…пусть сбывается, чудо творит святое, пусть пророчит новое Рождество. это всех моих расстояний стоит, всех неспешно строящихся мостов. то ли снег сегодня светлей и ярче, то ли слово снова животворит. мы такие Сочельники в сердце прячем, что над ними не властны календари.
Эмили нежится в кровати. В светлой спальне тепло и пахнет душистой корицей, а на высоком потолке рассыпан черно-синий космос. Перекочевал туда с запястий и плеч Лорейн Кларк, оставаясь там навсегда, охватывая все пространство на Мелбери-роуд. За эти четыре комнаты на верхнем этаже одного из самых старых домов Эмили готова была продать душу. Влюбилась, едва увидев зеленые кроны деревьев Холланд-парка и кафе, украшенное цветными огоньками. Представила, как будет таскать сюда Лорейн по выходным, угощать кофе и класть голову на ее плечо, прикрывая глаза. Кларк была против. Далеко до работы, почти вопила она, придется покупать тебе машину! Или возить меня каждый день, улыбалась Эмили. У Лори были железные, непробиваемые аргументы: долго ехать, центр черте где, метро вообще в тридцати километрах, рядом нет нормальных ресторанов и даже остановок общественного транспорта. Что мы забыли в этой дыре, топала она ногами в лаковых шпильках, рядом Белгравия, мы можем себе позволить квартиру там! От мысли, что каждый день придется проходить мимо Эдинбург-холла, в котором она когда-то услышала от Мосса самые мерзкие слова в своей жизни, у Эмили подкашивались коленки. Она не была уверена, что Эндрю там больше нет. После трех недель споров, десятков часов разговоров, сотен километров переписок война все-таки завершается в ее пользу. Потому что Чарли, пишет Эмили в последнем сообщении, полюбил бы это место с первого взгляда. Его, а не дорогое пафосное помещение, которое и домом-то не назвать — две колонны, потолки под три метра, окна от пола до потолка и ледяной операционный свет, в котором даже теням негде прятаться. И Лорейн соглашается. Пишет это чертово «ладно» так, словно подписывает смертный приговор. Чертыхается, перевозит вещи, поправляет сборщиков мебели, собственноручно выглаживает все шторы и отмывает старинную, с цветными стеклышками в дверях, кухню. А потом распахивает дверь на веранду, выходит, вдыхая свежий загородный воздух, и жмурится от удовольствия. И вот ради этого — ради лунно-белой Лори, улыбающейся, ловящей зимнее солнце — ради этого Эмили хочется жить. Бывшая медсестра тянется к длинному хлопковому платью, набрасывает прямо на голое тело, вдевает ноги в пушистые тапочки, собирает резинкой высокий пучок с вечными выбивающимися из него прядями и, зевая в кулак, идет на кухню. Лорейн сидит на высокой тумбе. Ноги скрещены, майка на одно плечо с портретом Игги Попа, идеальный маникюр, растрепанные волосы. Зажимая сигарету между губ, оборачивает лентой подарки. В дверном проеме позади нее виднеется гигантская елка. Ель притащили накануне вечером — Хармон помогал, куда же без него — и поставили в самой большой комнате. Наряжали вместе, расставляли лесенку, чтобы прикрепить на верхушку белоснежного ангела с золотыми крыльями. Эмили накинула себе на плечи гирлянды, поймала в них Лори. Целовались долго, Хармон понимающе откашлялся, попрощался и ушел, а они все стояли, не в силах отвести взгляд от разноцветных огней, и пальцы сами по себе переплелись, одежда слетела на пол — и все было так хорошо, легко и волшебно, словно мир вокруг них вдруг стал Хогвартсом. — Как в детстве, — прошептала Лорейн, прижимаясь к плечу Эмили. — Невероятно. Ангел с верхушки елки смотрел на них и улыбался. Лори запаковывает подарки так буднично, словно делала это всю свою жизнь. Подарков немного — едва ли наберется с десяток. Отмечать Рождество решили только со своими: Хармон с женой, они вдвоем и еще несколько общих друзей. — Слушай, ты точно уверена, что ему понравится? — Эмили подходит к холодильнику и наливает себе стакан молока. — Может, стоило подарить что-то менее… хм… экстравагантное? — Шутишь? — Лори тушит сигарету в пепельнице. — Этот галстук с зелеными ананасами — лучшее, что будет в его жизни. По крайней мере, мы не дарим салатницу. — Она укоризненно смотрит на Эмили. — Это была фондюшница. — Бывшая медсестра ставит стакан в мойку и упирает руки в бока. — На свадьбу всегда дарят ненужное барахло для кухни! И потом, он же сам сказал, что ему очень нравится! — Да он из вежливости это сказал! — Неправда! В его глазах читалась радость! — Потому что ее можно продать! — Это уже не наше дело! — гнет свою линию Эмили. — Мы сделали все правильно! Подарки на свадьбу всегда должны быть тривиальными и глупыми! Мне мама так говорила! Лорейн прищуривается: — То есть, если на нашу свадьбу нам подарят фондюшницу, ты не расстроишься? — Нет! — сразу же отвечает Эмили. — Постой, что?.. Но Лори, хохоча, уже скрывается в ванной.* * *
Она такая рождественски-красивая, когда разрезает на части грушевый пирог со взбитыми сливками, что Эмили с трудом соображает, что происходит вокруг. На ней больше нет ссадин или царапин: все, что было, давным-давно зажило. За два года могильная земля внутри обеих пережила дожди и пожары, а еще лед и едкую, разъедающую обидой кислоту, позволяя кладбищу зарасти сладкими чайными розами. Лорейн больше не распадается на атомы, не рассыпается в пыль от собственной худобы. Вернулась к нормальному весу, стрижет волосы под рваное каре, все так же красит их в белый с одной-единственной черной прядкой. Носит лаковые лодочки на работе, разношенные кеды — дома, меняет платья на джинсы, влюбляется в тонкие браслеты на запястьях и широкие кольца, подаренные Эмили. Купается в любви, лелеет под сердцем брата, не вспоминает о прошлом. Работают почти рядом. Эмили — на «скорой», у Лорейн своя бригада в нейрохирургии. О переводе Джонсон не говорят ни разу: обе знают ответ, так зачем произносить его вслух? Лорейн Кларк все такая же чертовски красивая, как в тот первый день в Роял Лондон Хоспитал. И лишь фиолетовая помада, так долго служившая ей щитом, давным-давно забыта в коробке на чердаке. — Сейчас будет глинтвейн! — объявляет Эмили, выбегая из кухни. Лорейн поворачивается, чтобы принять тяжелый кувшин из ее рук, и закатная мгла стелется по ее ключицам, кристаллами замирая на глубоком треугольном вырезе. Эмили с трудом отводит взгляд, отвлекается на тяжелые кружки со смешными надписями, помогает разлить по бокалам горячее вино с пряностями. Хармон приобнимает за плечи Марли, Шарлотта целует Эмму, Том и Джон синхронно закатывают глаза. Лорейн смеется, ставит кувшин на стол, бросает взгляд на часы и поднимает кружку первой. — С Рождеством! — громко говорит она. — С Рождеством! Повсюду мед и корица. Пряничный домик стоит в окружении свечей, разноцветные кристинглы расставлены по столу, и аромат цитруса щекочет ноздри. Потрескивают бревна в старинном камине, на граммофоне скрипит старина Фрэнк, и в груди у Эмили сами собой зажигаются бенгальские огни. Ей так хорошо — на своем месте, в этой маленькой нише, за большим столом, с этими теплыми людьми и ее невероятной Лорейн, — что хочется плакать. Эмили прижимается к Лори, целует в щеку, кормит с ложки пирогом, дразнит, щекоча. Лорейн укоризненно смотрит, а потом хохочет, и уголки ее идеально накрашенных губ давно уже смазались от этого вечного смеха и бесконечных улыбок. Эмили знает: они останутся такими уже навсегда. Зимняя Лори и осенняя Эми. Парамедик и нейрохирург. Они заслужили это счастье, сами его выстроили, выстояли, выиграли. Сплясали, как говорил Хармон, спели свою песню. Пережили все: ссоры, расставания и победы. Вырвали свой тихий угол, построили дом, наполнили его любовью до краев. — Я так тебя люблю, — шепчет Эмили в теплую шею Лорейн, — так тебя люблю… — Я знаю, — отвечает. — И я люблю тебя. Не пора ли открывать подарки?! — громко спрашивает. Хармон первый несется к елке, выискивает самую большую коробку. Разочарованно смотрит на чужое имя, написанное маркером, наконец выуживает свою и сдирает упаковку одним движением. — Ну, сейчас мы получим, — вполголоса говорит Эмили. — Лучше бы мы… — ОН ПРЕКРАСЕН! — раздается крик. — Он же прекрасен, да, самый прекрасный галстук, самый что ни на есть прекрасный! Довольный, раскрасневшийся Джеймс гордо повязывает галстук прямо поверх футболки, красуется перед остальными и требует сделать фотографию прямо сейчас. Потому что потом ну никак нельзя, говорит. Потом будет уже не то. Фотографируются криво, перекошенно, у кого-то лоб отрезало, у кого-то руку. Лори взъерошенная, Эмили — пунцовая от вина, Том и Джон показывают большие пальцы, Шарлотта, Марли и Эмма обнимают друг друга. Хармон, конечно же, посередине. Собираются вокруг елки, разбирают подарки, хлопают в ладоши, как дети, радуются. Эмили получает полароид, о котором мечтала; Лорейн — серебряную подвеску в форме анатомического сердца. — Эмили. — Лори кладет руку ей на плечо. — У меня есть кое-что для тебя. Внезапно наступает тишина. Эмили смотрит на нее, напрягшись. Так, словно Лорейн сейчас растворится в воздухе или скажет что-то страшное. Неприятное чувство рождается в самом низу живота, поднимается наверх, заставляя сердце забиться сильнее. Они все на нее смотрят. Не сводят глаз, потому что знают, что сейчас случится. А Эмили — нет, и это выбивает ее из колеи. Это ее страх, ее metus terribilis — стоп-система, красная кнопка, черный экран. Чертова неизвестность. Она боится ее больше, чем чего-либо другого. Единственное, что она унесла с собой из прошлого. Поэтому Эмили Джонсон до колик, до трясущихся рук и дрожащих губ ненавидит сюрпризы. — Лори?.. Кларк поджимает губы, пытаясь скрыть улыбку. Достает из кармана крошечную коробочку — черный бархат, золотая окантовка — и протягивает ее на своей ладони Эмили. — Открывай. И вдруг скрипучий Фрэнк сменяется звонким и громким Томом — тем самым, которого они когда-то слушали, лежа в кровати и пьяно подпевая каждой строчке. Тем самым, что звучал в их первую ночь вместе. Тем самым, что играл в разделенных надвое наушниках. Эмили дрожащими пальцами открывает футляр. И застывает. — Лори, это же… Оно такое же красивое, как и сама Лорейн. Тонкий ободок, россыпь бриллиантов, королевское изящество. Совершенство в одном-единственном вопросе. У нее кончается дыхание, когда Лорейн надевает кольцо на ее безымянный палец и, заглянув в глаза, спрашивает одними губами: — Ты согласна? Эмили улыбается и плачет, кивая. Вышептывает «согласна», кидается к Лорейн на шею. Мир вокруг взрывается яркими огоньками, аплодисментами и музыкой. …И кто-то незримо-волшебный, с золотыми кудряшками и белоснежными крыльями, сидит на подоконнике и, свесив босые ноги вниз, хлопает в ладоши громче всех.***
От Inside
нет, я не забыла о бонусе. и об "импульсе" я тоже никогда не забывала, потому что "импульс" - он такой, в голове живущий, в сердце врастающий. ну, вы понимаете, о чем я. сегодня Рождество, и это волшебно. как эми и лори, как макс и хлоя, как сара и эби, как я и вы. магия вокруг нас, магия повсюду, магия внутри. она приходит к вам в виде беловолосой женщины из нейрохирургии; в виде девочки, прижимающей к себе фотоаппарат; в виде девушки, красящей волосы в ярко-розовый и хранящей в сундуке снежный шарф. магия всегда будет с вами. я люблю Рождество, я его отмечаю, я верю в звездное небо у нас над головой; верю в ангелов и демонов, верю в большого и снежного. сегодня - оно особенное. как и вы, мои читатели. потому что, прикоснувшись к чему-то особенному, ты и сам становишься его частью. ведь так, да? я желаю вам света и тепла; солнца и радости; легких простуд (они неизбежны) и горячего кофе. я желаю вам всегда держаться за руки. просыпаться на чьем-то плече. поправлять уютный плед и включать смешной фильм, когда метель за окном. я желаю вам простых мелочей, которые будут наполнять вашу жизнь, насыщать и заставлять переливаться всеми цветами радуги. потому что вы заслуживаете их. я желаю вам не плакать, а если и рыдать - то от счастья. желаю не бояться будущего, не бояться упасть в неизвестность, окунуться в омут с головой. сделайте в этом году татуировку, покрасьте волосы, влюбитесь, станьте лучшими друзьями с родителями, завалите контрольную, но сдайте экзамен, хотя самый важный вы уже сдали, став такими, какие вы есть. я люблю вас. каждую вашу букву, каждую вашу мысль, каждый свет в ваших глазах. обнимаю каждого и раздаю свое тепло. благодаря вам - у меня его много. с Рождеством! предновогодняя Инсайд.