Сломать судьбу

Обратный путь сразу начал занимать у нас вдвое больше времени — смерть всего руководства Кусы спровоцировала восстание, в самом эпицентре которого мы оказались. Кусагакуре сама находилась на территориях, принадлежавших этому видному женишку, поэтому тут и там шли выяснения отношений. Мы оказались вынуждены сворачивать с дорог, чтобы не ввязаться в заведомо проигрышный бой с местными разъярёнными шиноби, которые повсюду яростно сражались друг с другом. Досталось даже воинам Камня, которые, очевидно, были виноваты в том, что не смогли защитить своих. На вторые сутки наших блужданий по местным джунглям Даймё объявил в стране чрезвычайное положение. Вспыхнули крестьянские бунты — оставшиеся без магнатов и сил, стоявших за ними, охранники и надсмоторщики разбежались. Страна медленно, но верно погружалась в анархию. — У нас нет пути к мосту Каннаби. Его попросту перекрыли восставшие, — резюмировал я. — А как быть тогда? — спросил встревоженный Иккью. — Может, вы снова устроите тот трюк со мной на закорках? — Невозможно, — покачал головой Даичи. — В Кусе есть несколько кланов сенсоров, а, применив чакру для хождения по деревьям, мы раскроем себя. Да и джунгли горят… Едкий дым от какой-то местной флоры был настоящей напастью. Вчерашние господа, пытаясь обуздать своих восставших рабов, подожгли леса. Хуже всего было то, что разъедавшая дыхательные пути горечь отравляла очаг чакры прямо из лёгких. Вроде бы именно так Хирузен пытался начать контрнаступление во время войны, но не преуспел, а враг вторгся в наши пределы. Ну, и ещё одной причиной было то, что пересекаться с восставшими и принимать какую-либо сторону в этом конфликте ни мне, ни парням ну совсем никак не хотелось. — Мы можем попытаться выйти по юго-западной дороге, — я кивнул на расстеленную карту. — В страну Дождя. Пройти там. Сейчас, в летний сезон, дождей должно быть не так много. — Страна Дождя закрыта, — возразил Иккью. — Ханзо Саламандра с разрешения Даймё запретил проход где бы то ни было, кроме караванных трактов. — Но мы ведь шиноби, верно? Там нас не засекут. Ходят слухи, — туманно намекнул я, — что в Дожде идёт какая-то своя война. Гражданская. Так мы и решили. Переночевав в бамбуковом лесу в тридцати километрах от места взрыва, мы с раннего утра двинулись параллельно направлению юго-западного тракта. Картина была удручающей. Деревни, от которых осталось только пепелище. Раненые и обожжённые люди — старики, дети, женщины, которые умирали, умирали буквально на наших глазах. Горелые поля с какой-то травой, от запаха которой кружилась голова — наркотики, производившиеся здесь в промышленных масштабах, ни чета Рококу. Запущенные за пару дней плантации фруктовых деревьев. Повсюду следы столкновений и трупы, трупы, трупы. Уже на второй день такого путешествия — соблюдая скрытность, мы двигались очень медленно, продираясь сквозь кустарники и бамбуковые заросли, шагая по пояс в воде рисовых и тростниковых полей, — мы решили идти не утром-днём, а вечером-ночью. Так был меньше риск напороться на поле неоконченного боя, на горящую деревню, на обожжёные трупы детей. Последнее было особенно страшно. Восставшие и сторонники властей не гнушались ничего. На наших глазах какого-то пацана в протекторе Кусы, генина, не больше, обессиленного и голодного, толпа крестьян буквально насадила на кол, а потом подожгла его, изстерзанного и истекающего кровью. Настроение было паршивым. Ничего поделать мы не могли. Местные в тех немногих деревнях, которые уцелели, тех, куда стекались беженцы, судачили о том, что, вроде, уже и даймё погиб, и дороги перекрыты, и некуда бежать от войны тем, кто меньше всего от неё защищён. Поневоле станешь пацифистом в таких условиях, как какой-нибудь Итачи. Но нет. Пацифистами мы не были. — Я бы все свои деньги потратил на то, чтобы силой раздавить мразей, устроивших эту бесполезную войну, — буквально прорычал Иккью, бородатый и загорелый, отрывая зубами мясо от пожаренной на костре ноги кролика. Кроля мы добили — неподалёку располагались охотничьи угодья в бамбуковых лесах какой-то важной шишки, а кроликов разводили рядом на специальной ферме. После восстания она сгорела, и бедный кроль сам выпрыгнул к нам, демонстрируя обожжённый бок. — Это ведь не шиноби такие жестокие. Не шиноби того мальчишку убили! Не шиноби насилуют женщин и детей, обезглавливая их до и после! Нет. Шиноби — агнцы. — Мы — воины, — тихо ответил ему Юрито, чьё мировоззрение тоже пошатнулось после всего увиденного. Вновь. — Воины, чья работа — убивать. Если бы нас не было, то и мира не было бы, даже такого шаткого, как сейчас. Простые люди, не приученные к кодексу чести, не привыкшие к долгу воина, они в сотни и тысячи раз более жестокие и кровожадные. Мы — защитники этого мира. — Клан Нара, — подал голос Даичи, — считался кланом миротворцев. Все вражды заканчивались, когда они приходили и брали под контроль обе стороны, захватывая их тени. Клан Чикаматсу из Суны считался кланом дипломатов. И такие примеры есть в каждой деревне. Но почему-то сейчас, когда мир пережил три глобальные войны, все решили, что нужен мир. Шиноби и так стоят на его страже. — У меня перед глазами стоит та девочка, матери которой на её глазах перерезали горло, — тихо произнёс Иккью. — Я — не шиноби. Но мой сын обязательно получит навыки ниндзя. Получит, чтобы отринуть всю ту грязь, которая царит в высшем свете правящих кругов. Чтобы понять, какая жизнь у людей на самом деле. Чтобы понять ценность мира. — Хочешь мира — готовься к войне, — добавил я. — Поэтому и кажется, что мы постоянно только и грезим об убийствах, воинской славе и доблести. Я уже рассказывал эту историю, но повторю её снова. В стране Луны на одном из храмов я видел слова, запавшие в мою душу очень, очень глубоко. Шиноби — воин, а его профессия — убивать. Хороший шиноби делает свою работу качественно. Настоящий шиноби свою работу ненавидит всем сердцем.

***

С переходом границы страны Дождя, как мы того ожидали, картина практически не изменилась. Погода портилась уже в полусотне километров от границы, реки здесь представляли собой обширные поля, заболоченные теснины и сожжёные плантации. То же самое, может, разве что с более крепким грунтом — не заболоченным — и меньшим числом растений нас встретило и в стране Дождя. Пограничный переход никто не контролировал. Вернее сказать, вообще никто ничего не контролировал. Беженцы шли туда и оттуда, перемешивались между собой — и оголодавшие, бегущие от войны люди начинали убивать друг друга, убивать ради жизни, от горя и для развлечения. Дети отрывались от семей, старики затаптывались толпами. Привычная для последней недели картина. Уже через пару часов вглубь страны Дождя она оправдала своё название и мы вошли под струи то мелкого, то крупного, то тёплого, то холодного дождя, быстро промокнув до ниток. Для того, чтобы иметь возможность укрыться хотя бы на ночь, мы вернулись на Западный тракт и избавились ото всех демаскирующих элементов. Протекторы, жилеты, подсумки, катана — всё это я додумался передать Ойке, который, наморщившись от погоды, не отказал нам. Теперь четверо оголодавших (это было истиной) молодых людей, сбежавших от войны из родного селения, мокрых и замёрзших, шло в плотном потоке беженцев. Никаких караванов. На примерно двадцатом километре по раскисшей, мокрой, отвратительно пахнущей болотом земле мы добрались до какого-то палаточного лагеря, над которым развевался белый стяг Амегакуре. Выбор был невелик, сгущались сумерки, и мы тоже свернули в этот лагерь, как и толпы других людей. В лагере было более чем людно. Куча народу, пытавшаяся отобрать друг у друга право на спальные места, на еду, на детей, которых где-то тут же насиловали, судя по крикам, развлекавшиеся беженцы-мужчины… За всем этим присматривали несколько шиноби Аме. Куноичи Аме. Знакомые куноичи Аме. Даже без Бьякугана я ощутил знакомую чакру. Аджисай и две её сокомандницы составляли весь гарнизон этого лагеря. Она пристально всматривалась в толпу людей, как будто пытаясь кого-то найти, но, даже если это был я, сейчас ничего не напоминало о том, что когда-то я был шиноби. Бинты размокли и сползли, не имея возможности их сменить, я выбросил тряпки и удивил друзей (правда, слишком уставших, чтобы чему-то удивляться) тем, что на моём лбу не было печати. Иккью было едва ли не тяжелее всех, он шёл, опираясь на плечо Даичи, подволакивая подвёрнутую ногу, которую нельзя было залечить чакрой. Растрёпанные, мокрые, уставшие и забитые, в порвавшейся и истрепавшейся одежде, больше напоминающей лохмотья, без очков — постоянно залитые водой, они стали мне не нужны, Иккью — тоже, мы были совершенно не похожи на себя. Людская река занесла нас на большую площадку. Где-то плакали дети. Кто-то кричал на кого-то матом. Женщина-старуха голосила, пытаясь найти пропавшего внука. Мужик в плотных штанах подошёл к ней и ударил по лицу, выбив несколько зубов, чтобы она замолкла. Гомон толпы будто и не заметил оборвавшуюся высокую ноту бабьего крика. Было жутко, страшно и грустно. — Как они могут? Они же люди! — отчаянно прошептал Иккью. Прямо перед нами от мёртвой женщины молодой парень с залитыми слезами лицом отрезал куски, которые жадно выхватывали у него из рук дети, похожие и на него, и на мёртвую женщину. На это же тело хищно поглядывали какие-то другие люди. — Она же тоже человек! Это же не по-людски! Я сморгнул слёзы. Зрелище было очень тяжёлым. Будто все грешники этого мира собрались в одном месте, чтобы поделиться своими грехами, похвастаться, чьи тяжелее. — Как вам не стыдно! Она должна быть похоронена! — одна из куноичи, растолкав толпу, тоже в шоке уставилась на тело. Гул толпы стих. В образовавшейся тишине какой-то мерзкий голос — перед глазами встал образ уголовника-подлеца из прошлой жизни, с золотыми коронками, татуировками и фингалом под глазами. Крысы, каких было ещё поискать. — Это что же, еде пропадать в земле? Если вы едите что-то получше, так поделитесь и с людьми! А на наше добро рот не разевать! Айда, горемычные, пировать! Толпа взревела. На нас сзади попытались надавить, задние ряды оголтело рвались вперёд, пытаясь добраться до трупа женщины. Кто-то выхватил из рук парня нож и проткнул им его глаз, когда он попытался защитить труп матери. Брызнула кровь. — Нет! — крикнула куноичи, достав кунай. — Не сметь! Именем Бога, не сметь! — Эту землю давно покинул бог! — заревело сразу несколько голосов. — И ты нам не указ! Уйди, или тоже станешь нашим пиром! — Суитон: Водный…. ААААА! — будто в замедленной съёмке девушка начала складывать печати, но потом её кто-то сзади сильно дёрнул за волосы. Потом из её груди выскочило лезвие её же танто. И вот, потерявшая последнее сознание от вида крови толпа бросилась вперёд, разрывая друг друга на части. Что-то сзади кричали другие куноичи, бесновались какие-то женщины, вопили мужчины. Хаос и анархия пришли сюда. Меня грубо оттолкнул кто-то сзади, рванув вперёд. Я поймал растерянный и расстроенный взгляд Иккью, которого буквально со всех сторон прикрыл собой не забывший о задании Даичи. Юрито успел с кем-то сцепиться и теперь валялся в грязи, куда лезли, ползли и торопливо пробирались другие люди. Не люди, поправил я себя. Не люди — стервятники. Вот он, пир стервятников. Во всей своей чудовищной красе. Вот, как погибла Аджисай, понял я. Она пыталась сохранить хрупкий мир, а теперь её избивают и рвут на части обезумевшие люди, потерявшие своего бога. Вдруг среди дождевых туч мелькнул серебристый диск Луны. Луна укажет путь, вспомнил я проповедь в странном храме. Поможет обрести истину и наставит на верное будущее. Плевать, если я не правильно помню. Суть одна. Явление Луны — хороший знак. Ещё раз поймав взгляд, уже Даичи, в котором читалось желание разорвать эту толпу на части, я словил удар каким-то неестественно тяжёлым кулаком в бок. Присмотревшись к мальчишке, который с самоотверженной яростью в глазах зачем-то меня попытался ударить кастетом, я понял, чего хочет Луна. Чего хочу я сам. Очистить мир от скверны. Хотя бы здесь. Хотя бы сейчас. Не сдерживаясь. — Шотей, — взревел я, отправляя ближайшего ко мне долговязого парня, размахивающего кунаем, в короткий полёт. Встав на освободившееся место, я поднял левую ногу, согнув её в колене, и провернул правую. Сейчас дождь здесь станет кровавым. — Хаккешо Кайтен! Я набирал скорость, отрешаясь от боли, криков, от запаха крови и от непрекращающегося дождя. Пять секунд. Десять секунд. Пятнадцать секунд. Достаточно. Достаточно! Остановка. Лужи крови. Люди, замершие, словно в немой сцене. Аджисай, вырвавшаяся из тесного круга насильников, который я немного проредил. — ДОВОЛЬНО! — взревел где-то рядом Иккью. — ОСТАНОВИТЕСЬ! ПРЕКРАТИТЕ ЭТО БЛЯДСКОЕ ТОЛПОСМЕШЕНИЕ! И все, вдруг почуяв силу, остановились. Прекратили резать, убивать. Рвать других на части. Замерли, вслушиваясь в мощный голос. — ВЫ БЕЖИТЕ ОТ ВОЙНЫ! ТАК БЕГИТЕ ОТ НЕЁ! БЕГИТЕ, А НЕ НЕСИТЕ С СОБОЙ! ЗАЧЕМ! ЗАЧЕМ, Я ВАС СПРАШИВАЮ! ЗАЧЕМ ВЫ СЕЙЧАС ТВОРИТЕ ЭТИ МЕРЗКИЕ ДЕЛА! ОСТАНОВИТЕСЬ! ВЫ ЖЕ ЛЮДИ, ЛЮДИ, А НЕ ЖИВОТНЫЕ! И действительно, некоторые стали озираться по сторонам, ужасаясь творениям рук своих. Растерзанным телам. Лужам крови. Кускам оторванной плоти. — Мальчик мой! Любимый! Что же с тобою сделали! — вдруг взвыл молодой женский голос совсем рядом. Я с ужасом увидел ребёнка, грудного ребёнка, у которого вырвали руку. Кровь заливала остатки пелёнок, толчками вырываясь из порванных артерий. Малыш даже не пищал. Мужчина. Воин. Принимает смерть с достоинством. Я вдруг представил, что кто-то, какой-то ужасный безумец, делает то же самое с моим маленьким сыном. С моим Тонери. Что это не какая-то женщина голосит, а Карин. Почувствовал весь её ужас, страх и горе. Почувствовал ярость и ненависть, которые охватили с головой. — КТО?! — я сам не слышал своего голоса. — КТО?! БУДЬ МУЖЧИНОЙ! ПОКАЖИСЬ! Толпа расступилась. Дрожащший от страха, маленький, плюгавый мужичок, сжимавший откуда-то взявшийся кунай в одной руке, а ручку ребёнка — в другой. Я не мог сдержать себя. Прыжок. Удар. И его оторванная, вырванная ударом по челюсти, разможженная голова улетает куда-то вдаль. Вздох облегчения. И как будто прорыв плотины боли. — ИМЕНЕМ КОДЕКСА ВОИНОВ, — уже Юрито взывал к толпе. — МЫ УБЬЁМ КАЖДОГО, КТО ПОДНИМЕТ ЕЩЁ РАЗ РУКУ НА БЛИЖНЕГО СВОЕГО. НА ДАЛЬНЕГО СВОЕГО. НА ЛЮБОГО БЕЖЕНЦА, СТАРОГО, МОЛОДОГО, ЖЕНЩИНУ ИЛИ МУЖЧИНУ. БЕЗ РАЗБОРА. И толпа, вдруг вспомнив о своих грехах, схлынула, оставляя лишь трупы на площадке. Люди бежали, прорывали уже закрытые ворота, стремились скрыться и забыться, лишь бы не остаться здесь. — Подонки, мрази и мерзавцы, — я опустошённо опустил руки. — И правда, эти земли оставил бог. — Спасибо, — хромая, избитая и раненая, Аджисай подошла ближе и коснулась моей руки. — Спасибо за помощь, Кьёджи. Мы бы все остались здесь навсегда, если бы не вы. Спасибо. Она всхлипнула, и я прижал девичье тельце к себе. Не так, как прижимал Карин. Но так, как прижимал бы друзей. Они, пошатываясь и прихрамывая, тоже подошли ближе. — Аджисай, — тихо сказал Юрито. — Ты осталась здесь одна. Обе твоих спутницы мертвы. — Бог… Бог всё видит, — ответила она через всхлипы. — И бог им этого не простит.

***

Мы остались в небольшой сторжке, где до этого ютились куноичи, на ночь. Говорить не хотелось. Не хотелось и враждовать. Перед сном Аджисай решила отблагодарить меня — как когда-то давно — но я отказался, пояснив жестами, что не хочу нанести ей больше травм. Она поняла всё правильно, и мы просто спали бок о бок до конца ночи. С утра пришли новые беженцы. Девушка пошла их встречать, пытаться организовать какую-то логистику. Люди, шедшие десятки часов и ожидавшие найти тут кров и пищу, отказались повиноваться её приказам. Они снова пытались пожирать падаль. Снова устроили драки. Снова убивали друг друга. Мы тихо ушли, не в силах наблюдать это зрелище ещё раз. Напоследок Аджисай улыбнулась мне. — Прощай, Кьёджи. Надеюсь, мы ещё встретимся. Спасибо за помощь. В груди защемило. Мы встретимся, Аджисай, обязательно встретимся. Хотим мы того или не хотим.

***

Через пару часов над развилкой, что вела к центру страны, под дождём промелькнула крылатая тень. Ангел летел исполнять волю своего Бога. Жизнь продолжалась.