчера. Харкнесс разглядывал голубые пятна в темноте под веками, пока его пульс синхронизировался с дыханием. Он добрался до заряженных нитей в голове. Следовал за их тонкими линиями, пока они снова не привели его в никуда. Ничего не изменилось. Может, когда-нибудь он к этому привыкнет. А может, и нет. Тело начало просыпаться. Сейчас он слышал звуки жизни. Чувствовал в воздухе слабый запах дыма, вечно царивший в лаборатории. Харкнесс ощущал солнечное тепло на коже. И другой вид тепла, оно разливалось глубоко в груди. Потому что с ним кое-кто был. Харкнессу был знаком звук глубокого дыхания. Он уже вслушивался в него прежде. Некоторое время назад. Месяцы. Может, год. Когда Сестра избил Буча настолько, что тому потребовался отдых. Когда Буч вернулся на корабль, измождённый и истекающий кровью. Вчера, когда он уснул, наблюдая за тем, как Харкнесс пытается подстрелить консервные банки на полке. По словам Буча, он сумел попасть в одиннадцать из двадцати одной банок. Сколько это? 30%? 40%? Дерьмо. Он открыл глаза навстречу солнечным лучам, небу, оттенок которого был ярким и светлым. Утро. Или, может, полдень. Харкнесс моргнул, отмечая его оттенок… голубого. Просто голубого. Он повернул голову вправо, желая найти ещё больше голубого. Ожидая увидеть, как Буч, как обычно, пялится на него, пытаясь таким образом разбудить. Но глаза Буча были плотно закрыты во сне. Лицо расслаблено, а губы приоткрыты. Каждый выдох слегка шевелил его волосы. Буч сидел в кресле Святого, голова покоилась на столе перед ним, ноги упирались в панель выключенного суперкомпьютера. Его чёрная куртка была сложена под головой вместо подушки, а пип-бой лежал рядом на столе, погасший и такой же спящий. Харкнесс прежде уже видел Буча уснувшим. В той же позе и в том же кресле, видимо, в ожидании Харкнесса. Просыпаться и видеть это зрелище было каждый раз волнительно. Этим утром глаза устремились ниже — на обнажённую кожу. Харкнесс прошёл взглядом по изгибу его шеи. По сухожилиям на впадине горла. К россыпи веснушек. К поднимавшейся и опускавшейся груди. Провёл невидимую линию к торсу. Тонкие тёмные волоски вели вниз. Вниз от пупка, исчезая под рукой, под вялыми рукавами комбинезона, лежавшего у него на коленях. Солнечный свет падал на очертания мускулов, скользил по коже, переливаясь разными оттенками. На два длинных шрама под пупком, бледные и белые. Рваный шрам на животе. Три царапины на… Харкнесс застыл. Он смотрел на свои вытянутые пальцы, зависшие над кожей. Над венами на обнажённой руке Буча. Над царапинами в том месте. Харкнесс задумался, что он, блин, вообще собирался сделать. Хотел ли он разбудить Буча потому, что в такой позе неудобно спать. Или он хотел разбудить Буча для того, чтобы сообщить ему о собственном пробуждении. Или же он хотел лишь… Какого хрена он хотел его разбудить? Бучу определённо нужно было поспать. Харкнесс убрал руку, и сразу стало как-то не по себе. Он сжал край матраса. Сглотнул, но в горле всё равно было сухо. Он опустил ноги, коснувшись пола босыми ступнями. Тело напряглось от холода. Он проигнорировал это. Проигнорировал свою футболку на матрасе. И медленно двинулся к столу. Там его ждали миска «Сахарных бомб» и бутылка очищенной воды — предоставленный Бучем завтрак на сегодня. Или, может быть, ланч. Ещё одна часть этого подобия распорядка. В предыдущие дни ему приносили мутафрукты. Воду в бутылках. Что-нибудь типа рагу. Что-нибудь типа кексов. Всё это он уже видел и пробовал ранее, но теперь они оказались другими. Рагу стало густым, пряным, тёплым, слегка зернистым и сытным. Кекс — мягким, упругим, сладким и приятным. Мутафрукты — сочными, немного хрустящими, сладкими и терпкими. А очищенная вода была просто чистой. Мир стал настолько отчётливее безо всех этих категорий в голове. Целый словарь нюансов, которые его система не понимала, пока она у него была. Харкнесс взял одну бомбочку и раскусил. Она была хрустящей. Сухой. Сладковатой и солоноватой на языке. Он открыл бутылку с водой. Поднёс ко рту и сделал глоток. Чуть тёплая. Чистая и простая. Взгляд скользнул по Бучу, Харкнесс сглотнул, чувствуя, как вода стекает по пересохшему горлу. Он опустошил бутылку. Направился к двери. На выходе он оглянулся. Буч не пошевелился, всё ещё спал в той же позе. В остальном доме висела тишина. Святой, скорее всего, был на крыше. Харкнесс прошёл в ванную. Он прошлёпал босыми ногами по влажной плитке. Он склонился над раковиной, чтобы умыться. Посмотрев в зеркало, он не узнал себя. Нет. Узнал. Конечно, узнал. Но это было… иначе. Казалось, в нём что-то изменилось. В позе. В жестах. В выражении лица. Во взгляде. Это что-то казалось менее жёстким и более подвижным. Харкнесс не мог объяснить это что-то. Не мог понять. После пробуждения у него появилось множество вопросов, на которые он не мог ответить. Вопросов, которые он даже не знал, как задать. Например, что ему теперь делать? Станет ли он когда-нибудь прежним? Всё было по-другому, когда он был человеком по имени Харкнесс, работавшим главой охраны в Ривет-Сити. Он продолжал жить, не зная о своей системе. Не подозревая о том, что она вообще существует. Каждый выстрел он делал идеально. Держал стаканы, не разбивая их. Не спотыкался при ходьбе. В те времена он мог бы счесть все эти сложности проявлением «человечности», хотя это было не так. Когда Святой активировал код, из системы на Харкнесса хлынул столь мощный поток воспоминаний и информации, что на мгновение он рассинхронизировался. Лишь на мгновение, потому что всё это всегда было у него в голове. Его система говорила с ним в приглушённом состоянии, работала, поднимая его ноги для ходьбы, регулируя его пальцы, чтобы держать предметы. Блокировала поток данных и позволяла им проникать небольшими ниточками, перефразированными в слова. Система работала, чтобы обманывать его. Чтобы осуществлять эту… «человеческую» программу. Чтобы заставлять его думать, что в нем больше от человека, чем от машины. Теперь, когда система отсутствовала, не осталось ничего, никакой программы, которая помогла бы ему взаимодействовать с этой… тишиной. Лишь его тело и он сам. Что он теперь такое? Харкнесс прижал мокрые ладони к лицу и закрыл глаза. Он ощутил, как прохлада потекла по щекам, шее и груди. Смотрел, как падают капли. Он провёл пальцами по своим губам, очерчивая влажные бороздки подушечкой большого пальца. Нащупал щетину на подбородке. Она продолжала расти. Харкнесс не думал тревожить её с тех пор, как очнулся. Для восьмидесяти семи дней деактивации она была коротковатой. Его волосы запрограммированы дорастать только до какой-то определённой длины? На ощупь они были как пятидневная щетина. Наверно. Он понятия не имел. Взгляд упал на опасную бритву на краю раковины. Ту же самую, которой Буч работал с ним несколько месяцев назад. К затылку прилил жар, когда Харкнесс вспомнил, каково это было. Буч не спрашивал его. Не спрашивал, хочет ли он побриться, с тех пор, как Харкнесс очнулся. Не то чтобы он ожидал, когда барбер задаст этот вопрос, но раньше Буч делал это почти ежедневно. Харкнесс поднял бритву со спрятанным внутри лезвием. Он вытащил лезвие, откинув его на шарнире. Острие сверкнуло на свету. Харкнесс мог видеть, насколько оно гладкое. Насколько оно острое, не касаясь его. Он погладил рукоять, на ней чёрными чернилами была нарисована маленькая змея. Совсем как на спине кожаной куртки. И на бейсбольной бите. Ощущение гладкой изогнутой рукоятки в ладони напомнило ему о… о ещё одном орудии Буча. О том, что так же хорошо лежало в руке. О том, что всё ещё не вернулось на своё место. Харкнесс так и не сказал Бучу об этом. Не сказал ему ни о чём. Он поднял левую руку, прижал к щеке. Надавил. Туго натянул кожу и взял бритву, поместив рукоять между пальцами так, чтобы кончик бритвы смотрел вверх. Харкнесс повернул лезвие под тем углом, который его тело сочло правильным. Металл коснулся щеки. Влажный и твёрдый. Знакомый. Харкнесс посмотрел на своё отражение. Смотрел, как кончик лезвия целует начало щетины. Ощутил в руке привычное напряжение, означавшее, что тело одновременно отвергает и принимает это действие. Он смотрел, как сгибается рука. Затем ощутил, как она медленно утрачивает это напряжение. Он взял себя в руки. И провёл бритвой по коже. Харкнесс почувствовал, как лезвие утопает. Остановился. Слишком близко. Он убрал его. Теперь на щеке была короткая безволосая полоса. Безволосая и влажная. Но без порезов. Без синтетической крови. — Только порань себя, и я надеру тебе зад, — эхом разнёсся по ванной сонный голос Буча. Харкнесс увидел через зеркало, что Буч смотрит на него из дверного проёма, запустив пальцы в волосы. Они выглядели взъерошенными. Неряшливыми. На Буче была белая футболка, но куртка и пип-бой отсутствовали. — Да ты в любом случае попытаешься его надрать, — сказал Харкнесс отражению Буча. — Потому что ты мне позволишь, железный дровосек. — Действительно. Позволит. Напарник ушёл. Затем снова появился в дверях, с перевешенным через плечо полотенцем. Он уставился на Харкнесса точно так же, как тогда, на стрельбище, пока тот стрелял. Словно ждал. Ждал и думал. Харкнесс опустил бритву, возвращая её на край мойки. Он набрал в ладони ещё воды и похлопал себя по лицу. Снова взял бритву. Расположил пальцы так, чтобы рукоять удобнее легла в ладонь. Чтобы снова стало удобно, чтобы снова стало правильно. По щекам стекала вода, он поднёс лезвие к подбородку. Рука сжалась. Затем расслабилась. Медленно, осторожно он провёл бритвой вниз. По диагонали. Одним долгим взмахом. Этот взмах ощущался более знакомо, чем предыдущий. Движение казалось более удобным. Из-под лезвия появилась похожая полоса безволосой кожи. И когда он коснулся её, кожа показалась более гладкой, даже несмотря на то, что волосы были сбриты не очень чисто. Он промыл лезвие. Сполоснул лицо. Снова поднеся бритву к щетине, отметил угол и направление, по направлению роста волос, а не против. Провёл лезвием. Снова промыл его. Харкнесс повторил процесс. Как что-то обыденное. Он знал, что делал это много раз. Больше сотни, возможно. Но в этот раз всё ощущалось по-другому. По-новому. С каждым движением процесс казался ему всё привычнее. Он смотрел, как обнажается всё больше и больше кожи. Смотрел, как его лицо снова меняется. Смотрел, как Буч ни разу не сдвинулся с места у дверного косяка, приковав взгляд к Харкнессу. Он ощущал жар в этом взгляде. Скользящем по спине. И это… Сейчас это было самым привычным. Все его нервы напряглись. Натянулись. Но он уже как-то ухитрился привыкнуть к постоянной буре внутри. Снова сполоснув челюсть, Харкнесс изучил своё отражение. Изучил последний участок щетины на левой стороне подбородка. Это была та самая зона, то место, которое он каждый раз резал. Он поднял лезвие и приставил к подбородку. Рука напряглась. Сильнее. Не расслабилась. Прижалась к нему. Плотнее. Он чувствовал, как она напряжена. — Ты сейчас порежешься, — сказал ему Буч из дверного проёма. Харкнесс опустил бритву и сдвинул руку. Повёл плечом, пока напряжение чуть не уменьшилось. Он снова уставился на этот участок щетины, а тот смотрел в ответ. Снова поднёс бритву. И опять руку сковало напряжением. Буч был прав. Он порежется. Снова в том же месте. Он проведёт по нему так же, как раньше. Как всегда. Он всё ещё настолько разъёбан, что не способен побриться, не порезавшись. — Я знаю, — наконец ответил Харкнесс. Через мгновение Буч оттолкнулся от дверного косяка. Вошёл в ванную. К нему. Харкнесс смотрел, как Буч приближается, громко топая по полу. Он остановился совсем рядом. Вместо того, чтобы попросить его повернуться, Буч обвил руку Харкнесса своей, скользнул ладонью к запястью, шина на его предплечье царапнула кожу. Скользнув другой рукой вверх по туловищу, Буч потянул его назад. Вплотную к своей груди. Спиной Харкнесс чувствовал, как бьётся его сердце. Сзади протянулась рука. Дотянулась до подбородка и наклонила его, подставляя к зеркалу последний участок щетины. Пальцы ласково скользнули по его челюсти, по его горлу, и там, где они касались, кожа вспыхивала электрическими разрядами; пульс Харкнесса начал частить. Жар окутал Харкнесса. Поглотил его. Рассеялся по всему телу. Горячий на контрасте с холодной водой. Захватывающий. Обжигающий. Буч переплёл их пальцы и прижался теснее, весь — податливая плоть. Он поднял руку Харкнесса с бритвой, и лезвие прижалось к другой стороне подбородка. Большой палец Буча коснулся внутренней стороны запястья. И… напряжение в руке ушло. Утихло. Без сопротивления. Вдвоём они потянули лезвие вниз. Провели им по подбородку. И волосы исчезли. Срезанные лезвием. Оставив после себя безволосую полосу кожи. Теперь был виден небольшой шрам. Но пореза не было. Лишь гладкая кожа. Харкнесс протяжно выдохнул. Буч ухмыльнулся ему в отражении. Левый уголок губ Харкнесса слегка приподнялся. Как ухмылка. Как улыбка. Он редко видел, чтобы его губы так изгибались. Буч отпустил его, выдернув бритву из пальцев. И сжал его обнажённое плечо, безмолвно требуя повернуться. От этого спину пронзил заряд. Будто слишком сильный ток, прошедший через провод. Харкнесс повернулся, наблюдая, как Буч делает шаг ближе. Достаточно близко, чтобы разглядеть россыпь веснушек на его коже. Достаточно близко, чтобы чувствовать исходящее от него тепло. Под челюсть скользнули костяшки пальцев. Твёрдые. Мягкие и грубые одновременно. Буч надавил подушечкой большого пальца на его правую щёку, натягивая кожу, и провёл лезвием. Протёр его от срезанных волосков полотенцем, которое висело на его плече. Сейчас Буч включил режим барбера. Харкнесс не видел этого достаточно давно, но узнавал эту сосредоточенность в его глазах. Сосредоточившись, он едва заметно вытянул губы. Уверенность в каждом прикосновении. Пальцы вернулись к его лицу. Теперь они стали теплее. Как и дыхание, касавшееся его выбритой челюсти. Его подбородка. Его губ. Волна жара скользнула под кожу Харкнесса. Он уставился на крошечный шрам на носу Буча, взглядом очерчивая его лицо и останавливаясь на глазах, наслаждаясь ощущением его рук на себе. Таким знакомым. И таким другим. Он… не хотел привыкать к этому чувству. Чтобы оно каждый раз казалось новым и всепоглощающим. Затем Буч сложил бритву. Он потянулся, чтобы положить её на раковину, бритва ударилась о фаянс. Барбер стащил полотенце с плеча и прижал к челюсти Харкнесса. Вытирая его кожу. Впитывая влагу. — Мог бы и попросить, — протянул Буч с лёгкой ухмылкой на губах. — Обычно ты сам просишь, — ответил Харкнесс. Буч на миг остановился, а затем продолжил вытирать его насухо. — Ты всегда говоришь нет. — Ты говорил, тебе нравится щетина. — Буч снова остановился. На этот раз он посмотрел Харкнессу в глаза. Затем опустил взгляд на полотенце. Лёгкая усмешка исчезла с лица. — …Ага. — Буч отступил, забирая с собой полотенце. Голубые глаза потемнели от волнения. — Какие-то проблемы? — спросил Харкнесс, глядя, как барбер обходит его и направляется к мойке. Его спина была совершенно прямой, застывшей от напряжения. — Знаешь… — начал Буч тихим и грубым голосом. — Иногда… — он открыл кран и намочил полотенце. — Иногда ты не дышишь. — Он скрутил полотенце, из него полилась вода. — И эта твоя система… Я не… Мы не знали, там ли ты ещё. Если ты… — Он бросил полотенце в раковину. Дрожащими пальцами провёл по волосам, намочив пряди. — Но… — Он глубоко вдохнул. — Твоя щетина всё ещё вырастает каждый раз, когда я её сбриваю. … Дерьмо. От этого признания что-то сжалось в груди. Он смотрел на Буча. Смотрел, как он кусает губы. Смотрел, как его пальцы вцепились в край раковины. Смотрел на его напряжённую спину. Напряжённые плечи. Выражение лица. Харкнесс прежде уже видел это выражение. Морщинка между бровями, слегка опущенные уголки губ, прищуренные потемневшие глаза. Буч выглядел… потерянным. Харкнесс знал, потому что видел такое же выражение на своём собственном лице. Какое-то время назад, когда думал, что Буч… И он… Ему не понравилось это выражение на лице Буча. Харкнесс не стал себя останавливать, когда его рука сама потянулась навстречу. Разряд. Он пронёсся вверх по рукам, когда Харкнесс коснулся пальцами кожи. Там, где плечо переходит в шею. Буч оцепенел, но почти сразу же расслабился от этого прикосновения. Его плечи поникли. Голова запрокинулась, обнажив шею. Буч вздохнул, и от этого звука внутри что-то сжалось. Харкнесс ладонью ощутил вибрацию от этого звука. Жар в своей руке. Гудевшую там жизнь. Твёрдую, упругую плоть. Ноги сами собой сделали шаг вперёд. Их бёдра соприкоснулись, жар их тел слился вместе. Пол перестал быть холодным. Что-то пробежало по проводам Харкнесса, и он увидел, как его пальцы прочёсывают пряди волос Буча. Смотрел, как большой палец гладит плоть. Чувствовал кожу. Гладкая. Тёплая. Ощущал твёрдые кости в его позвоночнике. Поглаживал. Массировал. Касался. Именно тогда он осознал, что мышцы под его рукой напряглись, плечи охватило совсем иное напряжение. Буч уставился на него в ответ. Потерянный взгляд сменился на что-то более… определённое. Сосредоточенное. Разгорячённое. Пронзающее и глубокое. Харкнесс узнал и это выражение. Он часто видел его на лице Буча. То, которое выглядело так, будто Буч хотел его ударить. Но сейчас не было похоже, будто он хочет ударить его… Это выражение означало нечто иное? Оно всегда означало нечто иное? Буч откинулся назад, его хватка усилилась… и Буч резко вдохнул. Зашипел и отвернулся. В животе вспыхнул электрический разряд. Охватил Харкнесса. Его тело. До кончиков пальцев ног. Он почувствовал, как они сжались. Мышцы под ладонью зашевелились. К горлу Буча подступил румянец. Он сглотнул, кадык подскочил при этом. Губы Буча приоткрылись… — Приближаются! — закричал кто-то. Затем что-то взорвалось.