***
В штабе, куда мы прибыли после возвращения в Лист, царила атмосфера скорби. Асума уже погиб, Шикамару прямо здесь сидел и курил сигареты одну за одной, а Тсунаде нервно мерила ногами площадь. По сравнению с известиями, которые пришли с ними (Шикамару и ко вернулись с телом Сарутоби незадолго до нас), наши буквально сверкали радугой и ярким светом. На информацию о том, что мы истребили лагерь детей из числа налётчиков, все отреагировали как-то вяло. Даже Данзо был хмур и только хмыкнул. То, что мы убили Фунари, их тоже не заинтересовало. В итоге, наплевав на всё и вся, я оставил парней разбираться с отчётами и потащил абсолютно индефферентного Шикамару на улицу, в парк Конохи. Первым делом я отобрал у него сигареты. Это вызвало какое-то прояснение в его глазах. — Отдай, — прошептал он. — Отдай. Он курил их. Понятно, одним внушением тут не обойдётся. Ему нужно выплеснуть злость. — Он курил. Его больше нет, — я медленно сказал это, глядя ему в глаза. Вокруг был газон, и потому можно было подраться абсолютно спокойно. — Но ты-то жив. Перестань цепляться за ушедшее. Готовься к будущему. — Что ты понимаешь? Что ты понимаешь, Кьёджи? Он был для меня большим, чем отец! Наставник, — Шикамару перешёл на крик, — учитель, лучший друг, в конце концов! Всегда поддержит, поможет, подскажет! Почему?! Почему он?! Я отвесил ему пощёчину. В его глазах отразилась ярость. — Подумай не о мёртвом, а о живых, — я перешёл на шипящий свист, стиснув зубы. — Его жена, его неродившийся ребёнок, его племянник и память о нём, в конце концов! Подумай о том, как за него отомстить! Он ничего не ответил и молча, простым, не усиленным никакой чакрой кулаком ударил меня по скуле. Я не сопротивлялся, и он в исступленной ярости повалил меня на траву, нанося удар за ударом. Так было нужно. Ярость от этой смерти, от того, что ты ничего не можешь поделать, когда самый важный в твоей жизни человек умирает на твоих руках, должна быть выплеснута. Выплеснута наружу, чтобы уступить место новым эмоциям, более радостным, более живым. Он наносил удар за ударом, превращая моё лицо в кровавый фарш. Наконец, удары ослабли, и заплывшими от синяков глазами я увидел, как ярость в его глазах сменяется отчаянием, а вместо гримассы ненависти по лицу текут слёзы. В каком-то полубреду-полуотчаянии он рухнул рядом со мной и схватил за плечи, поворачивая к себе. — Что мне делать? Что мне делать, Кьё? Как, как мне отомстить этим… за смерть учителя? — Ты должен придумать это сам, — прохрипел я сквозь сломанные зубы. — Но знай, Шика, знай, что всегда, что бы ни случилось, ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь. В беде ли, в радости… Всегда. Я тоже пустил слезу. От боли, душевной и физической. Сердце щемило видеть друга, всегда лениво-улыбчивого Шикамару, таким истерзанным и больным. Мой порыв шёл из глубин души, и он прекрасно это понимал. Другие слова были не нужны. Мы, двое почти шестнадцатилетних шиноби, повидавших боль, смерть и горечь, убивавшие сами и пытавшиеся не быть убитыми, рыдали на газоне парка своей родной деревни. Рыдали, потому что другого выхода не было.***
Нас нашёл грустный Наруто, пославший на поиски три сотни клонов. Увидев общее состояние истерзанной души Шикамару и моего избитого лица, он приволок Юрито, оторвав того от свидания с Хинатой, а потом, отпустив его восвояси, потащил всеми клонами нас обоих в бар. Оказалось, что Асума помогал ему и Соре с освоением чакры Футона и потому не был чужим человеком для Узумаки. Мы нажрались саке, а потом сверху выпили подаренной Гаарой ржаной водки из Песка. Никогда я не чувствовал себя так легко — и одновременно паршиво — как в ту ночь. Мы втроём шли, пошатываясь, по ночной Конохе, рыдая и смеясь с интервалом в пару минут, подбадривая друг друга какими-то весёлыми или грустными историями. Наруто тотально загрузился проблемой смерти детей, которых мы убили на миссии. Шикамару поделился, что Темари заявила ему, что он симпатичный, и перед предыдущим экзаменом они несколько раз переспали, но он не знает, что ему делать с этими отношениями. Наруто открыл секрет, что сам Гаара признался, что любит Наруто всем сердцем, но эта любовь — платоническая, как канджи на лбу Казекаге. И поделился мнением, что Гаара так долго ненавидел всех вокруг, что теперь не может отличить приязнь от любви и называет всё одинаково. Ни я, ни Нара это комментировать не стали. В итоге ночь мы все втроём закончили дома у Наруто, откуда Сора переехал в собственную комнату в общежитии. Наруто что-то бессвязно рассказывал о том, какие страшные кошмары они видели по ночам. Сначала он употреблял слово «страшные», потом — «странные», а закончил вообще «страстные». Теперь, после избавления от чакры Кьюби, кошмары Наруто больше не мучали, а Сора избегал его, записавшись добровольцем то ли в Анбу, то ли в один из гарнизонов. Засыпая втроём пьяными на одной кровати, мы уже ни о чём не говорили. Не было никакого стеснения, никакого смущения, было лишь чувство единения духовного и душевного. Все мы что-то потеряли, в той или ной мере. Наруто потерял свою любящую семью. Ещё в баре я проговорился ему, кем был его отец, но тот только кивнул, сказав, что всегда знал это. На подсознательном уровне. Я потерял… хотя бы прошлую жизнь, где меня никогда не окружали узаконенные убийцы, потерял мать — здесь, там, везде, брата, которого видел лишь дважды и частичку которого всегда ношу в своих глазах. Шикамару потерял учителя. Утро наступило внезапно и нагнало нас всех троих похмельем. Такого похмелья у меня не было даже в Суне, а у парней — и подавно. Голова болела, причём вдвойне — и от попойки, и от побойки от Шикамару ранее, потому что Юрито не до конца залечил мои травмы. Всё, на что меня хватило — призвать Ойку, сползши на карачках на пол. Парни с тоской в глазах смотрели за моими перемещениями, стиснув зубы. — Наверное, наследники Хьюга просто не люди, — промычал Наруто. — Как он так двигается? Ах да, ещё я вечером в баре протрепался им, что мой сын будет внуком Хиаши и племянником Хинаты с Ханаби, из чего они сделали логичный вывод, кто такой я. — Я его вчера хорошо приложил, — шёпотом ответил Нара. — Пожалуйста, тише! — Кучисендзюцу, — буркнул я, прикладываясь разбитой щекой к полу. Ойкамедо возник рядом. — Опять? — он только патетически воздел передние лапы к потолку. Видя, что никому нет дела до его актёрских талантов, черепах прыснул водой в меня, потом — в Шикамару и, наконец, в Наруто. — Между прочим, — промычал я, лёжа на спине и облизывая сколотые края зубов. — Наруто — ученик Джирайи. А у меня была свадьба недавно. — Свадьба?! — Ойкамедо оббежал вокруг меня, стараясь заглянуть в лицо. — Посмотри мне в глаза, Кьёджи! В глаза! Почему на твоей свадьбе, чёрт возьми, не было меня?! Я что, хуже твоих лупоглазых родственников?! Даже Камесан был на свадьбе своей куноичи в Надешико, хотя она преступила запрет! — А кто такой чёрт? — риторически спросил Шикамару, прикладывая намоченный край простыни ко лбу. — И почему он должен взять? — А это ты у него спроси, — черепах невежливо пнул меня под рёбра, заставив сдавленно охнуть. — Он его постоянно зовёт. Никак не дозовётся. Может, хотел на свадьбу пригласить? Меня вот не хотел! — Я просто забыл, Ойка! Мне всего неделю дали на приглашения… — я попытался оправдаться. Это было ошибкой. Обиженный черепах полчаса нарочито громко говорил мне, что я — плохой друг, собутыльник и боевой товарищ, раз не позвал его на свою свадьбу. Когда я попытался спросить, что должно было значить моё приглашение, он съездил мне лапой по ноге, заявив, что и простого призыва было бы достаточно. Наруто с его бешенной регенерацией джинчурики к середине тирады просто заливисто хохотал, и даже Шикамару улыбался на весь этот цирк. Потом начался ещё больший цирк. Нас нашла Карин. Она устроила взбучку Наруто — за то, что потратил гонорар шиноби за миссию А-ранга за одну ночь в самом дорогом баре Конохи, а потом даже клоном не удосужился предупредить «любящую сестру, жену и подругу для некоторых», потом обрушилась со шквалом критики на меня (тут просто ничего не нужно было говорить), а напоследок досталось и Шикамару. Шикамару с удивлением (как и все мы, впрочем) узнал, что на него вздыхает половина куноичи в возрасте от семи до тридцати, а вторая половина пытается попасть к нему в сослуживцы и трагедию можно было пережить более традиционными методами, чем дракой и пьянкой. Ну, тут у меня были некоторые возражения, но я предпочёл помолчать. Зато теперь было ясно, что, чисто теоретически, представляла собой Кушина в гневе. К своей чести, Нара стоически перетерпел все обвинения и наезды моей дорогой жены, а потом даже составил нам компанию до дома в квартале Хьюга. К себе, по его словам, ему не хотелось — слишком многое напоминало о наставнике. По пути мы встретили абсолютно счастливого Юрито, возвращавшегося с довольным лицом с очередного свидания, и Шикамару оставил нас, отправившись сбрасывать напряжение в спарринге. Уже придя домой, я облегчённо обнял Карин, прижавшуюся ко мне всем своим естеством. Показалось даже, что я чувствую отклик от своего будущего сына, который так сильно желал поскорее родиться. Было очень страшно, что через месяц, два, три или четыре мир окажется под угрозой, а потом и вовсе начнётся война, страшная война. Но до неё вроде как было ещё полтора года, а значит, у нас было время жить. — Я так люблю тебя, Карин, — слова сами сорвались с моих губ. — Больше тебя — только нашего сына. — Я тоже люблю тебя, Кьё, — она всхлипнула, прижимаясь к моей груди. — Ты так пугаешь меня. Не пугай, пожалуйста, больше. Я так волнуюсь. Ведь ты мог оказаться на месте этого Асумы… Я так переживаю… — Я буду очень, очень осторожным. Обещаю.