***
Я не знала, что врачи продолжают за мной следить, записывая все говорящееся в моей палате при помощи жучков. Разумеется, на следующий день пришедшая медсестра нашла спрятанные таблетки и отобрала их. Прекрасно. Я очень была этому «рада». Это означало, что теперь она не уйдет, не убедившись, что пациентка проглотила эту злосчастную таблетку. Уильям, узнав об этом, тоже был шокирован. И пообещал, что поможет мне избежать приема таблеток. Я решила не говорить об этом вслух, ограничившись кивком, чтобы не привлекать к себе еще больше ненужного внимания. Однако никак не могла избавиться от ощущения, что меня просто подставили. И было сие чувство очень неприятным. Притворяться, что со мной никого нет, я не видела смысла — кто теперь мне поверит, если они имеют записи всех наших бесед. Точнее, моих — слышать Уильяма даже на записи они не могли. И это не могло не радовать. Хоть что-то от них ускользнуло. Но не буду скрывать, мне было очень интересно, как они стали бы реагировать, узнай правду. Точнее, получив подтверждение того, что я все же не сумасшедшая. Думаю, составили бы компанию в палате. Единственным островком света и радости в этой мути матушкиных интриг было присутствие Уильяма. Да, даже отец не спешил навестить меня, чтобы выяснить, что случилось на самом деле и почему его дорогую и единственную дочь упекли в психушку. А, быть может, уже не единственную? Не знаю, но все может быть. С возможностями медицины в наш век и столетняя бабулька родить может. Впрочем, я гнала эти мысли, не веря, что отец может меня бросить или отказаться. Или, что еще хуже, признать подобный диагноз в отношении его дочери. На уровне подсознания крепла уверенность, что он даже не знает, что со мной и где нахожусь. Что же, теперь, когда мне открылось истинное лицо моей маман, отсутствовали какие бы то ни было сомнения в ее способности скрыть истину от папы любым способом. И я не знала, как это изменить. Были попытки передавать записки через Уильяма, но в ответ была только тишина. Думать о плохом не хотелось. Когда у жнеца были выходные или просто мало работы, он приходил пораньше и мы вели с ним долгие, пространные беседы, говоря обо всем и радуя врачей моей способностью рассуждать, расшатывая их уверенность в правильности поставленного диагноза. Кроме того, Уильям помогал избегать кормежки препаратами, вряд ли полезными для психики. Я стала складывать «снаряды» в другой тайничок. Пришлось сделать вид, будто нечаянно порвала наволочку и очень-очень раскаиваюсь. Но на деле сделала небольшой мешочек, используя подручные материалы, и теперь умудрялась его прятать под тумбочкой. Зачем собираю эту гадость, я и сама не знала. Нет, знала — как только меня выпустят отсюда, накормлю дорогую мамулю этой дрянью. Не сразу, но каждый день. Пусть побывает в моей шкуре и поймет, каково мне было. Хотя я абсолютно на это не надеялась. Не тот она человек, чтобы понимать подобное. Долгое время мать не пускали ко мне, мотивируя это тем, что ее посещения могут всколыхнуть и без того нестабильную психику пациентки. Я не возражала против подобной формулировки, чувствуя, что готова сорваться и на самом деле сделать что-то, что заставит относиться ко мне, как особо буйной. За эти недели, проведенные в дурке, моя ненависть к матери возросла до небес. Я понимаю, что она когда-то дала мне жизнь, но, простит меня Бог, лучше бы она сделала аборт.***
Зима незаметно закончилась, а на смену ей пришла весна и теперь целыми днями по металлическому карнизу за окном барабанила капель. За минувшие месяцы мало что изменилось, разве что я и Уилл стали еще ближе. Настолько, насколько это вообще было возможно. Я не жалела о том, что зашла так далеко. И если бы все повторилось, поступила так же. Что может быть неправильного в том, чтобы принадлежать любимому не только душой, но и телом, тем более, что мне исполнилось восемнадцать именно в тот день, когда все случилось? Я стала совершеннолетней и сама решала, как мне поступать. Да и вообще… — О чем ты думаешь? — спросил Уильям, когда мы отдыхали. — О том, что не жалею, — я повернула голову, встречая его взгляд. — И, если бы у меня появилась возможность все вернуть, я бы отказалась. — Знаешь, пора что-то делать со всем этим, — сказал он. — Ты уйдешь со мной? — Конечно, — я чуть улыбнулась. — Мог бы даже не спрашивать. — Тогда решено, — жнец коснулся губами моих губ. — Я разберусь с некоторыми трудностями, а потом заберу тебя. — И чем я буду заниматься? — мне было интересно. — Закончишь образование в Лондоне, — он стал рисовать узоры у меня на животе. — А потом решим. Захочешь — будешь домохозяйкой, а если нет, то научу искать ошибки в отчетах и сделаю помощницей. — Второй вариант мне нравится куда как больше, — я улыбнулась, прижимаясь к нему. А потом зевнула. — Устала? — он укрыл нас обоих одеялом. — Немного, — сонно сказала я. — Ты останешься? — Останусь, но уйду рано — мне на сбор. — Народ снова не справляется? — я посмотрела на него. — Или опять Сатклифф? — Нет, просто грядет что-то масштабное, — ответил Уилл. — И придется задействовать весь Отдел. Не волнуйся, я буду, как обычно. — Уилл, я волнуюсь не об этом. Меня куда больше тревожит твоя работа. — Малыш, кто-то должен этим заниматься, — его улыбка была грустной. — Прости, — я вздохнула и обняла его. — Ты прав, кто-то должен этим заниматься. Просто… будь осторожен, ладно? — Обещаю. Я счастливо улыбнулась и, прижавшись к нему, уснула. Следующее утро началось с неприятного сюрприза. И, если я знала, что проснусь уже одна, то вот к тому, что ко мне решит заявиться мамаша, — совершенно нет. Кровь на постели удалось объяснить вполне обычной женской причиной. Разумеется, медсестра поворчала для порядка, но я была уверена, что мое объяснение она приняла. Вот и хорошо, если так. Но обо всем по порядку. После того, как были закончены все обязательные утренние процедуры, я находилась в палате и, лежа на кровати, чуть улыбалась, вспоминая прошедшую ночь. По телу разливалась приятная истома, внизу живота то и дело что-то сладко сжималось от воспоминаний. И я с нетерпением ждала его возвращения, ощущая смутный голод, оказавшись абсолютна не готова к грядущему потрясению. Дверь в мою палату открылась с характерным скрипом. За минувшие месяцы я привыкла к досадной мелочи и просто не обращала на нее внимания. Более, того, стала считать ее полезной — всегда успевала натянуть на лицо маску безразличия, чтобы ко мне не приставали с расспросами. Помогало. Хотя, возможно, именно поэтому в моей палате и появились «жучки». И опять я сбилась с мысли. Едва только я услышала скрип, как с лица исчезла блаженная улыбка. А скосив глаза в сторону двери, почувствовала, как от лица отлила кровь, устремляясь к сердцу и зажигая в нем приуснувший до поры пожар ненависти. На пороге палаты стояла мать и довольно улыбалась. — Я вижу, ты чувствуешь себя получше, — сказала она, входя в палату и окидывая ее взглядом, в котором отразилось удовлетворение. Мои губы шевелились, но с них не сорвалось ни звука. Я в самом прямом смысле просто онемела от такой наглости. Зачем она пришла? Позлорадствовать? Поиздеваться? Или убедиться, что была права, обвиняя меня в безумии? Что ей было надо? — Я тут пришла сообщить, что у твоего папочки намедни родилась еще одна дочка, — она произнесла это с каким-то садистским удовольствием. — Так что… видишь, Лада, как только случилось несчастье, как он предпочел уйти. Что? У папы есть дочь? Меня поразил не тот факт, что у меня появилась единокровная сестра, — в конце концов, отец еще не стар, — а то, что узнала я не от него. Стало обидно настолько, что разум отказался быть адекватным и трезво рассуждать, несмотря на то, что я была абсолютно здорова в психическом плане. А мать продолжала разглагольствовать о том, какая неблагодарная сволочь мой папочка, какая мерзкая дура я сама и все в том же духе. Мои руки сжались в кулаки, а в груди росло только одно желание — чтобы она наконец заткнулась. — Закрой пасть! — взвизгнула я, бросаясь на нее. На глаза опустилась багровая пелена, окончательно лишая разума и обостряя инстинкты бешеного зверя. Никто не успел среагировать. Ни медсестра, ни санитары, ни сама женщина, что дала мне жизнь. Я вцепилась в ее горло и припечатала головой к стене. Бешеная, на грани безумия, ярость удвоила мои силы и стена окрасилась алым. Вид свежей крови зажег во мне жажду ее смерти, солоновато-железный запах, дразнивший мои ноздри, только разжигал желание отыграться на ней за все издевательства. Я оскалилась… Наверное, я бы ее убила, не приди в себя санитары. Меня скрутили в долю секунды, а в следующий момент руку ощутимо кольнуло. Я брыкнулась, чувствуя, как поплыла реальность. Медсестра что-то кричала, кто-то ругался, а мое сознание уплывало в туман беспамятства. Встретив взгляд матери — испуганно-ненавидящий, окончательно потеряла сознание.