***
Он быстро сбегал куда-то и вернулся с чаем в руках, который был разлит в старинные чашечки. Тонери жадно рассматривал меня всё время, пока мы были с ним в одной комнате, и внимание его я чувствовал, даже когда он вышел. — Не смотри, пожалуйста, так, — ну невозможно же! — Прости, — он моргнул и покраснел. Опять. — Ты обещал всё объяснить, но вместо этого мы молча сидим и пьём чай, — напомнил я через пару минут. — Я собираюсь с мыслями, с чего начать! — он огрызнулся. — Начни с того, как тебя зовут. — Хорошо. Меня зовут Отсутсуки Тонери, ты уже знаешь откуда-то. Кстати, откуда? — Я знаю много чего. Считай, проснулся и понял, что знаю. Доволен? — говорить о памяти из прошлой жизни не хотелось. — Это называется Печать Хамуры, — он важно поднял палец к небу… ну, то есть вверх, неба внутри Луны не было. Вообще весьма условная тема. — Я тоже думал, что знаю всё. Но после твоего визита я уже ни в чём не уверен. Значит, всё правильно. — Да? И что же ты знал? — мы снова сбились с темы, но мне было интересно, что же знал мой свеженайденный братец. — Что скоро на Земле будет война, понял? Что нерадивые шиноби воскресят Чудовище и едва не погубят всех нас. — Ты о Кагуе… Понятно. А почему ты не любишь людей? — Я? Не люблю? Да я обожаю людей! С тех пор, как мама ушла на землю, а папа запечатал себя в храм, чтобы сохранить мои и её глаза, я просто не могу нарадоваться на человечество! Мне же совсем не с кем поговорить! Нечем заняться! Мне уже семнадцать, а даже девушку я привести домой не могу! — Семнадцать, говоришь?.. А почему тогда… — Потому что, — отрезал он. — И вообще, я рассказывал! — Да-да, продолжай. — Так вот, я — Тонери, последний член клана Отсутсуки на Луне, рождённый от члена главной и побочных ветвей. А ты — Кьёджи, мой брат, последний из Хьюга, рождённых от члена главной и побочной ветвей. — Если моя мать — Отсутсуки, — он кивнул, подтверждая мои слова, — то она не может быть членом побочной ветви Хьюга. — Нет, ты не понимаешь. Все Хьюга — на самом деле Отсутсуки, просто… ну, вы просто живёте среди людей. Когда-то подросток по имени Хьюга Отсутсуки нашёл старый портал Хамуры и вернулся через него на Землю. Он был из главной ветви, а в то время, лет двести назад, клан был многочисленным… Точно, я столько раз сам перед собой это разыгрывал, что могу показать! Пойдём! Он схватил меня за руку, едва не расплескав чай, и потащил куда-то по коридорам. — Это моя комната, там немного не прибрано, — он закрыл раздвижную дверь, за которой были раскиданы какие-то кимоно. — Это столовая, там мы будем есть. Это будет твоя комната. — Постой-постой, — я остановился посреди коридора. — Извини, конечно, но я не хочу оставаться тут. — Он тут же погрустнел и смотрел на меня глазами «обиженный щенок» снизу вверх — я был выше. — И дело не в тебе. Просто у меня на земле остались друзья, родные, дела, в конце концов. — Понимаю, — он вздохнул. — Я просто подумал… ну, ты сможешь приходить в гости. Я научу, как! И сейчас чуть-чуть поживёшь… Мне просто тут так одиноко… Он даже всхлипнул, и я, поддавшись порыву, прижал его к себе. — Ладно-ладно. Только не плачь. — Спасибо, — прошептал Тонери мне в плечо. — Я всегда мечтал о брате.***
Тонери привёл меня в зал, где, посадив на первый ряд, уселся рядом и начал разыгрывать марионетками историю о появлении клана Хьюга. — И тогда главная ветвь заявила, что это происки побочной, и пошла войной. Два наших крупных города опустели после десяти лет войны, и только после этого Хьюга вернулся, чтобы показать детям родственников на Луне. Он ужаснулся от увиденного и сбежал обратно, заключив напоследок тогдашнему главе клана, что ни один его потомок кроме тех, что будут детьми Луны, не вернётся сюда. А он оказался последним прямым потомком Хамуры по мужской линии. Там странная история, вроде даже не логичная… Но не это важно. — А что? — То, что без него или его потомков нельзя было спасти мир! Мы годами перед смертью запечатывали силу своих глаз в печать, скрывавшую тело монстра, в которого превратилась Кагуя. И вот, сто лет назад или чуть меньше, когда мой дед родился, тело пропало! Исчезло! Оно вернулось на Землю, призванное кем-то из потомков Хагоромо! Члены клана здесь начали лихорадочно искать средства спасения мира, ведь так мы бы провалили миссию по защите Земли, которую нам поручил Основатель. — И что же это за средства? — Глаза. Наши глаза могли стать сильнее Риннегана, который пробудил когда-то Хагоромо. У всех Отсутсуки только Бьякуган врождённое додзюцу, и у тебя, и у меня, и у всех твоих родственников из этого, как его, вашего села. — Ну да. Значит, любые глаза подойдут? — Нет, что ты! Только потомки Хамуры из самой главной и самой побочной ветвей — ты же знаешь, в вашем клане тоже есть деление, в моём-то я остался один — могут, обменявшись глазами, пробудить сверхсилы. — Обменявшись глазами? — зацепился я за самое главное. — Я не очень горю желанием стать подопытным, как получу эти твои сверхсилы. — В нашем мире ничего не даётся просто так, — он вздохнул. — Нам придётся самим приживить себе глаза, а потом тренироваться упорно долгие годы, ожидая, что когда-нибудь мы смогли бы пробудить их силы. — А какое отличие между глазами обычных Хьюга или Отсутсуки и нашими? — я всё ещё не ощущал разницы, кроме символизма. — Ты видишь цвет чакры? — спросил он с подозрением. — Да. У тебя зелёная. — А у тебя коричневая. Земля, да? — И что с того-то? — Ну как же до тебя не доходит! Братик, ты тупой! Обычные Бьякуганы не видят цвет чакры! И вообще, давай дальше смотреть. Обалдеть. Какую-то часть его рассказа я пропустил, размышляя над тем, как умудрился не спалиться ни перед кем за долгие годы. А я-то, наивный дурак, думал, что все так видят… — …а потому если они призовут Шинджу снова, то другие Отсутсуки придут, чтобы уничтожить наш мир. — А кто-то уже пытался? — спросил я невпопад. — Да, — он погрустнел. — Мы не смогли остановить его, как раз тогда шла война, но глава пожертвовал собой, чтобы остановить его у самой земли. Он упал куда-то в местность, которая сейчас называется страной Медведей. Ну да, только недавно вспоминали об этом. Сценка закончилась, и он повёл меня обедать. — Здесь время течёт по-другому, сам понимаешь, и потому мы всегда будем обедать. Здорово, правда? Непосредственный и радостный Тонери заражал своим восторгом и меня. Хотелось петь и танцевать. После вечно спокойных Хьюга он был действительно мне более родным, что ли. С другой стороны, я не мог понять, как бы он мог превратиться в мизантропа и человеконенавистника всего за пять-шесть лет. — А если бы я не пришёл, — задал я вопрос, пока его марионетки накрывали на стол, — то что бы ты делал? — Не знаю, — он грустно улыбнулся. — Сошёл бы с ума от одиночества. Мне бы пришлось уже через неделю запечатать глаза в алтарь. Остаться слепым… не представляю, как это тяжело. Да уж, грустная перспектива. — Но ведь мне не придётся, да? — спросил он заискивающим тоном. — Ты ведь согласен на обмен глазами? Скажи «да», пожалуйста, брат! Вот как отказать такому напору? Он чем-то напоминал Юрито или Хикару своей непосредственностью, но был, как я уже отмечал, более родным. Наверное, я всегда хотел такого брата, как Тонери. Последнюю фразу я сказал вслух. Он даже выронил вилку и бросился на шею. Снова трогательная сцена, в которой плакали уже мы оба. И когда я из почти-что-тридцатилетнего циника-убийцы в детском теле успел превратиться в чувствительного ребёнка? Ведь я не был им всегда, да?***
— Ну что, ты готов? — нервно спросил он, вставая напротив. Мы были полностью обнажены, что вызывало смущение, но мы оба старались его не показывать. Нужно было потерпеть немного боли и обменяться глазами в закрытой капсуле с восстанавливающим раствором. — Готов. Повинуясь движениям его пальца, марионетка запустила процесс и люк сбоку задвинулся, а колба начала наполняться жидкостью. Я вставил в нос и рот дыхательные трубки, он повторил мои действия. Жидкость набралась до колен, приятно пощипывая кожу. Минуту спустя, привыкнув к ощущениям, мы чуть всплыли к зажимам для голов и, помогая себе ногами и руками, закрепили лица в рамках. Процедура была сложной и болезненной. Глазные нервы, кровеносные сосуды и каналы чакры надо было пережать внутри себя мышцами, затем чётким движением взяться за глазное яблоко и достать его из глазницы. Ужас! Впрочем, от того, чтобы доставать самим себе глаза, мы отказались. Нужно теперь было правой рукой достать левый глаз брата, потом правый, ему сделать то же самое одновременно, а потом вставить глаза себе обратно. Два дня мы тренировались, перебарывая отвращение и прочие боязни — Тонери, например, боялся ослепнуть и крови, я побаивался — да ладно, что уж там, побаивался, я мысленно орал в страхе от ощущений. Боли много не бывает. Наконец он мягким движением коснулся своими руками моих щёк, слегка погладив лицо, и улыбнулся, после чего я тоже поставил руки на исходные позиции. Вся надежда была на то, что раствор обезболит. Хотя бы что-то. Мы условились с ним, что начну первым я, а потом он «подхватит». Тонери вздрогнул, когда я оттащил глаз на себя, и стал колотить ногами. В ужасе я смотрел на глаз в своей руке и кровь в воде, когда он потянул мой правый глаз на себя. АААААААААААААААААААА АААААААААААаааааааааааАААААААААА КАК ЖЕ БОЛЬНО ааааааааааааааааАААААААААААААААААААААааааааааа ПРЕКРАТИ ПРЕКРАТИ ПРЕКРАТИ ААААААААААА Хотелось орать и бить ногами — ну, орать я не мог в силу фиксации головы рамкой и ремнями, а вот дрыгаться всем телом — пожалуйста. Когда живым глазом я заметил, как Тонери изо всех сил пытается попасть глазом в глазницу, боль чуть поутихла. Удивительный организм шиноби — теперь я понимал рассказы Косуке — если органа нет, он тут же не ощущается. Если о нём при этом не думать. Решительным образом я поднёс живой, но безжизненный глаз Тонери к своей пустой глазнице, залитой целебным раствором и кровью, после чего, раскрыв мизинцем и безымянным пальцем опухшие веки, погрузил глаз внутрь и расслабил напряжение внутри глазниц. Новый глаз тут же стал ощущаться и наливаться кровью и чакрой, обмениваясь с теми кровью и чакрой, что были внутри. Меня забила мелкая дрожь. Тонери тоже явно бил колотун. Раствор помутнел от количества крови, но это было последним, что я видел — Тонери начал извлекать и второй мой глаз, и мне едва удалось сжать все нужные мышцы. Боль была такой же невыносимой, но на этот раз я был к ней готов. Обменявшись и вторыми глазами, мы, хватая друг друга за руки, чтобы не остаться в темноте в одиночестве, дёргались в судорогах, пока я не провалился в мутный сон.***
Пробуждение было не из приятных. Я тут же ощутил тяжесть в глазах и опухлость век, а также то, что раствор начинает бурлить, уходя в слив. Это означало, что нужно было тут же на ощупь расцеплять все ремни и рамку, иначе был риск остаться висеть лицом в зажимах. Проверять, насколько это больно, я не хотел. С трудом, неповоротливыми пальцами, опухшими от воды, я нащупал нужные крепления и разжал их. Освободив лицо, я стал медленно оседать вниз, пока не нащупал ногу брата Тонери. Тоненькая, худая, она дёргалась будто в приступе. Нужно было помочь ему и, пересилив себя, я встал, ведя руками по его телу и наплевав на приличия и прочее, подбираясь к лицу. Одной рукой держась за него, второй я пытался открепить неподдатливый ремешок. Было тяжело ещё и без воздуха — ни одна трубка не доставала сюда, пришлось все их вынуть и выплюнуть. Жидкость бурлила, он сжимал моё плечо до боли, а механизм никак не поддавался. Он дёргался, мешая мне, и я хлопнул его ладонью по спине, пытаясь призвать к порядку и спокойствию. Кажется, это возымело результат, но воздух у меня кончился и пришлось подвсплыть в свободное пространство. Я не прогадал и поднялся из воды. Глубоко вздохнув, я снова погрузился, делая всё в темноте и пытаясь придумать, как ему помочь. Потерять Тонери, классного парня и хорошего брата, наверное, такого, о котором я мечтал, не хотелось. Поняв, что загвоздка была в том, что я откреплял себя с другой стороны, я опустился и отцепил его руку от себя — он держался за мою лодыжку, как за соломинку держится утопающий, — после чего заплыл к нему сзади и похлопал по плечу, как бы говоря, что всё хорошо. И действительно, с этой стороны крепление поддалось намного проще. Как только ему удалось достать лицо, раствор тут же с большим напором устремился вниз. Он снова почему-то заметался, и я, поймав его, ощупал — трубки во рту и носу. Аккуратно достав их, я без сил расслабился, опускаясь вниз. Теперь уже он помогал мне держаться, прижимаясь. И плевать на все приличия… Когда показалось, что воздух совсем кончился, раствор, наконец, ушёл ниже лица и я смог вздохнуть. — Кьёджи… Кьёджи… — он всхлипывал. — Скажи… скажи, что ты жив! — Да, — голос с непривычки был хриплым и будто чужим. — Я жив. И я тоже ничего не вижу. Не бойся. Мы вместе, — «в такой ситуации», хотел сказать я, но не сумел — силы кончились и снова накатило беспамятство. Во второй раз меня разбудил жуткий голод. Глаза ощущались, но веки были всё ещё опухшими и открывать их не очень хотелось. Рядом я нащупал брата, сопевшего мне в плечо. — Тонери. Тонери? — Мама называла меня «Тони». В памяти Печати Хамуры я тоже был Тони, — пробормотал он сквозь сон. Так, значит, моя «прошлая жизнь» — следствие печати Хамуры? — Мне нравится имя Тони. Брат, зови меня, пожалуйста, так. — Хорошо, Тони, — я погладил его по мокрым слипшимся волосам. Хотелось плакать. От того, что никакой прошлой жизни не было, а я — всего лишь четырнадцатилетний шиноби сомнительного происхождения, хотелось плакать. Впрочем, чего это я? Каждый объясняет так, как может. Может, это я перенёсся из-за мифической Печати в двадцать два, а он — в восемь, и потому остаётся таким инфантильным даже сейчас. — Кьёджи, — спросил он вдруг. — А сколько тебе было лет в памяти Печати? — Двадцать два, — признался я. — А тебе? — Четырнадцать. Я был сиротой и… ну… я счастлив, что у меня теперь есть брат. Ведь есть, правда-правда? Это не сон? — Нет, Тони, это не сон. Пойдём кушать, а? Пошатываясь, мы в обнимку поднялись мокрые, голодные и голые и пошли на поиски съестного или хотя бы кровати. Сон и еда — всё, что нам было нужно.