пусть меня и погубит это, все отдам на творенье чар. пусть истлею сама с рассветом, но ты должен и будешь дан мне не богом, так к чёрту бога! я сама себе бог и чёрт. хлеб готов, а моя дорога тянет, вяжется словно мёд, там, где в поле ты с ветром вешним, там, где ждет нас моя судьба. с хлебом встречу — орех, черешня… ведьма я ли? ох, ведьма я. Олли Вингет
(Theodor Bastard — Vetvi)
Тем временем, пока лес гремел от постоянных ссор бывших любовников, пока люди продолжали плодить все новые и новые легенды, подпитываемые рассказами родителей Первого Волка; пока рождались и умирали, пока наяды с дриадами продолжали петь, радуя глаза и уши двух главных божеств леса, что пили сладкий березовый сок в компании водяного. Пока люди продолжали стороной обходить лес до наступленья лета; пока продолжали бояться… Юный охотник гордо вышагивал, держа наготове натянутую тетиву и тонкое древко стрелы. Черный наряд обтягивает его широкие плечи, мощные руки и бедра, крепкий торс. Черные волосы треплет ветер, широкие росчерки бровей сведены к переносице, темная радужка слилась со зрачком — такая же черная. Он весь черный, как черт. Сливается с тенью и цепляется взглядом за каждое чужое движение, будь то ветка или неудачливая птаха — неважно — тетива натянута, как и все тело — одно движение и смерть. Но не охотнику — всему, что смелости набралось попасться на пути. Чонгук — сын главного советника деревни, по совместительству являющегося и главным охотником — так зовут этого черта, которого в деревне, к слову, так и кликали — Черт. В шутку, конечно же, это он на охоте был таким черным-черным, серьезным и хмурым, а как в деревню заходил, так разглаживались все морщинки, и взгляд светлел, и улыбка растягивалась на губах, такая широкая… И одежды черные сменялись на широкие льняные сорочки цвета слоновой кости, заправленные в такие же широкие брюки болотного цвета. И весь он становился душой компании, любимцем всей деревни, завидным женихом, будущим кандидатом на пост вождя. Почему же на посту вождя ждали именно его? А потому что у нынешнего (так уж получилось) была красавица-дочка, — никак не передать власть по наследству… женщине. А тут! — сын старого друга и советника, сильный и смелый, храбрый молодой охотник — подходящая кандидатура. Этих двоих еще с рождения сосватали. Вся деревня только и ждала, что пышной свадьбы. Да только… только никто не спросил новобрачных об их собственных желаниях. Оно и понятно — деревенские нравы, — родители всегда знают лучше, что осчастливит их чад, а что наоборот. Но никто и не давал отпор. Чонгук смирился, смирилась и девушка. В конце концов, разве это плохо? Что невеста, что жених — одного поля ягоды — любимцы всей деревни, красивые и молодые. Другие им только завидуют. Какие уж тут протесты? Радоваться надо! Но где-то в груди все равно свербит. И молодого охотника постоянно тянет в лес…***
— А слабо выйти в лес ночью, Чон? В стаканах у мужчин пенится крепкая брага, вокруг шумит остальной деревенский люд. Сегодня ярмарка, приехали гости с других деревень и городов, все настроены не спать до самого рассвета. Чонгук ухмыляется, вздергивая бровь и поглядывая на усатого матерого охотника, вечного соперника его отца из соседнего села. Вечно этот усач норовит подбить на опасные авантюры, беря на слабо. Чону такое не в новинку, он не зеленый юнец, а уже почти мужчина, закаленный в многочисленных опасных для жизни вылазках. — За кого ты меня держишь? — За горделивого юнца? Обстановка начинает накаляться, и это чувствуют остальные. — Брось, — чонгукова плеча касаются крепкой ладонью, — это лучший друг с пеленок Югем, он всегда топит за мир и порядок, всегда пытается смотреть на ситуацию трезво, даже если щеки горят румянцем от выпитой браги. — Ты его знаешь, Чон. Ему бы только потрепаться. Сам трус, поэтому других на смелость проверяет. — Ты его слушай-слушай, Чон. И иди спать в теплую кроватку. — Завались, Гон, — это уже кто-то из компании усатого осаждает. — Не видишь? Парню не слабо, он уже готов с места сорваться и в чащу… Да только какой смысл? Как бы ни был смел охотник, а темнота и слепота — враги, которых смелостью не победишь. — Вот вечно ты зубы всем заговариваешь! — Да-да! — Парню еще деревней руководить в будущем. Необдуманные поступки — глупость полнейшая. — Какие же вы все слабаки… Чонгук гремит пустым стаканом о столешницу и выходит из толкучки. Вдалеке виднеется темный лес, острые кроны деревьев, как пики колют черное звездное небо. Взглядом можно порезаться… Ветер приносит лесные запахи мха, болот, озер, трав… А вокруг горят костры, пляшут бабы. Неожиданно руки легко касается чужая рука. — Моген… — И как ты всегда меня узнаешь? — По шагам. — Чонгук отдергивает ладонь, чтобы не чувствовать чужого касания и поворачивается к девушке лицом. — Даже так? — Ты слишком громко шагаешь. Моген хмыкает. Все-таки никак не подберешься ближе, коль тебе не рады. — Что-то случилось? Чон молчит, хмурится и ведет себя непривычно для девушки. Ведь так он себя ведет только в лесу. Колючий, как самый настоящий еж, рычащий на все и всех, как раненный зверь. Они так и стоят еще немного, пока Моген не пытается подступиться к нему еще раз: — Потанцуй со мной, Чон. — И так она смотрит, что охотник не может ей отказать. Моген ни в чем не виновата же, она всегда готова поддержать его, всегда рядом, словно чувствует, когда у жениха что-то не то на душе. Любовь — это не всегда страсть, которая загорается и гаснет в один миг. Любовь — это еще и уважение, поддержка, опора — то, что строится годами. Они поэтому и не противились родительским указам, — строили свой дом по кирпичику уже сейчас. Поэтому Чонгук вздыхает, отворачиваясь от леса и поворачиваясь к нему спиной, чтобы шагнуть к Моген ближе и взять ее за руку. Чтобы пройти вместе с ней ближе к деревенским кострам, громким оркестрам, песням и пляскам. Чтобы закружить будущую невесту в танце. И чтобы убежать от ядовитых мыслей о том, как ему претит все это… людское…***
Старый любимый пес Чо будит своего хозяина ни свет, ни заря, как издавна приучен. Чонгук встает нехотя, голова тяжелая после вчерашних плясок и пьянок, но гораздо сильнее гонит желание оказаться в привычной среде обитания. Чтобы сердце стучало, чтобы мышцы болели, чтобы тетива натягивалась под пальцами, чтобы мягкий мох под сапогами, а в нос забивались лесные запахи… Чонгук не ждет компании, идет в одиночку. Без страха и сожалений. Это ему! Ему сказали, что он трусит! Да это все вокруг слабаки и трусы! Но не он. Нет-нет. Горделиво вздергивает подбородок, как и подобает будущему вождю. Через чащу, по следам зверей — знакомая дорога. Маленькие лапки — лисицы, чуть больше — волки. Кролики и прочая мелочь где-нибудь под кустами. Содранная с деревьев кора — поблизости медведь… Все такое знакомое.***
Утром Ладо выходит на прогулку с маленькими лисятами, что только-только оторвались от матери, только-только сделали свои первые осмысленные шаги. Станет ли кто-то из них кицунэ? Или так и останутся простыми лисицами? Важно ли это? Вот Ладо бы с радостью отказалась от всех этих своих хвостов, чтобы только беззаботно жить и ни о чем не задумываться. Прямо как эти лисята. Они фырчат друг на друга, обнюхивают каждый кустик, скулят, боясь пройти дальше. А самый особенный из них — лисенок-альбинос — зарылся в листву, что осыпалась с деревьев, да так и сидит в этой кучке, подрагивая всем телом. Непорядок. — Ты чего, глупый? Боишься? — и пока богиня тянет руки к одному, уже подоспевает другой. Самый смышленый из всего этого выводка и самый забавный. Вот за кем нужно было глядеть во все глаза, а то убежит еще куда не надо. Знаем уже, проходили, что лучше не тыкаться мордочкой в неизвестное. — Смотри, какой у тебя братик смелый, ну. — Рыжий тянет белого из кучи листьев, прихватив за шкирку. И сколько же скулежа! Остальные лисята тоже сбегаются. — Неправильно ты с ними, милая… — хриплым рычащим голосом из-за спины. Лисята на инстинктах начинают как один фырчать на незваного гостя, Ладо же только вздыхает. — Уходи, Волк. — Я пришел… — Уходи. — Послушай… — Уходи! Волк хмурится, чешет за ухом. — В лесу снова этот охотник, который убил не один десяток лисиц этим летом. Будь осторожна. Как рвется человеческая кожа, чтобы наружу высвободилась густая серая шерсть — лучше не слышать вовсе. Противно и… больно. Волк уходит, потому что слово Ладо для него — указ. А сама Ладо все-таки внимает волчьим предостережениям, собирает выводок и идет в направлении их норки, чтобы с рук в лапы передать малышей матери. И тот самый маленький рыжий лисенок, за которым нужен глаз да глаз, он пробирается к богине и просится к ней на руки. И она берет его на руки, прижимая к самому сердцу. И соленые слезы бегут по ее щекам…***
Чонгук добирается до озера и, заметив гладкое водное зеркало, устало вздыхает. В мешке уже скопилось пара кроликов, одна худосочная лисица, тройка куропаток. Ноша не сильно тяжела, но постоянное напряжение и ожидание нападения делают свое дело — Чонгук вымотан. Охотник пристраивает свой мешок, набитый дичью, у широкого ствола ивы, и сам прячется под ее раскидистыми ветвями. Испив холодной воды, смыв соленый пот с лица и шеи, и переведя дух, Чонгук уже в скором времени вновь собирается в дорогу. Ну, нельзя долго сидеть и расслабляться в месте, где тебе даже земля не рада и считает тебя чужаком. Но то ли Судьба, то ли случайность, а взгляд внезапно цепляется за что-то яркое на том берегу. В руке тут же появляется лук, натягивается тетива… едва ли не орлиный, охотничий взор обращается на противоположный берег. Целых семь лисьих хвостов бегает и резвится у самой воды… вот же находка. И совсем одни? Чонгук встает. Пройти на противоположный берег — считанные мгновения — озеро небольшое. Да только… это же даже не взрослые… дети. Беззащитные малыши. Неужели рука не дрогнет, дорогой охотник? В этом и есть вся соль — не дрогнет. Дети, воспитанные в деревне все как один считают лис посланниками с того света, ведьмовскими отродьями… Существами, что воруют людские души. Их ли жалеть? Нет. Вот уже остается совсем чуть-чуть. Самый близкий — белый лисенок, и рядом с ним еще один рыженький. Они и подохнут первыми. Древко единится с тетивой. Цель видна четче некуда. И вдруг! Рыжий лисенок оборачивается, смотрит прямо в глаза охотнику, словно видит его прямо в его укрытии. У Чонгука сердце пропускает удар, он медлит, заглядывая в маленькие лисьи глазки. А потом внезапно режет вспышка боли… В шею вгрызаются клыками, и громко рычат в самое ухо. Волк… тот самый… о котором говорят… Лесной покой нарушает человеческий вопль и волчий вой. Как же больно! И тому и другому. Чонгук хватается за рану на своей могучей шее, когда расцепляется чужая пасть, и Волк отскакивает в сторону. Охотник хрипит, смотрит на зверя, а зверь вдруг на глазах начинает уменьшаться, вот, уже перед ним человек. Молодой парень: темно-русые волосы, светлые глаза цвета вереска, окровавленный рот… — За что лисят?.. Что ты за зверь такой… — А ты? — логичный вопрос. Человека, что секунду назад был Волком, бьет дрожь, он весь бледнеет, хочет ответить что-то, но уже не может. А рядом с ним… Яркая вспышка и прекрасное рыжеволосое создание, опускается на колени и тянет руки к незнакомцу. Чонгук изо всех сил цепляется за то, чтобы не закрыть глаз, но веки тяжелеют, рана пульсирует, горит огнем, кровь льется рекой. И последнее, что он слышит будучи самим собой: — … ты — моя надежда, а я твоя любовь… помнишь? Не смей бросать меня! — Прости меня… «Прости»***
Ладо помогают Вирява с Лешим. Первого Волка хоронят под этой самой ивой, предавая многовековым корням. Лисят все-таки возвращают матери, которая успела поволноваться, а нового Волка… — Мне не нужна его душа! Пошел к черту этот охотник… — Он и есть Черт, — хохочет Вирява, перебирая слипшиеся смольные прядки на чонгуковом затылке. — Не слышала? Он у нас известная личность. Сотню лис погубил точно… — Да какая мне разница? — Никакой. Но просто так, к слову… Это же ты придумала такое изворотливое проклятье. «Волк умрет, если кого-то укусит» — как способ заставить жить вечно и страдать. Это понятно. Но вот это ты не хотела предвидеть заранее? Не думала, что твой Волк кого-то укусит? — Вирява, перестань. — А тебя, Лешак, не спрашивали. — А меня и не надо спрашивать! — От крика Лешего даже Ладо перестает всхлипывать. — Не хватало мне в лесу одного проклятого засранца, так теперь другой появился! И все из-за тебя, Ладо! Развели тут… — Живем в лесу… а тут такие страсти. — Слушай меня сюда, Ладо, — Леший игнорирует усмешку Вирявы, — забираешь душу у этого, как и обещала, — жестом останавливает любые возражения, — и отдаешь мне, я уже решил, что будем с ней делать. Как сказал Леший, так и сделали. Ладо забрала у Чонгука душу, вытащив из груди (там где бьется сердце). Душа упала тяжелой белоснежной жемчужиной в самый центр маленькой ладошки, да так и замерла. — Чистая… светлая какая… И в самом деле. Вся троица смотрит на маленькую жемчужину, что в солнечных лучах переливается перламутром. — И хоть лис он наших убивал, а все равно… не заслужил такого… — Да никто такого не заслуживает, Лешак. Ладо прикусывает губу, силится снова не заплакать… но слезы все равно вырываются, сверкают бриллиантами. — А теперь отдай кому-нибудь из лисят, — говорит Леший. — Ты чего, старый?! — вскрикивает Вирява, раскрыв рот. — Совсем из ума выжил, они же маленькие! Им такой силищи… Но Леший так смотрит, что все возмущения пропадают тут же. Он тут все-таки самый главный. Закон и Порядок. Ладо, как во сне поднимается и идет к лисьей норке, что совсем неподалеку. Она знает кому из лисят отдаст эту душу, знает… — Ладо! — Вирява нагоняет, оказывается совсем рядом. — Ты… Богиня опускается на колени перед норкой и тянет руку к… самому необычному, отмеченному с рождения — белому лисенку. Вот кому не хватает силы… смелости. Но пока Ладо медлит, другая лисья проныра, что вечно свой мокрый нос сует куда надо и не надо, выхватывает жемчужину и присваивает ее себе… навсегда… — Вот дела… — тянет Вирява, когда Ладо достает из норки не маленького лисенка, а рыжего человеческого ребенка, которого от обычных малышей отличает только маленькие рыжие ушки, что теряются среди таких же рыжих кудряшек, и пушистый лисий хвостик. Малыш в маленьких ручках прячет жемчужину и хохочет, разевая беззубый рот. Золотистые крапинки в светло-карих глазах блестят, как драгоценности. — Как назовем? — Тэ-хен, — без заминки говорит Ладо, любуясь малышом. — Так Хосок хотел назвать нашего первенца…