Ты мой наркотик. Слышишь, Олеж?

Тарелка с невероятным треском падает на пол и разбивается на огромное количество осколков. Этот ужасный звук звинит в моей голове и моим ушам в прямом смысле больно. Я чувствую, с как ей могло быть больно, если бы она была реально, живым Человеком. Просто представьте: В один момент вы падаете на пол и разлетаетесь на огромное количество частиц, в разные стороны. Всё. На этом ваша жизнь просто заканчивается и вы чувствуете боль каждого осколка, который упал на пол. Это хуже любой ломки, это хуже любой аварии, где ты – мотоциклист, а пол – ебаная машина, которая сбивает тебя на скорости 120 километров в час и каждая косточка, которая есть в твоем теле, становится больше похожа на костный порошок. И при столкновении с этой машины, ты чувствую это адскую боль... Олег убегает в свою комнату, а я, сидя все также на своей кровати, лишь слегка улыбаюсь, с закрытыми глазами. Мне смешно и страшно. Смешно из-за такой неоднозначной реакции кудрявого, а страшно... Страшно потому, что я никогда не был в такой ситуации. Я никогда не целовал мужчину, в знак благодарности за то, что он накормил меня и просто не позволил умереть с голода. Да я, в целом то, никогда не целовал мужчин... Ром, ну что ты опять натворил? Ты не мог просто сказать спасибо этому человеку? Обязательно надо было лезть со своими поцелуями, наводя страх на этого мальчика? Мысли в моей голове не дают мне покоя, а сердце просто хочет очередной раз выпрыгнуть из груди. Говорили же мне, врачи, что нельзя так сильно волноваться и очередной раз испытывать на прочность. А я, как обычно, не слушал этих людей, кладя огромный болт на все то, что они мне говорили. Я сижу на кровати и прикусываю нижнюю губу, чувствуя, как сердце сейчас просто взорвется. Оно бьется с невероятно огромной скоростью, а боль, с каждым ударом, проявляется всё больше и больше. Я падаю на подушку, попадая прямо в цель и лежу, раскусывая свою губу дальше... Делаю я это из-за обычного волнения и желания заглушить боль и страх внутри наркотой. Но, сука, нельзя. – Ром, ну что ты наделал? Зачем ты раскусал губу? – слышу я тревожный голос кудрявого и слегка усмехаюсь. Всё таки, он не так напуган, как стоило ожидать. Мне так не хочется открывать глаза и смотреть в его карие глаза, делая из себя маленького, невинного щеночка. Мне не хочется надевать снова маску, делая вид, что мне действительно жаль, что так получилось. Я, даже в какой-то степени, рад, что раскусал эту губу до крови. – Прости, я не хотел, Олег. Так получилось – с лица пропадает всякая улыбка и всё, что я лишь чувствую – противный вкус крови у меня во рту. Я снова, резко, натягиваю на себя эту маску, делая вид, что я просто беззащитный котенок, который живет на улице, на помойки, скрываясь там от злых собак. Мне снова приходится это делать, а так не хочется. Боль пронзает меня от очередного укуса и я резко открываю глаза, видя перед собой лишь Олега, который с ваткой и спиртом стоит надо мной. Он смотрит на меня тревожным взглядом и я прекрасно понимаю, что сейчас очередной раз испробую и вспомню тот самый вкус спирта и, кажется, сейчас будет немного больно... Он делает один жмяк, прямо в ранку, второй жмяк. А я чувствую лишь боль ию. Но от нее не хочется кричать, не хочется вопить, как от ломки, например. Хочется просто не чувствовать ее... Кроме вкуса крови, на мой язык, видимо, не случайно, попадает пару капель спирта. Как же я скучал по этому вкусу. Я помню, как мы пили чистый, медицинский спирт, лет так в 15, в соседнем подъезде. А потом все вместе, кто, естественно, пил, лежали с отравлением, почти при смерти. Смешная ситуация тогда была, да. Сколько раз я находился при смерти? – Больно? – спрашивает Олег, делая очередной жмяк, прямо в рану. – Нет, блять, щекотно – отвечаю я и чувствую, как легкое, холодное дыхание, быстро окутывает мою рану. Заботится же всё таки, кудрявый. – Вроде все... – говорит Олег, небрежно, своими пальцами, водя около места, где располагается рана. Он осматривает все очередной раз и, тяжело вздохнув, уходит к себе. А я снова остаюсь на едине со своими мыслями, которые опять толкают меня на то, к чему я обещал больше не притрагиваться в своей жизни. Так не хочется возвращаться ко всему этому цирку, но организм просит, организму надо. А я не хочу, слышишь? Не хочу. В голове огромное количество мыслей, которые просто не уходят и не пускают. И мысли, кстати говоря, ни о очередной дозе, из-за которой меня могут отправить назад в ребуху, а совсем о другом. Дело в том самом поцелуе, который так недавно вскружил голову мне и бедному мальчику Олеже. Я, наверное, очень напугал этого мальчика. Что меня так потянула к нему, что я сделал то, что никогда не сделал бы в жизни, даже при условии, что у меня стоял бы пистолет у виска? Ответ на этот вопрос я так старательно пытался отрыть в своей дырявой голове, но у меня получалось целых ничего... Мне просто хотелось закрыться в себе, чтобы никогда больше не видеть этого человека перед собой. Мне хотелось закрыться от всего мира, чтобы никого никогда не видеть. Чтобы не думать, о том, что о тебе подумали те самые бабки у подъезда. Чтобы не ходить в магазин за продуктами, а потом не спорить с продавщицой и сдаче, которую она не дала. Чтобы просто не видеть все эти недовольные рожи. Мне было стыдно перед кудрявым... Я слышу лишь легкий звон осколков и веника. Я поднимаю голову и вижу, как Олежа, наклонившись, подметает осколки. Он смотрит на меня, а я смотрю на него уставшим, сонным взглядом. – Прости, я не хотел тебя целовать, а уж тем более пугать своими действиями. Я вижу лишь легкую улыбку и кивок головой и что-то мне подсказывает, что этот кудрявый простил меня. Я снова плюхаюсь на подушку и чувствую, как засыпаю. Мои глаза сами закрываются, не спросив ни у меня, ни у организма, хотим ли мы спать. Как оказалось, это нам сейчас просто необходимо. Сердце, наконец, перестает стучать с такой бешеной скоростью и я чувствую лишь слабость в руках. И нет, это не доза. Это обычный, человеческий сон, который мне просто необходим.