Помощница злодея

Знаешь, Мэри, в моей голове звери. Они бы тебя съели, если бы я разрешил.

Убить. Разорвать на части. Прикоснуться губами. Вырезать тонким лезвием по бледной коже. Впиться в губы, до одури близко, до одури собственнически. Не дать отстраниться, не дать вырваться. Прижать к груди так сильно, чтобы затрещали ребра. Почувствовать ее сердцебиение. Почувствовать, как утекает ее жизнь.       Не могу отбросить ощущение ее кожи под моими пальцами, не могу выбросить из головы хрипы ее дыхания. Не могу отбросить ощущение, как она подается ближе, ближе…       Сейчас окажется так близко, что можно будет коснуться ладонями ее обнаженных ребер. Ребер, не покрытых кожей, открытых, снежно-белых, мраморно-светлых. Сейчас ее кровь будет обтекать мои пальцы, окрашивать кроваво-алым, словно вечерняя заря. Сейчас ее дыхание затихнет, а грудь перестанет вздыматься, остановится. Сейчас стук ее сердца мгновенно перестанет нарушать тишину, перестанет раздражать барабанные перепонки быстрыми ударами. Почему же они такие быстрые?       Сейчас ее кожа станет холодной, как лед, станет прозрачной, словно стекло. Сейчас она посвятит мне не только свою жизнь, но и свою смерть тоже. Станет моей окончательно.       Встряхиваю головой, пытаясь отогнать образы, яркие видения, в которых я убиваю ее. Своего солдата. Убиваю, упиваясь каждым мгновением, каждой капле ее крови, каждой нанесенной ране. Упиваюсь реакциями ее тела на меня, на касания руками, губами, кончиком кинжала. Впитываю каждый звук, каждый стон боли, наслаждения, массу ее чувств, которые мне незнакомы. Которые мне не суждено узнать.       Пытаюсь сфокусировать взгляд на темной улице, на кладке соседнего дома, но перед взором снова мелькает изгиб ее шеи, отблески огня на ее лице, туманное безумие в ее глазах, граничащее с полным и необратимым сумасшествием. Ее вытянутые губы, когда, подчиняясь моему приказу, она дует на уголек, которым я снова буду причинять ей боль. Себастьян… Убей ее. Себастьян… Давай же. Пожалуйста… Она подчинится.       Сжимаю голову руками, вжимая ладони в виски, словно так смогу заглушить, заставить голоса молчать. Заставить их снова уйти на периферию сознания, отогнать, не подпуская обратно, не давая подкидывать эти образы, не давая будить эту жажду крови, сливающуюся с жаждой обладания, с желанием подмять под себя чужое тело и почувствовать хоть что-то. Кроме боли, кроме раздражения, кроме желания убить.       Даже сквозь шум крови в ушах, сквозь надрывающиеся голоса, просящие, умоляющие, приказывающие, восхищенно-преданные, слышу, как София поднимается по лестнице. Они кричат с новой силой, надрываются, просят, приказывают: убей ее. «Не подходи»       Молюсь всем Князьям, самому Сатане, чтобы она прошла мимо. Чтобы не вошла в эту комнату. Чтобы прошла мимо и скрылась, спряталась, не попадалась на глаза, пока эта буря не уляжется. Пока демоны вновь не затихнут, пока не заснут, оставляя меня в пустоте. Пока они перестанут чувствовать ее присутствие. «Беги»       Но мои молитвы — лишь мысли. Их не слышит никто, они лишь заевшей пластинкой прокручиваются, смещая рассудок куда-то в сторону. На грань самообладания, на грань сдержанности. Отталкивают к границе тьмы. — Себастьян? — Она замирает на пороге комнаты, на границе между моим миром и ее. На границе между жизнью и адом. Не решается войти. Ведь прежде нужно спросить разрешения. «Уходи»       Так и хочется, чтобы она услышала мои мысли, поняла, наконец, что что-то пошло не так. Что оно не несет ничего, кроме смерти. «Беги, беги, беги» — Что? — Даже с расстояния, даже с чертовых нескольких метров между нами, я чувствую, ощущаю, как она хочет подойти ближе. Сдаться.       Чувствую на себе ее взгляд, ее очередную попытку заглянуть внутрь, увидеть то, что скрывается под тысячей масок, под сотнями усмешек и миллионами оттенков безумия в глазах. Увидеть тьму, которая зальет собой все вокруг, если надрезать достаточно глубоко. Давай ее убьем. — Джейс вернулся.       Конечно вернулся. У него, как и у меня когда-то, нет выбора. Цепь на его шее затянута, царапает звеньями золотистую кожу и все еще сжимается. Никто не смеет пытаться меня подчинить. А Валентин? А мы? Неужели ты забыл о нас? — Я знаю. — Ответ на все сразу.       На бесконечные вопросы, на ее слова, на собственные мысли. На вопли собственных демонов, на напоминание, что я не всегда был таким. Что не был свободным. — Он привел Клариссу.       Ее они боятся. Боятся, что девчонка найдет способ изгнать их, выгонит с насиженных мест в моих мыслях, в моем черепе, в этом расшатанном рассудке. Отправит обратно во тьму, по сравнению с которой мои мысли — лишь ранние сумерки. — Я знаю. Знаю, знаю, знаю. Знаю так чертовски много, но так и не представляю, как бороться со всем этим дерьмом, чем кроме вампирских укусов и целых бутылок, наполненных чем-то, что даже не приносит наслаждения, глушить чужие голоса. Чем глушить собственные мысли. Не пытайся нас игнорировать. — Они хотят поговорить.       Хотят, хотят, хотят. Я хочу лишь снова услышать тишину, ту, что режет по сознанию, по странным инстинктам, тишину, которую все время хочется заполнить, изгнать. Сейчас она желанна как никогда прежде. Ты же можешь дать нам волю. Позволь нам ее коснуться. — И это ты тоже знаешь.       Прекращаю попытки сфокусировать взгляд, оборачиваюсь к ней, но не смотрю, пытаясь найти что-то способное отвлечь меня от этих мыслей, от образов, что кажутся такими реальными, что почти ощущаются на каждой клетке тела. От образов, в которых ее смерть — мое освобождение. — Я говорил ему, не приводить Клариссу сегодня. — Почему?       Почему, почему, почему? Потому, что они просят слишком много, слишком настойчиво. Слишком хотят оказаться ближе к поверхности, слишком хотят причинить кому-то боль. Причинить боль ей. «Беги» Мы хотим ее. «Скорее» — Что-то случилось? — Она подаётся вперед, исчезает силуэтом во тьме комнаты. Но не скрывается от меня.       Кажется, еще немного и запах ее кожи ударит в ноздри, отравит ещё адекватные клетки мозга, отравит окончательно едва живые ошметки разума. Вытащит голоса и даст им волю. Она идет навстречу. Позволь нам ее попробовать. «Не дай ей войти!» — Выйди отсюда! — На грани борьбы с самим собой, на грани мольбы, нечеловеческого желания обуздать собственное безумие.       Вновь отворачиваюсь, пытаясь оттолкнуть мелькающие образы, отогнать больные фантазии.       Ее лицо в крови, как и шея, как и вся кожа. Мои губы, мои, мать их, скользят по обнаженным плечам. Я сам этой кровью измазан, помазан, отмечен, словно принят. Словно обращен в какую-то религию, словно во что-то верю, словно кому-то предан. Скажи, отгонит ли твой бог мою тьму?       Она жмется ко мне, почти до скрипа каждой кости. Мне даже держать ее не нужно. Она сама за меня цепляется так, словно я единственное ее спасение. Словно я — единственный шанс выжить. Может я и есть религия? Себастьян… Ты же тоже ее хочешь. Позволь нам исполнить и твою волю тоже. «Забери ее! Забери, мать твою!»       Забери, пока не стало слишком поздно. Забери, пока я не подчинил ее себе. Пока не перешел эту чертову грань, пока не стер меловой круг, пока не сломал барьер. Забери, пока не спустил с цепи голоса. Пока слишком доступно не превратилось в слишком кроваво. — Что с тобой происходит?       Происходит, происходит, происходит… Уже произошло. Уже поздно пытаться что-либо исправить. Оно уже укоренилось, вросло, оплелось так, что не вытравишь. Осталось только привыкнуть и обуздать. Осталось только научиться сдерживать. Осталось лишь подчинить. Подчини ее, и мы перестанем. Ты нас не услышишь. Мы уснем. — Вон!       Всем сразу. Девчонке, что так настойчиво подходит, пытается протянуть руку, коснуться, что-то узнать. Голосам, что обещают, обещают, обещают свободу, тишину, одиночество. — Себастьян… Себастьян, Себастьян, Себастьян… «Вытащи ее отсюда!» Мы хотим ее. — Я не контролирую… — Выталкиваю слова, заставляю язык ворочаться, выговаривать, предупреждать. — Оно хочет разорвать тебя на части.       Моим оружием, моими руками. Хочет ее убить, но перед этим…       Стоны, которых я не слышал, ласкают слух, щекочут по самолюбию, мурашками бегут по коже. Лишь жар чужого тела под моим, на контрасте с моим холодным, обжигающе податливое, почти дурманящее. Жар волной поднимается от поясницы, дышать абсолютно нечем. Себастьян… — Почему? — Слишком доступно…       Слишком, слишком, слишком… Как этого слова много, в каждом мгновении, в каждом жесте. Слишком вольно. Слишком близко. Слишком паляще по мыслям, по коже, по желаниям. Слишком паляще по моей выдержке.       Выдержке, которая трещит по швам, распадается, подорванной крепостью осыпается по округе. Рвется, словно канат, становясь тоньше, тоньше, сейчас вот, еще чуть-чуть, лопнет, к чертовой матери. Мы ее чувствуем.       Выгнать, вытолкнуть, отогнать, испугать. Заставить оставить меня наедине со всем этим. «Забери ее»       Не рискую ее касаться, подаваясь вперед, но она сама отстраняется, сама делает несколько шагов назад. Видит наконец, как опасно находиться рядом. Себастьян…       Вжимаюсь в дверь лбом, ладонями, удерживая себя на грани, на кончике ангельского клинка. Мозг гложет мысль, что так можно почувствовать тепло ее тела, почувствовать ее, ведь она наверняка делает также. Убей ее.       Слышу через дверь, как она рычит в руках Джейса, как пытается вырваться. Как кричит, что без нее я не справлюсь. А если это так и есть?       Есть, есть, есть… Есть только тьма и пустота. Есть жажда и ненависть. И среди всего этого, вплетаясь светлой нитью на фоне всего остального, на фоне крови и блеска адаманта, на фоне черных гибких тел и сверкающих клыков, проходит чужая попытка осветить.       Осветить, заглянуть, понять, почувствовать и, наверное, простить. Простить, простить, простить… Мне не нужно ничье прощение, не нужно понимание и чувства. Важна лишь тьма, в которой я год за годом продолжаю идти. Только теперь за моей спиной идет еще кто-то. Думаешь, сможешь ее спрятать? Думаешь, сможешь защитить? Мы ее запомнили. Мы ее не отпустим. — Идите к черту. — Всему и сразу. Мыслям, замершему с той стороны Джейсу, всему миру. — Себастьян, она хочет собой поговорить. «Не ходи» Не смей к ней приближаться!       Восторженные вопли превращаются в почти испуганные крики, в гневный шепот, в попытки приказать мне не двигаться с места. Пока здесь была другая, вы просили действовать.       Усмехаюсь темноте комнаты, мраку собственных мыслей, гнили, текущей по венам, по нервам, по внутренностям. Чужим голосам, что сейчас затихают, словно пытаются скрыться, спрятаться, слиться с чем-то внутри черепа. — Думаешь, стоит? — Распахиваю дверь, через порог поглядывая на Джейса.       Мы так похожи, что порой кажется, словно я смотрю на собственное отражение. Но если приглядеться, если рассмотреть поближе, то ясно, что это далеко не так. Мы две стороны одной медали, мы баланс света и тьмы, ненависти и любви. — Она решила стать одной из нас. Она ждет, пока ты ее примешь. — Эрондейл смотрит в глаза, но во взгляде лишь пустота. Настоящий он бьется, кричит, сейчас он для меня почти не слышен.       Но указательный палец дрожит сам по себе, не слушая мои попытки сжать пальцы в кулак. Подрагивает, отбивая ритм одной из отцовских мелодий, словно стучит по клавишам фортепиано, которого в этом доме уже нет. Клавиши которого покрыты кровью. — Хочешь, чтобы она осталась? — Блаженная тишина едва не сбивает с ног, но в этот раз не пугает. — Ты ведь тоже. — Он хмурится, сводит брови на переносице, сжимает пальцы, но вновь выпрямляет. — Я давно ее принял. — Шаг через порог, переступая границу моего безумия и моего королевства. — А она меня примет? — Если она здесь, значит приняла, разве нет? — Это истина лишь на половину.       Половина, половина, половина… Половина жизни здесь, а половина в Эдоме. Половину я прожил сам, а половина лишь сон. Половина человеческая, а половина от демона. Одна живет, а вторая давно мертва. — Иди вперед. — Киваю на лестницу, пропуская его.       Громкий голос из-за соседней двери отвлекает, крик влечет, словно зовет. Словно хочет заманить меня туда, где лишние части умрут окончательно. Где нет ничего, что вызывает ненужные эмоции, уничтоженные воспоминания, реакции, которых не существует. — Себастьян. — Он кладет руку мне на плечо, подталкивая вперед. — Ты ее убьешь. — Кто это сказал? — Откуда ты знаешь? — Я видел… — Его голос стихает под новыми криками, под громкими ударами. — Видел ее в твоих… — Они не мои. — Дергаю плечом, скидывая его ладонь, и начинаю спуск.       Мои, мои, мои… В этом доме ничего моего нет. Даже жизнь, которую я живу, не моя. Все в этом доме, в этой жизни, принадлежит отцу, Эдому, ангелам, Джейсу, в конце концов. Все проходит мимо, словно облака, словно пепел, оседающий с неба. Все в моих мыслях принадлежит демонам, сдвигам, безумию, тьме. Тебе принадлежит девчонка. — Заткнитесь. — Сжимаю перила удерживаясь, цепляясь за хрупкое равновесие. — Себастьян, ты должен с ней поговорить. — Не говори мне, что я должен! — Вцепиться в глотку, разорвать к чертовой матери, заткнуть.       Должен, должен, должен… Должен быть сильным. Должен быть смелым. Лучшим. Стратегом. Воином. Лидером. Монстром. Изгнанником. Тварью. Демоном. Должен быть Моргенштерном. — Себастьян. — Сестра замирает у подножия лестницы, словно в начале восхождения ко мне, к моим суждениям, к тьме. К трону Эдома, что примет ее беспрекословно. — Здравствуй, Кларисса.       Она кривится в отвращении, от ненависти, от гнева, что обжёг все нутро. Это имя для нее такое же презренное, ненавистное, как для меня мое собственное. Имя данное теми, кто не задумывался о будущем, о мире, что ждет за границами их планов. Грандиозных планов, что разрушились по взмаху руки вздорной девчонки, так поразительно похожей на стоящую передо мной сестру. Женщины, что отреклась от своего наследия. — Ты, видимо, соизволила сделать выбор. — Спускаюсь на несколько ступеней вниз, наблюдая, как гримаса отвращения сменяется, уступая место опаске, страху.       Сестра не умеет держать лицо, не умеет сохранять маску, менять их, в зависимости от ситуации, наслаивать друг на друга, словно в ящике с двойным дном. Ее лицо — прозрачное озеро, в котором видно каждый камешек и каждую песчинку. Это озеро должно быть окрашено красным, должно быть покрыто кровавой пленкой, сквозь которую разглядеть ничего нельзя. Ее лицо должно стать копией моего, стать изваянием, что никогда не изменится. — Этот выбор я сделала не по-своему желанию. — Почему же? — Выбор между уничтожением и кровавой баней — это не выбор, Себастьян. — Она отходит в сторону, освобождая мне путь, когда я вновь двигаюсь с места, чтобы спуститься вниз. — Выбор — понятие эфемерное, непостижимое. — Протягиваю ей руку, жест открытый, но она знает, что так просто мне доверять не стоит. Знает, что может случиться, если ее ладонь окажется в моих пальцах. — Идем же. — Куда? — Присядем. — Безразличное пожимание плечами, игра на публику. Примешь ли ты правила, Кларисса? — Или ты хочешь поговорить прямо здесь? — Джейс… — Она поднимает взгляд, но смотрит не на меня, а за спину, насквозь, словно боится увидеть что-то. Знакомое, материнское, наше. — Он часть моей команды, естественно, он будет с нами. — А девушка. София. — Она вскидывает голову, пытается прочитать в моих глазах что-то, известное ей одной. А известно ли что-либо? — Тебе многое предстоит узнать о наших планах, сестра. — Быстрым, почти незаметным жестом, подхватываю ее под руку, рывком заставляя идти следом.       Кларисса даже пытается вырваться, ради приличия, видимо. Я же знаю, сестренка, что это не ненависть. Не пытайся меня обманывать. Ее запах дурманит, притягивает, а рыжие локоны так и хочется намотать на пальцы, по самое запястье. Дернуть, прижать, и никаких чужих мыслей, никаких мыслей о крови. Хоть в чьем-то присутствии эта моя часть молчит, но вот привычку делать все грубо не отменял никто.       Она затихает лишь на пороге гостиной, замирает, оглядывая комнату, выискивая опасность. Правильно, Кларисса. Этот дом не музей. Здесь кровь и хаос, здесь боль и сломанные кости. Здесь ожоги, порезы, перебитые органы. И безумие. Сумасшествие. — Тебе нечего бояться здесь, Кларисса. — Почти прижимаюсь губами к ее уху, втягивая носом аромат ее шампуни.       Ее плечо давит прямо на солнечное сплетение, врезается между ребрами тараном. Она даже не представляет, маленькая, чего лишился бы любой, кто посмел бы так сделать. Но ей можно. Она — моя панацея и мое ничтожное спасение. Она мое будущее. Королева, сидящая на троне рядом со мной. — Нечего? — Она вырывает руку, отшатывается, врезаясь в спустившегося следом Джейса. — Ты себя тоже включаешь в это «нечего»? — Почему бы и нет? — Опускаюсь в кресло, привычным движением откидываясь на спинку, расслабляя напряженные мышцы. Тишина в мыслях похожа на таявшее масло, такая же вязкая, неспешно текучая. Блаженная. — Ты не похож на человека, которого не стоит бояться. — Так ты здесь из-за того, что боишься?       Она лишь впивается пальцами в ладонь сидящего рядом Джейса, но в упор смотреть продолжает, словно пытается вычитать, выскоблить что-то для нее нужное, что-то для нее важное. Что-то, что мне позже боком выйдет.       Стук в дверь настойчивый, сильный, словно выбить пытается кто-то, отвлекает, но не настораживает. Ничто не звенит, не глушит комнату воем, не сообщает, что войти пытается кто-то лишний.       Еще один стук и сдавленный стон. Скрип петель, практически неслышный, и быстрые шаги. Знакомые. Но в этот раз сосредоточенные, выверенные, снова прихрамывающие. Даже оборачиваться не нужно, чтобы почувствовать на себе чужой взгляд, кожей ощутить чужую ярость. — А ты говорил, не выберется.       Игнорировать не получается, потому что тень мелькает молнией, проносится по комнате, останавливаясь прямо передо мной. Она вернулась.       Скольжу взглядом по острой лопатке, так сильно выступающей под ее кожей. Снова мысль провести по этой лопатке кинжалом, очертить тонкую кость, срезать, вырезать, коснуться пальцами. Ощутить шершавую поверхность подушечками пальцев, надавить, чуть сильнее, чем следует, и услышать хруст, едва заметный, но знакомый до зубной боли.       Даже слов ее не слышу, так отдаваясь во власть видений, во власть озером плещущейся вокруг нее ярости, почти чистой ненависти. Не хочет быть запертой. Не хочет быть подчиненной. Почему же ты мне слепо веришь, солдат?       Джейс ей что-то говорит о маге, тыкает в ее ошибку носом, припечатывает этим знанием. Снова втаптывает, как только я один умею, моими же словами пользуется, моими интонациями. Берет от меня что-то, что я отдавать не собирался. Берет что-то, заменяя своим собственным, каким-то до одури бесящим дерьмом, сводящей зубы нежностью, которой быть не должно. Она тонким червячком чувствуется, но не впивается пока, мал слишком, слишком слаб.       Я его глушу, стираю в порошок до такой степени, что даже влажного пятна не остается. Это не мои чувства, не мои действия. Чужие, до пульсации в висках бесящие. Эрондейла бы из моей головы вырвать, резко, даже если на его месте кровавые ошметки останутся. Вот только мы оба сдохнем тогда. Мысль попросить Лилит все это дерьмо отменить уже не кажется такой глупой. — Заткнись! — Не при мне, не при моих чертовых мыслях о том, как ее уничтожить, как вытащить у нее каждый орган, как сердце чужое в кулаке сжать, и слушать, слушать, кончиками пальцев ощущая, как это сердце бьется. — Сядь. — Пробный приказ. Подчинится ли, выполнит ли, скрипя зубами, сделает ли, как приказано?       Она оглядывается, беспрекословно, только в глазах что-то выискивает, снова что-то разглядеть пытается. Приказ выполняет, садится, изгибается, пытаясь на руку нанести иратце, не реагирует на взгляды Джейса, обозленные просто до ненависти. Не реагирует на взгляд Клариссы, долгий и изучающий, но вскоре сдается, ей в глаза посмотрев.       Она снова замирает, словно пытается слиться, словно чувствует, что сейчас лучше не высовываться. Чувствует, что опасность мечом висит над комнатой, над ними, над миром. Словно слышит голоса, что надрываются снова, пытаясь достичь желаемого. Посмотри же на нее.       Их не пугает даже присутствие Клариссы, нахождение ее всего в нескольких метрах. Не пугает исходящая от нее волна чистоты, чего-то по-ангельски благородного, аура почти ангельской благодетели. Что ты забыла в этой дыре, сестра? — Так что же ты здесь делаешь, Кларисса? — Снова этим именем, выбивая из равновесия, из чувства защищенности. Ничто тебя не спасет.  — Ты просил меня перейти на твою сторону. Почему бы и нет?       Нет, нет, нет? Разве имеет значение? Какой бы ответ не был дан, он никогда не будет верным, никогда не будет достаточно точным, чтобы дальнейших вопросов избежать. Тебе не откреститься от меня, сестра.  — А как же твоя семья? Друзья? — Неужели поняла, что они не смогут дать тебе то, что так жаждет твое темное сердце?  — Вы задаете одни и те же вопросы. — Она кивает в сторону, но взгляд не отводит, пытается считать реакцию. Забывает о масках. — Уж не думала, Себастьян, что ты найдешь себе единомышленников…       Единомышленников, солдат, рабов. Какая к черту разница, кем стали эти двое? Они мои солдаты, а от одного моя жизнь зависит напрямую. Они прикрывают мою спину, когда азарт захлестывает, сдерживают порывы, которые могут оказаться океанами крови. Они стена между нами, Кларисса, потому что я не намерен причинять тебе вред. Пока.  — Джейс тоже среди них.  — Это был не его выбор. — В этот раз она взгляд отводит, прячет мелькнувшую горечь. Видимо знает и чувствует, что для него печать — это не просто рисунок, руна, татуировка. Что он меняется. Что ангелочек складывает крылья, приближаясь к котлу с кипящей смолой. Приближается к краю, с которого придется прыгнуть. — Кем бы ты там меня не считала…       Я хуже сестра, намного хуже. Ты даже не представляешь, что можешь увидеть, если поднять занавес чуть сильнее, чем следует. Не представляешь, сколько всего там таится, какие тени мелькают в глубине. — Я по-прежнему твой брат. — Если ты все еще хочешь меня таковым считать. Не смотри на нее. Она в стороне. Повернись. — София. — Что-то внутри дергается, а демоны визжат в предвкушении, восхищенно, на грани экстаза. — Проводи Клариссу в ее комнату. Не отпускай ее. Иди следом. За Софией. Прочь.       Кларисса все цепляется в руку Эрондейла, словно видит, чувствует мою борьбу. С самим собой, с собственными мыслями и демонами. Не боится, но замирает, словно в предвкушении. Ожидает того, о чем ей так много рассказывали. Ожидает гнева, ярости, крови и боли. Все это еще ждет ее. Но не сейчас. Сейчас только маски и иллюзии. Сейчас только сдержанность и мнимая доброта. Тысячи масок обаяния и искусство обмана. Все, что взрастил и создал Валентин, чтобы взойти на вершину мира.       Отец не был глупцом, но он не выполнял то правило, что вдалбливал в меня месяцами. «Никогда не недооценивай своих врагов. Чтобы победить своего врага, ты должен стать им». Он недооценил Джослин. Недооценил Эрондейла и Лайтвудов. Но больше всех он недооценил Клариссу. Он не только считал ее копией матери, но и не желал принимать то, что она переняла и его черты. Я не намерен повторять его ошибок. Она сильная, даже если все считают иначе; беспощадная, когда уверена в собственной правоте; импульсивная, когда дело касается защиты близких.       «Держи друзей близко, а врагов еще ближе». Ближе, чем в этом доме, ее пока держать не получится. Она хочет меня понять, раз пришла сюда. Хочет раскрыть секреты, которых до осточертения много, чтобы использовать их все против меня. Она пришла, чтобы узнать своего врага. — В какую комнату? — Голос вновь врезается в мысли, в хрупкий порядок. — Подальше от нас обоих. — Я уже ждал, сестра, смогу подождать и еще немного.       Я могу казаться хорошим, когда того требует ситуация. Могу носить маску неделями, если никто не старается содрать ее когтями, соскрести кинжалом или попытаться поддеть хотя бы ее краешек. Масок тысячи — но каждая из них мой инструмент. Я мастер, который не терпит, когда посторонние касаются его вещей.       Кларисса вздергивает бровь, почти излучает удивление и недоверие. Но продолжает цепляться за Джейса, словно надеется, что он ее защитит. «Отстранись. Пусть идет» — Приказываю, натягивая тонкую нить, связывающую меня с Джейсом. «Она испугана» — Мысль Эрондейла с болью врезается в затылок. «Пусть идет» — Чётче, с нажимом, с импульсом, который заставляет Джейса вздрогнуть всем телом. — Иди, Кларисса. — Растягиваю губы в усмешку, наблюдая, как она выполняет просьбу. Пока что, просьбу. Иди следом. Забери ее. Мы хотим ее коснуться. Ангельская девчонка не заставит нас остановиться. — Вон из моей головы. — Себастьян. — Чего тебе, Джейс? — Ты, правда, позволишь ей остаться? — Он смотрит на меня с вызовом, пытается, но под этой бравадой видна его покорность моим желаниям, мой контроль. И страх. Страх, который он не может искоренить, страх за свою жизнь, за свой мир. За Клариссу, которая тоже часть этого мира. — Я когда-то нарушал свои обещания? — Ты не давал обещаний. Ты обещал нас слушать. Тогда, в Эдоме. Ты обещал исполнять наши желания. — Я отравлю ее, если будет путаться под ногами. Королева Фейри с радостью одолжит мне парочку ядов. Хотя бы и тот, которым она в прошлый раз отравила Софию. София, София, София… Отведи нас к ней. — Ты не посмеешь… — Золотистые глаза стремительно мутнеют. — Кто же остановит меня, скажи, Ангелочек? — До одури нравится пугать его. Уж он то должен знать, что я не трону собственную сестру. Не трону так, как он боится. — Я не дам тебе этого сделать. — Ты даже не узнаешь. — Вновь усмехаюсь, через связь ощущая его панику. — Я умру вместе с ней. — Решимость Эрондейла даже смешит. — А ты отправишься следом, багажом. — Зато сдохну, избавив мир от двух ангельских выродков. Два в пользу тьмы, один в пользу света. — Подмигиваю ему, упиваясь ощущением его страха. Ощущением его беспомощности. — Я не выиграю от этого, но и вы не будете победителями.       Он вскакивает, но напасть не решается. Останавливает сам себя, ведь если ударит меня, такой же удар постигнет и его. — Давай, Джейс. — Тоже поднимаюсь, подхожу на расстояние вытянутой руки, еще на шаг ближе. — Бей. — Чуть запрокидывая голову, открываю ему челюсть. — Вот сюда. — Пальцем в нужную точку, после удара по которой сознание отключится на пару минут. — Ну же.       Эрондейл сжимает кулаки, хрустнув сразу несколькими суставами, но руки не поднимает. Даже не обдумывает эту мысль. — Слабак. — Подаюсь вперед, нашептывая ему на ухо. — Ты слабак, Джейс Эрондейл. Ты всегда считал себя сильным. Лучшим. Все это херня. Ты такой же, как женщина, которую ты ошибочно и всего несколько дней, считал своей матерью. Джослин. — Он вздрагивает от этих слов. — Не знай я, что Моргенштерн лишь моя фамилия, не удивился бы. Ты даже на отца своего не похож. Стивен не боялся идти за моим отцом. Не побоялся умереть за него. — Хватит. — Он не пытается отстраниться, потому что не может. Его воля зажата в моем кулаке. Он выслушает все, что я о нем думаю. — Нет, мой золотой мальчик. — Отступаю на шаг, заглядывая ему в глаза. — Твои желания интересуют меня даже меньше, чем ты думаешь. Ангельская кровь в твоих жилах вовсе не благословление. Ты это знаешь. Чувствуешь. Ведь ты не можешь найти в себе силы пойти против меня. Не можешь меня убить. Ты все тот же мальчишка, что жил с Валентином. Одиннадцатилетний, недолюбленный, покинутый ангельский щенок.       Отпускаю его, и он отшатывается так стремительно, что золотистая шевелюра расплывается под взглядом. Непреодолимое желание плюнуть ему под ноги жжет язык, но поддаваться это прихоти намерения нет. — Проследи за Дюмортом. Рафаэль все еще должен мне ответ. Я хочу знать, чем он занимается, с кем встречается. — Что-то еще? — Огрызается Эрондейл, направляясь к выходу. — Еще один вопрос, и будешь считать сколько раз этот кровосос моргнул. — Ноль. Я могу это сказать не считая. Вампиры не моргают. — Будешь считать сколько капель крови в его фужере. И за каждую недосчитанную будешь получать один удар. Ты как никто должен знать, что боль не приносит мне дискомфорта. Я буду ходить с теми ранениями, носить их с гордостью, в то время, как ты будешь загибаться. — Я не она. — Джейс снова делает шаг, но не дает себе волю. — Я не сумасшедшая девчонка, готовая подставлять свое тело ради твоих сдвигов. Не девчонка, готовая идти за тобой в самое пекло, чтобы разглядеть уничтоженную душу. Девчонка. Мы ее чувствуем. — Тебе и не надо. Твоя душа наполовину моя, Эрондейл. И ты не отвертишься от этого. Если я сейчас сожму кулак, если захочу затянуть удавку на печати… — Заглядываю в глаза, полыхающие яростью. — Ты знаешь, что простыми пакостями, вроде тушения сигарет о сироток, не отделаешься. И остановиться не сможешь, даже если будешь хотеть этого до желания сдохнуть. Ты в моей власти. — Отворачиваюсь от него, направляясь к лестнице. — Пошел вон. У тебя есть задание.  — Если твоя подстилка хоть пальцем коснется Клэри, пока меня нет… Подстилка… Он чувствует то же, что и мы… Не слушаешь нас, так послушай брата… — Она не тронет мою сестру без приказа. В твоих интересах, чтобы этого приказа не было. Прикажи. Прикажи ей. Она не посмеет ослушаться.       Джейс оглушительно хлопает дверью, позволяя наконец выдохнуть. Только голоса продолжают выть, требовать, кричать: приведи ее к нам. — Вон из моих мыслей! — Вой лишь усиливается, нарастает геометрической прогрессией, глушит, выбрасывая из пространства куда-то в пустоту. Так хочется зажать уши руками, хоть как-то попробовать заглушить. Только смысла нет. Ведь гул внутри головы. — Твари.       Не контролируя, подчиняясь инстинкту, вламываюсь в тренировочный зал. Удар, прямо с разбега, рассекая костяшки и едва не выбивая пальцы. Боль пробирает до самого локтя, мурашками вдоль позвоночника, от шеи и до самой поясницы.       Усмехаюсь, когда голоса затихают, удивленные такой попыткой их заткнуть. Я не их жертва. Они живут в моей голове и это моим приказам они будут подчиняться.       Еще удар, разбивая другую руку о тугую кожу груши. И снова, вспоминая ту драку с Джейсом, в которой он меня убил. Тогда я его недооценил. Посчитал слабым. Слишком слабым, ничтожеством, неспособным на убийство.       Удар, брызнув кровью на пол. Отхожу к двери, осматривая капли крови, картину, что этими каплями рисуется. Костяшки продолжают кровоточить, заливая пол уже у двери. Плевать. Я залью кровью все вокруг, если это позволит наконец услышать тишину. Удар, выкрутившись в пируэте, уклоняясь от качнувшейся груши, едва не задевшей мое плечо. Где-то в закоулке рычит Джейс. Чувствует боль, с которой не может бороться. «Не смей излечиваться» — Посылаю ему, и вновь бью, несколько раз подряд вколачивая кулак в снаряд.       Из стойки, вспоминая приемы, с прыжка, нарушая все законы гравитации. Снова и снова, разбивая руки все сильнее, пока перед глазами не начинает мутнеть. Всего лишь реакции тела. Слабого человеческого тела, в которое заключена душа из Эдома. — Себастьян? Она пришла к тебе… — Опять ты?       Кровь на кинжале, на каждом тренировочном шесте, на мне, на ее коже, на ее волосах, почти того же оттенка, что и мои собственные. Ее спина вжимается в испорченную мной грушу, прямо передо мной. Она моей кровью покрыта, словно броней, помазана ею, словно принята. Эти волосы намотаны на мой кулак, а голова откинута, ведь все тело и разум в моем подчинении. Во власти моих желаний. В этих черных глазах такое же безумие, почти те же оттенки, но более мягкие, не такие яркие, как мои.       Она похожа на меня даже сильнее, чем моя собственная сестра, хотя и не является кровной родственницей. После тех слов Джослин, что мы росли вместе, я изучил генеалогическое древо. Пришлось изрядно повозиться во всех этих переплетениях семей и сменах фамилий. Но мы не имели ничего общего. Ничего, что связывало бы нас кроме двух клятв, принесенных ею после появления в этом доме. — Что ты здесь делаешь? — Она скользит на луже моей крови, словно воплощает часть видения, что затмевает взгляд и разум. — Пытаюсь заглушить голоса. Посмотри же. Она хочет, чтобы ты ее убил. Она же пришла сама. — Остановись.       Остановись, остановись, остановись… Как много в это слово вкладывают. Это просьба, мольба, приказ. Попытка подчинить, удержать. Удержать на краю пропасти, желание прыгнуть в которую затапливает каждую клетку тела. — Я или ты.       Если сейчас выйдет, если уйдет подальше, если позволит вновь обрести тишину, для нее будет только лучше. Тогда я продолжу свое собственное лечение, хотя оно и не похоже на него в обычном понимании. Мое лечение глушит одну боль другой. Попробуй меня излечить, но сделай это по моим правилам. — Выбирай! — Инстинктивно, на поводу у собственных желаний, на поводу у голосов, что продолжают выть: сделай как мы просим.       Встряхиваю ее, но в глазах нет страха. Лишь чертово непонимание, от которого спрятаться некуда. Хочется на нее орать, ведь она то должна знать, что я могу сделать. Пусть я ей показал лишь часть, но чем ближе она подходит, тем сильнее ее хочется макнуть во все это, опустить на глубину, к самому дну. Только она оттуда потом не выплывет. — Я ведь могу тебя убить. — Шепчу ей на ухо, рассматривая каждую прядь светлых волос, словно смотрю на собственное отражение. Убью медленно-медленно, на грани с удовольствием. Сделаю так много, прежде, чем сердце перестанет биться. Прикоснусь столько раз, что все тело будет в моих отпечатках, в моих метках. — Сделаю так, что ты будешь умолять меня. Умолять, чтобы я прекратил. Прекратил касаться, прекратил находиться рядом. Может даже, прекратил целовать.       Губами по ее коже, вслед за кинжалом, по свежим ранам. Размазывая ее подушечками пальцев по дугам ребер, по животу и до самых бедер. Размазывая по каждому участку тела, превращая ее всю в собственное творение. В плод собственных фантазий. — Хватит причинять себе вред. — Пытается выскользнуть, вырваться, оказаться на расстоянии, которое может спасти ее от меня. Нет такого расстояния, солдат. — Хватит, хватит, хватит. — Шепчу ей на ухо, хотя должен кричать.       Прижимаюсь щекой к ее щеке, упиваясь чужой дрожью, упиваясь контрастом тел. Джейс считает ее моей подстилкой, может объяснить ее нахождение в доме только этим. Но я нарисовал границу, а она, хоть и хочет ее переступить, но не дает себе этого сделать. Она ждет не того, что я могу ей дать, но я не пробовал на нее давить. — Ты боишься того, что почувствуешь, если я окажусь ближе. Ближе, ближе, ближе… Вплотную, кожа к коже, чтобы чувствовать, как кровь бежит по венам, как проходят нервные импульсы, откликаясь на касания, на каждое движение.       Осознание накатывает волной, руки стискивают ее талию, привлекая ближе, заставляя вжаться ребрами в ребра, почти до боли. Сожми сильнее.       Это влечение, это нежелание отдавать ее кому-либо. Это желание оторвать голову магу, потому что они имеют какие-то общие секреты. Она не только солдат. Она одна из масок. Она — мой инструмент.       Инструмент, что рисует картины по моему приказу. Инструмент, что при малейшем прикосновении идеально ляжет в руку, станет моим продолжением. Ведь ее боль теперь принадлежит мне, как и ее жизнь. — Ты боишься того же. — Вскидывает голову, смотрит прямо в глаза. Это… Вожделение… В ее глазах чертово желание.       Ее тело ощутимо дрожит рядом с моим, словно в попытках придвинуться еще ближе. Дрожит в моих руках, даже через слои ощущаются мурашки, что бегают по коже. Но отчетливее всего видна вена на шее, что бьётся так быстро, в таком темпе, словно она прямо сейчас лопнет, разбрызгивая кровь во все стороны. Она видела тьму и по-прежнему хочет. Мы тебе поможем. Сделай ее своей окончательно.       Словно подчинившись, склоняюсь ниже, совсем немного. Это даже не кажется странным, не кажется неправильным. Этот небольшой наклон головы, чтобы губами задеть кожу у ее уха. Чтобы скользнуть ниже, по контуру челюсти, слушая тяжелое дыхание, за которым мое кажется почти неслышным. А жар топит, наполняет до самых краев, словно передается мне от ее тела. Словно от этих участков кожи, по моим губам, вливается в вены, поджигая, выжигая до пепла. Убей ее. Убей. Убей. Она на будет против умереть от твоей руки. Убей, пока она не передумала. Убей, пока она достаточно покорна Я не хочу ее убивать! Ты правда так думаешь? — Скажи мне отпустить тебя. — Останови, заставь зверя замолчать. Останови, пока не перешел черту, пока не переломил тебя надвое.       А взгляд сам тянется к ее губам, скользит по ним. Провести бы те же пути пальцами, и дальше, и ниже, слушая этот бешеный ритм сердца, мелодию ее дыхания, что глушит посильнее воющих голосов. — Себастьян… Посмотри на нее. Посмотри в ее глаза. Убедись, что она принадлежит тебе. Посмотри же. Она не хочет, чтобы ты отпускал. Не хочет, чтобы ты отстранялся. Она хочет стать твоей…       К стене, прижимая собственным телом, собственным коленом чувствуя, как она дрожит. Еще немного, совсем чуть-чуть. Еще капля отпущенного самообладания, капля упущенной сдержанности…       На вдохе чувствуя, как глубоко она дышит, на выдохе слушая хрипы и сипение. Пытаясь контролировать собственное тело, подстраиваться под этот ритм, чтобы собственные желания не были столь очевидны.       Кровь бежит по скулам, на свежий ожог на ключице, что видится прекраснее, чем все остальные шрамы вместе взятые. Как пальцы стягивают окровавленную майку, как кожа под ней тоже краснеет, становится алой, как закат, как небо Эдома. Как она льнет ближе, и запах ее кожи бьет в нос, по нервам, по каждой мысли. Запах железа и горького шоколада, откуда там этот запах?, с чуть заметной примесью перца. Примесью моего запаха. — Скажи отойти. — Едва не крича, потому что все тонет, остаются лишь животные инстинкты, желание, чтобы она стала еще ближе, только физически, чтобы пропахла мной до самых костей, чтобы пропала во мне окончательно. — Себастьян… Она не боится. Она хочет. Вопреки крови, убийствам, мукам, внутренним демонам. Прекрати сопротивляться нам.       Сопротивляться, сопротивляться, сопротивляться… Я слишком долго терпел. Отца, Эдом, мир. Слишком долго сопротивлялся собственным желаниям, собственным инстинктам. Сопротивлялся тьме, что является моей частью, моим продолжением. Является моей сущностью. Давай. Убей. Сейчас же.       Прижаться бы ближе, вдавить окончательно, впиться, вгрызться в эти губы, в шею, в ключицы и ниже. Оставить цепочку меток, кричащих, сообщающих, кому она принадлежит. Сообщающих, что эта девчонка моя окончательно. — Прекрати подчиняться, твою мать! — На грани воя, отшатываясь, вновь пытаясь вытолкнуть кровавые видения.       Одежда изорвана, изрезана, испорчена и не подлежит реставрации. Ее кожа — бумага, по которой я буду вести свои линии. Губами по следам ожогов, соединяя тонкие линии цепочками поцелуев на грани укусов. Цепочками синяков и красных пятен, рисуя историю собственного безумия. Ладонями по изгибу бедер, ловя стоны, что вырываются прямо напротив моих губ. Стоны, что кажутся такими живыми, словно они не плод моей фантазии. — Ты сам научил меня этому…       Научил, научил, научил… Научил желать невозможное, желать собственное сумасшествие. Научил, как когда-то научили меня. Но учить меня любить было некому. Этого чувства не знал никто. Меня учили ненавидеть. Учили желать. Теперь это желание меня грызло, выворачивало наизнанку, подначивая поддаться инстинктам. Инстинктам животного, инстинктам демона, которыми меня научили жить. Поддаться инстинктам убийцы. Убей ее! — Оно требует тебя убить. — Они требуют, но об этом знать совсем не обязательно.       Ей не стоит знать, как много в этом черепе лишних мыслей и голосов. Не стоит знать, как много идей роится, как много хочется сделать с ее телом, ее душой. Душой, что так прикипела к пустоте у меня внутри.       Она требует посмотреть. Они требуют разорвать ее на части. Она требует прекратить. Они требуют начать. — Именно я должна подставлять тебе плечо, когда ты не справляешься!       Справляешься, справляешься, справляешься… С миром, с собой, с желаниями, с потребностями. С болью. С жизнью. — Считаешь, что я слаб? Покажи ей, что это не так. Убей ее.       Снова до умопомрачения близко, нашептывая слова прямо в приоткрытые губы. Словно так быстрее дойдет их истинный смысл, словно так она поймет, что именно должна сделать.       Кончиками пальцев по ее шее. Сожми их. Вниз, чуть задевая напряженную грудь, по линиям ребер. Раздери их ногтями. Еще ниже, почти скользя между ног, вслушиваюсь в чужое дыхание, в учащенное до ритма сердцебиения, но вовремя отдергивая руку, переводя на бедро.       Пульсация ее тела по пальцам, по рукам, отдается в мое собственное. Жар прокатывает по затылку, между лопатками, мурашками по пояснице. Жжет до самых костей, по органам, словно пытаясь разбудить, встряхнуть.       Вверх, очерчивая линию бедер, задевая небольшую впадинку на изгибе, по талии вверх, чувствуя, как под пальцами бьется сердце, едва не выскакивая наружу. Прямо к моему собственному.       А в глазах тлеющие угли, словно напоминание о моих попытках справиться с чем-то внутри. Угли, по которым можно свободно ходить босиком, не опасаясь сделать себе слишком больно. Это угли, что прожгут ступни насквозь, если разжечь их достаточно сильно. — Меззанотте. — Полночь.       Полночь, полночь, полночь… Время, когда тьма вступает в свои права, когда она достигает пика своей силы. Когда само время ускоряется, только бы спрятать этот момент подальше, только бы прогнать его быстрее, чем все остальные. Потерять. — Все еще считаешь меня недостойной знать.       Знать, знать, знать… Быть ближе, чем нужно, ближе, чем следует. Знать, что скрывается под иллюзиями и масками. Что обитает в пустоте, которая давно уже перестала быть пустой. Что живет в этом теле помимо Себастьяна Моргенштерна. — Знать больше, чем твоя сестра… Сестра, сестра, сестра… Кларисса, девушка с ангельской кровью, моя панацея и моя Королева. Девушка, что займет трон Эдома, даже если красную дорожку придется проложить не камнем, не ковром, а кровью. — Это все, что у нее было? — Отважилась ли она пронести что-то, что можно обратить против меня? — Она пришла шпионить.       Да, малышка Кларисса до сих пор не сдалась. До сих пор ищет способ со мной покончить. Ей бы понять, что Валентин тоже пытался когда-то. Пытался убить собственного сына. Не раз и даже не два. Я перестал считать попытки после пятнадцатой. Не сумев преодолеть себя, себя и ту силу, что меня охраняла, Валентин сдался. Сдался и отправил меня в Эдом. Отправил прямиком в Ад. — Я не удивлен. — Сколько способов моего убийства она придумала в своей рыжей голове? Сколько из них совпадут со способами Валентина?       Чего же хочет Кларисса Моргенштерн? Вернуть свою «любовь» или избавиться от ненавистного братца? Хочет спасти мир и потерять «самое дорогое» или смотреть как ее мир горит адским пламенем? Хочет ли она убить меня также, как убила отца? А чего хочешь ты сам? Чего хочет твоя пустота? Мы знаем одно из желаний. «Себастьян, это бесполезно» — Мысли Джейса стучат в голове. — «Он даже не вспоминает о вашем разговоре. Его больше волнует Светоч» «Сиди там. Я должен знать его чертово расписание по минутам, чтобы было во что ткнуть его носом, если придется надавить» — Зажимаю в руках стило, принадлежащее сестре, и металл едва не обжигает кожу. — «Я должен знать, какой выбор он сделает. Даже если он сам этого еще не знает»       Разжимаю пальцы, разглядывая отпечатавшийся на них рисунок. Переплетенные линии словно оплетают фаланги, рисуя по ним красные линии. Борюсь с желанием выбросить его, бросить на пол и раздавить в пыль. Стило принадлежало Джослин. Принадлежало предательнице.       Вой разрывает тишину, заполняя весь дом. Рукоять Фосфора сливается с рукой, отпечатывая на коже рисунок рукояти поверх красных линий от стило. Фосфор становится моим продолжением. Становится моей частью.       По коридору, вслушиваясь в чужие шаги за спиной, шаги на втором этаже, прислушиваясь к отсутствию шагов у входа. Цветочный запах щекочет ноздри, сообщая о посетителе. — Перехвати ее.       Когда девушка скрывается на лестнице, прячу оружие. Против Фейри оно не нужно. Королева уже давно в моих сетях и выбраться ей не под силу. Она не посмеет послать никого, способного нанести вред.       По двери ползает странное растение, зажимая в усиках клочок накрахмаленной до белизны бумаги и лист цветка. Что-то стрекоча, оно протягивает обе записки, продолжая висеть на дверном косяке. Разворачиваю бумагу, пробегая взглядом по тексту:       Твоя сестра посетила мой Двор и заставила принести клятву. Она забрала у меня одну важную вещь, взяв обещание не говорить тебе, что именно оказалось в ее руках. Но она не брала обещаний у моего Двора. К тому же, эта вещь далеко не так проста, как она хотела думать.       Я жду тебя, Себастьян Моргенштерн, моя любовь.       Сообщение сопровождается легким цветочным ароматом, который не вызывает ничего, кроме отвращения. Сжимаю записку в кулаке, сминая в пальцах до состояния невидимого клочка. Нет никакого желания идти в Благой Двор. Ни малейшего.       Вторая записка состоит всего из двух слов, написанных другим почерком. Кольца Фейри. — Себастьян! — Голос перебивает вой сигнализации. Не убегай. — Ты не ошиблась. — Протягиваю ей вторую записку и отступаю, сдергивая с вешалки куртку. — Мне нужно к Королеве. — Мне нужно собраться… — Девушка почти срывается с места, но я останавливаю жестом. — Останься с моей сестрой. Я вполне могу сходить сам. Тебе идти не нужно. — Ты не можешь идти один. — Я в состоянии за себя постоять. А ты должна подчиняться. Подчинись нам. Подчини ее.       Выбегаю из дома, забывая закрыть дверь за собственной спиной. Несусь по тоннелям, не замечая ничего вокруг, на автомате выбираясь прямо в тронную залу. — Господин. — Одна из придворных Фейри присаживается в реверансе, опуская вниз голову и пряча взгляд. — Королева ожидает вас в своих покоях.       Не удосужив ее больше не секундой внимания, пытаясь сохранять спокойствие и хоть какое-то подобие контроля, вхожу в покои, едва не оборвав лианы в проходе. — Мой господин. — Королева приподнимается на ложе, жестом зовет подойти ближе.       Ее губы впиваются в мои, пальцы скользят по шее и затылку, по плечам, стягивая куртку, футболку, все что мешает ее желаниям. Даже не пытаюсь сопротивляться, хотя от цветочного запаха тошнит, едва не выворачивает. Держать глаза открытыми невозможно, потому что хочется сломать хрупкую фейскую шейку, переломить каждый позвонок, оторвать голову к чертовой матери.       Смежаю веки, но темноты нет. Снова окровавленная девушка, с ореолом светлых волос, разметавшихся по темной постели. Снова кинжал в руках и свежие раны, что эти руки наносят. И только после этого тело откликается на чужие ласки.       Только после этого я вспоминаю, что такое быть Себастьяном Моргенштерном.