Я разорву тебя на девяносто девять ран, Я отплачу тебе за луны полные сполна! Согрею кровью твой голодный лик, холодный храм. Не смей ходить в мой дом, Луна. Мельница — Волчья Луна
В свете костров рыжие волосы кажутся ярче, а золотистые крапинки в карих глазах — как те же самые искры от огня. Лисица мягкая и податливая в волчьих ручищах, жмется вплотную, дышит жаром в острые ключицы и улыбается. «Тэ-хен…» Волшебное звучание имени — ни в какое сравнение с местными барабанами, гуслями, флейтами… Волк думал, что волшебными были наяды и дриады, которые всегда готовы были скрасить его одиночество, а в итоге… В итоге самым прекрасным оказалась маленькая рыжая плутовка, с ее вредным характером и непоседливостью. И как же поначалу он не заметил ее? Прогнать хотел, злился, а она упрямая оказалась… вредина. Шаг, второй, третий, прижать еще крепче (куда уж?). Тэхен хохочет. — Родной мой, — Волк ловит хитрый лисий прищур, — я не знал, что ты так хорошо танцуешь. Т-а-н-ц-у-ю? Волк хмурится, Тэхен хмурится тоже. И в волчьих глазах снова сквозит что-то по-человечески растерянное. «Кто я? Что я?» И Волк подхватывает рыжего под бедра, отрывает от земли и тычется носом в тонкую шею. Тэхен даже пикнуть не успевает, водит растерянно ладошками своими по широкой спине. — Ты чего, милый? А вот, ничего. Волк продолжает танцевать (на деле — просто переступает с ноги на ногу и укачивает свою плутовку).***
— Долго будешь смотреть? Ладо дергается от неожиданности и оборачивается на звучный голос. Вирява шагает подобно настоящему лесному королю, на пухлых губах играет лукавая улыбка, а в больших глазах дичатся бесенята. — Я… — Стоишь тут, прячешься. Девки березы обнимают, а ты к ним не приходишь. Свадьбы играют, а ты их не благословляешь. Верни парнишке голос, тебе же от всего этого хуже только. Отпусти прошлое, обида — человеческая язва, Боги должны быть всепрощающими. — Таково проклятье, — качает головой Ладо, — Леший тоже не торопится отменять казнь моего подопечного. — А он уже не твой, — Вирява складывает руки на груди и кивает на парочку в центре поляны, — он его. И с самого начала он был его, тебе его на присмотреть дали. С самого его рождения было говорено, что он уйдет. Ладо молчит, а перед глазами настоящая драма и в сердце оттого больно, очень-очень горько. Он Тэхена уберечь хотел, хотел спасти, дать шанс на жизнь без проклятий разных и его же — ладовых ошибок, которые успелись сотвориться в далеком прошлом. Лисицу ждало великое будущее, она могла стать настоящей ведьмой, могла выучиться таки-им премудростям, но… Волк этот… Ладо хорошо помнит, как серого зовут; помнит даже, как звали его родителей и любимого старого пса. А все потому, что пришел в его дом, как только мальчишку укусил первый Волк. Сожаление? Наверное, очень сильное чувство вины. Мальчишка был ни в чем не виноват, его просто взяли и обрекли на вечное волчье одиночество. Ни за что. Просто потому, что у какой-то влюбленной парочки в прошлом произошел раскол. — Ты же все помнишь, — Вирява вытягивает Ладо из пропасти воспоминаний, — ты все помнишь. — Да! Я помню! — из глаз цвета вереска брызжут соленые слезы, — помню! Этому Волку и так много почестей было дано! Голос — то немногое, что я хочу оставить… — Себе? Из вредности? Просто потому, что твоя любовь была несчастной, ты хочешь и этим двоим в последние дни всю малину испортить. — И Ладо молчит, потому Вирява с грустной улыбкой продолжает: — Ты же понимаешь, что их горе — твоя заслуга; ты понимаешь, что должен загладить свою вину перед ними; ты понимаешь, но из самой обычной вредности просто предпочитаешь вредничать и обижаться, отыгрываться на двух безвинных душах и стоять в стороне, ныть и лить слезы. Посмотри! — Вирява подходит ближе, хватает Ладо за подбородок и направляет так, чтобы тот смотрел на черно-рыжий тандем в самом центре, — смотри! Каждая слеза этой лисицы на твоей совести. Разве он не заслужил знать хотя бы имя возлюбленного? Не заслужил услышать голоса? Напоследок. Перестань артачиться и поступи как Бог, а не как обиженная одним неверным мужиком баба. Ладо вырывается из хватки, отталкивает Виряву, который тут же растворяется в воздухе с победоносной улыбкой на губах и утирает слезы с щек. Вирява умеет заговорить… до смерти. И не только непутевых человечков, что по глупости своей умудрились в лес Заповедный забрести. Уж напутал все мысли в голове, уж наговорил всякого, уж измучил да совесть заснувшую разбудил. — Будь ты проклят… — Мы все здесь прокляты, — отвечает пустота.***
Как ночь имеет свой конец, так и ведьминская сходка заканчивается тоже. Как начинает светлеть, многие начинают расходиться, а те немногие, что еще остались, разбредались по краям поляны в небольшие компании и тихо-тихо напевали какие-то песенки или же просто разговаривали. Наша парочка спряталась под разросшимися листьями папоротника и лежат, прижавшись друг к другу всем, чем только можно. Лисицу уже клонит в сон, глазки слипаются, а теплые родные руки убаюкивают, впервые взяв на себя такую привилегию. А Волк поглаживает мягкие изгибы, касается губами виска и вдыхает родной запах. И тут внезапно, как снег на голову, неожиданное открытие — вот он — дом и долгожданное неодиночество. Он так долго бродил, что-то искал, вынюхивал и постепенно забывал себя, и теперь он... так счастлив. Дом — не стены, не теплая постель, не стол, за которым семья обедает; дом — человек, который… — Я люблю тебя… — … Чон-гук.