ААА или Трио Слепых

      Игорь не мог описать словами свои чувства, которые так и рвались наружу, будто играясь со своим хозяином, дёргая за невидимые ниточки и заставляя глупо улыбаться без видимого повода и иногда подпрыгивать на ходу. Навстречу Акинфееву по плохо освещённой дороге аллеи то ли шёл, то ли плыл по воздуху Дзюба, выглядевший не менее весёлым и жизнерадостным. Правда, причина такого внезапного всплеска положительных эмоций была зажата в руке за горлышко и с тихим бульканьем переливала от одной стенке к противоположной своё содержимое. Шатаясь из стороны в сторону и что-то напевая одними губами, юноша смог различить знакомые черты только с нескольких метров. — И-и-иго-о-орь! — разрушая тишину спящего парка, закричал Артём на манер бабушки из "Уральских пельменей", да так громко, что с соседнего куста улетела парочка птиц, испугавшись пьяного зова. Акинфеев сорвался с места и подбежал к Дзюбе, одновременно улыбаясь и сердито шипя на него: — Тише ты, дурак, ночь на дворе! — И-и-иго-о-орь? — всё тем же голосом протянул Артём, улыбаясь уголками губ. Акинфеев зажал ему рот рукой, а то бомжи под кустами ведь тоже люди — надо дать им поспать. Сквозь ладонь он чувствовал улыбающиеся губы и честно пытался выглядеть строже, но... Разве это вообще возможно в такой ситуации? Совсем пьяные и счастливые глаза напротив давали наигранной серьёзности пинок под зад и заставили Игоря убрать руку и тихонько прыснуть, поддаваясь этой только им двоим понятной атмосфере не до конца объяснимой радости. Тёма, высоченный и выглядящий устрашающе в полумраке аллеи, с непривычной нежностью во взгляде посмотрел на друга и тихо, так, что Акинфеев сам еле разобрал, спросил: — Ну что, счастлив?       Игорь, не раздумывая, энергично закивал головой. — Выпьешь? — покачивая бутылкой, предложил Артём, на что получил не менее энергичное мотание головой из стороны в сторону. — Ну, как хочешь... Мне больше достанется!       Дзюба на пятках развернулся в обратную сторону, сделал большой глоток и, поморщившись, запрокинул руку на плечи Акинфеева — уже привычный для них жест, который Игорь позволял другу теперь даже в трезвом состоянии, без всяких оправданий в духе "Я слишком пьян, чтобы идти". Артём любил вешаться на всех подряд, был чересчур эмоционален и обожал тактильные контакты, окружению пришлось просто смириться. Акинфеев взял за основное правило как можно меньше каким-либо способом выражать свои чувства, которые могли привести к ошибкам, побольше молчать, говорить только по делу, а ещё как можно строже соблюдать своё личное пространство, нарушение которого было слишком неприятно. Все эти принципы катились в тартарары, когда рядом был Дзюба. Поначалу Игорь бесился, а потом сам понял, что дружба с Тёмой без рукопожатий, объятий и бесконечных разговоров невозможна. Артём гордился собой, потому что был единственным, кто мог касаться капитана их футбольной команды и не получать за это по шее. Оказалось, что и такое не предел.       После одного из плохих матчей Игорь сам коснулся его. Просто положил руку на плечо, слегка встряхнул и провёл по ключицам большим пальцем, сжимая как можно сильнее, стараясь вырвать из поглощающего чувства вины. Подняв голову, Артём ожидал увидеть кого угодно: Кокорина, Миранчуков, даже одиночку Черышева, но в глаза ему заглядывал их капитан, заставляя слёзы обиды и злости куда-то испариться, а не катиться вниз (прямо как их команда, ха-ха). Лицо Акинфеева не выражало той наигранной радости, после которой хочется выбить к чертям челюсть одной рукой и хорошенько дать в глаз другой, не было той материнской нежности, бесившей ещё больше, не было убивающего укора. Только серьёзность, сосредоточенность на будущем, искренняя обеспокоенность, а под всем этим — Дзюба знал друга слишком хорошо, чтобы не понимать — бушующая ненависть к себе. — Ты не виноват, ты же... — голос Тёмы отказался воспроизводить что-либо дальше, но Акинфееву это не нужно было. Всё, что мог сказать ему Артём, слишком очевидно, бессмысленно, потому что никого, кроме себя, Игорь всё равно не послушает. Да и особо терпеть слова поддержки не хотелось. Главное — Дзюба переключился на проблемы других, а значит, к самокопаниям вернётся только тогда, когда закончит вытаскивать ребят из того болота, в котором увязнет сам ночью, пытаясь заснуть. Акинфеев убрал руку, выпрямился и поджал губы, пытаясь не выпалить "Кто, если не я?" — за этим вопросом Артёма обязательно прорвало бы, он точно начал бы свою любимую волынку о том, какой Игорь чудесный вратарь и вообще человек, как он прекрасно сыграл ту игру несколько лет назад, вон тот матч, прошедший уже два месяца как, а ещё "ни один вратарь с тобой не сравнится, просто это мы никогда до чужих ворот не добегаем". Удивительно, но Дзюба, умудрённый опытом, отпустил Акинфеева в душевые без трогательных слов и напутствий, зная, что сделает только хуже.

***

       Игорь иногда начинал молиться и не знал, кому именно — Богу, Судьбе, Удаче или чему похуже, но после той игры они отвернулись от него, решив, что футболисту только на пользу компания команды.       А Акинфеев не мог ребятам в глаза смотреть. Чувствовал свою вину за пропущенные три мяча и разгромный счёт 3:0, не дававший относиться к произошедшему спокойно. Игорь ненавидел свою беспомощность в сложившейся ситуации — бежать от людей, которых он, по собственному мнению, просто предал, было некуда — разве только зайти в душ раньше всех, одеться раньше всех и сесть в самый конец ещё пустого автобуса.       Артём особо не рассчитывал на обмен шуточками с Игорем, тем более после такой игры, но хотя бы одну реплику Акинфеев мог бы и вставить. "Что вечером делаешь?" — например. Ну или на худой конец "Как ты?". Но нет, вратарь просто сидел и наблюдал за необычайно скучным видом из окна, слушая музыку и не оборачиваясь к Дзюбе. Ладно, такое поведение было простительно — в конце концов, Артём сам сел сюда, прекрасно зная, насколько его друг расстроен. На лице у Игоря как будто перманентным маркером написали "Настолько заёбан, что либо въебу, либо расплачусь". Дзюбе больше нравилось первое. — И-и-иго-о-орь... — Артём завалился на плечо вратаря, поднял на него свои большие голубые глаза, состроив самое печальное выражение лица, на какое только был способен, и, дождавшись, пока Акинфеев вытащит один наушник из уха, чтобы бросить мягкое "М-м-м?", за которым скрывалась целая буря раздражения, спросил так убито, как спрашивают отчаявшиеся дети, когда им пообещали сходить в зоопарк после того, как взрослые сделают все свои дела: — Дашь послушать?       Игорь молча протянул только что снятый наушник и снова откинулся на сиденье, созерцая "прекрасный вид" на парковку и ожидая отправления автобуса. Акинфеев слушал сплошную нудятину. Нет, разумеется, были зажигательные песни, которые приходились Дзюбе по вкусу, но вот все эти депрессивные сопли — нет. После недолгой словесной перепалки ("— Что это за депрессивная поебота? — Это Сплин. Отдай плеер. Тёма, блять, пожалуйста.") Артём всё же включил то, что нравится ему, танцуя под некоторые песни прямо на сиденье. Игорь не мог не улыбаться, глядя на это — слишком уж весёлым был Дзюба для того, чтобы Акинфеев позволил себе снова упасть в пучину самотерзаний. В конце концов, поебать мозг себе всегда можно, а вот веселиться с Тёмой — нет. Уже подъезжая к общежитию, команда на весь автобус орала песни из плейлиста Миранчуков, которые первые начали подпевать Дзюбе, пытавшемуся таким образом не давать Игорю унывать. Получилось.

***

— У-у-у, куда же это я попал... — смеясь, запричитал Игорь, только-только перешагнувший порог квартиры Миранчуков и увидевший как братья, шатаясь и подняв кверху огромную бутылку с ... чем-то, орали "Выпьем за любовь!". Спустя минуту Акинфеев уже ворвался на балкон, где сидели Кокорин с Дзюбой, подпевая какую-то популярную песню, под которую даже Антонина Павловна стучала ногой по полу балкона в темп. — Ты с ней не целовался?! — с каким-то разочарованием и огромными круглыми глазами спросил Саша, цепляясь за руку Игоря и задирая рукав его рубашки так, чтобы было видно букву. — Только в щёчку. — Твою мать, Акинфеев! — буквально простонали все присутствующие, даже находившиеся в квартире братья. — Ты! Бзнадожный рмантик! — сквозь зубы процедил Артём, которому, видимо, уже становилось плохо. Тем не менее он только что опрокинул в себя ещё одну стопку и танцевал под музыку, которую поставили и пели близнецы. Игорь виновато улыбнулся, мол, "Ну какой есть..." и сел на одну из подушек в углу, чтобы пьяный Дзюба не задел его, дёргая конечностями из стороны в сторону.

***

— Какая нахуй школа? Ты ебанулся? Игорь, дай поспать... — с этими словами Дзюба перевернулся на другой бок, закутываясь в одеяло, и хотел было снова заснуть, но Игорь поставил ему ультиматум: — Ладно, пойду один.       Сон как рукой сняло. — Это с каких пор ты без меня в школу ходишь? — с обидой спросил Артём, скидывая одеяло на пол и с трудом садясь на диване. Почти сразу же его попытки воскреснуть прервала жуткая головная боль и нежелание существовать в реальном мире. Во сне вот было тепло и уютно, а здесь... Фи. Дерьмо какое-то. — Видимо, с этих, — улыбнулся Акинфеев и, накидывая рубашку, вышел из комнаты.       Артём тёр глаза руками, пытаясь вспомнить, что вчера было. Миранчуки, сквер, снова братья, бухие танцы на балконе и рассказ абсолютно трезвого Акинфеева о свидании... В груди что-то неприятно перевернулось, и Дзюба поморщился от этого. Наверное, просто с похмелья плохо. Да. Определённо. Так и есть. Это не от воспоминаний. Он ведь искренне рад за такого счастливого Игоря, сам его к этому свиданию готовил, почти своими руками же и организовал всё, но... Вот идти в школу за Игорем, которого туда несла влюблённость — нет, это явно не для Артёма. Он слишком любит спать, пинать мяч и балду. А если напомнить Акинфееву о том, что никто из них не сделал домашку, получится остаться с ним дома? Вряд ли. От созерцания одной и той же точки и раздумий Тёму отвлёк хруст паркета под ногами друга, вернувшегося в комнату.       Игорь точно являлся святым. С него нужно писать иконы: полотенце на бёдрах, расстёгнутая рубашка на стройном теле, в одной руке пара таблеток, а в другой стакан воды. — Я люблю тебя, я говорил? — Артём прищурился — то ли потому что в окно светило утреннее солнце, то ли потому что его друг был слишком идеален. Акинфеев лишь ухмыльнулся и продолжил собираться.