Такой же, как все

Он вернулся на Спиталфилдс следующим вечером. Липкая после ливня грязь еще не подсохла на тротуарах. — Не могли бы вы научить меня, — спросил он. Протянул бумажный пакет с четырьмя сладкими пирожками, которые по дороге прикупил в пекарне рядом с домом 18а в Косом Переулке. — Научить чему? — удивился Грейвс, стоя в дверном проеме. Он не спешил пропускать его внутрь, не спешил принимать сладости и все еще перегораживал рукой вход в квартиру. — Магии, — поспешно пояснил Криденс, — я хотел бы научиться делать… — У меня нет палочки, — перебил его Грейвс. — У меня тоже, — Криденс опустил глаза. — Но может быть можно как-то по другому? А когда я накоплю денег, тогда можно будет сходить вместе. — Вместе? — Да, — ответил Криденс и невольно смял хрустящий пакет. Почувствовал, что ладони вспотели, и бумага начала промокать в тех местах, где он ее касался. — Сходить. За палочками. — Я плохой учитель, — Грейвс нахмурился, но все-таки пропустил Криденса внутрь. — Так мне все равно не с кем сравнивать, — несмело улыбнулся Криденс и вручил Грейвсу пирожки. *** — Начнем с чего-нибудь простого, — проговорил Грейвс, приняв окончательное решение. — С очень, очень легкого. Договорились? Они сидели на корточках в той самой комнате с матрасом и стопкой газет. Только теперь между ними стояла единственная на всю квартиру керосиновая лампа. Грейвс повернул регулятор против часовой стрелки, и ровное синее пламя напоследок вспыхнуло оранжевым. — Заклинание «л-ю-м-о-с», — произнес Грейвс по буквам. — Им можно зажечь свет. Криденс сглотнул и кивнул. — Повтори. — Люмос, — обреченно повторил Криденс и тут же пораженчески добавил, — Все равно ничего не получится. — Без палочки, — начал Грейвс. — нужно не просто произносить. Нужно концентрироваться. Представь то, что должно произойти. Представь, что пламя вспыхивает и растет. Заполняет комнату. Как солнце. Как-то так. Понимаешь? — Как солнце, — эхом повторил Криденс. — Хорошо. — Сначала закрой глаза, — голос у Грейвса спокойный, уверенный. — Представь лампу, точно такую же, как эта. Сможешь? Слова не главное. Главное то, что ты чувствуешь, когда их произносишь. Главное, зачем ты их произносишь. Ты и слово должны быть едины. Доверять друг другу. Криденс облизал губы. Во рту вдруг сразу стало сухо, язык мешался, цеплялся за небо и за зубы. Криденс чувствовал какое-то щекотание в груди, но оно тут же затерялось в пульсации крови, сердце начало гнать нервозность по венам. — Да, хорошо, — снова повторил он. — Давай. Пробуй. Криденс закрыл глаза, попытался медленно дышать через нос, попытался сосредоточиться на том чувстве, которое описал Грейвс. Провести в своем воображении мягкие и изящные линии, похожие по форме на стеклянную высокую колбу, представить, как стекло лижут несмелые языки пламени, как они мерцают и переливаются оттенками синего, как он протягивает руки, чтобы включить свет, и как нагревается латунная рукоятка выключателя под его пальцами. Пытался представить внезапный всплеск тепла и света, который яркой вспышкой озарит комнату и в одно мгновение поглотит темноту, призрачные тени, угольные пятна в углах комнаты, проникнет повсюду, прогонит ночь с улиц, убьет черноту, притаившуюся у него внутри. — Люмос, — сказал он. Дальше все произошло одновременно. Жгучая боль поднялась из грудной клетки с такой силой, что Криденс с криком распахнул глаза. В тот же миг керосиновая лампа взорвалась, осыпав все мелкими осколками. Зажженное заклинанием пламя вырывалось наружу, пол загорелся, пламя начало лизать колени. Криденс почувствовал, как неподвижный до этого момента воздух пришел в движение, и до его ушей донеслось что-то вроде звериного рычания. А потом Криденса отбросило далеко назад. Он упал навзничь, как от удара огромного тяжелого кулака. У него возникло чувство, что его грудная клетка превратилась в сплошное месиво. — Аква Эрукто! — заорал Грейвс, пытаясь остановить пламя, языки которого поднялись над растекшейся маслянистой жидкостью. Он щелкал пальцами и взмахивал по привычке рукой. Огонь шипел, огрызался клубами черного едкого дыма. — Еб твою мать! Эрукто! Пламя нехотя исчезло, оставляя после себя невозможную едкую и трудновыводимую гарь. — Простите, простите… — забормотал Криденс, пытаясь подняться, но снова завалился назад, задыхаясь. Его ладони болели так, будто он положил их плашмя на поверхность шипящей чугунной сковородки. Сердце колотилось, грудь болела. Тварь внутри него выпустила когти. «О нет — о нет! Я не хотел, чтобы так получилось…». Без лампы комната продолжала светиться пепельно-синим тусклым сиянием. В нем Криденс мог различить, как плечи Грейвса ходили ходуном, тяжело вздымаясь и быстро опускаясь. На лбу у него проглядывало жирное черное пятно, оставленное выпачканной в саже ладонью. — Мне так жаль, — в голосе Криденса стояли слезы. — Я урод, я знаю. Мне нельзя приближаться к магии… — Нет, — Грейвс тут же поменял тон, заметив, как Криденс дернулся от резко произнесенного слова. — Я имел ввиду, что, наоборот, можно. Все нормально, было… Просто это… было. Он протянул руку. Криденс, застыв от ужаса, совершенно не мог понять, чего от него хотят, до тех пор, пока Грейвс не подполз к нему на коленях. Криденс отчетливо услышал, как шаркали по половицам мелкие осколки стекла, застрявшие в ткани поношенных брюк. — Давай, поднимайся, — сказал Грейвс. — Все нормально. — Нет, не нормально. Я опасен, — Криденс покачал головой, но схватился за протянутую руку и снова уселся на колени. — Все-таки мне нельзя. — У тебя избыток силы, — всегда плотно сжатая линия рта Грейвса на мгновение изогнулась, но он немедленно спрятал улыбку. Его рука перестала касаться Криденса, и тот почувствовал себя немного осиротевшим. — Принято считать, что неопытный и опасный — это одно и то же. Это чушь. Криденс уставился невидящим взглядом на расходящиеся по полу круги сажи, похожие на упавший и слегка покореженный нимб: — Я не могу. — Можешь, — настаивал Грейвс. — Нет, — сопротивлялся Криденс. — Да, — сказал Грейвс таким тоном, словно не уговаривал, а приказывал. — Давай еще раз. Только теперь сделай вот так, — мракоборец выставил обе руки вперед, сложил ладони лодочкой и поднял их на уровень груди. Криденс нахмурился, но повторил. У него отчаянно задрожали пальцы. — В этот раз не надо так много света, — учил Грейвс. — Ты светлячков видел когда-нибудь? — Да, — выдохнул Криденс. — На берегу реки. Иногда. Летом. Однажды Модести стащила большую стеклянную банку, в которой мариновали на зиму помидоры. Они пробили в крышке отверстия ржавыми ножницами и наполнили банку светлячками доверху. У реки их были сотни, тысячи, они роились вокруг. Из-за них они с Модести опоздали домой, и Криденс был наказан. В тот раз он решил, что за дело. От этой легкокрылой красоты, созданной Творцом, у него перехватывало дыхание, и чувства, которые он испытывал тогда, были не так уж далеки от греха. — Вот и хорошо, — отозвался Грейвс. — Сделай что-то наподобии и держи это в ладонях. Криденс закрыл глаза. — Нет, — возразил Грейвс. — Смотри на меня. Криденс заморгал в замешательстве, сложенные лодочкой ладони дрогнули. — Вот сюда, — Грейвс показал точку у себя между бровями. — Так тебе будет легче. Просто смотри на меня.  — Просто светлячок, — по-идиотски проговорил Криденс, а его лицо вспыхнуло и залилось стыдом, наверное от того, что в венах еще пульсировали отголоски недавнего взрыва. — Один маленький светлячок. — Все в порядке, — поддержал Грейвс. — Вреда от этого не будет. Глаза жгло, Криденс не мог понять, то ли от слез, то ли от того, что он смотрел не моргая в глаза мракоборца и не отводил взгляд. — Я этого не допущу, — перефразировал Грейвс. Криденсу показалось, что он сказал это ласково. — Люмос, — прозвучало еле слышно, почти шепотом. Свечение осторожно прорезало сумрак комнаты. Огонек завис чуть выше его подставленных ладоней. Резкий вздох — и когтистая лапа, которая до этого раздирала грудную клетку, превратилась в тонкую иглу, воткнутую в сердце. Комната утонула в мягком сине-белом свете сияющего шара, который Криденс сотворил одним своим словом, упавшим с обкусанных губ. Он вдруг открыл в себе столько тепла, будто его тщедушное тело в один момент превратилось в костер, в огромную печь, такую горячую, что сможет растопить весь холод этого мира. — Хорошо, — послышался тихий голос Грейвса. Он смотрел совсем не на голубой светящийся шар, который колебался между ними, он смотрел на… — Криденс? — Да… — Криденс не смог откликнуться сразу, а когда открыл рот, то ему показалось, что вместо звука из него выходит свет. — Ох! — Ты это чувствуешь? — Да. Мистер Грейвс… — Тихо. Все хорошо, Криденс, ты… У тебя отлично получается. Свет то затухал, то разгорался с новой силой: также билось и сердце Криденса, то замирая, то неистово разгоняясь. Его бросило в жар. Словно кто-то раздувал внутри него маленький горн, а потом лил на него воду. — Это прекрасно, — пробормотал он. — Как ты узнал, где я, — спросил Грейвс. Волшебный свет размывал жесткие черты его лица, сглаживал острые углы скул, прогонял тяжелые тени, залегшие вокруг рта, смягчал настороженный и жесткий взгляд. — Криденс? — Он сказал мне, — покорно ответил Криденс. — Мне кажется, это он сказал, где вас найти. Думаю, он… Свет в его руках вспыхнул сильнее. Чувственным эхом отозвался внутри. Грейвс резко подался вперед. Подстраховал. Словно испугался, что если это пламя погаснет, то в Лондоне больше никогда не будет света, или что если оно разгорится с новой силой, то сметет на своем пути все двери, все преграды, а от них самих оставит только тлеющие головешки. Тонкие пальцы Криденса полностью погрузились в широкой ковш из грубых ладоней, большой палец Грейвса скользнул по одному из них. Завихрения света рванули вверх, но Криденс тут же взял их под контроль. — Мне кажется, что он все еще играет с нами, — осторожно произнес он. — Да пошел он, — неожиданно грубо и резко ответил на его предположение Грейвс. Словно сам только что осознал, что в словах Криденса была доля правды, какими бы безумными они ни казались на первый взгляд. — Я скучаю по этому, — вырвалось у Криденса быстрее, чем он успел прикусить язык. От напряжения его лицо покрылось испариной: слишком много на него свалилось за один раз. Слишком много разных и противоречивых чувств. И все они были связаны с этим чарующим и притягательным мерцанием между их ладоней. Тварь внутри, кажется, кормилась этим мерцанием и, одновременно, подпитывала его, и… О! Криденс ощутил, что тварь изменилась. Подумать только! Оказывается, она может странным, волшебным образом превращать необузданную хищную пустоту во что-то, похожее на божье создание. — Я скучаю по нему, он был… — Криденс… Криденс попытался сдержать рыдания. Свечение, зависшее над его ладонями, медленно гасло. Словно чувствовало его отчаяние, словно было с ним единым целым, словно между ними существовала мощная эмпатическая связь. — Криденс, — голос Грейвса прозвучал глухо и бесцветно, — он трогал тебя? — Да, — Криденс едва прошуршал пересохшими губами. — Тебе нравилось? — Да. — Хочешь, чтобы я тоже… — Грейвс сглотнул, как будто ему сложно было продолжить. Его темные глаза сверкнули из-под нависших бровей. — до тебя дотронулся? — Да, — Криденс не был уверен, что он ответил вслух, но свет в его ладонях разгорелся с новой силой, ослепил белым и рассыпался яркими искрами. — Пожалуйста! Ах. *** Все не так. Этот Грейвс был жестче, позволял себе больше. Этот Грейвс обхватил его лицо своими ладонями, повалил на матрас и кусал его губы так, словно не мог насытиться. Отчаянно. Так, словно Криденс действительно дал ему что-то ценное, а не наоборот. Этот Грейвс грузно оседлал его бедра и издал тихий гортанный звук, когда оттянул за волосы голову Криденса назад. Дернул за ворот так, что несколько пуговиц выскользнуло из петель, попробовал на вкус пот, скопившийся между изломанных линий ключиц. Этот Грейвс брал, но и отдавал взамен. Возможно, именно последнее он называл удовольствием. Это было так не похоже на милостивое и холодное снисхождение другого Грейвса. Но именно от этой разницы Криденс пришел в смятение. Не по этому ли он скучал? У этого Грейвса, когда он расстегивает пряжку на ремне Криднеса, подрагивают пальцы. Распятый на матрасе Криденс смотрел на него с благоговением и в полубреду готов был на него молиться. — Черт, — вырывалось у этого Грейвса, после того как он, торопясь и рывками расстегнул рубашку Криденса до последней пуговицы, стащил с него и брюки, и кальсоны, отбросил на середину комнаты и подмял мальчишку под себя. — Только погляди на себя! В этот момент Криденс зашелся удушающим стыдом за собственное обнаженное тело и за все еще непривычную тяжесть внизу живота и между ног. Закрыл лицо руками. Грейвс скользнул по ним вниз, приподнял краешек ладони и дотронулся губами до уголка рта. Криденс был уверен, что если бы сотворенный им световой шар был еще здесь, то в этот момент он вспыхнул бы ярче Солнца. — Криденс? — Все нормально, — Криденс не понял, почему он перешел на шепот, ведь в комнате никого кроме них не было. — Со мной все хорошо. Пока он это говорил, Грейвс устроил его у себя на коленях, спиной к себе, прижался грудью к лопаткам, слегка раздвинул ему ноги и провел горячей рукой вдоль бедер. Криденсу показалось, что с него сняли кожу живьем и полоснули по оголенным нервам обжигающим хлыстом. Грубая ткань брюк Грейвса опалила ягодицы. Швы собственной расстегнутой рубашки впились в кожу на руках и груди. Он их почувствовал одновременно каждый и все вместе. Но хуже всего  — он ощутил прикосновение собственного эрегированного члена к коже на животе. Весь дискомфорт и все острые ощущения исходили именно оттуда — и томление, и плохо скрываемое смущение, и головокружительное, изламывающее тело удовольствие. Причина всего была между его ног. Но Криденс не мог опустить взгляд и посмотреть туда. Даже когда Грейвс обхватил его своими жесткими шершавыми пальцами, сжал в кулаке и начал двигать рукой вверх-вниз, вверх-вниз, все быстрее и быстрее. Даже тогда. Криденс хотел было отвернуться, уткнуться в грудь Грейвса, но тот не дал — впился подбородком Криденсу в плечо и смотрел на лихорадочные движения своей руки там, куда сам Криденс посмотреть не решался. Этот Грейвс не сдерживал его, не зажимал ему рот рукой, не оставлял его один на один с беспомощностью, не бросал одного давиться криками. Этот Грейвс проходил весь путь с ним вместе, не давая пощады. Когда Криденс почувствовал, что волна удовольствия достигает своего пика и он вот-вот кончит, тварь внутри первой вздрогнула от ласки в бездне своего небытия, и в темноте, вокруг ее бесформенного тела, расцвели огнями светлячки. Грейвс опрокинул Криденса животом на матрас, задрал рубашку вверх, до самых подмышек, оголил спину. Криденс не прекращал дрожать. Издалека до него долетел шорох сбрасываемой одежды, щелчок застежки. А потом Грейвс перестал дышать. «Он увидел», — решил Криденс. Этот Грейвс увидел толстые неровные линии бледно-розовых шрамов. Они всегда там. Они всегда будут там. Намертво вживленные под кожу. — Кто это сделал? — спросил Грейвс. Его ладонь, влажная от спермы, неуверенно скользнула по внутренней стороне бедра Криденса, двигаясь вглубь. — Ма, — ответил Криденс. — Твоя мать? — Она мертва. Я ее убил. — сказал Криденс. Грейвс прижался губами к его позвонкам: — Хорошо. — Да? — только и успел спросить Криденс, извернувшись на шерстяном одеяле, когда почувствовал, как что-то толстое и теплое толкнулось между бедрами в то место, где только что были пальцы Грейвса. Криденс свел ноги, стараясь помешать первым пробным толчкам. — Да, — ответил Грейсз, и его голос прозвучал с небывалой убежденностью. Нервы Криденса были на пределе, он почти терял сознание, и слово, которое слетело с мокрых губ Грейвса под зубовный скрежет, стало якорем, соединившим Бэрбоуна с реальностью. Все, что происходило дальше, было еще грубее, чем он мог себе представить. В реальности прелюбодеяние оказалось еще непристойнее, чем в мыслях: в реальности Криденс слышал хлюпающие и чавкающие звуки. Они сопровождали каждое движение. Слышал скрип кожи и хриплое дыхание Грейвса. И хотя его разум был прозрачен, как стекло, и свободен от всех мыслей, но когда он сливался с надежными и властными руками Грейвса в единое целое, реакция и желания собственного тела из реальности никуда не исчезали. Они искрились теплым вихрем в его утробе. Криденс отчетливо понимал, что это по своей собственной воле он выгибался дугой, что это по своей собственной воле он отчаянно дрочил несгибающимися пальцами на покрывающее матрас одеяло. Что это он сам, и никто другой, хотел повернуть лицо к Грейвсу и заставить того снова поцеловать уголок рта. Он хотел, хотел, хотел. — Что он говорил тебе? — голос Грейвса, хриплый и низкий, заставил Криденса прислушаться. — Говорил, что спасет? Говорил, что любит? — Нет, — Криденс постарался набрать в легкие побольше воздуха. — Нет, совсем не это. Сказал, что я для него особенный. Что я — чудо. — Сука, — зарычал Грейвс, а Криденс почувствовал горячие мокрые брызги у себя на крестце, там, где переплелись в тугой узел толстые шрамы. — Да, ты чудо. *** Грейвс стер с него сперму грубой кухонной тряпкой, обернул его в колючее шерстяное одеяло, пока Криднес, сидя на самом краешке матраса, молча перебирал стопку несвежих газет. — Зачем они вам? — спросил Криденс наконец и потер слипающиеся глаза. Его начинало клонить в сон, но он хорохорился. Грейвс покосился на него через плечо: — Я же тебе сказал — я мракоборец. Считай, полицейский. Ищу зацепки. — Какие зацепки? — Сам подумай, — больше Грейвс ничего не сказал, но его рот скривился, и Криденс понял, что этот Грейвс так улыбается. — Есть еще вопросы? — Он же в тюрьме, — возразил Криденс. — Он не один, — ответил Грейвс, перебирая бумаги. — И он все равно доберется до тебя, тюрьма ему не помеха. Так ведь? — Вы пойдете, — вздрогнул Криденс. — Пойдете по его следу? — Конечно, — кивнул Грейвс. — Пока просто собираю информацию. Но, рано или поздно, в один прекрасный день… — Я могу помочь? Грейвс моргнул. Потом убрал бумаги подальше, за подушки: — Конечно, — проговорил и прижался губами к виску Криденса. — Перестань играть в его игры. *** — А что он сказал вам? — спросил Криденс. Его шепот затерялся в крупных мурашках на шее Грейвса. На дворе была уже полночь, и последний товарняк только что вышел из депо. — Что моя сила в справедливости, — Грейвс выдохнул ответ в мягкие пряди волос Криденса, разбросанные по плохо набитой подушке. — Что я справедливый человек. — Он ошибся? — Криденс имел в виду «действительно ли он лгал нам обоим?», но был уверен, что его вопрос поняли правильно. Грейвс предпочел промолчать. Лежа в полной темноте с открытыми глазами, Криденс этому был даже рад: он не знал наверняка, какой ответ хотел бы услышать. Он высвободил руку, разжал кулак, втянул в себя воздух. Сконцентрировался. Кожа зудела, спину покалывало от небывалого воодушевления. Это было похоже на приливы и отливы, на покачивание на океанских волнах. Вверх-вниз. Тварь у него внутри не сопротивлялась. Ей было спокойно. Криденс подумал, что им еще предстоит найти хрупкое равновесие между запретами и приступами ярости с одной стороны и отчаянной надеждой с другой, между горьким сожалением о содеянном и страстным желанием превратить все в мертвую выжженную землю, наказать за то, что ему достался дар, о котором он не просил. Криденс не знал, на что будущее будет похоже и какие формы примет, что в их отношениях будет радовать и чья точка зрения будет иметь решающее значение. Будут ли это сладкие пирожки с кофе или лучший огненный виски из Огдена. Будут они целоваться или гулять под дождем, будет ли это похоже на спокойный свет свечи, при котором уютно читать, сидя на диване, накрыв ноги шерстяным пледом, или это будет похоже на пламя пожара, взметнувшееся, как факел, до самых облаков. Что может ждать их в будущем, Криденс не знал — не умел в него заглядывать. Единственное, что он пока умел — это рисовать черными чернилами прямую линию на карте, ведущую к одной единственной цели. А еще, когда он шептал «люмос», свет искрился, и внутри него цвели светлячки.