***
— Намджун? Проснулись? — шепчет он и, получая измученное «угу», касается чужого лба. — Температура не спала. Придётся всё-таки выпить жаропонижающее. Намджуну помогают сесть, придерживая за оголённые руки. Эти прикосновения обжигают кожу. Она и без этого горячая, но именно они расплавляют её совсем. Сокджин снова запихивает ему в рот таблетку и подносит стакан, заставляя запить. Он чувствует себя лучше, потому что в истерике биться уже не хочется. В голове тихо, и лишь какие-то типичные, вялые мысли проскальзывают в ней. Намджун пробует двигать левой рукой, и та поддаётся. С губ слетает облегчённый вздох. Главные две проблемы устранены. Озноб всё ещё не прошёл, но с этим он справится. Всегда справлялся. Сокджин садится рядом и устало трёт переносицу и начинает рассматривать комнату, расстёгивая верхнюю пуговицу рубашки. Его профиль выглядит будто нарисованным из-за света в коридоре, падающего на другую сторону лица. Этот человек кажется таким нереальным из-за своей красоты, из-за усталости, которая по непонятным причинам ему к лицу, из-за своих мыслей, из-за своего голоса, из-за уверенности и едва проскальзывающей гордости. Эта красота затягивает в себя глубже с каждым днём. Намджуну хочется отблагодарить его. Впервые по-настоящему и искренне отблагодарить кого-то. За неделю Сокджин сделал больше, чем некоторые за год. Намджуна это очень сильно поражает. Как почти незнакомый человек может настолько сильно впечатлить? Как кто-то способен понять лучше, чем люди, находящиеся рядом в течение долгого времени? Как Сокджин может быть таким прекрасным? Он готов написать целый роман, посвящённый одному великолепному человеку с именем Ким Сокджин. Однако чужой уставший взгляд обрывает все его размышления. Намджун смотрит на него настороженно, потому что прямо сейчас он снова напрягает ещё одного человека, заставляя нянчиться с собой. Ебаный эгоист. Намджун, прищуриваясь, смотрит на телефон, который лежит на столе. Циферблат показывает половину двенадцатого. — Слушай, — голос ужасно хрипит, поэтому сказанное едва слышно. Намджун сразу же прокашливается. Сокджин поворачивается в его сторону, стряхивая с себя всю усталость и показывая, что готов. Из-за этого становится не по себе. — Тебе не обязательно нянчить меня. Ты и так уже достаточно сделал. Не сдал меня врачам, которые сдали бы агентству, — ладонь трёт выбритый затылок, в голове сплошные раздумья, на лице неловкость. — Думаю, тебе уже нужно домой, — Намджун ужасно не хочет отпускать его. Хочет вцепиться в чужую руку, как перед потерей сознания, и молить остаться. — Даже если бы я хотел уехать, то не уехал бы. Совесть у меня хорошо воспитана. В таком состоянии я не оставлю вас. Совесть, значит? Всего лишь совесть, давящая на жалость хозяина и не позволяющая бросить в таком дерьмовом состоянии? А Намджун ведь думал, что здесь есть что-то помимо совести. Точнее — что это вовсе не она. — Блять, я такой проблемный, — устало стонет Намджун. — Никто не просил вас становиться наркоманом. Ага, никто. Сокджин прав. Только Намджуна эти слова бьют сильно, будто поддых. Он стискивает зубы и хочет впиться в ладони, потому что от правды всегда обидно, хоть на неё и не обижаются. Его никто не просил, это всего лишь собственная слабость решила вежливо попросить Намджуна об одолжении, которое облегчит ему ношу. Демон-искуситель, шептавший о том, что он не достоин этого, что все его страдания не заслужены, что можно всего одним вздохом сделать чуточку легче. Так как слабость — это часть Намджуна, то, фактически, да, его никто не просил. Он думает, что лучше бы кто-то попросил, заставил под дулом пистолета или ещё что, так было бы кого обвинить, так было бы легче. Все винили бы другого, Намджун винил бы другого. Никто бы не пытался исправить его, никто бы не заставлял работать и работать, ему бы дали отдых и сказали, что всё будет в порядке. Но его никто не принуждал, поэтому сейчас его пытаются исправить и внушить какие-то нормы морали. А так хотелось простого человеческого понимания. Намджун, не почувствовав на ладони ногтей, которые хотел вдавить в кожу для успокоения, опускает взгляд вниз и обнаруживает, что они забинтованы. Сокджин краем глаза замечает чужое недоумение и поясняет: — Обработал и замотал, чтобы не попытались снова расковырять, — Намджун рвано вбирает носом воздух. Как ему реагировать? Принять как должное и задавить в себе трепет от чужой заботы? Или снова позволить внутри разлиться теплу, которое теперь будет обжигать от осознания того, что это делается ради молчания совести? — Тебе действительно не плевать на меня? — тихо выдаёт Намджун, не позволяя себе посмотреть в сокджиновы глаза, взгляд которых сводит с ума и вышибает землю из-под ног. — Это моя работа. Следить за вами. Мне платят за это хорошие деньги, — он смолкает, смотря на поникшего Намджуна. Ответ его не устроил. Деньги, значит? Вот оно что. — И, говорю же, совесть хорошо воспитана, — лучше бы ты этого не добавлял, Сокджин. Лучше бы просто сказала «да, не плевать». Но, нет, тебе нужно было сказать это дерьмо. Катись к чёрту, Ким-ничего-не-скажу-лишнего-Сокджин. Борющийся с чем-то непонятным внутри, он смотрит куда-то в пол ещё несколько секунд, после заворачивается в одеяло и ложится обратно на диван. Всем своим видом показывает, что разговор окончен. Совесть и деньги? Хорошо, пускай они. Почему-то Намджуну казалось, что не один он чувствует непонятную искру между ними. Но это только совесть и деньги. Ничего более. Он натягивает одеяло сильнее. Чертовски обидно. Намджун сам виноват в том, что привязался к человеку, которого знает неделю, но с обидой на Сокджина ничего не может поделать. Ощущения, будто его предали. Быстрой привязанностью он страдал в юношестве, сейчас такого явления давно не наблюдалось. Наоборот старался закрыться ото всех. Оно и получилось. Только на пороге его студии появился Ким Сокджин. Весь из себя самоуверенный, обаятельный, хладнокровный и со слабой ухмылкой на лице. С кучей опыта за широкими плечами и врачебной практикой с такими, как Намджун, ещё вечно выслушивающий, понимающий и всегда отвечающий. Вроде и неравнодушный на первый взгляд. Но он оказался как все остальные. Ему платят хорошие деньги за Намджуна. Он должен был понять, что это всё часть профессии, к которой относится Сокджин. Что вся эта доброжелательность только для того, чтобы вылечить его. Нет, Намджун понимал это прекрасно, понимает и сейчас. Просто он давно ни с кем не был открыт, не был близок эмоционально. Поэтому и привязался, подобно псу, и решил проигнорировать свои мысли, надеясь на то, что они окажутся ложными. Но всего этого Сокджину не надо. Никаких романов с пациентами и уж тем более с наркоманами. «Ты, Намджун, урод, наркоман и больной на голову. Пытаешься унять душевную боль, причиняя себе физическую. Ты на что-то надеялся со своим менеджером-врачом со среднестатистической жизнью? Не смеши. Ты был нужен только Юнги и родителям. Но и тот скоро бросит, потому что ты — свинья. Родителям наркоман, наверняка, тоже не нужен. Так с чего ты решил, что незнакомого, здорового человека ты вдруг заинтересуешь?» — наседает свой-чужой голос в голове. — Ни с чего, — шепчет в подушку он. Как же чертовски плохо. Намджун даже не может продолжить самотерзания, потому что успокоительное блокирует любые эмоциональные реакции, предвещающие опасность нервной системе. Он чувствует это раздражающее, чересчур наплевательское спокойствие. Оно разливается по телу, заставляя расслабиться. От этой безысходности хочется реветь, но даже это не выходит. Намджун до боли в челюсти стискивает зубы и как можно тише пытается дышать. Только бы Сокджин не увидел ещё и этого. Ему ведь его и так жалко. Пустая, ёбаная жалость. — Джин, — Намджун на секунду прикрывает глаза, что-то шепчет под нос и разворачивается к старшему, высовывая голову из-под одеяла. — Ты ещё не звонил Юнги? — Сокджин на это в недоумении поднимает бровь. — Что значит «ещё»? По-вашему, я должен? — голос звучит как-то грубовато и… обиженно? Будто вопрос задел его. Будто с Сокджином такое возможно. Намджун открывает рот, чтобы сказать хотя бы слово, но его тут же перебивают: — Намджун, наше с вами дело — это только между нами. Никто другой не будет в курсе о том, что происходит, пока вы сами не захотите это изложить, — он смолкает, всматриваясь в притихшего Намджуна. — Если Юнги о чём-то и узнает, то только из ваших уст. Он всем своим нутром ощущает эту жирную точку, поставленную Сокджином. Последняя фраза прозвучала как-то иронично. Потому что тот наверняка догадывается, что с Юнги он не разговаривает по душам уже очень долгое время. Но ему эта ирония могла всего лишь показаться, слишком часто многое стало казаться. Особенно насчёт Сокджина. А вот за такую политику общения с ним он благодарен. Обычно, когда менеджеры не хотели связываться с вышестоящим начальством, они звонили Юнги, донося на Намджуна. Было весьма забавно, что эти взрослые мужики не могли сами справиться с человеком вдвое младше их самих. Они также считали своей обязанностью настучать по первому случаю на него, думая, что таким образом он резко исправится. А ещё никто из них не хотел нянчиться с его ломкой, поэтому тут же вызывали Юнги, чтобы он забрал «паршивого наркоманишку». Последняя фраза — цитата одного из бывших менеджеров. Однако Сокджин не стал докладывать Юнги об ужасном самочувствии Намджуна. Может, это, действительно, дело принципов, и ему больше по душе разбираться со всеми проблемами самому, без кого-либо. А, может, у него есть понимание того, что если рассказать обо всём Юнги, то это спровоцирует новую ссору и ухудшит намджуново состояние. Кто бы знал, что у этого Ким Сокджина в голове и что он там понимает. Возможно, Намджун думал, что знает. Знал ли что-то Намджун о Сокджине? Он предполагал, что да. Джун знает о живущим с ним племяннике, который на днях заглянул к ним в агентство, чтобы отдать Джину какие-то документы, правда, дальше пропускного контроля его не пустили. Знает о его старшей сестре. Знает о бывшей жене Чживон, с которой Джин работал в одной клинике и с которой сохранились неплохие отношения. Знает, какие университеты закончил. Знает о любимой книге и о юношеском конфликте с отцом по поводу выбора специальности. Знает о смерти матери, которая всегда была на его стороне, что бы Сокджин не сделал. Намджун думал, что знает достаточно, но сейчас он готов сказать с уверенностью — нет. Видимо, это была какая-то докторская штучка, которая каким-то чудесным образом делает пациента ближе. И она действительно сработала. Сейчас вдруг резко захотелось наговорить Сокджину чего-нибудь дурного и грязного. Такого, которое бы помогло Намджуну утихомирить собственное эго, возмущающееся от лжи. Но неожиданно понимает, что ему нечем бить. Потому что ничего не знает о Сокджине. Несмотря на всё перечисленное, он не может выдать ничего едкого. Рассказанное им оказалось настолько поверхностным, что огорчает и раздражает одновременно. Даже это Сокджин предусмотрел. Он специально рассказывал то, что не будет никак отражаться на намджуновом эмоциональном состоянии. Отличный ход, Ким Сокджин. Но что ты на самом деле прячешь за маской доктора Айболита? — Намджун, вам- — На ты, — резко перебивает он, принимая сидячее положение и смахивая в сторону одеяло. — Никаких «выканий». Считай это приказом, указанием или чем тебе угодно, — он поднимается с дивана, поправляя домашние штаны и майку. Намджун делает пару шагов к полке над телевизором. На ней стоят семейная фотография, фотография с выпуска и фотография из какого-то бара, где он, Юнги и ещё пара парней сидят за столом. Намджун досчитывает до пяти и разворачивается лицом к Сокджину, настойчиво смотря в глаза. Он пытается отбросить очередные мысли о красоте чужих глаз, сосредотачиваясь на словах, которые должны звучать достаточно грубо или, по крайне мере, резко. — Я проголодался, поэтому пойду приготовлю себе что-нибудь. Можешь ехать домой, я в состоянии справиться сам. И он уходит на кухню, по пути встречая собаку и уводя за собой. Намджун зол и обижен на Сокджина, потому что позволил ему втереться к себе в доверие, позволил нагло врать себе в лицо. Потому что все прикосновения и взгляды были дурацкой игрой, которая должна помочь вылечить Намджуна. Потому что Сокджину нужны только деньги, а не намджуново благополучное состояние, не его здоровье. Ему нужно только отсутствие совести, которая будет нагнетать, если он сделает что-то не так. На секунду он позволяет себе задать вопрос. Если деньги и совесть не причём? Не мог же Сокджин только из-за них ждать его допоздна в студии всю неделю? Не мог он только по этим причинам приносить ему обед или поздний ужин? Интересоваться его состоянием? Нет, он, конечно, врач, но эти вопросы были немного иного характера. Не такое типичное «Как ваше самочувствие, Намджун?», которое задают психологи, а что-то вроде «Как вы?» Это слышится иначе, звучит ближе… А ещё Сокджин отсортировал тщательно рекламных партнёров, учитывая странные намджуновы привычки и принципы, порой не всегда совпадавшие с этими партнёрами. Никто из менеджеров не делал этого для него. Сокджин точно не делает это ради денег, потому что другим платили ровно столько же, сколько и ему. И эта совесть… Кто вообще что-то такое делает только по совести? По совести спасают котёнка, замерзающего на улице, по совести дают несколько бумажек бездомному, но по совести точно не заботятся о людях, у которых непорядок с головой. Это невыносимо тяжело помогать душевно нездоровым, а именно таким он себя и считает. Никто не станет только из-за совести брать на себя настолько большую ответственность. Может, Сокджин солгал, пряча правду под словами о том, что это часть его работы. Возможно, он надеялся, что ответ с совестью устроит Намджуна. Но даже такое предположение не улучшает ситуации. Намджуна всё равно задевает факт наличия лжи в их странном общении или как это правильно назвать? Из-за лжи обида и злость сжирают заживо. О святая, сладкая ложь. Такая знакомая Намджуну, почти родная, однажды испортившая всё раз и навсегда. Разве не Сокджин говорил о доверительном общении между ними, которое должно исключить из себя всю ложь. Доверие — залог успешных отношений, да? Но что же вы сами не придерживаетесь своего слогана, Сокджин-ним? Намджун опирается забинтованными ладонями о столешницу и смотрит куда-то в пустоту. Он бесконечно много думает обо всём происходящем между ним и Сокджином. Это же не такая большая катастрофа, что твой менеджер по совместительству врач ничего не испытывает к тебе. Это же просто собственные мысли заставили придумать то, чего и в помине нет. Так что не думать об этом, должно быть, проще пареной репы. Ну же, перестань об этом думать, Намджун. Почему ты продолжаешь думать об этом? Что-то чуть выше колена слабо трётся об ногу. Он отмирает и смотрит вниз, на собаку, которая, по всей видимости, пытается утешить хозяина. Слабая улыбка трогает лицо. Он думал, что питомец уже и забыл, кто его нечастый сожитель в этой квартире и по совместительству друг. Что же, слова о преданности собак находят подтверждение здесь и сейчас. Намджун садится на пол, укладывая его на своих ногах и слабо почёсывая за ухом. В голове всплывает тот момент, когда он впервые увидел это рыжее чудо. Кажется, было начало марта, полтора года назад. Тогда им действительно двигало отчаяние. Из гостиной доносится звонок телефона, а после тихое «Слушаю». Намджун, не отрываясь от чужой довольной мордашки, слушает сокджинов голос, который обращается к Тэхёну. О нём заботятся. У него есть семья. У него обычная нормальная жизнь. Ему не нужны такие, как Намджун. Намджун не сможет заботиться о Сокджине так, как тому это нужно, потому что его самого нужно опекать, как раненую птицу, которая всё пытается взлететь. Но он бы очень хотел показать свою неряшливую и детскую заботу. У Сокджина в последнее время затекают плечи, он всё время массирует их одной рукой. Намджун мог бы размять его плечи. Как-то он заикнулся, что стал забывчивым и не успевает купить кофе по пути на работу. Намджун мог бы напоминать ему с утра об этом или сам покупать этот чёртов капучино, который так любит Сокджин. А ещё Намджун мог бы поправлять чужое пальто, которое слишком широко распахивается из-за холодного ветра на улице. Или говорить какие-то глупые, одновременно приятные вещи по типу «отличная причёска», когда на самом деле она растрёпана ладонью, постоянно зачёсывающей волосы назад во время работы с документами. Или шутливо выгонять его из своей студии и агентства в поздний час, чтобы тот возвращался домой. Намджун на самом деле мог бы сделать множество вещей для Сокджина. Он даже готов попробовать завязать с наркотиками и взять себя в руки. Намджун не уверен, что сможет, но он попробует. Губы трогает грустная улыбка. Намджун мог бы сделать Сокджина счастливым человеком, но ему, видимо, этого не нужно. Ему не нужны эти оборванные куски намджуновой нормальной жизни, которые подразумевают под собой заботу. Когда Намджун слышит чужое и усталое «Тэхён, не жди меня сегодня. И уберись наконец в зале», у него сердце уходит в пятки. Когда Намджун слышит приближающиеся шаги, ему становится труднее дышать. Когда Намджун видит Сокджина в кухонном проёме, он замирает, не смея пошевелиться. Он здесь, прямо сейчас стоит на его кухне, не собираясь никуда уходить. Намджун, не отрываясь от него, продолжает сидеть, словно вкопанный, на холодном кафеле в тонких спортивных штанах. Вся обида вмиг улетучивается, словно её никогда и не было. Она уже неважна, потому что он всё ещё здесь. Сокджин тоже смотрит, не переводя взгляд ни на секунду. Его глаза похожи на тьму. В них тонешь, но ничего не можешь с этим поделать, потому что тьма красива и привлекательна, загадочна и опасна. А такие вещи всегда затягивают как можно глубже. Намджун обожает эти глаза. Он готов написать целую песню о них, подобрать множество метафор и эпитетов, но уверен, что все эти обороты речи никогда в жизни не опишут бездонную красоту чужих глаз. Намджун хочет встать и подойти вплотную к нему. Растрепать волосы, потому что так Сокджин выглядит домашнее и уютнее. Хочет прикоснуться к коже, которая светлее на пару тонов собственной. Хочет тронуть каждую неровность и морщинку, почувствовать щетину подушечками пальцев. Хочет заглянуть в глаза и понять, что происходит в голове у их обладателя, потому что невыносимо хочется знать это. А ещё очень сильно хочет обнять, потому что Сокджин остаётся с ним, несмотря на намджуново поведение. Хочется притянуть к себе как можно сильнее и никогда не отпускать или не отпускать хотя бы ближайшую ночь. Почему-то Намджун уверен, что объятия Сокджина спасут его от очередной истерики. Это разве совесть? Это разве за хорошие деньги? Расскажи для чего всё это. Собака, спящая на коленях, видимо, недовольна тем, что её перестали почёсывать и совсем забыли про неё, поэтому приподнимает голову, чтобы разглядеть происходящее. И верный питомец, как преданный рыцарь своему королю, настораживается, когда видит Сокджина, поднимается с пола и принимает напряжённую позу, пытаясь загородить собой хозяина. По кухне разносится приглушённый рык. Сокджин отмирает первым, опуская взгляд на защитника. Его губы трогает беззлобная усмешка. Характерная для него. Он всегда усмехается, когда находит что-то забавным. — Он явно любит тебя больше всего на свете, — Сокджин подходит ближе, пока сердце Намджуна слабо постукивает, и присаживается, смотря в недовольные глаза животного. — Как думаешь, что он чувствует, когда не видит тебя сутками? — Намджун прекрасно знает, что чувствует собака. И он не раз себя в этом винил, но просто не может ничего поделать с собой. — Как его зовут, Намджун? — Сокджин переводит взгляд на Намджуна, который слишком засмотрелся на чужую красоту. Он растерянно хлопает глазами, сердце резко начинает выбивать быстрый ритм. — Муни, — Намджун протягивает руку к собаке и кладёт её на спину, начиная успокаивающе поглаживать. Муни поворачивает голову на хозяина и садится рядом, но уже не ложится, оставаясь настороженным. Сокджин присаживается, отодвинувшись на несколько сантиметров от Муни, по-видимому, не хочет его беспокоить и облокачивается о гарнитуру. Рубашка становится свободнее ещё на одну пуговицу. Намджун поедал взглядом то, как пальцы руки аккуратно просовывали пуговицу и как потом раздвигали воротник, давая шее свободу. У Сокджина шея крепкая, на ней выступает венка и хорошо видно мышцы при движении. Мечта любого эстета. Только Намджун вовсе не эстет, но его всё равно ведёт от такого вида. Никогда подобного он не испытывал. Он встречал красивых людей, ему нравилось, как они выглядели, встречал умных, с ними было интересно разговаривать, но никогда не встречал таких, как Сокджин. От него у Намджуна мурашки по коже. Глаза сводят с ума, тело прибавляет безумия ещё больше. А мышление и вовсе вводит в ступор. Эти вещи заставляют чувствовать непонятное волнение и что-то постоянно шевелящееся в животе, будто внутри кто-то ползает. Намджун никогда не хотел так сильно заботиться о человеке. Нет, конечно, у него есть родители и Юнги, о которых он постоянно заботился и оберегал их. Но, когда этот огонь угас на год, ощущение этого желания сродни никогда не возникавшему чувству любви, оно будто было неизвестно раньше. И сейчас хотеть отдать хоть что-то от себя было очень непривычно, потому что последний год хотелось сохранить последнее, что осталось от измученной души. — Муни — это от «moon»? Луна? — раздаётся тихий спокойный голос Сокджина. — Что-то он совсем не похож на луну, — Намджун слабо улыбается чужим словам, продолжая смотреть на собаку. — Когда я нашёл его, был вечер и лил дождь, — в голове Намджуна предстаёт тот самый день, когда он шёл по многолюдной улице, с маской на лице и натянутой кепкой на голове, опустив голову вниз. — Солнце не выглядывало весь день, и было довольно холодно. Я не особо тогда смотрел по сторонам, потому что был сосредоточен на своих мыслях. Но, проходя мимо тёмного переулка, я заметил коробку, в которой сидел Муни. Он был ещё щенком. И его появление в моём поле зрения было сродни солнцу в тот дождливый день или луне, которая является единственным светилом на небе ночью, — Намджун чешет затылок, думая смог ли он верно истолковать свои мысли. Писать лирику о чём-то сокровенном выходит проще, чем говорить об этом. — Так почему Муни? Почему не Солнышко? — Намджун с прищуром смотрит, таким образом спрашивая, мол, какое ещё Солнышко? Сокджин на это издаёт смешок. Действительно, рэпер, гроза всех хейтеров и собака Солнышко. — В общем, в тот день Муни буквально спас меня. Когда я рассказал Юнги о нём, он чуть не убил меня со словами «О чём ты думал? Кто будет за ним смотреть во время твоих разъездов?» И… — Теперь Юнги приглядывает за ним, — продолжает Сокджин вместо Намджуна. — Да. Забавно, правда? — ему ничего не отвечают. Намджун встаёт с пола, включает свет, после тянется к дверце шкафа, где стоят пачки лапши быстрого приготовления и некоторые крупы, и берёт одну из упаковок лапши. Сокджин поднимается следом и, скрещивая на груди руки, облокачивается поясницей о столешницу. Он наблюдает за тем, как с полки достают кастрюлю, чуть не уронив её, после наполняют водой и ставят на плиту, немного вылив содержимое. Намджун слышит, как к нему медленно приближаются, и это заставляет неосознанно напрячься, пальцы застыли на сенсорной панели плиты. Он незаметно встряхивает головой, когда Сокджин становится рядом с ним, бездумно устанавливает температуру нагрева и отходит в сторону, чуть дальше от него. Намджуна трясёт рядом с ним. То ли он болен, то ли с ума сходит. Что ещё за реакция на присутствие человека рядом с собой? — Не думаешь, что слишком высокая температура для кипячения? — Сокджина указывает на цифру девять, что горит красным на панели. Видимо, он вообще не думает. Сокджин устанавливает более оптимальную температуру. — Я не очень хорош в готовке, — если быть точнее, то очень плох. Поэтому Намджун покупает полуфабрикаты, которые сложно испортить во время приготовления. Хотя бывали случаи, когда ему это удавалось. — Я заметил, — Сокджин берёт в руки упаковку лапши и, сщурив глаза, внимательно изучает её. Намджун присаживается за стол и бросает взгляд на собаку, которая перебралась в лежанку возле входа. — Плохое зрение? — Спасибо постоянной работе с бумажками и компьютером, — он снова возвращается к прочтению текста на упаковке. — Ужасная лапша, где её только можно было найти? — В круглосуточном супермаркете за углом, — язвительно отвечает Намджун. Вот ещё, лапша у него ужасная. К сожалению, популярность не позволяет ходить в нормальные магазины, потому что там его могут узнать и тогда придётся бегать от ненормальных фанаток. Да и времени у него не так уж и много, чтобы гулять по гипермаркетам. — Не обижайся, я всё прекрасно понимаю. Не каждый день айдолы могут выйти в магазин и купить себе нормальной еды, — Сокджин действительно понимает абсолютно всё. Как такое может быть? — Не против, если я попытаюсь приготовить из этого что-нибудь стоящее внимания твоего желудка? Я неплохой кулинар, — Сокджин смолкает, выжидающе смотря на него. — По крайней мере, Тэхён не жаловался и всё ещё живой, — из Намджуна вылетает смешок, он поднимает взгляд. — Валяй, но предупреждаю, я — жестокий критик. — Постараюсь не разочаровать вас, ваше величество. Намджун смеётся, а когда замечает чужую широкую улыбку, резко прекращает. Сокджин улыбался раньше, но это были не такие яркие улыбки, как эта. Не образовывалось складочек в глазах и между щёк, сами глаза не превращались в щёлочки. И эта улыбка самое лучшее, что он видел на свете. Что с ним не так? Он то ли болен, то ли окончательно едет крышей. Остатки разума говорят, что это опасно, нужно разворачиваться, но Намджуну не хочется. Прекращать весь сумбур в голове не хочется. Этот сумбур не давит и не унижает. Он наоборот вызывает приятные чувства и заставляет задыхаться в наслаждении. Пускай сойдёт с ума, пускай заболеет, но если Сокджин вот так улыбается ему, то есть в чём-то ещё смысл? Он смотрит на чужую спину, мышцы почти незаметно двигаются под рубашкой. Сокджин закатывает рукава, оголяя свои руки, которые оказались вовсе не рельефными и с хорошо заметными венами. Они просто выглядят сильными, будто могут поднять всё, что угодно. Сокджин сосредоточен, полностью отдаёт себя готовке. И Намджуну приятно думать, что стараются для него, он даже и не замечает, что на его кухне хозяйничают, как на собственной. Намджун улыбается, не отрывая взгляда от него, и считает, что было бы здорово, если бы Сокджин вот так всегда готовил ему, а он сидел бы дураком, наблюдая за ним. Готовит тот тоже по совести? Или может ради денег? Надо будет как-нибудь поинтересоваться. Конечно, хотелось бы, чтобы ответом было «ради тебя», но разве такое возможно? Намджун ведь не в сказке живёт и не нормальной жизнью. Он живёт жизнью популярного айдола и в реальном мире, где является сломленным человеком, поэтому таких милостей и нежностей можно не ждать. Сокджин посыпает содержимое кастрюли какой-то приправой, о существовании которой Намджун не подозревал, закрывает крышкой и садится рядом с ним. И откуда Сокджин такой красивый взялся? Откуда в его глазах до сих пор есть искры жизни? Откуда эти губы и глаза? Кому он продал душу, чтобы быть таким невозможно прекрасным? Почему понимает абсолютно всё, не как другие? Такие мысли неожиданно подталкивают к тому, что он совсем не благодарен людям, которые рядом. Юнги ведь мог и вовсе отрешиться от него и не пытаться помочь. Но даже это не восполняет сокджиново понимание. Просто Намджун сам виноват в том, что друг не способен понять, сам оттолкнул его. А родители? Они его боготворят, любят и всегда рады, только они не знают о другой стороне их сына. И вряд ли поймут его поведение, если узнают. Ему придётся когда-нибудь им признаться в своей зависимости, расстроить их. Намджун никогда не хотел их огорчать. Он вообще никого не хотел огорчать. Всегда пытался всем угодить и быть примером. Но Сокджин как-то сказал, что угодить всем не получится и лучше пытаться угодить себе. Интересно, наркотики являются частью этого? — А я ведь не всегда был таким, — Намджун думает, что сейчас самое время для откровений. Сокджин послушает, обязательно. Он замечает, как тот поворачивается к нему. Но после этих слов ничего не следует, потому что Намджун пытается подобрать правильные слова в голове, чтобы поведать всё то, что с ним произошло. Это так сложно. Что уж говорить о волнении, которое накапливается внутри и заставляет ходить ходуном все внутренности. — Что ты имеешь в виду под этим? — сейчас Сокджин пытается вывести его на разговор, задавая наводящие вопросы. Практиковали уже на недели. — Я не всегда был слабаком, — он сказал это. Он признал это окончательно. И мир не разрушился, как предполагал Намджун. Даже поднимает взгляд, чтобы убедиться, что его кухня в порядке и что он всё ещё сидит здесь, рядом с Сокджином. Ничего это не изменило. От этого признания даже легче. — Всё началось с моего дебюта, я уже рассказывал, что меня высмеивали. Они делали это, потому что я был не таким, как все из моего агентства. Моя тематика была другой. Знаешь, там всякие хип-хоповские причёски, куча золотых подвесок. Люди говорили, что контракт со мной быстро разорвут и вышвырнут на улицу. И, да, меня это злило, и я ушёл с головой в работу. Думаю, это было начало моего конца, как личности. Юнги был рядом и периодически вытаскивал отдохнуть, но я часто отталкивал его, бросая быстрое «я в порядке». Потом, через год, я получил свою первую награду на шоу. Я был счастлив, ужасно счастлив. Потому что она далась мне кровью и потом. Буквально. Намджун смолкает, окунаясь в те чувства, которые появились после первой победы. Незабываемые ощущения, они никогда не сравнятся с теми чувствами, которые он испытывает сейчас, выигрывая очередные премии. Совсем не то, когда все эти статуэтки сыплются тебе под ноги. Просто это давно уже предстаёт перед всеми, как самая очевидная вещь. Если награду возьмёт не Арэм, то кто ещё? Оно и радует, и огорчает. Он хотел этого, но что-то не так. А потом он вспоминает тот скандал спустя полгода после первой победы, и его передёргивает. Тот момент его жизни был самым ужасным, если исключать настоящее. Его унижали и выслеживали, пытаясь всячески навредить. Это совсем не то унижение, что было во время дебюта. Намджуна начинает подташнивать от воспоминаний. Как он сейчас должен об этом заговорить спустя два года? Намджун никогда об этом ни с кем не говорил спустя столько времени. Даже с родителями, которые беспокоились больше всех. Чёрт, он был таким жалким в то время. Сейчас, наверное, тоже, раз не в состоянии рассказать о давно минувшем прошлом, про которое все уже и забыли. Та девчонка наверняка сейчас даже и не вспоминает о Намджуне, о скандале, живя припеваючи. Намджун не должен её винить, потому что виноват только он. Виноват в том, что оказался таким доверчивым идиотом. В голове всплывает заголовок статьи, которая была сделана самой первой после вброса в Твиттере. «Арэм, призывающий быть людей чистыми, сам оказался по уши в грязи… читать далее». Это мерзко. Это ужасно. Его сейчас точно вырвет, снова. По уши в грязи… — Хэй, Намджун, — тот поднимает голову, когда его зовут и касаются его руки, успокаивающе поглаживая. Внутри всё замирает. — Ты не обязан говорить, если не хочешь, ладно? Мне важно, чтобы ты знал, что всё это на добровольной основе и что я тебя ни к чему не принуждаю, хорошо? — Сокджин перестаёт гладить большим пальцем тыльную сторону намджуновой ладони, но руку не убирает. Намджун кивает и набирает носом как можно больше воздуха. Чужая рука на собственной почему-то успокаивает. Если он не расскажет об этом сейчас, то уже никогда больше не сможет. — Спустя полгода я познакомился с девушкой, которая была из большого, на тот момент, агентства и которая была так потрясена мной, что попросила записать совместную песню, — Намджун рвано выдыхает. Сейчас его могла бы застать врасплох истерика, которая всегда появляется в момент этих воспоминаний, но Сокджин предусмотрительно напоил его успокоительным. И ещё он предусмотрительно остался рядом, внимая каждому его слову. — Я был таким идиотом, господи. Настолько ослеплён своими победами и хорошо распродавшимися альбомами, что не заметил обмана. В процессе написания у нас всё завертелось, и я с ней переспал. А потом снова и снова, мы встречались так на протяжении месяца. Я проглядел момент, когда она успела нас заснять и взять мой телефон, чтобы написать угрозы якобы от моего лица ей, — ладонь Сокджина крепче сжимает намджунову, это заставляет его бросить мимолётный взгляд на их руки. Оно и вправду перебивает ком в горле, который вот-вот готов был вырваться в виде всхлипа. Он прокашливается, чтобы избавиться от дрожи в голосе, и продолжает: — Прежде, чем слить видео и лже-переписку, обозвав меня насильником и вымогателем, она шантажировала меня. Сумма была огромной. Я ничего не мог поделать. У меня не было на тот момент столько денег, а рассказать всё агентству равнялось самоубийству. За интрижку меня бы выпнули, после того как разрешили бы всю ситуацию. Потом, поняв, что спросу с меня нет, слила всё это. Я не знаю, с какой целью. Блять, даже не понимаю, для чего это всё было. Но самое страшное что… — Намджун прерывается вновь, потирая переносицу и вбирая больше воздуха. Сокджин, наверное, считает его ужасно жалким. — Что люди поверили ей. Они не поверили мне только по одной причине: я не был популярен и нормален для них. Мои неожиданные победы усугубили ситуацию ещё больше. Все начали выдумывать свою правду, приписывая их туда. В итоге единственным верным решением для агентства было упрятать меня на время, чтобы дать людям отойти от этого. Потом они представили доказательства моей невиновности, был суд, и той девушке дали условный срок. Её агентство смогло добиться этого. В конце концов, люди пожалели меня и приняли обратно. И вот я здесь, — он демонстративно отводит руку в сторону, представляя себя. — Разбитый и униженный. Так тупо, если быть честным. С того момента я ненавижу, когда мне лгут, и боюсь доверять людям. Скорее всего, по этой причине я закрылся от Юнги. Боюсь, что снова предадут, — Сокджин после последней фразы отводит взгляд куда-то вниз, пытаясь оставить этот жест незамеченным для Намджуна, но не вышло. — Хотя и понимаю, как это глупо. Юнги никогда не сделает подобного, — повисает молчание. Он нервно покусывает изнутри щёку. Сокджин с задумчивым лицом смотрит куда-то в стол, иногда поглаживая чужую ладонь. Интересно, о чём тот думает? — Что насчёт наркотиков? В какой промежуток времени ты решил обратиться к их помощи? — вопрос, как гром средь белого дня, столь неожиданно для повисшей тишины. Сокджин придвинулся к нему ближе. О, Намджун помнит тот день, когда его разрывало от отчаяния внутри, когда агентство не могло найти доказательств его невиновности и почти перешло на сторону той девушки. В кабинете директора ему дали ясно понять, что скорее всего карьере Арэма придёт конец и крах. Он был сломлен окончательно, не отвечал на звонки Юнги и сказал родителям, что хочет побыть в одиночестве. Алкоголь уже переставал помогать, но душе требовалось избавиться от терзаний, боли и страданий. Тогда в голову начали проникать мысли о чём-то посильнее. Сначала Намджун подумал о травке. Самой обычной. Без всяких спецэффектов и сильных действий. Он наткнулся на закрытый форум, где обсуждали траву и прочую дрянь. Кто-то сказал, что косяки не уносят сильно и лишь помогают ослабить чувства. В этом же сообщении была прикреплена ссылка на скрытый из интернета сайт и название хорошей дури. Намджун сморгнул слёзы, которые выступили после мысли о собственной слабости и безнадёжности. Он дрожащими пальцами кликнул на ссылку, и его тут же переместило на веб-страницу, где была инструкция, как попасть на сайт. Выполнив все пункты, Намджун открыл для себя мир разнообразия всякой дряни и гадости, помогающей забыть себя и всю жизнь. В каждом окошечке была краткая характеристика наркотика и стоимость за пару грамм. Остановившись на самом дорогом и типичном для таких, как он, варианте, Намджун связался с доставщиком, и они договорились о месте встречи. Его не переставало трясти ни на секунду с момента заказа дури. Не переставало даже тогда, когда он шёл на место встречи, когда увидел мужчину, одетого только в чёрное с капюшоном на голове и маской на лице, когда принимал из рук хорошо упакованную коробочку, отдавая деньги, и когда возвращался обратно домой. А потом он нюхнул в первый раз. Намджун начал сильно закашливаться, хватаясь за горло. Нос начало ужасно сильно щипать, из глаз пошли слёзы из-за зуда. Потом он свалился на пол, начиная кашлять реже. Спустя пару минут от него не было слышно ни звука. Зрачки заполнили почти всю радужку и бешено пульсировали. Дыхание участилось, пальцы рук начали подрагивать. Намджун ощущал, как кровь быстрее циркулирует, как каждая молекула двигается в нём, а клетки делятся на новые. Он ощущал все свои внутренности, но не испытывал ни одного чувства. В нём была приятная пустота. Улыбка расползалась по лицу, когда пришло осознание, что впервые от пустоты хорошо, а не плохо. Так прекрасно, когда внутри ничего не давит, когда мысли не шумят и когда воспоминания не ранят, не уничтожают и не делают из тебя лепёшку. Хорошо, когда из головы исчезла та мерзотная девка, пропавшая без вести, оставив Намджуна, валяющегося на собственном ковре с подорванным моральным здоровьем. Сознание оставляет полностью после видения с родителями: где ему семь и они все вместе летят в самолёте отдыхать. После первого раза на утро его рвало, был жар, лихорадило, и он не мог ничего съесть. Юнги был обеспокоенным, когда Намджун сказал, что останется дома, поэтому незамедлительно приехал. После слов «Намджун, тебе нужен врач» и «Надо вызвать скорую» ему пришлось рассказать всё. Рассказать о ночи забытья и полного кайфа. Юнги, не заметивший сначала белую кучку порошка, медленно повернул голову в сторону кофейного столика, где было намджуново, так называемое, лекарство. Его глаза расширились от ужаса и шока. Мысль о том, что его лучший друг нюхал дрянь, чтобы забыться, была какой-то нереальной и абсурдной, это было чем-то невозможным. Юнги хотел думать, что всё это шутка и Намджун просто отравился, а на столе рассыпал соль или ещё что-нибудь. Но, столкнувшись с болезненным, полным правды и сожаления взглядом, он понял, что всё, сказанное Намджуном, было на самом деле. Они, вроде, договорились, что это был первый и последний раз. Но спустя некоторое время Намджун, конечно же, не сдержал обещание и снова нанюхался. Потом он вышел на заведение, поставлявшее наркотики и другие чёрные услуги. Тогда он познакомился с Хосоком, который показывался только избранным. Намджун до сих пор не понимает, чем заслужил такую честь. В клубе он начал нюхать больше и уже справляться с возникающим возбуждением. Потом Юнги узнал о похождениях в клуб. Они опять договорились, что Намджун завяжет с этим. Угадайте, что случилось дальше? Он не завязал. Потом через пару месяцев агентство выпускает его, когда уже всё доказано и когда люди извинялись перед ним. Но было поздно. Карьера Арэма была разрушена, Намджун был разрушен. Всё стало хуже, когда у него началась первая ломка, потому что он не смог позволить себе вовремя принять. И дальше подобно снежному кому всё нарастало. Об этом всём он рассказывает Сокджину, который слушал его, ни разу не прервав. Намджун упускает момент, когда оказывается уже стоящим со слезами на глазах и прижатым к чужой груди. Вдруг его лёгкие прекращают газообмен, и кислород перестаёт поступать в мозг, потому что как иначе объяснить то, что Намджун жмётся ближе, обвивая руками чужое тело, и то, что его притягивают к себе сильнее, а не пытаются выставить границы дозволенного. Может, сейчас из-за отсутствия кислорода в мозгу у него возникли галлюцинации. Намджун тихо всхлипывает в чужое плечо, ощущая себя полным ничтожеством из-за своей слабости. Однако эта мысль начинает затихать, потому что Сокджин поглаживает его по спине. Он прячет нос в его плече и замечает, что на рубашке остаются мокрые следы. Пальцы мнут ткань на спине, впиваясь в неё, будто если этого не сделать, то Сокджин раствориться в воздухе. Намджун задыхается от ощущений теплоты и близости. Последние объятия были с матерью полгода назад, когда удалось вернуться домой на праздники, но тогда возникали чувства сожаления за себя, за своё уродство. С ним совсем противоположное. От мысли, что сейчас всё может прекратиться становится страшно, поэтому он обнимает крепче. Счёт времени Намджун теряет, теряется и в пространстве. Помимо Сокджина, обнимающего его, ничего уже не существует в этом мире. Ни времени, ни пространства. Он понимает, что успокаивается, когда начинает чувствовать сокджинов запах и когда в голове перестают мелькать образы воспоминаний. Рубашка Сокджина пахнет обычным, цветочным порошком, от него самого — каким-то одеколоном и дезодорантом. Почему-то сочетание этих ароматов сводит с ума. Намджун неосознанно ведёт носом вверх, потом, коснувшись чужой шеи, что-то обрывается и сносит голову окончательно. Сокджин перестаёт гладить его, ощутив, как ему дышат в шею. Он слабо отстраняется, чтобы заглянуть в глаза Намджуна. Тот смотрит томно и почти перестаёт дышать. В голове проскальзывает мысль о том, что Сокджин сейчас оттолкнёт его, скажет что-то нейтральное и отойдёт в сторону. Но, когда Намджун приближается к чужому лицу, медленно опускает взгляд на губы, потом возвращаясь к глазам, Сокджин всё ещё держит его и не отпускает. Он отзеркаливает действия, после облизывая губы. Намджун следом. Дальше всё, как в тумане. Намджун уже сминает чужие губы, прикрывая глаза, и проходится языком по ним. Сокджин позволяет ему проникнуть в рот. Когда Намджун прижимает чужое тело к гарнитуре, ему сдаются и отдаются в его власть. Сердце бешено бьётся, будто сейчас выпрыгнет. Ладони беспорядочно бродят по спине. Он позволяет себе приоткрыть глаза и тут же встречается с чужим взглядом. Именно тогда приходит осознание того, что выхода из этого нет. Когда на тебя смотрят так же томно и с желанием, то выбираться из бездны не хочется. Намджун понимает — он никогда и не захочет выбираться из Ким Сокджина. Интересно, это тоже за деньги? Намджун наконец получает возможность коснуться чужого лица, ласково поглаживая большими пальцами щёки. Он проходится по морщинкам, о которых так долго грезил, по светлой коже. Пальцы переходят на брови, оглаживая и их. Если это не рай, то что тогда? Одна ладонь медленно скользит на затылок, пропуская сквозь пальцы тёмные и мягкие волосы. И он притягивает его к себе. А губы ведь и вправду мягкие. Намджун сквозь поцелуй улыбается своим мыслям. Сокджин ощущает отчаяние в каждом чужом движение и поцелуе. Ощущает эту израненную душу. И его самого начинает поедать намджунова боль. Он снова ввязался в то, что не должен был ввязываться никогда. Через некоторое время оба отстраняются друг от друга, чтобы восстановить дыхание. Намджун не может налюбоваться чужими приоткрытыми и распухшими от поцелуев губами, растрёпанными волосами и пульсирующими зрачками. Такой потрёпанный и почти возбуждённый Сокджин убивает. Когда он тянется за новым поцелуем, Намджун понимает, что не один этого хотел. А может его целуют из-за совести? Сокджин подставляет колено к паху, заставляет охнуть от неожиданности и меняет их положения, целуя с ещё большим напором. Намджуна ведёт. Он кладет руки на чужие бёдра и оглаживает их, поднимаясь к заднице. Когда Сокджин забирается руками под футболку, ему становится дурно от прикосновения чужих холодных ладоней. Вздох удовольствия слетает с губ. У Намджуна никогда такого ни с кем не было. Его никогда так сильно не вводили в безумие простые прикосновения и поцелуи. Ни одна клубная шлюха неровня Сокджину. Тут даже сравнивать нельзя, потому что это небо и земля. Ким Сокджина вообще ни с кем сравнивать нельзя, ведь другие однозначно ему проиграют. Однако кипящая вода, которая не вовремя решила убежать из кастрюли, прерывает их. Они резко отталкиваются друг от друга. Тяжело дышащий Намджун смотрит на Сокджина, который тут же рванул к плите. — Чёрт, — он уменьшает температуру, размешивает ложкой содержимое и полотенцем, которое лежало рядом, вытирает воду с плиты. Сокджин разворачивается к застывшему Намджуну с распахнутыми глазами, которые полны надежды на продолжение. Он соврёт, если скажет, что этот взгляд оставляет его равнодушным. — Намджун… — тот, кажется, всё понимает. Он отталкивается от гарнитуры, поправляет майку и растрепанные волосы. — Ничего, всё в порядке. Я не буду предлагать забыть об этом. Можем оставить это как совершившийся факт. Было и было. Пойду умоюсь. Сокджин стоит с полотенцем в руке и смотрит на удаляющегося с поникшими плечами Намджуна. Он, видимо, тоже начинает путаться в своих желаниях и в себе. Нужно же просто поговорить с человеком, чтобы всё выяснить, верно, Сокджин-ним?***
После съёмок фотографий для журнала, его увозят на встречу с новыми рекламными представителями какой-то компании. Конечно, Намджун мало что говорил, но иногда вставлял несколько фраз. Говорил в основном Сокджин. Он говорил со всеми, кроме него. Следующим пунктом в плане была съёмка клипа для заглавного трека. Там они задержались дольше всего, до позднего вечера. Под конец стафф был жутко уставшим, Юнги увалился спать прямо на диване в гримёрной, Сокджин жаловался какой-то девушке из стаффа о недостатки кофеина, на что та мило хихикала (кое-кто решил не заострять своё внимание на этом, оно, естественно, вышло плохо), Намджуна же сводил жуткий голод и ломало из-за нехватки наркотика в организме. Когда симптомы ломки слишком явно проявлялись, стафф обеспокоенно спрашивал у уходящего с площадки в комнату отдыха Намджуна, всё ли в порядке, на что ответом служили «просто устал» и измученная улыбка. Когда он входил в комнату, Юнги осуждающе выглядывал из-под кепки, которую натянул на глаза, чтобы свет не мешал спать. А Сокджин даже не смотрел на него, продолжая рыться в бумажках. Будто совсем плевать. Как же до жути это ранит, словно ножом по телу. Намджун имел в виду под «оставить всё как факт» не игнорирование своего существования. Совсем не это. Может в нём тлела надежда на более долгие прикосновения и более желанные взгляды. Может Намджун думал, что у них что-то выйдет. Это поведение вовсе непонятно. Сначала его обнимают, не отталкивают и охотно целуют, а потом в эту же ночь охладевают, на утро начиная игнорировать. Нет, Сокджин, может быть, и не игнорирует. Может быть, Намджуну всё кажется. Ему же слишком много кажется в последнее время. Но, когда Юнги спросил, что происходит между ним и Сокджином, ему стало понятно — не кажется. Юнги, к слову, он ответил, что повздорили, и тот закатил глаза со словами «я не удивлён». Потом Намджун нашёл время извиниться за своё свинское поведение вчера по телефону. По чужим удивлённым глазам было видно, что извинения не были не замечены. Юнги, пытаясь сдержать улыбку, которая всё хотела показаться на лице, сказал, что они приняты. Намджуну думается, что это плюсик ему в карму, потому что он не заставил себя извиниться, а сам захотел этого. Возможно, это даже греет. Возможно, это первый маленький шаг к ступеням, ведущим наверх со дна. У каждого есть шанс? Может быть. По крайней мере, Намджун хочет в это верить. Впервые за долгое время хочет. Однако зависимость всегда даёт о себе знать, она не даёт радоваться долго таким маленьким вещам. Она в принципе многого лишает. Если бы он только не дал себе сорваться. Если бы только кто-то был рядом, чтобы остановить его в тот вечер. Если бы не его доверчивость. Сейчас Намджуну было бы проще вернуться в строй. Он продолжил бы радоваться своим маленьким победам в виде хороших вещей, которые были совершены им для близких людей. Возможно, Намджун не привязался бы к Сокджину. Но ничего из этого не было, поэтому сейчас он едет в клуб. В тайне ото всех. Юнги отвёз его домой, откуда Намджун сразу же направился к Хосоку, у которого находится его доза (он всё ещё не забрал её). Никто не знает о его местонахождении. И за это могут сделать строгий выговор или выкинуть из агентства. Должно хоть капельку пугать или заставлять задуматься о том, что же он делает со своей жизнью и этого ли хотел. Однако, когда в голове всплывает Сокджин и вся эта ерунда, что произошла ночью, становится плевать даже на конец своей карьеры и раскрытия всего того, что так долго им скрывалось. П-л-е-в-а-т-ь. Намджун отключает звук на телефоне, прячет его в карман чёрных джинс, натягивает маску сильнее и капюшон толстовки, которую никто из фанатов никогда не видел, и выходит из набитого автобуса. Он специально бредёт через множество дворов и закоулков, чтобы никто не смог за ним проследить. Смешивается с толпой и растворяется в ней. Если прятать на видном месте, то люди никогда не найдут, потому что они всегда ищут загадки и постоянно накручивают себе то, чего и в помине нет. Такова их природа, и к Намджуну это тоже относится. Взгляд устремлён только вниз. Руки в карманах теребят бинты на ладонях, которые Сокджин без лишних касаний заменил уже на съёмочной площадке. Намджун встряхивает головой, пытаясь прогнать мысли о нём. Сердце больно сжимается и всё норовит упасть, а мысли так и хлещут, как из переполненной ёмкости. Успокоительное по чужим наказам не было выпито. Ему ужасно больно из-за того, что его оттолкнули. Ужасно плохо из-за Сокджина, который притягивал и утешал. Из-за Сокджина слишком хорошего и заботливого к нему. Перед глазами всплывает его уставший, но улыбающийся Намджуну образ. В голове несколько сотен картин, накопившихся только за прошедшую неделю. В каждой из них они вдвоём и разговаривают. В студии, в том кафе, у Намджуна в квартире или в парке рано утром, когда Сокджин однажды встретил его на прогулке с собакой. Неважно где и когда, ведь важно было другое. Он такой придурок, потому что доверился снова не тому человеку. Если бы только Намджун прогнал его при первой же встрече, если бы нажаловался Юнги или агентству, если бы только не подпустил к себе слишком близко, то сейчас бы не было противно втройне от себя и от жизни. Просто нанюхался и нажрался бы, как свинья. Намджун останавливается на тротуаре через дорогу от клуба. Поднимает голову вверх и стискивает до скрежета зубы под маской. Вытирает рукавом толстовки лоб, выдыхает и опускает голову, смотря пару секунду на мокрые пятна на асфальте, которые появились от только начавшегося дождя. Он делает первый шаг, затем второй и ускоряет его. Сейчас Намджун отбросит всё и просто снюхает, как можно больше. В клубе не приходится протискиваться сквозь толпу, как это обычно бывало, потому что людей меньше, ведь сейчас не выходные, а значит работа не ждёт. Намджун ни на что не обращает внимание, даже на Чимина, который неожиданно появился и начал что-то без умолку трещать на ухо. Он понял, что его не слушают, когда не последовало ответа на заданный им вопрос. И Чимин ушёл, оставив Намджуна наедине с собой. До ушей не доносится ни звука. Музыку, играющую на полной громкости и вызывающую дрожь по телу, он не слышит, голосов и чужого ненормального смеха — тоже. Намджун будто в вакууме, в который изолировал себя, чтобы избежать внешних раздражителей, чтобы никто не попытался с ним заговорить. Сначала он забирает свой заказ у одного из мужчин за барной стойкой, а затем направляется к столам в самом углу, периодически сталкиваясь с людьми и не обращая на это никакого внимания, совсем как мертвец. Безвольной тушей падает на сиденье, трясущимися руками вытягивает из кармана толстовки карточку, дробит ею порошок, высыпанный из небольшого пакетика, и кидает её куда-то в сторону. Телефон вываливается из кармана джинс и остаётся незамеченным лежать на диване. Намджун занюхивает сильно и много, жмуря глаза, и после выпрямляется. Проходит пару секунд, он зажимает ноздрю, которой только что вдохнул, и нюхает другой. Зуд в носу усиливается, вызывая ужасную боль. Тело охватывает судорога или его начинает трясти, может всё вместе. Свет вдруг становится слишком ярким, горизонт наклоняется вправо на несколько градусов. Он ударяется спиной обо что-то твёрдое и, вроде бы, падает. Через толщу воды до него доходит чей-то знакомый голос. В глазах рябеет, и Намджун думает, что он тонет в бассейне. Вдруг в лице склонившегося над ним человека он узнает Чимина, который с каким-то волнением подзывает рукой Хосока, непонятно откуда взявшегося. Его лицо, освещённое белым светом, отображает несвойственное для него беспокойство. А Намджун совсем не понимает, чего они оба так переполошились и что вообще произошло. В голове всё перемешивается. Его, кажется, укладывают на что-то мягкое. Хосок хлопает ладонями по чужим щекам, потом говорит, что всё будет в порядке, и прикладывает телефон к уху. Чимин стоит рядом и сверху вниз глядит на него. И у на его лицо тоже тревога. Намджун отводит взгляд и смотрит в потолок. Что это с ними? Неужели что-то произошло? Пожар? Кто-то умер? Хотя, плевать. Какая разница. Перед глазами предстаёт белый свет, слишком яркий, который не мог появиться в тёмном помещении клуба. От этого света хочется зажмурить глаза, которые по какой-то причине начали болеть. Может быть, из-за странного свечения. Чертовски больно, нужно закрыть глаза. — Намджун? Эй, — его бьют по лицу и заставляют открыть глаза. Удар почему-то совсем не ощущается на щеке. — Не смей закрывать глаза, понял? — Намджун, вроде бы, кивает. Но в груди что-то начинает колоть, он шипит от этой боли и из-за неё же жмурит глаза, резко распахивая после. Белый свет так же резко гаснет, как и появился. Всё становится тёмным. Это полный конец всему.