радость моя — и горесть. моя беда. море моё — и мой океан безбрежный: слышишь, курлычут волны по проводам? счастье моё — и горе моё, конечно.©*
«У Волка судьба сложная, непростая и вообще — проклятая. Такими, как он не рождаются — становятся. Передается волчья кровь через укус, забирая у Хозяина жизнь и даруя ее укушенному… Все равно, что проказа» Перекидывается Волк человеком и снова к лисице (?) подбирается. То ли нюх его ведет, то ли любопытство. Это ж, как так? Р-раз, и лисица человеком стала, а пахнет… Нет, наверное, ведет к лисице все вместе взятое: и нюх, и любопытство, и еще что-то, чему объяснение не найти, но в нем никто и не нуждается. Тэхен опять весь зажатый, дрожащий, что пожелтевший лист на холодном ветру. Его всего мурашками пробирает и запахом волчьим. Помнится ведьме, что когда еще лисенком был, то часто видел, как две лисицы сцеплялись… там. Но сам никогда не испытывал ничего подобного. Во время первой течки увивались за ним парочка рыжих хвостов, но он никого к себе так и не подпустил, а вторую он уже человеком пережил. Да и как-то не было желания позволять кому-то так близко… так… так, чтобы единым целым… А тут… какой-то Волк! Тэхен словно бы всю жизнь только его и ждал, только для него себя и сохранял. «Погибель моя, мое спасенье» Ушки у них прижаты к головам, а на каждый волчий шаг приходится тихий лисий вздох. Тэхен на карачках пятится к стене, упирается в холодный камень текущим задом и снова скулит. Боже, еще немного и Волк вцепится в его шею, чтобы замолчал: сил никаких нет слушать этот скулеж. Видится ведьме в чужих глазах животное желание и самая малость человеческого, м-м… вос-хи-ще-ния? Волк хоть и зверь, но, кажется, Тэхена рассматривает вполне себе по-человечески: осознанно, внимательно, оценивающе. Но то может статься и обычным желанием, — лисьим хотением — чтобы только во всех этих чувствах погрязнуть не в одиночку. Если пачкаться, то только вдвоем. Подбирается Волк еще ближе, от него жаром веет, силой, мощью. Черные волосы колют нежную кожу тэхеновых щек, когда волчий нос тычется куда-то за лисье ушко. Все еще помня, что сильно и вкусно пахнет совсем в другом месте, Волк сгребает рыжего в руки свои сильные и тащит прочь из угла. Лис скулит, попискивает, пофыркивает, когда его силой ставят на колени и придавливают грудью к земле, оголяя тощую, перемазанную в смазке попу. Волк взрыкивает, призывая к тишине и усиливая хватку на шее, чтобы склониться к вертлявой пятой точке. Но Тэхену почему-то все не так… а, может быть, ему просто страшно? Понимаете, одно дело присваивать, а другое дело принадлежать. У волков так: одна волчица на всю жизнь. Лисицы в этом плане свободнее, распущеннее: у них каждую весну новый хвост, который следом увивается. Тэхенова мама успела за несколько весенних месяцев сменить четырех или пятерых мужей, ее ни к одному не привязывало так сильно… как Тэхена привязало. И к кому? К Волку? Этот точно уйти потом не даст, не даст отсидеться где-то в кустах, чтобы «просто быть рядом». И зачем, спросите, выпрашивал у Лешего привилегий? А думалось, что смелее, что никакая там Судьба и Природа — не помеха. И в итоге? Скулит, жмется, хвостом своим рыжим закрывает весь обзор и розовенькую дырочку из которой смазка так и льется. Волк рычит, дергает за хвост, а когда и это не срабатывает, то наваливается сверху всем немаленьким весом и прихватывает острыми зубами за загривок: метит, чтобы наверняка, и припугивает, вызывает новую волну лисьей истерики. Тэхен вертится не переставая, скребет ногтями по холодному камню, а когда Волк прикусывает еще сильнее, то как-то разом замирает, потому что за укусом следует уже громкий рык, от которого чего-то хорошего ждать попросту глупо. «Любишь его, значит? Всего себя, значит?» Тэхен сдается. Целая весна ушла на то, чтобы Волк позволил к себе хотя бы подобраться, чтобы перестал прогонять. А времени осталось… И что? Взять и потерять столько, да зазря? Ну нет уж, нет. Решился жизнь отдать, значит и через все остальные страхи переступит. Отдаст всего себя не только на словах, которые всегда почему-то даются легче, чем поступки. Рыжий хвост сдвигается вбок, а все вертляния прекращаются. Тэхен замирает покорно, выпячивает зад и раздвигает колени. Волк же размыкает челюсти и благодарно лижет укус, еще совсем не подозревая какой ценой ему досталась такая покорность. Большие сухие ладони скользят по плавным ведьминским изгибам, ощупывая, оглаживая. Тяжесть, что до этого давила и усмиряла, пропадает. Несколько секунд ничего не происходит, чужие руки замирают на ягодицах, разводя две половины в стороны, Тэхен даже повернуться уже хочет — никак случилось что, а он и не знает, но потом… Сначала тяжелое горячее дыхание прямо там, прямо в самой чувствительной точке, а потом и большой шершавый язык. Перед глазами звезды, а в голове пустота… Тэхен теряется в пространстве, ноги разъезжаются, отказываются держать. Под животом тут же появляется опора в виде чужого предплечья, чтобы не терять удобной позы. А Волк все лижет и лижет, словно дорвавшийся до сладкого меда медведь. Внизу живота безумно тянет и уже болит, оттого и стонется громче. — …П-пожайлуста… по-ожа-алуйста… И ведь сам не понимает, чего просит! А Волку дважды повторять не надо (пусть слов он не понимает), у самого уже все тянет и едва ли не звенит. Снова на Тэхена сверху давит чужим весом, а в бедро тычется что-то твердое и горячее. Ну вот и все. Допрыгалась рыжая. Свобода теперь для тебя — чужие волосатые руки, которые, как и сейчас, кольцом вокруг тонкой талии. «Даю вам времени до окончания лета» Отсчет ведь начался не тогда, когда был вынесен приговор и даже не тогда, когда Волк позволил следовать за ним. Отсчет начинается сейчас, когда они так близки к своему единению. Первый раз промахивается, вторым проезжается по липкой ложбинке, задевая чужие поджавшиеся яички, а в третий — попадает прямо в цель, входя разом, без прелюдий. Тэхену больно. Ведьма разевает рот, сверкая небольшими клыками, и кричит, напрягается, как натянутая до предела струна, делая этим больно еще и Волку. Теперь волчья очередь поскуливать: ему невыносимо и очень-очень узко. Волк склоняется к загривку лисьему и снова вцепляется зубами. Но оттого ведьма сжимается еще больше, буквально выжимая из Волка рык, постепенно переходящий в стон. Волк принимается зализывать укус, тыкаться носом куда-то за уши, а потом и вовсе зализывать все, что попадется на глаза. Ласка, она ведь укрощает… И Тэхен немного, но расслабляется. Первый толчок самый сложный для них обоих, а потом уже получается легче: раскачиваются как на качелях. Волк растирает лисицу по грубому холодному камню, крепко держа за талию. Горячо, липко, громко. Все вокруг в огне, потом не останется даже пепла… А знаете, почему пепла не останется? Потому что фениксы из пепла возрождаются.После пережитой ночи не останется в этой пещере прежних волка и лисицы…
Резко, грубо, на всю длину, обжигая изнутри собой. Волк так… так близко! — М-мой… Во-олк… мо-ой. Так дико, так первородно. После боли накатывает удовольствие, прежде неизведанное, а теперь сводящее с ума.А кто останется?
Тэхен вертит головой в поиске… чего? Но Волк и сам все понимает, вгрызаясь в чужие раскрытые губы и резко переворачивая на спину, чтобы глаза в глаза, чтобы разорвать связь и снова ворваться в чужое, расслабленное нутро. Глаза у лисицы красивые: темно-карие с золотой крапинкой. Ведьминские. У Волка же от черноты даже зрачка не видно. Из-за дикого желания получается только вгрызаться в чужую плоть и слюнявить щеки, подбородки. Некрасиво в общем, но они и не ищут красоты. Для них единение — главное, а уж как со стороны смотреть… так не смотрите, если не нравится. Тэхен путается пальцами в чужой густой смольной шевелюре, поглаживает за ушком, отчего серый сам не стесняется постанывать и поскуливать. Когда ж его еще так приласкают, да приголубят. А толчки тем временем становятся еще сильнее, у Тэхена о грубый камень вся спина исцарапывается, но тому уже не до боли. Все чувства концентрируются в одном месте. Пальцы из черных волос спускаются на широкие плечи, и Волк чувствует, как лисьи коготки вцепляются в его кожу и безжалостно рвут до крови, до мяса. В голове отдаются бешеные удары сердца, которое, казалось бы, застряло в самой глотке. Лисичка протяжно стонет, выгибается в пояснице и кончает, сжимая Волка внутри. Серый от такого сам доходит до края и замирает. Внутри начинает набухать узел, распирая нежные стенки и теперь уже, в самом деле, нераздельно сцепляя двух…Да кто же там останется-то?
Тэхен чувствует, как внутри разливается тепло, и как Волк тычется губами в нежную кожу шеи, вновь покусывая, но теперь уже совсем не больно. Он просто не знает еще, как правильно и как надо, только лишь слушается инстинктов. А в рыжей голове, наконец, вспыхивает понимание: истинный — это тот, у кого есть ключи от наших замков, и к чьим замкам подходят наши ключи.**Истинные! Вот кто останется в этой пещере.
Две половинки, которым Судьбой приписано искать друг друга в каждой из множества жизней. Две половинки, которых будут делить пополам все время, но они — все равно — обязаны друг друга найти. И спасти! Ведь… у каждого в ладошке по ключику, и у каждого по замочку. Теперь точно никуда не сбежишь, рыжая. — Мой. А она и не хочет никуда сбегать.