почему же мы обе в этом огне горим, а ты смотришь на это молча, как будто прав? я тебя не могу, не могу, не могу простить, что же теперь ты плачешь, меня предав?
Л., ты пропала, растворилась, исчезла. Ты не берешь телефон, не отвечаешь на мои СМС, тебя нет в твоей квартире, и кажется, что Квин-Энн-стрит стерлась с карт. Говорят, последний раз тебя видели на похоронах неделю назад; а после от тебя не осталось ничего, только имя и халат, который ты оставила в шкафу. Я забрала его, как забрала свои вещи у курьера, которого ты прислала на следующий день после. И у меня нет никакого выхода, кроме твоей почты, которую ты, наверное, даже и не смотришь; но я буду пытаться снова и снова; я напишу тебе тысячу сообщений, может быть, ты прочтешь их и поймешь, как сильно я прошу у тебя вечное непрощение. Я ничего не знала до последнего, пишет Эмили. До того момента, как Эндрю Мосс позвал меня к себе в кабинет. Она садится в кресло перед ним и сжимается в комок, пытаясь исчезнуть. Снежно-алый дьявол присаживается на угол стола, выжидательно смотрит сквозь кристальные стекла очков. Не дает ничего сказать. Давно уже пора понять, что весь ее детский лепет его не интересует. Но Эмили все равно пытается: — Вы позвали меня, чтобы уволить?.. Кажется, это пятый день после смерти Чарли. Да, видит Эмили, пятый: Мосс осунувшийся, пепельный, совсем заледеневший, словно вдруг снова ставший холодным ноябрь окружил его снежной бурей. Мало говорит, много делает, почти не появляется в коридорах. Заперся у себя в кабинете, не выходит оттуда, только изредка хлопает дверью и пьет бесконечный кофе, щедро разбавленный виски. Сложная осень. — Я позвал вас сюда рассказать историю, — говорит Эндрю. — Возможно, мисс Джонсон, вы имеете право знать ее финал больше, чем кто-либо другой. Он разговаривал со мной так, словно я ему равная; говорил такие странные вещи, что я бы никогда не подумала, что он может быть таким; и каждый раз, когда он смотрел на меня, мне казалось, что я вижу в его глазах отражение вас обоих. — Их было трое, — говорит Мосс, — все выращенные, созданные Чарли. Все с одной и той же проблемой — каким-то встроенным незначительным дефектом, на который, в принципе, всем всегда наплевать, но почему-то именно этих троих он сблизил куда сильнее, чем простые отношения. И Чарли Кларк действительно был катализатором всех событий — именно работа с этими тремя занимала у него почти все свободное время. — Вы можете догадаться, мисс Джонсон, — Эндрю складывает руки на груди, — об их проблемах. Они лечили зрение, речь и слух. Удивительно, да? Какое чудесное совпадение. Чарли даже назначил им групповые терапии, а впоследствии они сдружились до такой степени, что были приглашены на нашу с Ло свадьбу. Доставайте ваш блокнот, я знаю, что вы хотите это сделать — вписать недостающие куски истории. Замечательно. Л., я боялась правды, потому что понимала, как она может ранить; но я никогда не думала, что она может быть такой простой и очевидной, открывшейся в бело-красном кабинете, в котором ты когда-то читала книгу или сидела, мечтая о чем-то. — Никто не знал, откуда они взялись и как появились, но даже Ло понимала, что Чарли нашел себе хороших друзей. Два последующих года мы — именно мы, мисс Джонсон, обратите на это внимание — знали их достаточно хорошо. Настолько, что доктор Рэй вызвался им помочь в одном щекотливом деле. Впрочем, сейчас речь не об этом. — Человеческий организм — вещь очень хрупкая, вы ведь знаете это, да, Э-ми-ли? — Мосс растягивает гласные. — Настолько, что любой стресс может сломать его, оставить след на всю оставшуюся жизнь. Так и случилось: давно неизменная, постоянно повторяющаяся терапия Чарли однажды дала сбой, вызвав полное расстройство нервной системы. Возможно, он ошибся с таблетками, а может быть, просто никто не ожидал таких последствий, но очевидное случилось: ЦНС вызвала спазмы сосудов и массу побочек, и Чарли не придумал ничего лучше, как обратиться к тому, кто работал в этой сфере чуть дольше, чем кто-либо другой. Не к своей сестре, заметьте, — Лорейн не знала об этом до самого конца, настолько ее брат боялся реакции. Л., я была не права в каждом своем шаге, я думала, что иду по прямой, а на самом деле тонула в болоте, и никто не мог меня вытащить, потому что ты тонула рядом; и вместо того, чтобы тебе помочь, я думала только о себе. — К кому мог пойти Чарли Кларк? — Мосс усмехается. — У него в больнице было не так много соратников, если вы знаете об этом, конечно. А вы знаете, потому что Сара и Дилан рассказали вам о том, как наш психиатр в прошлом подворовывал препараты. Не доказано, но мне кажется, что это тоже связано с его друзьями. Угадайте, кто был первый, у кого младший Кларк попросил помощи? Нет, не я, мисс Джонсон. И даже не его коллеги. Он отправился к нашему ординатору. — Но Хармон не дал ему никаких советов, только отправил к начальству, а после и вовсе игнорировал как мог, — продолжает невролог. — Но тот разговор услышал — или подслушал, я уж и не знаю теперь — доктор Гилмор. Л., я была готова к чему угодно, что один из нас спит, а второй принимает наркотики, что все вокруг плохие, что мира не существует, но я не была готова услышать имя того, кто много сделал для меня, кто помогал и советовал, кто научил правильно рассматривать мир; как вообще к такому можно быть готовым? — И вот как оно сложилось: у доктора Гилмора оказалась необычайно широкая душа. Или слишком хорошая память — зло, которое когда-то причинил ему младший Кларк, все еще горело внутри него. Ведь именно Райли оказался крайним в той ситуации с лекарствами. — Мосс качает головой. — Слово за слово — и он посоветовал Чарли дать им пентамин — отличный ганглиоблокатор, который должен был снять спазмы, расширив сосуды. — Он даже оказался прав: препарат снял основные симптомы, и Чарли решил продолжать терапию, но из-за паники и нехватки времени вновь не подумал о последствиях. — Невролог прикусывает губы. — Как и не заглянул в их истории болезней, не выявил аллергии и не… Впрочем, не будем об этом. Все эти ошибки остались на его совести. Итак, после терапии их выписали из палат, в которых они проходили реабилитацию, и какое-то время все шло хорошо, пока они не пропали. Просто не исчезли со всех горизонтов, вызвав панику у обоих Кларков. Л., могла ли я представить, что Чарли вел две игры с нами обеими, могла ли я подумать, что кто-то на это способен, что так может быть, что две игры сплетутся в одну и станут одним целым? — Через несколько недель их привезли к нам в том состоянии, в котором, собственно, вы и могли их видеть. Лорейн и Чарли узнали их сразу, но попросили никому не говорить. Три пациента с именами перестали обладать ценностью, превратившись в X, Y и Z. И начался долгий путь постановок диагнозов. — Вы заметили ливедо на их руках, заметили синяки, мисс Джонсон, но не смогли связать их вместе. — Эндрю садится за свой стол и откидывается на спинку кресла. — Но в нашей профессии почти не бывает взаимоисключений. По сути, вы были близки, но вам не хватило элементарных знаний. Прием ганглиоблокаторов — вещь рискованная, тем более если не собрал анамнез. От тех доз, что рекомендовал Райли, все трое получили почечную недостаточность — у одного она была хронической и обострилась, для других стала приобретенной. Это привело к расширению желудочков, отсюда появились синяки — только это были кровоподтеки, а не гематомы. Дальше вы знаете: им давали гипотиазид, который вывел основные электролиты; из-за неправильных диагнозов, нерешенных вопросов и несовместимости препаратов развилась аллергия на глюкозу — кстати, растворы им ставил сам Гилмор, поэтому я не могу сказать, что там была именно она. Дальше вымылся кальций, и сосуды вновь дали спазм. — Вот только здесь Райли принимал самое что ни на есть прямое участие. — Мосс складывает пальцы треугольником. — К тому времени он попросил кого-то из близких к Чарли людей — возможно, даже Сару или Дилана, я не могу вам точно сейчас уже сказать — посоветовать вновь дать имехин — очередной ганглиоблокатор с достаточно тяжелым составом. Аргумент был, кстати, весьма весомый — раньше ведь помогало. Вы понимаете, что это значит, верно?.. Думаю, несуществующее звено найдено: после имехина случился микроинсульт от огромного количества спазмов и отторжения, затем массовый некроз сосудов, отмирание тканей и смерть. — И да, мисс Джонсон, — невролог опережает ее вопрос, — их можно было спасти. Если бы Чарли не побоялся сказать об этом своей сестре, если бы доктор Гилмор не крутился возле их отделения — все бы сложилось иначе. Но человеческий фактор — вещь непостоянная и зачастую неподвластная логике, как и наш организм, собственно. Л., я пишу тебе это и плачу, потому что я все еще не понимаю, как ты смогла все это пережить, потому что я мешала тебе на каждом шагу, я была самым отвратительным человеком, который только мог существовать, но ты держала меня около себя, и я не представляю, чего тебе это стоило. — Вас наверняка интересует, что же случилось в их голове, верно? — Мосс переводит взгляд на Эмили. — Вернемся к тому моменту, когда трое пациентов впервые получили дозу пентамина. Помните, я сказал, что их выписали после этого? А теперь поверните эту ситуацию в другую сторону — представьте, что этого не случилось. — Потому что он их не выписывал, мисс Джонсон, — продолжает он вполголоса. — После приема ганглиоблокаторов все трое остались в больнице под предлогом сильного угнетения ЦНС. Только не в моем отделении и даже не в отделении Чарли — ведь риск что-то заподозрить здесь был слишком высок. Поэтому их перевели в общую реанимацию корпуса N. Так легко скопировать все данные и размножить, особенно если учесть, что электронная система контроля пациентов не такая уж и надежная вещь: именно в этот период нас начали переводить со старой на новую, и половину данных пришлось вносить заново — если вы сейчас вспомните, у одного из пациентов была киста на спине, о которой узнали слишком поздно. Л., я только недавно поняла, почему ты оставила свой ноутбук без пароля в тот вечер; потому что ты хотела, чтобы я наконец все поняла и встала рядом с тобой; потому что ты верила в меня как в символ удачи, но я снова и снова предавала тебя, думая, что мир состоит из ангелов и демонов. — Абсолютно каждое действие с пациентом доктор Гилмор провернул сам, от наркоза до подготовки операционной. Не поверите, Э-ми-ли, но его схема была довольна проста: он умудрялся взять себе даже ассистента, только анестезию ставил сам. Внушал, что операция внеплановая и действовать нужно быстро. Но без нужных знаний до центров мозга просто так не добраться, и если зрение и слух располагаются на поверхности, то речь, мисс Джонсон, просто так не дефектировать. Связки можно восстановить, речевой центр перевести на обратные импульсы, поэтому выход у него был только один. Мы до последнего ломали голову, что несли в себе эти послания. Возможно, попытка подставить Чарли? Выставить его садистом и убийцей? Ведь именно он курировал этих троих, именно он знал все их слабые места, и именно на него подумали бы в первую очередь — неаккуратная, небрежная работа, базовые знания нейрохирургии, доставшиеся от сестры, и неспособность грамотно расставить очаги действующих органов. Идеальный план, верно? — А чтобы добиться полной потери памяти, он выводил их на центральные улицы сразу после, — Мосс медленно-медленно моргает, — и оставлял в одиночестве. Стресс и препараты сделали свое дело: послужили катализаторами афферентной афазии. И исключили возможность восстановления памяти со временем. Но сильные воспоминания, скажем, обрывки ближайшего прошлого, у всех троих остались: кто-то запомнил цвета, кто-то — строки из татуировки. Тело не так уж и просто обмануть. «Я это запомнила, потому что мне кажется, будто у меня тоже красные были. Алые. Как кровь». «Вы знаете, я не была ничем больна. Ничем. Я уверена в этом». «И не знавшего греха Он сделал жертвою за грех». — Поворачивайте эту призму снова. — Эндрю говорит чуть громче. — Вернемся к Лорейн. Она узнала обо всем в тот день, когда поранила руку на операции. Вы должны помнить этот момент — ведь именно вы накладывали те швы. Чарли рассказал ей, потому что по-настоящему испугался — Райли не отходил от него ни на шаг, хотя ничего и не говорил. Но доктор Кларк знал: рано или поздно его подставят так же, как он подставил других. Я… — невролог запинается, — мы до сих пор не знаем, замешаны ли в этом остальные, но думаю, что да. Возможно, анестезиологи, хм. Расследование покажет. Л., это была тяжелая осень, в которой не осталось места для каждого из нас; в которой случились и закончились мы и в которой Эндрю Мосс тоскует по вам обоим, потому что каждый раз, когда я вижу его глаза, он словно спрашивает себя, где сделал тот неверный шаг, который привел к таким последствиям. — Итак, Чарли рассказал Лорейн, а затем узнал и я. Мы вместе решили, что будет лучше, если Райли не узнает о том, что кто-то еще в курсе этой ситуации. Чарли вел себя как обычно, Лорейн тоже — кажется, они даже обедали все вместе. Но что-то пошло не так — возможно, у Гилмора сработала интуиция или Чарли сказал слишком много и наш хирург решил предупредить весьма… специфичным способом. И тут нарисовались вы — наш герой, который попытался всех спасти. — Невролог грустно усмехается. — Признаться даже, я рад этому. В кои-то веки вы выполнили свою функцию — помогли доктору Кларку оправиться от случившегося. Райли, не снимающий перчатки даже в самолете, пытающийся скрыть воспаленные костяшки. — Вы не поверите, мисс Джонсон, но Лорейн до последнего ничего мне не говорила. Видимо, у Кларков это в крови — они редко что кому рассказывают, предпочитая носить все в себе. Каждый считал, что это ни к чему плохому не приведет, а теперь оглянитесь: одна застыла в смоле собственного горя, второй разбился о собственный свет. — Мосс шумно выдыхает. — Мы все готовились к худшему, но затем все затихло на несколько дней, и вы уехали. Л., ты всегда была самым сильным человеком из всех, кого я когда-либо знала, и я помню, как ты держалась из последних сил; мне жаль, что я не смогла быть рядом по-настоящему; слышишь, Л., мне жаль, что я не смогла оправдать твое доверие и остаться. — Вы помните, Э-ми-ли, как она не хотела ехать? Конечно, помните. Лорейн боялась, что что-то случится, пока ее не будет. Пока вы крутились рядом, у нее не было даже возможности связаться с нами — а ведь именно в эту неделю у Чарли появилась надежда на то, что его друзьям все-таки станет легче. Мы перевели их к нему, подключили к системам чистки крови, но Райли оказался впереди нас: препараты различных групп вступили в действие не сразу, а сильно после, чем вызвали действительно страшные последствия. Представляете масштабы? Ведь до этого все складывалось даже слишком хорошо: доктор Гилмор за тысячи километров, доктор Кларк — Чарли — получил надежду, а Ло — заслуженную неделю отдыха. И тут это. Л., я сохраню в себе каждое мгновение Оттавы, каждый твой поцелуй, каждую нашу вечность, потому что это было лучшим, что случилось в моей жизни, и даже когда все закончилось, оно осталось внутри моего сердца. — Затем вы вернулись, — Мосс сбрасывает входящий звонок, — и все стало развиваться слишком быстро. Мы планировали собрать все факты на Гилмора, планировали наблюдать за ним, смотреть, что будет, — не очень осторожный шаг, но другого пути мы не придумали. Кроме того, был личный интерес: отделению не нужны скандалы. Вдобавок ко всему никаких доказательств, кроме слов доктора Кларка, у нас не было, поэтому оставалось только его ловить с поличным. Забавно слушать это от трех взрослых людей, верно? — Наверное, дальше вы уже поняли. Чарли слишком сильно загнали в угол — вы, его сестра, я, Райли. Он перестал контролировать себя и ситуацию, стал совершать ошибки. Поэтому и не смог спасти пациентов — слишком поздно среагировал, слишком горячая голова была. Тяжелая осень, — вдруг говорит невролог. — Слишком тяжелая. Л., я бы никогда не поверила в то, что он говорил, если бы не была свидетельницей очевидного; я бы усомнилась в его словах, сбежала, продолжила бы искать тебя, если бы он не был серьезен. — Лорейн пыталась вас уберечь. — Эндрю тянется к сигаретам. — Отгородить от этого. Вы влезли не в свое дело, и — самое главное — вы этого даже не осознавали. Для вас это было сплошной игрой, для нас троих же каждый ваш шаг мог привести к краху. Райли это понимал — вспомните, он попытался вывести вас из строя, подставив на операции. Нам это сыграло на руку — мы поняли, что Гилмор не имеет никакого понятия о том, что Лорейн знает обо всем, что происходит. Он думал, что она избавится от вас. Ее промах — видимо, слишком доброе сердце не позволило вас убрать, а вы, конечно же, пожаловались на несправедливость. Впрочем, это забылось достаточно быстро. Л., сейчас это уже не имеет смысла, но знай, что я буду писать тебе дважды в день, и, пожалуйста, оставь эту почту, не блокируй ее, не читай, потому что я не представляю, каково тебе — переживать эту боль, что я натворила, боль, что причинила тебе, я не знаю, как ты это выдержишь. — Среди всех нас — всех — был только один человек, который знал больше, чем мы. — Мосс закуривает, глубоко затягиваясь. — Доктор Хармон держал руку на пульсе, но молчал. Не уверен, но, возможно, Райли его запугивал слишком сильно — так, что бедолага завалил экзамен. Вы ведь слышали его историю? Несчастный человек, — выдыхает, — тяжелая судьба. — Знаете, для чего я все это вам говорю, мисс Джонсон? — Еще одна затяжка. — Вы до сих пор думаете, что все вертелось вокруг вас. Но это не так: вы пришли сюда нулем, были им и остались. Бесспорно, вы занимали важную часть в жизни Ло, но не смогли сохранить за собой это место. Ведь именно вы сказали Гилмору, что все в курсе происходящего. Именно вы решили, что Чарли можно запугать мной. Мной! — Мосс хрипло смеется. — Вы действительно думали, что он испугается и побежит сюда замаливать грехи? Или вы считаете меня настолько плохим руководителем, который не знает, что у него в отделении происходит? Вы, мисс Джонсон, потеряли все и думаете, что виноват в этом окружающий мир. Лорейн — жертва, Чарли — манипулятор, я — дьявол, а вы — сгусток добра. Хотите правду? Мы просто люди, которые делали свою работу. Исправляли то, что должны были исправить. Л., он говорил такие страшные вещи, и я понимала, что это правда; и после нашего разговора он просто сказал, что мы закончили и я могу идти; я не знаю, что мне делать с этим, я не знаю, как жить с этим, я не знаю, как сейчас встать. Л., я знаю, что ты надеялась до последнего, что я пойму тебя и останусь рядом, что я не предам тебя, что не уйду; и я знаю, что не смогла оправдать твое доверие, и не буду молить о последних шансах, потому что это бессмысленно. Но знай, пожалуйста, если ты когда-нибудь это прочтешь, если зацепишься взглядом за мое имя в строке адреса, пожалуйста, просто знай: я всегда буду с тобой. Л., дни без тебя похожи друг на друга, и я снова осталась одна в этой серости; ты, наверное, знаешь, что каждого из нас каждый день вызывают в участки на допросы; я не видела тебя ни на одном. Они спрашивают меня страшные вещи, но я не боюсь, потому что знаю, что виновата больше, чем кто-либо другой. Л., сегодня их всех арестовали, всех, кроме меня и тебя; потому что тебя просто нет, а я, кажется, давно уже мертва, и лучше бы так оно и было. Л., сегодня двадцать два дня, как я тебе пишу, и сто четырнадцать моих писем доставлены на твою почту, но вряд ли прочитаны. Меня снова поставили к столу — перевели к доктору Нилу, но он больше не слушает оперу, а его бригада не разговаривает со мной, словно они знают, кто на самом деле во всем виноват; я снова стала невидимкой, тенью, призраком, и я скучаю по твоему запаху: лимонного антисептика, хинина и кофе. Моя волшебная Лорейн, думает Эмили, ставя свою подпись под заявлением и отдавая Оливии ключ-карту, Роял Лондон Госпитал забрал у тебя все: профессора Рэя, Чарли, Эндрю, вторую бригаду, доктора Хармона; значит, пора и мне броситься в эту пропасть. Приговорить себя к вечному одиночеству, воплотить страшные сны в явь — пустые больничные палаты, ледяной холодный свет и незаметная ссутулившаяся фигурка, спускающаяся по лестнице. В неврологии шумно и светло, совсем не так, как в других отделениях, — здесь студенты повторяют вечные конспекты, суетятся медсестры, а из девятой операционной, в которой теперь ассистирует Ребекка, слышится опера Нила. Кабинет Кларк по-прежнему пустует, хотя посеребренная табличка все еще не утрачивает своего блеска, а МакБук — теперь уже без ненужного пароля, Эмили уверена, — лежит на столе, терпеливо дожидаясь владельца. Жизнь бьет ключом: мимо пробегают врачи, хирурги терзают кофейные автоматы, в комнате отдыха пахнет китайской едой и какой-то новый молодой ординатор теперь лежит на месте Хармона и точно так же спит, прикрывшись журналом. Эмили толкает дверь раздевалки, в последний раз вдыхает запах стерильности, наскоро переодевается в растянутую водолазку и выцветшие джинсы, снимает с вешалки белый кларковский халат с вышитыми инициалами, бережно вешает в чехол поверх своего. Хотя бы так они будут вместе. Эмили выходит из больницы, бросает последний взгляд на горящие холодным светом буквы, спускается по ступенькам и бредет в сторону автобусной остановки. Об Эмили Джонсон не слышат. Ее не видят. О ней не говорят.the end