нам полезнее вместе

смешные болезни, ночами полезнее в м е с т е

                    Кристина знает, какой идеальной для друзей Дениса является их совместная жизнь, и не пытается развеить эту иллюзию. При них она «его та самая», а без них — «принеси, подай, иди на фиг, не мешай». И её это не должно устраивать. Да и не устраивает. Она просто привыкла.       Привыкла тащить Дениса на себе из бара, что нифига не выглядит комично, как в клипе «Градусов»; привыкла к битому стеклу от дорогих бутылок коньяка; привыкла к тому, что всё её мечты и желания одно сплошное битое стекло, но только от бутылок из-под газировки.       И в этот чёртов вечер, Кошелева снова улыбается только на фотографиях в рамках, снова лезет в шкаф, чтобы Денис мог с улыбкой соврать про неё «трудяга, никак не могу переделать». Он её давно переделал. И если бы об этом знал папа девушки, то точно бы давно пристрелил парня. Но Кристина молчит. Сама не зная почему, молчит.       Она снова плачет в шкафу, зажимая себе рот рукой, ведь ещё не знает, что теперь в его компании есть тот, кто может её спасти.       В этот вечер в их с Денисом квартире помимо звяканья бутылок появляется неожиданный и приятный звук гитарных струн. Кто-то перебирает их умело, чутко, и Кошелева невольно жмётся к закрытой дверце шкафа, прикрывая влажные глаза. Этот чудесный звук напрасно пытаются заглушить едва ощутимые грубые голоса и глупые бутылки. Напрасно.              Макс перебирает струны, зная, что оценить этого никто не может. Никому из его новых знакомых дела нет до его музыки, вообще сейчас нет дела до чего-то, в чём не плещится жидкий янтарь. — Макс, ну харе, — поджимая губы, тянет, Лёша, которого Свобода из всей его компании знает лучше всех.       Парень отдаёт музыканту стакан, вырывает гитару и, убрав её в сторону, улыбается. Макс лишь недовольно кривит губы и осматривается. Он слышал, что в этой квартире Денис живёт со своей девушкой, но, если честно, об этой девушке ничего не напоминает. Словно она плевать хочет на стекло на кухне, на заляпанные занавески, на пыль, всё ещё золотящуюся на свету тусклой лампы после того, как хозяин квартиры раскрыл шкафчик с рюмками. Словно она, такая же запыленная и давно не нужная, хранится в шкафу, потому что ну не выкидывать же. — А где твоя Королева Караоке? — спрашивает Макс и становится единственным, кому это действительно интересно.              Кошелева доверчиво льнёт к деревянной дверце. Новый голос. Она уверена, что именно обладатель этого голоса, новенький, играл на гитаре. Она уверена, что сегодня он выпьет меньше всех, что раньше всех пойдёт домой и что она больше его никогда не услышит.       Денис долго молчит, а Кристина всё ждёт, когда он заведёт ложь про свою трудягу. Она даже не думает, зачем он рассказал друзьям про караоке. Она знает, что это очередной ход в игре «Моя идеальная любовь, которую я боготворю». Денис ведь не умеет искренне гордиться тем, что его девушка поёт грустные песни на сто баллов; да он бы с удовольствием вспомнил об этом, только если бы у них денег не было. Тогда Крис бы оказалась в переходе с кепочкой в руке и, возможно, познакомилась бы с Максом. Его бы Денис попросил «полабать для антуража».       Крис пропускает мимо ушей речь про трудягу, она продолжает котёнком жаться к дверце и, поджав губы, мысленно просить другой голос; чтобы он говорил, только он, но Макс молчит.              Он молча ахеревает с того, что просто такая сильная любовь не мешает Денису под ночь собирать друзей почти каждый день, а под рассвет забираться в их кровать. Ежедневно почти. Как привычка почти.       Пусть Крис улыбается на фотографиях, пусть она в эти моменты была самая счастливая. Макс знает, что только такие фотографии о счастье и напоминают. У него есть подобные, у его бывших девушек есть подобные… продолжать? — А когда Кристина вернётся? — спрашивает Анисимов, очередной стакан пропуская и мерзко себя ощущая из-за того, как хищно пьют другие. — Да не знаю я, — недовольный от упоминания о той, кто уже неделю опрокидывает его с нормальной мужской потребностью, хмурится Денис. — А что? На фотографии насмотрелся, или вы «двести лет знакомы» с ней?              Кристина знает, что Денис заводится с полуоборота. Она слышит, как скрипит стул, которым он ей назло всегда скрипит, как стакан стучит о стол, как все эти дураки то хихикают, то тычокают, но, конечно, сидят на местах и ждут зрелища: того самого зрелища, для которого нужен алкоголь, а не хлеб.       И Кошелева сомневается: она, вроде бы, ещё боится грозы, но, вроде бы, просто обязана выйти из укрытия и взглянуть страху в глаза. И времени совсем нет для сомнений. Девушка сама удивляется, когда её голые ноги касаются холодного линолеума, и не удивляется, когда, войдя на кухню, застаёт то, что сама себе и предсказала. Крис сама удивляется, когда подходит близко, а её ноги не протыкает стекло. Крис сама удивляется, когда на «шлюху» она отвечает давно заслуженной пощечиной, а потом сразу же и второй, тоже заслуженной тысячелетия назад. — Вон. Все пошли во-он! — выдаёт её голос, который так в последний раз срывался на сто баллов в местном караоке.       Это, наверное, то самое, что ей снилось ночами в одиночестве. Это, наверное, то, что держало в её в царстве стекла и ненависти. Хотя нет. — И ты тоже. Теперь это действительно то.              Макс удивлён, что домовёнок, который столько лет покорно жил в шкафу и плакал слезами с тушью, способен на такое. Но ему это нравится. Нравится, что вся эта дурацкая компания, в которую он действительно вляпался бежит со своим золотом для дураков. Но не нравится, что не бежит главный дурак. — Ты что сказала, тварь?!       Дурак без башки. Таких Анисимов учить любит и умеет; сам таким видом дурака был когда-то. Он хватает Дениса, даёт ему понять, что ждёт его не шкаф, а картонная коробка сразу же, как заламывает руки, а потом, выталкивая в подъезд, даёт понять также то, что все его вещи уже там: звенят и искрят янтарём. — Я гитару заберу и уйду, ладно? — спрашивает блондин, рассматривая Кошелеву, которая так и стоит, удивляясь тому, что теперь её дом больше, чем старый шкаф, в котором можно прятаться от регулярных гроз.              Но Крис не отпускает, когда музыкант берёт в руки инструмент. Она почему-то касается чужой руки, нежно захватывает в плен чужое запястье, не так, как её запястья захватывал в плен Денис. Она преподносит Анисимову самый типичный предлог остаться: — А если он вернётся?       А он оказывается ещё и магическим. Потому что Макс остаётся.