(Abel Korzeniowski — A Thousand Times Good Night)
Льдистым днем друг к другу прильнем, вместе пойдем ко дну. Брат-свиристель, позови нам метель, злую лесную луну. Шорохом сов укрыться от псов — им не заметить нас. Хвостом к хвосту, вдвоем в пустоту, снова, в который раз.© Мельница — Кицунэ
Ближе к августу, когда начинают появляться ягоды да грибы разные, Тэхену все чаще хочется вырваться из-под волчьего бока. И путем долгих (о-очень долгих) уговоров лежебока-Волк все-таки соглашается совершать вылазки вместе (ну либо так, либо ведьма так и продолжит бегать в одного). А дело-то вот в чем. У лисиц так уж повелось, что перед каждой зимой обязательно надо сыскать убежище. Да мало только сыскать, еще и обустроить надо, чтобы тепло и чтобы лисят смочь выкормить и вырастить за долгую-долгую зиму. А Тэхен то, как ни крути, все равно лисица такая же, как и все остальные его рыжие сородичи. Эту хитрющую су (щ/ч)ность уже не вывести, как бы колдун наш не старался. Он и человеком-то даже наполовину не стал — так — хвостатая нечисть (в простонародье — однохвостая кицунэ). Вот и подыскивает норочку наша сестричка. Да только вот… не себе да и не лисятам (какие там лисята…). «… нету Волку места у огня» Дриады никогда не дают рыжему забыться. Вечно шепчут из чащи, насмехаясь, нависая коршунами над горем чужим. Тэхен их так… ненавидит. Но больше всего, он, конечно же, ненавидит самого себя. — Пойдем, милый, — и тянет за собой угрюмого волчару, а тот в свою очередь ногами-то в землю упирается, но при этом сам же за лисью ладошку и цепляется мертвой хваткой. И вот, понимай, как хочешь. Идут подолгу, шастают по всяким буреломам, царапая незащищенную одеждой кожу (Волк не дает на себя никаких тряпок цеплять и колдуну тоже не позволяет одеваться); заглядывают в уже занятые норки; тревожат чужое спокойствие: надоедают водяному с его наядами. Тэхен умудряется зацепиться в споре с дриадами, когда те, в очередной раз, начинают выводить его из себя. — У него есть я! — … душ-шу продал, ведьма… с-скоро ос-ставиш-шь его… брос-сиш-шь. Не найдя себе оправдания, лисица тут же в слезы.тик-так, тик-так, тик-так…
И спорить бесполезно, и плакать. Часики тикают, отсчитывая время до последнего в жизни Тэхена приговора. Волк, заметив лисьи слезы, тут же оказывается рядом и к себе жмет. К самому сердцу… — Прости-и, — хрипло шепчет рыжий, пачкая чужое горячее плечо слезами, — прости меня, родной… мне так… так жаль… Жаль-то, конечно, жаль, да только вот… вся суть в том, что даже если бы Тэхену пришлось выбирать заново, он бы все равно выбрал это незабываемое и самое последнее в его (нынешней) жизни лето… как ни крути, он бы все равно выбрал своего Волка, пусть даже на кон было бы поставлено не целое лето, а только лишь день. И выбирал бы тысячи раз, потому что… потому что любит, потому что Волк — его продолжение и начало, его исходная точка, его смысл и желание жить. Он стал кицунэ ради него, он выучился врачеванию, чтобы залечивать его раны, он выучился петь, чтобы петь ему колыбельные… как отказаться от этого лета, если вся тэхенова жизнь изначально принадлежала не ему самому, а Волку. Как отказаться от жизни с Волком, если сам Волк и есть тэхенова жизнь?***
Подходящую норку они все-таки находят, и Тэхен тут же принимается за ее обустройство. Волку приходится несколько раз бегать на прежнее их местечко за этими ведьменскими травками, плошками. И уж как он искривлялся да исфыркался… Тэхен на такое смеялся сквозь слезы, усердно отгоняя плохие мысли. Впереди еще один месяц, и он не собирается проводить его, думая лишь о том, что скоро его самого не станет. А тем временем норка преображается, правда, в ней поместятся только в животном обличье, но и это не помеха: как только холодать начнет, этим двоим как ни крути, а придется ночевать, прижавшись друг к другу (что и так практикуется на постоянной основе), да еще и потираясь друг о друга не голой человеческой кожей, а мягким и тепленьким мехом. Ночуют на новом месте так же как и привыкли (пока летний зной еще позволяет) — под открытым небом, рядышком со входом, на границе леса с небольшой полянкой. Тэхену очень нравится смотреть на звездное небо и рассказывать Волку разные легенды, которые он слышал у деревенских жителей. И пусть серый ни слова не понимал, а только слушал звучный тэхенов голос, пусть. Какая разница? Как много людей вообще умеют друг друга слушать? — Ты видишь, любимый, всю эту красоту? — говорит Тэхен тихо-тихо, пристроив голову на широкой груди, — видишь? Так много звезд, да? Говорят, что каждая звезда — чья-то душа. Вот родился человечек или зверюшка, так на небе звездочка зажглась, а если умер, то упала, чтобы уступить место новой. Ты только свою не ищи, родной, раньше времени. И умалчивает, что… что свою звездочку находит почти на одной линии с горизонтом. Дриады же в свою очередь вставляют свою лепту, вновь доводя рыжего до слез: — Час-сты звезды, ярки звезды, да рассыпчаты: с-сладки речи, звонки речи, да обманчивы…*