Ты мой наркотик. Слышишь, Олеж?

у кого-то день начинается с того, что он мило попивает кофе, глядя на утренний Петербург, который так и тянет к себе, у кого-то день начинается с поцелуев, криков детей и осознанием того, что новый день обещает снова что-то хорошее, а мой день начинается с невероятной боли в спине. как только я открываю глаза и гляжу в абсолютно белый потолок, который очень хорошо отражает все то, что скоро будет со всеми нами и что ждет нас в конце, я чувствую невероятную боль в области пояснице, что дает мне понять о том, что я, кажется, постарел., но эта боль становится очень даже хорошим кофе утром, серьезно. Если бы не она и осознание того, что хотел, как лучше, с Олегом, а получилось, как всегда, то я бы вообще даже не встал до приезда отца, которому, кстати, нужно обязательно позвонить. И желательно это сделать сейчас. пока Олег лежит в своей комнате и не слышит ничего. ведь будет же давать приказы, что купить, что привезти и так далее., а мой отец этого просто не любит, да даже слушать не хочет. этот человек слишком заботливый, поэтому ему даже говорить и напоминать не нужно, где лежат у нас костыли и трость, что осталась еще от деда. руками я тру глаза, очередной раз смотрю в невероятно белый потолок, осматриваю рисунки на стене, что так уже мозолят мне глаза, потому что я видела их столько раз, сколько некоторые из моих знакомых мать родную не видели. И после этого начинаю вставать с кровати, а боль, что так терзает меня внутри и снаружи, медленно сковывает мои движения. в голове лишь только мысль о том, что я медленно старею. Старею, потому что я с детства уверен, что подобная хуйня бывает только у стариков, которым смерть в спину дышит. Но я так не хочу снова осознавать, что смерть может быть где-то рядом. Смотреть из-за угла, усмехаться и хитро улыбаться. Потому что я только начал жить, вкушать весь вкус настоящей, ответной любви и осознания того, что теперь я нужен кому-то. кроме отца, что бегает за мной и пытается отгородить все то, чем я пытался заполнить пустоту внутри себя. с каждым днем мы ближе к смерти. с каждым шагом, мы становимся все ближе и ближе к ней. И это невероятно сводит меня с ума, потому что я никак не могу выкинуть такие мысли из головы и осознания того, что конец может прийти даже не мне, а невероятно близким людям, что теперь являются одним из главных составляющих в моей жизни. Олег и Отец. это два главных человека, что теперь являются единственными людьми, что заставляют жить в этом ужасном мире. они буквально меня держат тут, не пускают на тот свет. и они не дают мне вернуться к той старой жизни, к тому старому образу жизни, что медленно разлагал меня внутри, уничтожая каждую клетку. Но я просто не хочу. Не хочу, потому что действительно понял, кто я для этих людей и насколько сильно я нужен им здесь. Я понял, что наркотики мне больше не нужны также, как нужны эти невероятно милые морды по утрам, их забота и их еда, которая слегка может отдавать гарью, когда они слишком задумчивы или же куда-то опаздывают, торопятся. Но наркотики мне не нужны сейчас, когда они рядом. Кто знает, что будет со мной, когда эти люди покинут мою жизнь? Кто знает, что будет, когда отец умрет, а у Олега закончится контракт с моим реабилитационным центром? А если Олег меня совсем не любит, а просто по контракту, так, делает видимость? Я запутался в собственных мыслях, запутался в этих красных нитках жизни и сейчас мне лишь хочется просто жить, пока есть возможность. Просто любить, пока могу и помогать человеку, за такое банальное, как «спасибо» и поцелуй в щеку. После нескольких минут залипаний в стену, я аккуратно встаю с кровати. Но та боль, что охватила меня и мою спину, не дает мне покоя. Именно поэтому, в голове сразу мысль о том, что перед Олегом не стоит палится и говорить, что у меня вообще что-то болит. Потому что зная, как сильно он любит заботится и зная, что из этого примерно может получится, сразу возникает мысль просто промолчать и не подавать никакого вида. Я делаю шаг и хромаю от ужасной боли. И тут я понимаю, что скрыть такое дерьмо будет сложно. Хотя. если я скрывал от ебаных ментов, что я недавно накидался, если я скрывал от матери ужасную ломку и приходил ужинать на кухню, будто со мной все отлично, то скрыть такое будет достаточно просто. Но я не занимался этим так долго, что есть ощущение, что я просто очередной раз проколюсь и все пойдет по пизде. Но это немного другая история. Я скорее бегу к телефону, который лежит там, где-то на полке и набираю отца, что уже, по моим подсчетам, не должен спать. Гудок, долгий гудок и он отвечает, а по-моему телу бегут мурашки. Потому что так непривычно снова о и чем-то просить его. Да не просто непривычно, просто неудобно. Кто же его знает, как он отреагирует на такое дерьмо? Хотя я примерно и знал, но ужасные загоны и страхи не давали мне покоя. Але?! — раздаются такие родные слова на той стороне трубки, а внутри лишь приятная ностальгия, которую заглушить, перекрыть просто невозможно. Его вечное «але», одним и тем же голосом всю жизнь. Я столько раз его слышал, но только сейчас окончательно понял его ценность и то, насколько это простое «алё» мне действительно родной. Мне так тяжело говорить с кем-то, кроме Олега, хотя раньше я общался с родным отцом, благодаря которому я и появился, как с наркоманами в падике. А сейчас мне даже трудно объяснить, что к чему и зачем я вообще начал употреблять когда-то очень давно, зачем довел мать. Да как тут можно говорить о таких серьезных разговорах, когда мне даже просто трудно заговорить с человеком на самую простую тему, что меня даже никак не касается, не задевает какие-то очень тонкие струнки души не давят на больное? — Але, пап? Привет. — такие простые слова, но такие сейчас нужные, потому что я даже понятия не имею, как начать обычный, ебаный диалог. — Привет, сынок. Как дела? — он так спокоен и открыт душой ко мне, что я действительно, только сейчас понимаю, что этот человек любит меня. Хотя, я давно это должен был уже понять, потому что только благодаря ему и его злости и любви ко мне одновременно, я оказался в реабилитационном центре, где мне дали очередной шанс на жизнь. — Да, отлично все, пап. Слушай, тут такое дело. — мне было так тяжело говорить об этом, потому что это буквально для меня слегка больная тема. Потому что я хочу здоровье своему пусику, что сейчас лежит и встать не может, я хочу, чтобы он мог нормально ходит, гулять и снова бегать, как сумасшедший по дому лишь в одних усах, которые добавляют к его образу милого мальчика немного суровости. — Что случилось? — я слышу этот голос на той стороне трубки и то, как он уже готов принять весь этот пиздец, что я сейчас ему расскажу. Но я так не хочу, чтобы этот человек просто нервничал. Он слишком дорог мне, как и Олег, но. Жизнь настолько суровая, что правда приходит в гости, откуда ее совсем не ждали. Никто не ждал и даже ждать не собирался, никто не ждал, но она пришла, даже в дверь не постучав. Сейчас лишь моей целью является успокоить отца и хотя бы убедить его, что все просто хорошо и это лишь маленькие, временные трудности, которые встретились на нашем счастливом пути и реабилитации, к возвращению меня к нормальной жизни, к социуму, к которому я так не хочу возвращаться. И нет, мне не впадлу общаться с людьми, улыбаться, глядя им в глаза и так далее. я боюсь, что я вернусь к старой жизни с этими внутри гнилыми людьми, которые так ненавидят меня, которые хотят лишь только моей смерти. — пап. Ты только не нервничай. Тут, в общем. Олег ноги сломал. ну, как ноги. Одну вывихнул, другую сломал. И как бы ему нужны сейчас костыли, чтобы хоть как-то передвигаться. Тебе не сложно будет привезти их сейчас? — и я уже готов получить полный ахуй на той стороне трубки, я готов получить шок и все его эмоции, почему я не сказал ему об этом раньше и какого черта я не уберег единственного человека, что сейчас является моей седелкой. Рома, ну что за тупые вопросы? Считай, что я уже еду! — кричит папа на той стороне трубки, находясь сейчас в полном шоке и понимая весь пиздец ситуации. Мне так не хотелось ему об этом говорить, мне так стыдно, что все так ужасно получилось и что теперь я прошу у своего отца помощи, но делать просто нечего. Стыдно, кстати, за помощь. Потому что насколько мне было известно, когда Олега брали ко мне в некие сиделки, он обещал моему отцу просто не беспокоить его. Ведь у него, после смерти матери. Еще и кукуха слегка повернута, а сердце точно такое же: слабое. Поэтому сейчас я нарушил обещание отца, который давал Олег ему… Но если подумать серьезно, то без отца бы я просто не справился. — Да, пап, мы ждем тебя. Заедь. Пожалуйста, купи продукты, а то у нас еда тут заканчивается. — Знал бы сейчас Олег, как мне просто стыдно его об этом просить, он бы точно понял меня! Но я просто должен это сделать, потому что мы тут точно с голоду помрем, если я сейчас просто не попрошу его об этом, ведь сам то я на улицу не пойду. А что мне там делать. Тем более одному? Я с Олежей то боюсь выходить. А тут еще и за продуктами самостоятельно. Звучит страшно, если честно. — Ладно, Ромочка. Считай, что я уже в пути! — сказал с дикой паникой в голосе мой отец и сбросил очень быстро трубку. Безумный человек. И слишком заботливый, что тоже очень мило. Я кидаю свой телефон на кровать и сейчас у меня в планах лишь только зайди к Олегу, навестить этого беззащитного человечка и по-возможности, прижать его к себе, прикоснуться к его невероятно нежным губам. Иду я в комнату к нему чуть хромая, потому что моя спина ноет, как будто мне вчера битой дали по ней и сейчас там огромная рана, которая не заживет никогда. Пройдут, так сказать. Годы, боль станет для меня привычной, а рана все также будет со мной. Но как только я открываю дверь. Мое актерское мастерство, которое я развил еще в ребухе, берет свое. Я делаю вид, что все прекрасно. Хотя это единственный выход, как бы не оказаться рядом с ним, в таком же лежачем состоянии, потому что Олег, как мой отец. Он тоже слишком заботливый. Правда, пока не старик, что очень даже радует. Можно лапать его и тусить до самого утра. А может, с ним даже пить можно? Я открываю дверь и огромные глаза сразу же падают на меня, а этот интересный и неповторимый взгляд сразу же окутывает меня. Он улыбается, как только видит меня, а я улыбаюсь ему ответ. Олег лежал, как обычно, на своем привычном месте, где лежал и последние дни. Хотя он никуда далеко и не уйдет сейчас. Если честно, не уползет. — Доброе утро — говорю я ему и улыбка на его лице теперь выглядит слегка иначе. Нет, она все еще очень прекрасная и интересная, но сейчас я так и вижу, что эти прекрасные, пухлые губы хотят поцеловать мой лобик, мои щеки. Хитрая улыбка была на его лице, скажем так. — Доброе, Ром — отвечает он мне, совершенно спокойно и не выдавая свои эмоции, будто все нормально. Но я же вижу лишь только по его хитрым глазам, что он сейчас хочет сделать то, что находится, в данный момент, именно для меня, под строгим запретом. Да и для него все это тоже нежелательно. Нет, я не о наркотиках. Я подхожу к нему ближе и кое-как, скрывая внтури себя невероятную боль и восполнение, к счастью не то, что бывает в душе, а по-видимости восполнение мышц или как это правильно называется, а после сажусь рядом с ним и наши губы находятся в пару сантиметрах друг от друга. Я улыбаюсь, смотря в его глаза, а он делает точно также, хитро наблюдая за всеми моими действиями. Наши взгляды соприкасаются и я пытаюсь заглянуть ему в душу, а он пытается сделать тоже самое со мной, а после, как все это и было ожидаемо, наши губы соприкасаются. Соприкасаются так, что кружатся в невероятном хороводе любви, а глаза закрыты. И мы улетаем куда-то туда, вверх. Нет. Не умираем, конечно, но сейчас нами правит лишь только любовь. Мой язык проникает ему в рот, касаясь нёба, верхней губы и слегка прикусывая ее, а Олег визжит, как ненормальным каждый раз, когда я так делаю. Но весь наш поцелуй просто сходит на «нет»… И я, и он прекрасно понимаем, что сейчас трахаться не самая приятная затея. Потому что Олег, черт возьми, даже с кровати встать не может. — Ром. — очень тихим, нежным голосом произносит Олег, дотрагиваясь своим носиком до моего — слушай. Можешь мне бинт перевязать? А то я не достаю… на моем лице снова улыбка, но сейчас мне хочется просто смеяться, как идиот, потому что я примерно догадываюсь, зачем этот человек только что устроил такой феерический поцелуй. После которого я еле-еле сдерживаю себя. Он точно также, еле сдерживает свой смех, а я, закатывая глаза и строя из себя злую суку, которую обидела жизнь, встаю с колен, встаю с пола, скрывая все также боль внутри себя. Ладно, как скажешь. Но целовать было не обязательно — говорю я, как бы подкалывая его за это, а он лишь просто ехидно улыбается, что меня тоже дико возбуждает. Я сажусь там, где лежат его ноги, скорее беру одну из них и начинаю медленно, но верно, разбинтовывать ее. На ноге, что вывихнул Олег, был эластичный бинт, что было невероятно прекрасно, потому что с ним, как мне кажется, подобные вывехи и растяжения очень быстро и интенсивно заживают. Ну это о так, минутка медицины от Романа Николаевича. Олег смотри на меня и я вижу, что ему не так уж и приятно, как я ожидал жо этого. Он просто прячет боль в себе, что видно лишь только по одним глазам. Но делать нечего. Я просто должен сделать это, чтобы мой маленький, но такой прекрасный человек, которого я невероятно люблю, просто, для начала, начал ходить. — Больно? — спрашиваю я. — Больно — отвечает он. И больше никаких пояснений просто не нужно, все понятно без слов. И именно поэтому, в комнате висит тишина, которую нечем заполнить просто нельзя, а лишь звук птиц за окном и мои шуршания бинтом, которым я старательно заматываю туго бедную ногу Олега. Больше ничего. просто тишина. Олег лежит на своей подушке, закрыв глаза руками, чтобы просто не видеть этот мир и сейчас просто взять и перетерпеть эту временную, но такую ужасную боль, которую заглушить, казалось бы, ничем нельзя. И я его прекрасно понимаю. Я делал точно также, когда лежал в реабилитационном центре. Просто уединялся в своей комнате, чтобы просто боль внутри меня пропала, которая так отчаянно сжирала все вокруг. Наконец. Последний штрих и я заканчиваю свое дело, от которого Олег сходит с ума и от которого от испытывает такую боль, что словами все это не передать. И вот, казалось бы, сейчас я плюхнусь на эту мягкую кровать, приобниму Олега и мы вместе будем просто лежать, разговаривать, как делаем это обычно от безделья и чтобы просто получше узнать друг друга, но раздается звонок в дверь, который режет уши. И это определенно человек, которому я звонил утром. — Надеюсь, это отец, а не очередные продавцы картошки ил пылесосов — я вижу лишь только по глазам его, что он готов, ради меня и ради того, чтобы просто насрать в душу тем людям, что сейчас. По одной из версии, продают ту самую картошку или пылесос, и харкнуть им в ебало, Олег готов встать, подойти в двери, да еще и пинок под зад дать. — скорее всего отец. Я звонил ему утром — говорю я и скорее бегу к двери, а на заднем плане слышу лишь только крики Олега, которые так греют мою душу и очередной раз дают понять, что я хоть кому-то, но нужен. — Только посмотри в глазок, прежде чем открыть! Иногда мне кажется, что Олег стал мне мамой. Правда, он ебется не с моим отцом, как было бы логично, а со мной. Смешного мало, конечно. Я смотрю в глазах и вижу на лестничной клетке того самого старика, с огромными пакетами. Сумками. Что прилетел с другого конца криминального и злого Петербурга в спокойный центр, лишь только по одному вызову по телефону. И я уже понимаю, что он может с собой привезти и что скорее он привез, даже не обдумывая, нужно там это или нет. Я открываю дверь и вижу эти безумно испуганные глаза, будто его подняли в пять утра и объявили, что началась третья мировая война. Отец вбегает в квартиру и просто бросается мне на шею, обнимая и что-то пыхтя, а я вижу, что-то, чего я так боялся — действительно произошло. Я боялся, что заставляя его паниковать и думать, что действительно все так плохо, что блять Олег тут будто без ног лежит. — Рома! Вы тут как? Что у вас произошло? — столько вопросов и мне так не хочется на них отвечать, потому что я просто не вижу смысла. Ну скажу я тебе, что упал с того скейта, что ты сунул нам, и что дальше? Ты же снова будешь ненавидеть себя, пап. А мне такого счастья совсем уж не надо. Я, закатив глаза и обняв его в ответ, как маленького ребенка, который лифта испугался, отвечаю ему, чтобы он просто успокоился: — Да все отлично, пап. Просто слегка неудачно упал. — на самом деле, я бы посмотрел, как так можно слегка неудачно упасть, чтобы просто сломать две ноги к херам и лежать на кровати, как овощ на гриле, или как рыба на солнце. Тупая отговорка, конечно, но все же с моим отцом она должна прокатить. Отец скорее отцепляется от меня и со всех ног, как мать, которая только что узнала о смерти своего сына, бежит к нему в комнату, даже ботинки не снимая и не вешая свою грязную куртку на вешалку. А я лишь смотрю ему в след и очередной раз понимаю, что, кажется, Олега отец полюбил больше, чем меня. Но меня это не особо ебет. Главное, что он просто рядом и готов вот так вот помочь. Я смотрю на всю эту груду барахла, что оказалась у нас, смотря на все то, что приволок мой отец и очередной раз охуеваю от того, что сейчас, в одиночку, я должен буду все это просто взять и разобрать. Затаскивая все в дом, я скорее волоку за собой это на кухню, потому что самостоятельно я просто не могу поднять это, потому что моя больная спина, как сука у 100-летнего деда, говорит мне прямым текстом «иди нахуй, наркоман несчастный». И я ее прекрасно понимаю. Уже через десять минут, я оказываюсь в комнате: со всем тем барахлом, что мой отец привез для того, чтобы Олег просто мог перемещаться по квартире. — пап, ну скажи ты мне: зачем ты коляску то привез? Ему еще пару дней бы полежать и он бы сам на костылях начал бегать. — возмущаюсь я, начиная раскладывать эту тупую коляску, что меня дико напрягает. Я так не хочу видеть в этой коляске Олега. И нет, это не потому что мне просто лень катать его, спускать по бесконечным ступенькам и так далее. Он в ней выглядит слишком жалко и слишком беззащитно, что сводит меня с ума и заставляет просто сесть в комнате, закрыться и плакать. Да, я веду себя как телка. А что я сделать то могу? Я хочу показывать эмоции, а не скрыть их с помощью наркотиков. — Ром, ну ты его на руках будешь таскать, пока он даже на одной ноге не может ходить? А если надорвешься? — как же меня бесит эта бесконечная забота, которой я окружен вот уже больше полугода. Я ненавижу ее и никак не могу смириться, что в моей жизни она просто есть. Потому что с самого детства я был дворовым псом, который и ласки то не знал. И в частности все это было благодаря матери, что хоть и целовала мои щеки изредка, но не показывала свою любовь, как показывали ее другие родители, других людей. — Ну до этого же таскал и все нормально было — отвечаю я отцу, продолжая заниматься своим делом, а я вижу, как он злится. Он махнул рукой, а после и вовсе отвернулся от меня, в сторону Олега, что полулежа наблюдал за всем этим цирком Шапито. — Ой, да иди ты. Хочу, как лучше, а они еще и недовольны! — возмущается отец и была бы мой воля и не было бы таблеток, которые помогают мне не злиться, не срываться, я бы точно сейчас бы хоть немного. Но повысил бы свой голос. Я вижу взгляд Олега, которым он так и говорит, что я просто придурок и что так нельзя с отцом, но я лишь снова делаю недовольное лицо и закатываю глаза. Наконец, трон, на котором должен кататься Олежа, был разложен. Он был очень старый, пах старостью и был весь в пыли, но это было лучше, чем ничего. — Ладно, дети, мне пора уезжать.-- говорит отец, вставая с дивана и еще раз смотря на Олега, улыбаясь своей искренней, старой и доброй улыбкой, а после поправляет свою куртку, которой лет, наверное, уже больше, чем мне. — - Олежик, выздоравливай. — он треплет волосы кудрявого, а я еще раз убеждаюсь, что Олег моему отцу действительно дороже, чем я. Но я смирился, что всегда ухожу на второй план, поэтому злится на него попросту не было смысла. Отец очередной раз кидает свой старый, больной взгляд на меня, нахмуренно смотря, как на врага народа, а после, поднимая одну свою бровь, говорит: — А ты Олега слушай. А то ишь, какой говорливый стал! — иногда он меня бесил. Но я все равно люблю. — Хорошо, пап, буду слушать. — говорю я, а он, после прощания с нами, скорее покидает нашу квартиру, где болью пропитаны стены, где любой психически здоровый человек просто с ума сойдет, как сошли однажды мы. Квартира опустела. Остались лишь только мы вдвоем, смотря друг другу в глаза. Видели бы вы недовольное, но такое забавное лицо Олега, которому все то, что было между нами в данный момент с отцом, просто не понравилось. Я уверен больше, чем на сто процентов, что у него все в семье было точно также. Да если просто взвесить статистику, посмотреть на то, как живут современные подростки, для них все это абсолютно нормально. Я смотрю большими глазами на Олега, что лишь только и может, как отчаянно сидеть на кровати и думать, а он смотрит на меня. Его недовольствие было очень хорошо видно, потому что все это он показывал на своем лице. И я понимал, что мне сейчас просто влетит, за такие теплые и не очень отношения с отцом.  — Ну и что это было? — спрашивает Олег, глядя на меня снизу, а я медленно сажусь рядом с ним, все также не отводя свой взгляд от него. Сейчас он похож на злую воспитательницу, которая лишь хочет узнать, кто в кого кашей кинул. Но злую без злобы. — А что не так? — спокойно спрашиваю я и увожу свои глаза куда-то туда, в другую часть комнаты, лишь бы не видеть сейчас этот недовольный взгляд, что пытается меня отчитать. — Ну. Ты считаешь абсолютно нормальным так разговаривать с отцом? — - Олег действительно спрашивает, как спрашивали и допрашивали меня психологи в реабилитационном центре, которым пришлось со мной работать. Да, я снова и снова думаю об этом месте, потому что оно сыграло просто огромную роль в моей жизни в целом. Я нигде так сильно не менялся, как там. Ни дома, хотя мать пыталась сделать изо всех сил, чтобы я просто перестал колоть себя хотя бы на ее глазах, ни улица и постоянные дворы. Там я был совершенно одинаковый и лишь только одна потребность не меняла никогда меня: потребность очередной дозы. Да, я могу просто с уверенностью сказать, что жил я только ради них, да и смысла жить у меня особо и не было. А вот цель была всегда: доза. Любой ценой. Будь то убитый бомж ради этого говна или же изнасилованная женщина. Любой ценой. И жизни у меня, как таковой просто не было. — А что не так я сказал? — спрашиваю я, смотря в глаза Олегу. Тот лишь уводит свои очи, очередной раз сладко цокает языком и слегка закатывает глаза, как последняя сука с трассы. А после, его жилистая рука слегка дотрагивается до моей, а глаза смотрят прямо на меня. — Ром. я, конечно, понимаю, что ты можешь быть зол на что-то на отца, но с ним так нельзя. Он последний близкий человек, что метает за тебя так, как ты даже не представляешь. Он последний человек, кто будет биться до последнего, пока не закончит, как твоя мать. И знаешь почему? Потому что он тебя любит и ты ему нужен. Если бы не он, ты бы сейчас в гробу лежал, понимаешь? Ты бы просто умер от передоза в каком-нибудь падике. Если бы не он, ты бы сейчас не сидел тут рядом со мной, мы бы не встретились. А я бы ухаживал за очередной старушкой или таким же человеком как ты. Я бы перебил Олега, заклеил ему рот, налил бы клея туда, если бы не любил его, потому что все это слышать я просто не могу. Не могу осознавать, что отец меня любит и что я действительно ему нужен. Мне больно и все внутри сжимается. Он никогда не показывал свои чувства, он держал все в себе и за все детство я лишь пару раз слышал от него ласковые, хоть он и бегал вместе с моей матерью на собрания школьные. И то, я до сих пор помню, как меня ругали за плохие оценки, поведение и он ходил специально, чтобы накричать вечером на меня посильней. Я не помню от него отцовской любви, не помню, чтобы он брал меня на рыбалку, как брали других детей в СССР на рыбалку. Я не помню, чтобы ходил с ним в гараж к друзьям, хотя активно слышал, как он чуть ли не с друзьями моими, дворовыми, что-то делал, а иногда даже выпивал. Меня словно будто и не было совсем дома, отчего, возможно, я и взял в руки такую штуку, как наркотики. И нет, это несамовлюбленная хуйня, типа «вот, кого-то любили сильнее, чем меня». Это просто осознание того, что я был не нужен своему отцу. И лишь только тогда, когда я загнивал внутри, когда мать уже сделать ничего не могла, а хотя он так любил ее, мой отец вспомнил обо мне. И полюбил. И так горячо, что я не могу это принять. На моих мужских глаза легкие слезы и лишь боль. Я снова сломан внутри, как был сломан только вчера. И теперь этому даже не виной Олежик, что слегка подтолкнул меня к действиям, а лишь моя вина. И сознание того, что я стал нужен человеку, когда от меня не осталось и живой клетки. Руки Олега обхватывают меня, он прижимается и обнимает, а я лишь слегка шмыгаю носом. Да, я плачу и я ною. Потому что это действительно больно. — Ну ладно тебе, Ром. Не плачь ты. — это все звучало бы более менее хорошо, если бы действительно работало. А так. Лишь обычное «не плачь», заставляет плакать еще больше.