люби, ненавидь и кончай суицидом.

— Фукудзава-сан, давно не виделись, — парень сел рядом с Юкичи на лавочку, на которой тот гладил кота. Парень тоже хотел его погладить, но Фукудзава поймал его руку, зная, что это касание погубит бедное животное. — Не надо, Фёдор, — он выпустил его руку и обнял удивлённого кота, который явно таких ласок не ожидал. Достоевский на этот счёт ничего не сказал, но немного оскорбился. Какая-то кошка не достойна ласок такого человека, как Фукудзава. — Что ты делаешь в Японии? — Вы ведь даже не подняли головы. Как? — скрыть то, что ему был приятен факт узнавания, Федор не смог. Спустя столько лет Фукудзава-сан все ещё его помнит, помнит его голос, его руки. — Рука. Перстень. Его ведь подарил тебе я. А ты все ещё его носишь, — Юкичи снова взял руку Федора в свою и положил палец на камень перстня. — Такой же тёплый. Как и тогда. Он тебя все ещё греет? — Меня греет мысль о вас, о человеке, который мне его подарил, — он замолк, переводя дух. Достоевский давно ни с кем так искренне, желанно не говорил, а тем более с кем-то давно знакомым, дорогим, любимым, наверное. — Я жалею о содеянном. — Ты жалеешь о содеянном? Смешно, Федор, — Юкичи впервые поднял голову и посмотрел на юношу. Достоевский был, как и тогда, ребёнком. Таким же потерянным, грустным. Ему уже уже 25, но он все ещё дитё, заинтересовано смотрящее на кошку и желающее ее потрогать. За пять лет он совсем не изменился внешне. Возможно, внутренне его черты более ожесточились, но Юкичи не хотел думать об этом. Ему хотелось думать, что Федор изменился в лучшую сторону. Ему хотелось верить, что Федор сожалеет. Но Фукудзава знает его слишком хорошо. — Ты жалеешь о том, что специально убил группу подростков? — Прошу, не вспоминайте подробности, — голос Федора стал чуть тише. В другом разговоре он бы посмеялся, но при Юкичи не мог произнести и слова на эту тему. Да, Фукудзава был прав. Федор нисколько не жалел о том, что это сделал. Те глупые дети получили по заслугам. Он сожалел лишь о том, что потерял учителя, самого дорогого человека в своей жизни, его любовь. — Но вы правы, Фукудзава-сан. О том убийстве я не жалею, но моей вины в том особо нет. Хотел лишь напугать, но забыл, что они не эсперы, среди которых я рос. — Ты знал, что твоё прикосновение убьёт простого человека, — Юкичи не хотел слышать о старом, но рядом с Фёдором все вспоминалось.

***

— Фукудзава-сан, вы рады, что мы все же встретились? — пятнадцатилетний ученик Юкичи, Федор Достоевский, устроился на одной из парт в аудитории преподавателя. Фукудзава стирал написанное с доски и не видел его, иначе обязательно бы его нарушал. Федор уже не в первый раз задавал этот вопрос: себе, Фукудзаве, Гоголю, своему другу из родной России. Гоголь лишь смеялся, называя Федю помешанным, а Юкичи почти ничего не отвечал и был частично прав. Отчасти вопрос был риторичен, но Достоевскому иногда хотелось услышать тёплый и простой ответ. — Рад. Мы бы умерли в ином случае, — Юкичи повернулся и укоряющее посмотрел на Федора, который болтал ногами и смотрел на плакат на противоположной стене. Да, они бы скучали, покрывались цветами и чахли бы вместе с ними. Фукудзава никак понять, почему они соулмейты. Такие разные во всем родственные души. — Вы думаете лишь о физическом состоянии человека, — расстроенно буркнул Федор. Прагматик, не верящий в любовь между людьми, который может любить только своих кошек. Многие так отзывались о Фукудзаве. В первые дни после того, как он, Федор, понял, что Юкичи — его соулмейт, он боялся, что эти слухи окажутся правдой и им придётся умереть в полном одиночестве. — А что бы изменилось ещё, Федор? У тебя бы не было проблем со мной. Ты бы жил обычной жизнью эспера-подростка, — горечь в голосе Юкичи удивляла Достоевского. Его удивляло то, что Юкичи об этом жалеет. — Нет, не думай. Я рад тебе в своей жизни. — Я тоже рад, что у меня есть вы, — после недолгого молчания обиженно ответил Федор, слезая с парты. Он начал смотреть на учителя, уже сидевшего и опустившего голову в чью-то тетрадь.

***

— Я удивлён, что мы ещё живы, — Федор шёл рядом с бывшим учителем, еле за ним успевая. «Йокогама — город моего сердца», — сказал он перед тем, как должен был исчезнуть из Японии. Тогда он был расстроен и пытался остаться, пытался уговорить Юкичи, но тот был непреклонен. «Тебя могут посадить. Ты должен хоть как-то ответить за это преступление, пойми же это, мой мальчик», — Фукудзава был тогда в отчаянии, таки его не видел почти никто. Тогда он поклялся, что и не увидит никогда. — Ты бы предпочёл, чтобы мы умерли? Или чтобы я умер? — Фукудзава глянул на бледного Достоевского, лицо которого, казалось, стало ещё бледнее. Он опешил, что Фукудзава-сан может так думать, что Фукудзава-сан сомневается в нем. Увидев лицо Федора, Юкичи добродушно улыбнулся. — Ты такой же доверчивый, дурачок. Я тоже удивлён, ведь прошло пять лет. По всем законам соулмейтов мы должны были умереть, когда тебе исполнилось 23, через три года после расставания. А мы лишь все так же покрываемся цветами. — Как и тогда, да, Фукудзава-сан? — Федор тяжело вздохнул. Теперь и его голову посетили приятные воспоминания.

***

— Я соскучился. Мое тело.. тоже. Федор отсутствовал в городе два месяца. Он был с доктором Мори на каком-то важном деле. Фукудзава не хотел его отпускать, боясь, что восемнадцатилетнего Федора работа с Огаем до добра не доведёт. Было в этом и что-то эгоистическое. Ему хотелось проводить со своим соулмейтом абсолютно все время, ему хотелось обнимать его и не отпускать. Но Нацумэ-сенсей считал, что это будет им только полезно, да и способность у Достоевского достаточно сильная. Фукудзава боялся, что Федор слишком изменится. И был прав. Даже столь короткий срок работы с Мори сделал его более жестоким, взрослым, развязанным. Его прежний Федор такого бы не сказал, но... Юкичи было даже приятно. — И я, мой милый мальчик. Пальто медленно спадает с тонких плеч Федора. Юкичи расстегивает самую первую пуговицу на его рубашке, касаясь тёплыми пальцами холодной шеи. По телу Достоевского разлилось его тепло. Он поднял глаза на учителя и увидел в них желание и страх. — Вы боитесь, Фукудзава-сан? — Тихий голос Достоевского заставил убрать Фукудзаву руки с его шеи. Юкичи хмыкнул и, наклонившись, провёл языком по его ключице, переходя в посасывание сильно выпирающей кости. Чувства в Фёдоре смешались: ему было немного больно — его кости болели даже от малейших касаний — и приятно. — Я просто не хочу причинить тебе боль, Федор, — Юкичи перешёл от ключиц, на которых уже наливался красный след от засоса, к тонкое шее. Федор положил руки на плечи Фукудзавы и прижал его сильнее к своей тонкой шее. Учитель то целовал ее, то оставлял засосы, то просто проводил влажным языком по ней, доводя Достоевского до дрожи. Вместо одного, на шее и ключицах было уже намного больше засосов. Один ярче, другие нежно-розовые. Рубашка была расстегнута до конца, обнажая щуплое тело Федора. Юкичи ее плавно снял, проводя аккуратно по рукам, которые сплошь были усыпаны цветами. Он провёл по гортензиям, пионам, астрам — цветам, которые так любил Достоевский. Красные, фиолетовые, белые и даже чёрные — тело Федора напоминало холст. Да и тело самого Фукудзавы было на него похоже. Он, плавно водя по его рукам, ключицам, перешёл к груди, останавливая свои тёплые руки на ней — такой холодной, как и весь Федя. Юкичи коснулся левого соска ученика, который стоял то ли от холода, то ли от возбуждения, которое, кстати, заполняло всего Федора. Учитель наклонился в груди и облизнул его, дразня Достоевского. Из него вырвался стон, когда Юкичи стал спускаться все ниже и ниже. — Готов? — Только если вы готовы.

***

— Так зачем ты пришёл снова, Федор? Латте, как всегда? Маленькая кофейня, которую они раньше обожали. Юкичи помнил, как на шестнадцатилетие привёл Достоевского сюда, как тот восторженно смотрел на уютный интерьер и улыбчивых официантов. Они потом часто сюда заходили. Это местечко заняло особое место в их сердцах. Федор усмехнулся. Его вновь позабавило, что Фукудзава-сан тоже все помнит. Помнит даже то, как его бывший ученик любит этот напиток. — Латте, да. Официант быстро кивнул и ушёл отдавать заказ бариста. Бариста не менялся уже очень давно, поэтому удовлетворенно хмыкнул, увидев давних клиентов и узнав их выбор. — Ты снова ничего не говоришь. Ты снова молчишь. Как и тогда. Зачем? — Фукудзава взял в руки горячую чашку и немного отпил. — Вкус этого латте никогда не меняется. Такой же вкусный кофе. — Юкичи посмотрел на Федора, который изучал поверхность своего напитка. — Я не знаю, что говорить. Тогда я не хотел, а сейчас я жажду всем сердцем продолжать эту беседу. Я не хочу её заканчивать, — Фёдор с громким стуком поставил чашку на стол, что немного пенки вылилось на деревянную поверхность. Малочисленные посетители посмотрели на него с немым укором, а он быстро опустил глаза вниз, начиная немного с смущаться. Фукудзава усмехнулся, потому что это было довольно редким явлением. — Я соскучился. Вот и всё. — Но теперь, — Юкичи тяжело вздохнул, поднимаясь из-за стола и поправляя своё кимоно. — Теперь ведь ты меня увидел? Думаю, и твоей душе, и твоему телу стало легче. Я искренне переживаю за тебя. Я надеюсь, что этого хватит, Федор. Мы не можем встречаться больше. Тебе опять нужно исчезнуть. — Из вашей жизни или из Японии? — Федор спокойно пил свой кофе, будто зная, что так оно все и будет. Он знал, что надеется ему не на что. Что у Фукудзавы своя жизнь. А он всего лишь в ней воспоминание. — Из моей жизни, прости.