***
Игорь щурился от яркого зимнего солнца, как будто нарочно целящееся в него сквозь покрытое инеем стекло вагона, согревал руки своим дыханием и читал учебник по математике, лежавший у него на коленях. Жутко хотелось спать, но мальчик предполагал, что на тренировке резко расхочется, надо только не заснуть в поезде. Впервые за долгое время он не опоздал, чем поразил Миранчуков, зашедших в раздевалку с синхронным "Ого!", но всё равно возился дольше всех, засыпая на ходу. Игнашевич даже в шутку предложил свою помощь в завязывании кроссовок, а то "пальцы у тебя совсем не шевелятся". На тренировке Игорь действительно проснулся, хотя двигаться всё равно мог с трудом. Спихнув это на усталость мышц после похода через сугробы, мальчик лишь усерднее занимался. В этот раз до дома его довела мама, посадила ужинать и как бы между делом начала: — У нас, оказывается, новые соседи снизу. — Знаю, — со скучающим видом ответил Игорь, пытаясь наколоть пельмешку на вилку. Женщина продолжила: — Надо бы сходить, познакомиться... — Я уже, — доедая последнюю пельмешку, бросил Акинфеев и быстро ушёл с кухни за письменный стол, поблагодарив за еду и поставив тарелку в раковину. Горло неприятно щипало, хотелось прокашляться, но ведь тогда мама начнёт своё вечное "Ты что, простудился?", а это не простуда, так, просто в горле першит, поэтому Игорь закашлял только в комнате, чтобы никто не услышал, и сел за уроки.***
Игоря хвалили почти все учителя: ну наконец-то мальчик за ум взялся, стал намного лучше учиться, такой молодец! Даже на родительском собрании сказали его маме о том, какой её сын молодец. Женщина была очень рада тому, что всё наладилось, прямо-таки вся сияла, когда за день её сын не получал ни одной двойки, но потом Игорь упал в обморок на тренировке, и вот тут-то стало ясно, что что-то неладно. На дворе — начало апреля, у ребят весенние каникулы, сугробы превратились в грязевые ванны, на улице уже можно было дышать, не кутаясь в шарф, а на тренировках все бегали в ветровках и лёгких шапках, ну, за исключением Акинфеева. Его закутали ещё и в шарф и всё время пытались отправить на больничный. — Тебе вообще нельзя с таким кашлем заниматься, как тебя мать из дома выпускает? — ругался тренер и грозился позвонить родителям, но так и не звонил. То ли забывал, то ли просто решил не лезть не в своё дело, но до весенних каникул Игорь ходил на тренировки и на бегу кашлял в шарф, делая вид, что с ним всё в порядке, ведь не может же он заболеть накануне важного матча. В субботу погода была просто прекрасная, хотелось гулять и гулять, поэтому Акинфеев отпросился у мамы побыть во дворе после тренировки, да и каникулы начались, впереди целая неделя отдыха, и настроение у Игоря было настолько приподнятое, что он смеялся даже над неудачными шутками Миранчуков. На пробежке, как обычно, слегка кружилась голова, немного темнело в глазах (разумеется, от яркого солнца, а не от плохого самочувствия), ноги слегка путались, цепляясь друг за друга, сил совсем чуть-чуть, но их вполне хватит на всю тренировку, Игорь уже знает об этом. Но в этот раз что-то идёт не так: мышцы спины немеют и не приходят в норму, в глазах темнеет, открыть их мальчик не может, потому что веки слишком тяжёлые, да и всё тело в целом такое неподъёмное, что Акинфеев сдаётся, не в силах удерживать себя над землёй. Он только чувствует, как больно падает плечом на землю, как об него спотыкается кто-то, кто бежал за ним в строю и как тот ругается, приземляясь на руки. Тренер всё-таки позвонил матери Игоря, и женщина приехала вся на нервах, уверенная в том, что её сын при смерти, пора уже организовывать похороны и пытаться смириться с такой тяжёлой потерей. Акинфеев, хотя и двигался с трудом, вовсе не умирал, а лишь со скукой наблюдал за тренирующимися ребятами с трибун, греясь на солнце. Он сожалел о том, что не может тренироваться с остальными и что из него не получилось идеального сына. Теперь придётся выбирать: расстраивать маму плохими оценками и спать ночью или освобождать время для того, чтобы заниматься уроками не ночью. Выбор между футболом и учёбой был очевиден и родителям явно не понравился бы. В вагоне они ехали не разговаривая. Мать, видимо, была обижена на сына за то, что тот ничего не говорил ей о своём самочувствии, а Игорь просто не хотел оправдываться и смотрел в окно, стараясь не поворачиваться в сторону матери. Дома его накормили, уложили в постель и сообщили о том, что послезавтра приедет отец. Акинфееву, если честно, было всё равно. Папу он любил, но тот редко бывал дома, наверняка имел любовницу, постоянно разъезжал по командировкам и, приезжая, отбирал комнату Игоря себе, ночевал на узком диване мальчика, пока тот спал на большой кровати с мамой. Пример родителей стал для Игоря причиной, по которой он не верил в то, что его соулмейт это тот человек, который ему нужен. Судьба жестоко подшутила над его мамой и папой, в результате чего каждый обманывал себя и притворялся, что любит другого, надеясь, что стерпится-слюбится, но нет. Так почему же Игорь должен был искать себе возлюбленную, чьё имя непременно начиналось на букву "А", красовавшуюся на его запястье? Пара девочек (Арина и ещё какая-то, тоже с именем на букву "А") всё время за ним следили, выходили гулять в нарядных платьях, когда Акинфеев играл с мальчиками в футбол во дворе, но ему было всё равно, да и вообще, вся жизнь впереди, ещё успеет избавиться от своей буквы. Ближе к вечеру в квартиру к Игорю пришёл вызванный мамой доктор — пожилой человек, глядя на которого сразу складывается образ гуляющего в одиночестве дедушки, который смотрит на мостовую у себя под ногами и держит руки за спиной. Он как можно больше улыбался, шутил и смеялся, любил свою работу и в целом не жаловался на жизнь. К его приходу мальчик успел поспать, а, проснувшись, обнаружил Леонида Максимовича рядом с собой на кровати, хмурившегося и что-то выписывающего у себя на коленях, хотя рядом стоял письменный стол. — Я завтра ещё зайду, — как будто издалека пробормотал "дядя Лёня", как называл его Игорь, отдал бумагу маме мальчика и, даже не заметив, что больной проснулся, ушёл, провожаемый словами благодарности. У Игоря дядя Лёня был любимым участковым врачом, который при каждом своём визите заходил в квартиру Акинфеевых, с первого взгляда понимал, что перед ним абсолютно здоровый ребёнок, и произносил, неодобрительно цокая языком: — Ай-яй-яй! Игорь, ну ты снова! Так, ладно, я раздеваться не буду, у него всё то же самое, что и в прошлый раз, лекарства пусть пьёт все те же самые, а я пошёл, у меня больных много, всего хорошего! — Леонид Максимович, но в прошлый раз вы сказали ему побольше гулять и спать! — обеспокоенно заявляла мама Игоря, скрестив пальцы рук и прикладывая их к груди. — И играть в футбол! Приходите через неделю, я ему справку выпишу. Мама закрывала дверь и печально смотрела на Игоря. Тот разводил руками, одевался и говорил, что пойдёт поле́чится, раз доктор так сказал. Видимо, в этот раз всё было серьёзно, раз Леонид Максимович даже разулся. Акинфеев понял, насколько всё плохо, когда почувствовал неконтролируемую дрожь во всём теле, будто его бьют током. На голове лежал холодный компресс, казавшийся очень тяжёлым, одеяла не было, включённый свет резал глаза. Все каникулы Игорь пролежал на диване, не в силах пошевелить рукой, почти всё время либо спал, либо смотрел в "очень интересный" серый потолок и ненавидел свою жизнь. Хотелось идти и играть в футбол, но куда там... Леонид Максимович приходил почти каждый день и, когда температура спала до долгожданных 37, продержавшихся недолго и только из-за действия жаропонижающего, спросил о режиме мальчика. Выслушав историю о том, как Игорь пытался хорошо учиться и при этом играть в футбол, врач ужаснулся и, уходя, долгое время разговаривал с родителями Акинфеева. Разговор был долгим, и, когда мама с папой вошли в комнату к мальчику, тот уже был уверен, что он смертельно болен и ему остался один день. — Игорь, послушай... — обеспокоенно начала мама, но, не зная, как подобрать правильные слова, оглянулась на мужа в поисках поддержки. — Ну, во-первых, никакого футбола до тех пор, пока ты окончательно не поправишься. Это понятно? Акинфеев кивнул, всё ещё в страхе ожидая главной части родительской речи. — Во-вторых, на твой следующий матч идём не только мы, но и Леонид Максимович, это тоже понятно? — Конечно, — хрипло ответил Игорь, улыбаясь. Ну зачем они тянут? Могут они уже сказать, что с ним, или вообще не собираются этого делать? — В-третьих, он сказал, что через неделю ты уже будешь здоров. — А о чём вы так долго разговаривали? — наконец не выдержал мальчик, переводя взгляд с отца на мать и обратно. — Ну, в общем, о том, что футболом ты перестанешь заниматься только тогда, когда тебя выгонят из школы. Пока этого не сделают, ты тренируешься, принимаешь участие в важных играх, бегаешь с ребятами во дворе и учишься ровно настолько, насколько этого требует наличие аттестата, не больше. Не доводи себя до этого состояния снова. Понятно? Игорь кивнул, стараясь спрятать улыбку.***
Акинфеев сидел на последней парте в гордом одиночестве и не любил, когда его куда-то оттуда пересаживали. На последней парте уютно, можно спрятаться за спинами одноклассников и спокойно, ни на что не отвлекаясь, думать о своём или, если позволяет сложность материала урока, записывать что-то в тетрадь. Когда появляется сосед по парте, думать о своём не получается, потому что тот тебя постоянно дёргает, а записывать конспекты тем более невозможно, потому что если за учителем записывает другой, то зачем записывать самому? После каникул Игорь снова появился в школе, со своим последним выученным домашним заданием и полнейшим отсутствием желания что-либо делать на уроках. Ожидая начала первого урока, мальчик, улыбаясь, наблюдал за кидающимися друг в друга пеналами ребятами из начальной школы и на то, как их пытается разнять учитель. Ребята разошлись по разным концам коридора, но спустя минуту одному из них снова прилетело пеналом в спину. В коридоре довольно много учащихся, за всеми ними следила одна учительница, кажется, готовая задушить каждого, а на диванчиках группами сидели самые богатые, у которых одна PSP на десятерых и куча споров о том, кто играет следующий, и о том, кто вообще может играть, а кто нет. В коридоре целая мешанина классов — на диванчиках в основном третьи, по коридору носились пятые и четвёртые, а самые малочисленные — шестые. У стен стояли пары старшеклассников или такие же одиночки, как и Игорь; первые, не обращая ни на что внимания, разговаривали друг с другом, вторые либо смотрели вниз и улыбались своим мыслям, либо следили за остальными. Стоял жуткий шум: крики детей и учителей, смех, разговоры, топот ног и ударов о стену в попытках убежать от воды, играя в салки-прилипалки (надо же, не все в третьем классе сидят на диванчиках) — всё превращалось в однообразный гул, смешивающийся с пением птиц за окном. Мальчик всё ждал, когда прозвенит звонок, и, боясь не услышать его, поглядывал на часы в коридоре и переводил скучающий взгляд обратно на веселящихся учеников. — Привет, Игорь, — почти прокричала только что пришедшая одноклассница, бросая свой портфель у входа в кабинет и садясь рядом с мальчиком. Её звали Сашей, и она прекрасно общалась с тем кругом лиц, у которых на руке была буква "А". Акинфеев искренне не понимал её стремления наконец найти свою родную душу, но против общения с ней ничего не имел — хоть какое-то развлечение, в конце концов. — Привет, — вежливо улыбаясь, ответил он и слегка подвинулся, освобождая Саше место. Девочка вся просияла, польщённая таким обращением с ней, и радостно сообщила, надеясь, что завяжется интересный разговор: — А ты знаешь, к нам новенький перевёлся. Игорь растерялся. Что он должен изобразить сейчас, чтобы не показаться грубым? Удивление? Любопытство? Радость? Огорчение? — О, правда? — выкрутился он, пытаясь принять как можно больше заинтересованный вид. — Ага, — приходя в ещё больший восторг от того, что она сумела заинтересовать в себе собеседника, ответила девочка. — Егo с тобой посадят, ты ведь знаешь? — Это с чего вдруг? — встревожился Игорь. Саша обомлела, не понимая, почему тот так расстроился, и поспешила исправиться, чтобы продолжить разговор: — Ну, мест в классе больше нет... Да ты не переживай, наверняка к тебе какую-нибудь девочку посадят, я вот, например, сижу с Машей вдвоём, а так не принято, надо, чтобы мальчик с девочкой, ну вот, допустим, меня к тебе посадят, а его к Маше, — тараторила Саша, заметно радовавшаяся мысли о том, что будет сидеть с Игорем за одной партой. Акинфеева её рассуждения не особо утешили. — А он хорошо учится? — поинтересовался он, надеясь, что всё вернётся на круги своя и он сможет снова списывать и ничего не делать с чистой совестью. — Не знаю, — пробормотала девочка, расстроенная тем, что Игорь не обрадовался такой чудной перспективе — сидеть с ней за одной партой. Оба замолчали: Игорь гадал, с кем же его посадят, Саша думала, о чём ещё можно поговорить. — Как каникулы провёл? — Заболел, — пожал плечами Игорь. Девочка ужаснулась — как же так? Получить долгожданный отдых и пролежать всю неделю в постели? Какой ужас! Она сразу же засы́пала одноклассника вопросами о болезни: какая температура, какие лекарства пил, а как же футбол, а как же уроки, а заходил ли кто-нибудь его навещать? — Да ко мне ребята с футбола пришли, то и дело домой звонили, рассказывали всякое, поддерживали. Я их сам немного подбадривал, они без меня в одном матче проиграли, — безразлично пожимал плечами Акинфеев, а Саша восхищалась тем, какие у Игоря замечательные друзья, какой Игорь сам прекрасный друг, как её прервал подошедший Кокорин: — Снова к Игорю подкатываешь, Александра? — Мы просто разговариваем, — смутившись, пробормотала девочка. Саша протянул многозначительное "Ну-ну" и начал сверлить её взглядом, самодовольно ухмыляясь. Вместе с ним к ребятам подошёл ещё какой-то мальчик, которого Игорь явно где-то видел, но не мог вспомнить, где. Он стоял и в растерянности наблюдал за немым поединком двух Саш: Кокорин поставил перед собой цель уличить девочку в том, что она здесь флиртует, и заставить её признаться в этом, а та, в свою очередь, должна была не смутиться, тем самым доказывая, что вообще-то их с Игорем разговор был не более чем разговором. К сожалению, Кокорин выиграл, и Саша ушла, бросив напоследок обиженное "Придурок!". Александр с радостью занял её место на диване и торжественно произнёс, указывая рукой на своего нового знакомого: — Знакомься, Игорь, это Артём Дзюба, Артём, это Игорь Акинфеев, я считаю, что вас надо познакомить друг с другом, мы теперь всё равно все в одном классе. А, точно. Метель, холод, гололёд... Игорь знакомился с Артёмом уже во второй раз и не мог не радоваться этому — только теперь Дзюба выглядел смирным, тихим мальчиком, просто паинькой, в то время как первое, что услышал тем зимним вечером Акинфеев от Артёма, было громкое и выразительное "Блять!". Дзюба, казалось, тоже был весьма рад повторению знакомства — очаровательно улыбался и сильно жал руку Игоря. Акинфеев даже заинтересовался в прошлом Артёма: откуда приехал, почему так долго не было, надолго ли он здесь, чем увлекается, но звонок на урок решил, что знакомство они продолжат спустя пять минут от начала урока, сев вместе и проведя хоть для какого-то приличия некоторое время молча. Артём перехватил руку Игоря поудобнее и резко потянул на себя, помогая встать с дивана, при этом не прилагая никаких видимых усилий, будто Акинфеев был так, пушинкой. Кокорин даже прокомментировал: — О, да вы спортсмен? — Раньше футболом занимался, — улыбаясь, ответил Дзюба и поднял свой рюкзак с пола, заходя в класс.