***
Говорят, как Новый год встретишь, так его и проведешь. И действительно, исчезновение Ньюта задало тон на весь 2072 год. Он, даже находясь дома, словно бы удалялся куда-то и нередко выпадал из общих бесед. Дедушка ведет себя так, будто вдруг влюбился, говорила Джинни. Но даже если забыть, что Ньют, всегда любил только Томми, в нем все равно не чувствовалось той счастливой эйфории, что неизменно сопутствует влюбленности. Он, скорее, казался несчастным— очень для него необычно. На лице застыл какой-то вечный каприз. Волосы, седые, густые и пышные, были вечно растрепаны, точно после потасовки. Уинстон со Сьюзен расспрашивали Рафа и Майка о том, что случилось по дороге в гости к их другу, но те сначала не понимали, о каком друге речь, а потом сказал, что по дороге ничего не случилось. Тогда Алби подступился непосредственно к Ньюту. Дескать, ходят слухи, ты больше не водишь машину. Да, ответил Ньют, это мой маленький подарок самому себе- никогда и никуда больше не ездить. И одарил Алби своей новой бесцветной улыбкой. «Отстань от меня», -читалось в этой улыбке. И еще:"Что-то не так? Тебе что-то не нравится?» В феврале он выбросил «коробку задумок"-картонную коробку, из-под обуви: за десятки лет там накопилось множество бумажных обрывков с идеями для стихов. Ветреным вечером Ньют положил эту коробку в мусорный бак, и к утру бумажки разлетелись по всей улице. Соседи находили их в кустах и на ковриках у порогов-"луна, как желток яйца всмятку»,"солнце, простой желтый фонарик»,"сердце, воздушный шар, наполненный водой». Не оставалось сомнений в том, откуда они взялись. Все знали и о стихах, и о любви Ньюта к цветистым метафорам. Большинство поступило тактично и попросту выбросило бумажки, но Минхо явился к Эдисонам с целой пригоршней и всучил их ничего не понимающему Томасу. -Ньюти, -спросил он позднее, -ты что, правда хотел это выбросить? -Я больше не буду писать стихи, -ответил он. -Но мне нравились твои стихи! -Да? -произнес он без интереса.-Это очень приятно. Томасу, вероятно, больше импонировал сам образ - муж-поэт пишет стихи за антикварным столом, который по его распоряжению заново отполировал рабочий, и рассылает их по разным журнальчикам, откуда они немедленно возвращаются. Так-то оно так, но теперь и у Томаса сделалось вечно несчастное лицо. В апреле дети заметили, что Ньют зовет собаку Джимми, хотя тот давно умер, а у Марты совершенно другой окрас-золотой лабродор. Не черный ретривер. Причем Ньют не просто, как обычно, путался в именах:"Алби…то есть Алекс», когда на самом деле обращался к Джинни. Нет, он уцепился за неверную кличку, будто надеясь вызвать к жизни собаку своей молодости. Бедная Марта не знала что делать. Недоуменно вздергивала светлые брови и не реагировала на зов. Ньют раздраженно цокал языком. Болезнь Альцгеймера? Нет, вряд ли. Ньют был не настолько неадекватен. Физически- тоже ничего такого, о чем стоило бы рассказать врачу, ни припадков, ни обмороков. Впрочем, к врачу он бы и не пошел. После шестидесяти он отказался от услуг своего терапевта, заявив, что в его возрасте «это уже экстрим». Да и доктор его, кажется оставил практику. Но если б и нет, то, вероятно, спросил бы: «Он забывчив? — и ответом последовало бы:"Не больше, чем обычно». -Он непоследователен в своих действиях? -Не больше, чем… В том-то и беда: для Ньюта взбалмошность являлась нормой, поэтому никто не мог сказать, нормально его нынешнем поведение или нет. Дети, разумеется, отца любили. Считалось, что даже Чак по-своему его любит. Но они его ужасно стеснялись. Когда к ним приходили друзья, он спокойно мог ворваться в комнату и начать декламировать стихи, которые только что сочинил. Или взять за пуговицу почтальона и долго объяснять, почему он верит в реинкарнацию. А людей с малейшим намеком на иностранный акцент Ньют хватал за руку, проникновенно заглядывал в глаза и спрашивал: -Скажите мне, где ваша родина? -Папа! -возмущались потом дети. А он удивлялся: -Что? Что я сделал не так? -Но это же тебя не касается, пап. Он-то, может, надеялся, что ты ничего не заметишь. Думал, ты и не догадаешься, что он иностранец. -Ерунда! Он должен гордиться</i >этим. Я бы гордился. В ответ дети хором стонали. Он лез во все их дела без малейшего стеснения в полной уверенности, что так и нужно. Считал себя вправе задавать любые вопросы. И почему-то был убежден: даже если они не хотят обсуждать что-то личное, то непременно передумают, предложи он им поменяться ролями. -Давай представим, все наоборот, -говорил он склоняясь вперед.-И <i>ты даешь совет мне. Допустим, моймолодой человек ведет себя собственнически.-Он издавал глупый смешок и театрально вскрикивала: -Ах, я не знаю, что мне делать! Ах, помогите мне! -Папа. Ну честное слово…***
В мае у Томаса случился инфаркт. Не очень серьезный. Просто на работе Томас почувствовал себя плохо. Не так чтобы слишком, но один из сотрудников настоял и отвез его в больницу. Тем не менее для семьи это стало настоящим потрясением. Ему всего семьдесят четыре! Но на вид он абсолютно здоров: как в молодости, легко взбирается по лестницам, таскает тяжести, бегает по утрам вместе с Минхо и в весе не прибавил ни фунта с самой свадьбы. Но Ньют теперь требовал, чтобы муж ушел на пенсию, и сыновья с ним соглашались. А если он потеряет сознание прямо в зале суда? Томас заявил, что дома сойдет с ума. Уинстон заметил, что некоторые дела все же можно брать. Чака не было, поэтому в дискуссии он не участвовал, но в данном случае наверняка принял бы сторону Уинстона. Томас одержал верх и вернулся к работе вскоре после выписки из больницы. Выглядел он прекрасно. Правда, признавался, что чувствует некоторую слабость и устает быстрее, чем раньше. Впрочем, возможно, ему лишь казалось; родные несколько раз замечали, как он щупает себе пульс и кладет ладонь на грудь, проверяя сердце. -Все нормально? -спрашивал Ньют. -Естественно, -отвечал он, раздражаясь, чего прежде за ним не водилось. Он стал пользоваться слуховым аппаратом, но утверждал, что от него никакого проку, и часто забывал в своем комоде- две розовые пластиковые штуковинки, размером и формой похожие на цыплячье сердце. Как следствие, разговоры с клиентами не всегда проходили гладко. Чаще и чаще Томас, хоть и с очевидной неохотой, перекладывал эту обязанность на Алби. Ньют забросил дом. Уинстон первый это заметил. Если раньше здесь все было тип-топ — нигде ни торчащего гвоздя, ни щербинки в оконной замазке, — то сейчас тут и там попадались следы запустения. Как-то вечером Кэтрин с Джинни пришли и, увидев, что Уинстон возится с рамой сетчатой двери, без особого интереса осведомилась: -Что-то сломалось? Уинстон выпрямился и сказал: -Раньше он бы такого не допустил. -Чего не допустил? -Да сетка едва не вывалилась! И кран в уборной течет, не заметила? -Бог ты мой, — бросила Кэтрин и хотела пройти вслед за Джинни в дом, но Уинстон прибавил: -Он как будто потерял ко всему интерес.- И Кэтрин замерла на месте.- Кажется, что ему на все наплевать, — пожаловался Уинстон.-Я говорю:"Пап, сетка на двери вываливается, а он:"Черт побери, у меня же не сто глаз, чтобы за всякой ерундой следить!» Это нечто: Ньют огрызнулся на Уинстона. Тот всегда ходил у него в любимчиках. -Должно быть, ему уже трудно управляться с таким большим домом, -предположила Кэтрин. -Это еще не все. Однажды папа Том оставил на плите чайник, а Сьюзен зашла и видит: чайник свистит вовсю, а папа Том в столовой как ни в чем не бывало читает газету. -Не услышал чайник? -Очевидно. -У меня от него барабанные перепонки чуть не лопаются, -проговорила Кэтрин.-Небось папа Том от него и оглох. -По-моему, им больше нельзя жить одним, -заявил Уинстон. -Да? Вот как. И Кэтрин с задумчивым видом прошла мимо Уинстона в дом. Следующим вечером состоялось семейное заседание. Уинстон и Алби заскочили словно бы на минутку, без супруг и детей. Чак выглядел подозрительно нарядно; Алби, как всегда в идеально выглаженном костюме, только Уинстон по обыкновению, не позаботился о внешности: черная футболка, мятые серые штаны. Ньют очень обрадовался. Рассадил всех в гостиной, воскликнул: -Ну разве не замечательно! Совсем как в старые добрые времена! Не в смысле, конечно, что я не хотел бы видеть вас вместе с семьями… Томас вмешался: -В чем дело? -Понимаете, -начал Алби, — мы тут подумали про ваш дом. -И что дом? -Вам, наверное, стало труднее за ним следить, все-таки вы с папой не молодеете. -Я могу следить за домом, даже если мне одну руку привяжут за спиной- парировал Ньют. Последовала пауза; видимо, дети решали, стоит ли с ним спорить. К их удивлению на помощь пришел Томас. -Разумеется, можешь, милый, — сказал он.- Но тебе не кажется, что пора бы уже больше отдыхать? -Нет. Дети не то засмеялись, не то застонали. Ньют громко вздохнул. -Вернемся к делу, — бодро произнес Алби.- Папа Ньют, папа Том, мы считаем, что вам лучше переехать. -Переехать? -хором вскричали Томас и Ньют. -Но, папа Том у тебя сердце, а папа Ньют больше не водит… Мы думаем, может быть, в резиденцию для пожилых людей? Неплохое решение. -В резиденцию для пожилых, как же. Это ведь для стариков.Для чопорных старушенций с вечно поджатыми губами, которые давно похоронили мужей. И вы полагаете, что нам с Ньютом там будет хорошо? Думаете, нас там примут с распростертыми объятиями? -Конечно, примут, папа. Да ты же им всем дома проектировал! -Ага, -хмыкнул Ньют.- Только мы, знаете ли, с вашим папой люди независимые. Которые справляются. Дети явно считали, что восхищаться тут нечем. -Хорошо, -сказал Уинстон.- Пусть не резиденция. Как насчет кондоминиума? Квартирки с садиком где-нибудь в округе Балтимор? -Все эти квартирки из картона, — отрезал Ньют. -Нет, пап, не все. Некоторые очень хорошо построены. -А что делать с домом, если мы переедем? -Продать, наверное. -Продать! Кому? Думаешь, я брошу родовое гнездо? Оставлю дом гнить и разваливаться на части? -Папа, конечно же, мы не допустим, чтобы он… -Дому нужны люди, -перебил Ньют, — и вы это прекрасно знаете. Разумеется, люди много чего портят. Царапают полы, засоряют унитазы и все такое, но это ерунда по сравнению с тем, что бывает, если дом стоит пустой. Это как сердце из него вырвать. Все в нем проседает, провисает, и сам он заваливается набок. Да я с одного взгляда на конек крыши сразу скажу, жилое это место или нет. И вы полагаете, что я способен поступить так с собственным домом? -Рано или поздно кто-нибудьего купит, — сказал Уинстон.- А пока я буду каждый день приходить и все проверять. Включать краны. Заходить в комнаты. Открывать окна. -Это не то, — вздохнул Ньют.- Дом все равно почувствует. Томас спросил: -Дети, а вы не хотите его купить? За доллар. Или как там это делается. Воцарилось молчание. Его детей вполне устраивали собственные дома, и Томас это знал. -Он так долго служил нам верой и правдой, -произнес он с тоской.- Помните, как нам тут было хорошо? А я помню, как впервые зашел в него. Ваш отец решил сделать мне подарок на нашу первую годовщину свадьбы. Он сам спроектировал каждую деталь. А уж сколько мы сидели здесь на крыльце, помнишь, Ньют? Он досадливо отмахнулся. -А как я привез сюда Уинстона ? — продолжал Томас.-Малыш, три недели от роду. В ажурном одеяльце, которое связала Ава еще для Алби, и так завернут, что прям не ребенок, а маленькое буррито. Я вошел с ним в дверь и говорю:"Это твой дом, Уинстон Эдисон. Здесь ты будешь жить и здесь ты будешь счастлив!» Глаза Ньюта наполнились слезами. Дети уткнулись взглядами в собственные колени. -Ой, ладно.- И Ньют издал какой-то дребезжащий смешок.-Послушайте, зачем беспокоиться о том, чего еще неизвестно сколько ждать? Джимми ведь пока жив. -Кто? — переспросил Том. -Марта. Он имеет в виду Марту, -пояснил Алби. -Жестоко куда-то перевозить Джимми на старости лет, -объявил Ньют. После этого, похоже, ни у кого не осталось сил продолжать дискуссию. Алби уговорил Томаса нанять домработницу, которая к тому же будет водить машину. Ньют занимался хозяйством сам, даже когда ходил на работу, но Алби сказал: -Скоро ты привыкнешь и будешь жить как король. А если захочешь куда-то поехать, миссис Джонстон тебя отвезет. -Если и захочу, то только затем, чтобы убраться от нее подальше, — отозвался Ньют. Алби рассмеялся, будто в ответ на шутку, но Ньют говорил серьезно. Миссис Джонстон, женщине крупной и жизнерадостной, было шестьдесят два года. Ее временно уволили из школьной столовой, и она нуждалась в дополнительном доходе. Приходила каждое утро в десять часов и начинала возиться: кое-как убирала, вытирала пыль. Затем ставила на веранде гладильную доску и, водя утюгом, смотрела телевизор. Конечно, у двух пожилых людей не так-то много белья, но Алби велел не сидеть без дела. Ньют между прочим прятался в другой части дома и, вразрез со своей привычкой, нисколько не интересовался подробностями биографии новой знакомой. Но стоило ему пошевелиться, как миссис Джонстон выскакивала с веранды и спрашивала:"Вы как? Нормалек? Может, нужно чего? Хотите, отвезу куда-нить?» Ньют говорил, что это непереносимо, и жаловался Томми, что живет как будто в чужом доме. И все-таки ни разу не спросил, для чего, собственно, взяли эту женщину. Через неделю миссис Джонстон силой вырвала у Ньюта сковородку и настояла, что сама сделает ему омлет. Утюг, брошенный ею на веранде, прожег дыру в кухонном полотенце. И хотя серьезно пострадало лишь полотенце-обычное, махровое, которое и гладить-то не нужно, — с миссис Джонстон было покончено. Алби объявил, что отныне они будут нанимать людей только до сорока. Но Ньют как отрубил: -Нет. -Нет? — повторил Алби.-Но, папа… -Не могу! — закричал Ньют.-Не могу этого терпеть! -И он заплакал.-Невозможно, когда в доме болтаются посторонние! Знаю, ты считаешь, что я старый и выжил из ума, но мне плохо.Лучше уж сразу умереть! Уинстон залепетал: -Пап, успокойся. Папочка, пожалуйста, не плачь. Мы совсем не хотели тебя расстраивать… Томас пытался их отодвинуть, чтобы обнять мужа, а Чак вышагивал кругами и ерошил волосы. Он всегда так делал, если нервничал. Итак: ни мужчины, ни женщины, никого. Томас и Ньют снова остались одни. Вплоть до конца июня, когда Ньюта нашли блуждающим в одних штанах по улице, а Томас, как выяснилось, даже не заметил его отсутствия. Тогда Уинстон объявил, что они со Сьюзен переезжают к родителям.***