За краем Вечности, беспечности, конечности пурги — Когда не с нами были сны, когда мы не смыкали глаз; Мы не проснемся, не вернемся - ни друг к другу, ни к другим С обратной стороны зеркального стекла... Когда средь угольев утра ты станешь мне чужой! Когда я стану и тебе чужим, моя душа: Держись за воздух ледяной, за воздух острый и стальной - Он между нами стал стеной, осталось лишь дышать. Мельница - Прощай
«Иди сюда, будем тебя лечить» И Волк идет, сбрасывает волчью шкуру и к коленям тэхеновым опускает голову (добровольно идет на плаху). Ни гордости, ни воли, ни волчьей силы в нем больше нет, он преданней любого деревенского пса и вернее его тоже нет никого. Любовь, она ломает даже самый твердый из камней… «Понимаете, одно дело присваивать, а другое дело принадлежать» Тэхен зарывается пальцами в мягкие черные волосы, почесывает за волчьим ушком, выпутывает маленькие листочки и веточки… он видит всю эту неизмеримую силу в своих руках, он видит, как Чонгук ему себя вверяет… «…вереск, лаванда, календула. Пусть они заранее все-все у тебя залечат, коли то, что ты любишь больше всего на свете, станет твоим отравленным клинком прямо в спину» Ведьма все это видит, и от того еще больнее; в горле появляется какой-то комок, мешающий вздохнуть, глаза намокают и вот-вот прольются солью, выдавая врунишку с потрохами. — Садись удобнее, — легонько коснувшись плеча, — а то подавишься. Чонгук послушно садится и смотрит этими своими чернющими глазищами, в которых не видно зрачка. Тэхен закусывает губу до боли, опускает взгляд… ну нет же больше сил! Самодельная деревянная ложка никак не хочет оставаться в дрожащей лисьей ручке, все падает и падает, а Волк не устает раз за разом ее поднимать. Чонгук беспокойно оглядывает рыжего, который раз за разом прячет глазки свои красивые, старательно что-то там домешивая в остывающем уже котелке. Что-то точно не так, но Волку неведомы лисьи мысли, и от того досадно и обидно, потому что если бы он знал, то обязательно бы постарался помочь избавиться от всего плохого… (ай) Но ведьма умудряется справиться сама с собой и вот уже зачерпывает наготовленное снадобье из котелка, заботливо дует на ложку, чтобы не дай бог серый обжегся. Волк послушно глотает снадобье и позволяет стереть остатки с уголков рта, будто бы он совсем малыш, но то совсем не бьет по гордости — это же Тэхен ему слюнки подтирает, а Тэхену можно все и даже больше… Какое досадное упущение. Ложка за ложкой и котелок пустеет, а волчьи щеки очаровательно краснеют. Тэхен до сих пор не понимает, как его любимый умудряется сочетать в себе детскость и необузданную волчью силу. Но это не так и важно, важно то, что ведьма не может оторвать от Волка своего глаз каким бы он там ни был. Чонгук улыбается сверкая заостренными клыками и тянет руки к своей (!) лисице, а Тэхен замирает, потому что волчья улыбка — еще один подарок (из последних), до этого Волк только скалился, самое большее ухмылялся, а тут… что-то новое, совсем слепящее и нереальное… У Волка температура, он горячее, чем обычно, и Тэхену бы усмирить своего зверя, уложить спать, просидеть всю ночь рядом и менять припарки да компрессы, чтобы быстрее выздоровел, но… но сил нет! В волчьих объятиях хочется забыться, потеряться и больше никогда не находиться… Взгляд у Чонгука все равно, что пьяный, а Тэхен от него этим же заражается… и пропади оно все пропадом… Те немногие одежды, что ведьма умудрялась нацеплять на себя, летят в сторону порванные в клочья, тяжелые волчьи пальцы путаются в отросших рыжих кудрях, больно оттягивая у самых корней. Лисица жалобно поскуливает, прижимает ушки к голове, беспокойно машет хвостиком. Чонгук прижимает рыжего ближе, так, чтобы между ними и миллиметра лишнего не нашлось, они сталкиваются грудью, животами, Тэхен послушно обхватывает стройными ногами волчий торс. Волк тычется носом в тонкую шейку и оставляет свои поцелуи-метки, касается пальцами укуса на загривке, снова улыбается… «Моя» Сладкая, как мед, а в бочке меда… А поцелуи у них всегда очень мокрые и дикие, до первой крови. В этот раз верх одерживает Тэхен, который с довольной улыбкой слизывает алую каплю с волчьих губ. Чонгук взрыкивает, до боли сжимает мягкие лисьи ягодицы, до такой боли, что Тэхен аж всхлипывает. Ничья и в этот раз, и всегда… Ведьма позволяет себе одичать, позволяет самой себе забыть обо всем сразу, а Чонгук, что так дико хочет коснуться своей лисицы везде, где только можно, только способствует забвенью. Тэхен шипит, когда спину начинает колоть уже сухая трава, но и это быстро забывается, стоит Волку вцепиться клыками в мягкую кожу на остром плечике, оставляя еще одну волчью метку. Ведьма кричит, распугивая всю живность вокруг. «Любовь — это война» И между ними пламя, и между ними война… и ничего не останется от них. И пусть. Растворятся друг в друге, сожгут дотла самих себя и все вокруг… а воскреснут ли, как те самые фениксы?только не отпускай…
«Любовь страшнее, чем война» Лисице больно и хорошо, она сходит с ума, хочет, чтобы в итоге ее разорвало в клочья. Умереть от родных рук — не счастье ли? Во всяком случае, такая смерть… она самая желанная. Волк скулит от жара и узости, страсть срывает башню, и движения сразу выходят грубыми, быстрыми, дерганными. Чонгука лихорадит, Тэхен перед глазами расплывается. Мягкие ладони касаются лица, утирают волчьи слезы. Чего же ты плачешь? Не плачь. Ну… пожалуйста (?). Тэхен плачет сам, тянет Чонгука к себе за могучую шею и шепчет тихо-тихо, в самое ушко: — Я… люблю тебя… люблю… никогда… никогда этого не забывай! И теперь уже лисица распускает свои клыки и когти — вцепляется в шею, кусает до крови. И пусть этот укус сойдет через день-два, ей просто хочется оставить хоть что-то, хоть что-то, что будет небольшим напоминанием, почти мгновением… но оно будет… Это только ее Волк. Только ее Чонгук. А Волк терпит. Терпит и когти, что располосовали всю спину, терпит укус. Он тычется носом в мокрые кудряшки, забивает легкие не кислородом, а мускусом и полынью — родными запахами, которые кажутся важнее воздуха. И ни один лесной житель не думает мешать этой вакханалии, что творится глубокой ночью в Заповедном лесу. Наоборот. Их охраняют. Дают напиться друг другом в самый последний раз. «Мы все здесь заповедные. Мы все здесь прокляты» Смена позиций происходит меньше, чем за долю секунды, и вот, Тэхен уже сверху седлает волчьи бедра, а Чонгук… а Чонгук видит, как лисий лик возносится к самим звездам. Наверное, именно оттуда она к нему и спустилась. Неземная и прекрасная… и отдашь ты ей сердце и душу свою… И когда уже вот-вот все вокруг должно взорваться, когда их личный конец света вот-вот наступит, ведьма хватается за волчьи плечи и тянет к себе, тут же вгрызаясь в чужие губы поцелуем, топя в чужих губах и крик свой, и вой, и рыдания. Их выгибает одновременно, судорогой сводит сразу все тело, и сама луна прячется за тучи, чтобы спрятать их во тьме, хоть на немного оставить наедине. «Пожалуйста, только люби меня» Тихое, но твердое волчье «люблю», сказанное в перерыве между поцелуями-ласками и зализыванием общих ран, доводит рыжую до слез. В который раз? Какая разница… Волк плачет тоже. На войне все средства хороши… а это поле боя совсем иного рода… здесь проигрывает и выигрывает каждый. Здесь нет судий, а вместо клинков слова, касания и… поцелуи. — Ты здесь. Ты мой… — шепчет лисица, проводя пальцем по израненной волчьей шее, а потом туда же целуя. «Только твой»… только не отпускай.
Только не уходи.