Английская Роза, Стальной кулак II

Ожидания и опасения Уильяма не оправдались, Джо Рид не спустился с корабля на берег, но вызвал к себе капитанов и квартирмейстеров других судов. Хоть Уильям чувствовал себя в безопасности среди толпы, неуязвимым для пронизывающего взгляда, но в глубине души оставалось место для страха быть узнанным, он боялся стыда при неизбежном разоблачении, и более всего – увидеть разочарование в черном взгляде. А вот Джули спустилась на остров приветствовать новобранцев и матросов. И Уильям тогда только понял, что измениться до неузнаваемости можно и без помощи краски. Он ждал увидеть жеманную девицу рядом с прельстившим ее бесчестным разбойником, но менее всего кузина походила на жертву трагичных обстоятельств. Она перемежала свою речь крепкими выражениями, словно была дочерью портовой шлюхи, а не воспитывалась гувернантками из благородных семей. К тому же Джули носила юбку поверх мужских брюк, заправленных в ботфорты, и подтыкала подол за пояс, если платье начинало мешать. На поясе она, видимо скопировав манеру Рида, носила полдюжины пистолетов и даже катлас. Единственным праздничным украшением была белая лента, вплетенная в растрепанную косу светло-золотистых волос. Да и то, смотрелась она скорее насмешкой над фатой вкупе с остальным костюмом воинственной Дианы. Казалось, что Уильяма вряд ли может что-то еще удивить, но когда она притянула к себе новоиспеченного мужа и поцеловала его на глазах ревущей толпы, он почувствовал окатившую его волну жгучего стыда. Но толпа ликовала, Джули больше не была мисс Кроуфорд, его ничего не связывало с этой предводительницей разбойников, и он справился с собой, продолжая смотреть на нее отстраненно, как мог бы смотреть на выходки отчаянных белых людей выросший в неволе индеец. Зато теперь Уильям гораздо лучше понимал удивлявшую его когда-то приветливость с Эндрю Мэдифордом, назначенным ей в женихи – Джулия жаждала реализовать амбиции и видела в нем удачную кандидатуру на ту роль. Но родство с пиратом дало ей гораздо больше свободы выразить свои таланты, чем она могла рассчитывать в самых смелых фантазиях. Уильям усмехнулся про себя шутке судьбы – он встал на ее место и в качестве наследника адмирала Кроуфорда и в качестве возлюбленного Эндрю. Не желая ни того, ни другого… Из мыслей его выдернуло толчком, толпа двинулась к площадке для состязаний, и он оказался впереди массы людских тел, жаждущих представления. Уильям не желал оставаться на разгульной свадьбе падшей кузины, но плотное кольцо преодолеть было не просто, тем более, бой уже начался. Он стоял в первом ряду, а с другой стороны на возвышении Джули с азартом следила за дракой. Мальчишка собирал в мешок ставки, и успевшие захмелеть головорезы сыпали монетами – за победу над своим лучшим бойцом Джули обещала хороший куш. Впрочем, ставить против него Уильям бы не стал – самые высокие из противников не доставали ему и до плеча, огромными кулаками размером со среднюю голову он откидывал рискнувших сразиться с ним матросов с первого удара. Когда желающих попытать счастья не осталось, Джули удвоила выигрыш. Толпа взревела, но вперед никто не вышел. Уильям поверх голов заметил мелькнувшие поодаль лица капитана Окса и квартирмейстера Панциря, вернувшихся с корабля Рида, и решил пробраться к ним и попытаться выяснить дальнейшие планы. Но когда стал протискиваться назад, внезапно получил отпор такой силы, что едва не вылетел в центр арены. Кто-то в толпе улюлюкал, послышались полные разочарования высказывания, а мальчишка снова пошел собирать ставки. - Это же индеец Окса! - Да тебя же раздавят, сучонок! - Это сынок той трусливой Черепахи, который всю жизнь прячется в трюме Панциря? - Бей индейского пса! – Сквозь вопли послышался звонкий высокий голос Джули. «И для этого Рид набирал добровольцев?» - Успел подумать Уильям, заметив приближение чужой тени и вовремя пригнувшись от сокрушительного удара похожего на кусок гранита кулака. Он отскочил в другой угол площадки, судорожно ища на бедре ножны катласа, но на поясе висели только два ножа – буканьерский и индейский, пукун, привязанный шнурком, которым он еще ни разу не пользовался в бою, разве что для тренировок от безделья. И два пенала с дротиками. - Убей дикаря, Джонни! – Повторила приказ Джули. Довольный собой, ее боец поднял и потряс руки над головой, показывая всем орудия смерти. Он никуда не спешил, продлевая удовольствие перед окончанием боя. Уильям, как и никто из зрителей, не сомневался, что на всем острове не найдется воина, способного остановить великана голыми руками. Да что там – голыми, предыдущие противники пытались бороться с ним дубинками и даже ножами! Такого остановит разве что кулеврина. Но ни пушки, ни пистолета у Уильяма не было, и он вцепился в пукун, а потом достал пару игл из пенала, помеченного красным. Второй, с желтой меткой, он собрал совсем недавно. В первом были дротики, зазубренные кончики которых он измазал составом, добытым Эндрю из Южной Америки. Другой яд ему подарил Черепаха, сказав, что тому, кто взял имя Акувама больше пользы принесет сок кокое*. Он выпустил оба дротика подряд, и иглы воткнулись точно в заросли густых волос широкой груди Джонни над сердцем. Он выдернул их, смяв в пальцах, и громогласно расхохотался. - Смотрите-ка, этот москит пытается ужалить! Уильям, следя за неторопливым приближением неминуемой смерти, больше не сомневаясь, достал за оперение две иглы из желтого пенала. Выпущенные друг за другом дротики великан под всеобщий смех снял со своей кожи так же легко. - Дерись, как мужчина, а не букашка, - взревел великан, которого уколы тонких дротиков на этот раз явно рассердили. Ему осталось два шага, Уильям понял, что толку от пукуна нет, и приготовился к кулачному бою. Великан замахнулся и помедлил, почесав грудь, и этого мгновения хватило, чтобы всадить ему кулаком в солнечное сплетение. Уильям вложил в удар всю силу, на которую был способен, но Джонни не сдвинулся с места, все еще готовясь нанести свой удар в ответ. Потом он сморгнул, пошатнулся и вдруг упал навзничь с гулким тяжелым звуком, волной отбросив песок во все стороны. - Какого дьявола! – Вскрикнула Джули. – А ну, вставай, лентяй, и добей эту муху! Она вытащила пистолет, с досады выстрелив в воздух. Народ вокруг засуетился, послышались недоуменные возгласы и одобрительные хлопки. Открыто ликовать под прицелом хозяйки праздника никто не решался. - Он что, уложил Джонни одним ударом? – Неуверенно спросил кто-то за спиной Уильяма. - Нет, Джонни просто прилег отдохнуть. Лучше б ему встать, а то Джули, не ровен час, начнет палить во все стороны! - Я хочу свой выигрыш! – Крикнул самый смелый. – Я ставил на индейца! Джули с яростью смотрела на победителя, а потом Уильяму показалось, что мгновение растянулось как медовая капля на ложке. Джули направила на него пистолет и спустила курок. - Какого дьявола ты лезешь, Акувама? – Вдруг раздалось прямо над ухом вместо выстрела, и кто-то дернул его назад, в гущу толпы. – Быстро на корабль! Уильям пригнулся, пробираясь за длинным и сухим, как жердь, квартирмейстером "Панциря". Они спешно обошли бочонки с выпивкой и костры с остатками зажаренных поросят, подальше от света факелов. Со стороны площадки снова раздались выстрелы и крики, кажется, Джули все-таки не сдержала гнев. - Сейчас твоя смена на вахте, сиди на Панцире и не высовывайся. Окс выдал тебя за сына Черепахи и соврал, что ты ходишь с нами третий год, ясно? Видит бог, я был против брать еще одного проклятого на корабль! От дикарей одни неприятности! Продолжая злобно шипеть, квартирмейстер вел его в сторону лодки, у которой стояли еще несколько вахтенных на смену. Они молча толкнули шлюпку от берега и ушли к чернеющему на фоне неба кораблю. Уильяма запоздало охватила дрожь, он вспомнил полные ненависти глаза Джулии и направленный на него ствол пистолета, который дал осечку. Хоть он и ожидал от разбойников крутых нравов, но Джулия!.. Уильяму снова пришлось напоминать себе, что эта женщина больше не является его кузиной и ее безумие теперь - не его забота. Уильям пробовал завести разговор с другими вахтенными, начав с не теряющей интереса темы о женщинах, с которыми удалось помиловаться, и выпивке капитана Рида. Пытался увести тему к Оксу или Риду, но быстро понял, что матросов не ставили в известность о планах или операциях. Никогда раньше Уильям не обращал внимания на четкую иерархию, которой подчинялись «войска» Джо Рида. Здесь не было чинов и званий, как в британском флоте, но каждый и без этого знал свое место. Если он надеялся узнать что-то из пустых разговоров на острове, то его ожидания не оправдались – все до единого настолько доверяли своему адмиралу, что даже не задумывались о будущем. Такое потрясающее доверие давало фору вышколенной армейской дисциплине, к которой привык Уильям. Он вспомнил, как Рид вел людей к Порт-Роялу, и ни один матрос не посмел перечить самоубийственному решению, оправдывая план какой-то неизвестной выгодой. Возможное сумасшествие своего капитана матросы воспринимали как дьявольскую прозорливость неподвластного пониманию разума. Как Риду удалось добиться этого, какими чудесами он внушил своим людям беспрекословное подчинение? Вернувшийся с фрегата капитан Окс тоже не устоял перед обаянием Рида, от его прежней нерешительности и страхов не осталось и следа. Ему больше не нужны были благословления духов старого индейца для веры в удачу. Вдобавок, для обеспечения Панциря необходимым оружием и провиантом Окс, как новый член флотилии, должен будет получить от квартирмейстера Рида и золото и рекомендации поставщиков на материке. Капитан готов был приступить к сбору на следующий же день, но на острове веселье было в разгаре, играла музыка, то и дело раздавались оглушительные взрывы и выстрелы в воздух, поэтому корабль остался на якоре, а капитан вернулся на праздник. Уильям стоял на вахте, глядя в противоположную сторону, на затонувший во мраке горизонт. - Наши пути скоро разойдутся, Акувама, - сказал индеец, вставший рядом на полуюте. – Я недооценил тебя и опасность, которую ты принес. Но уже поздно жалеть. Желаю тебе дойти до конца. Уильям, все еще бывший в мыслях о прошедшем бое с великаном Джонни и чудом избежавший смерти, на этот раз с вниманием прислушался к словам индейца. - Разве вам грозит опасность? Я думал, тот дух… его силы на всех хватит. - Хватит. Но защитит он только тебя. А плату будет брать с каждого на своем пути. – Индеец пристально всматривался в густую тьму, словно мог что-то разглядеть. - Пока не получит обещанного. Захватившая ранее тревога усилилась, ему снова казалось, что черный немигающий взгляд видит его сквозь стены и волны, и он сам идет ему навстречу. Внезапно поднявшийся ветер принес запахи пороха и пота, Уильяму почудились искры во тьме, и вдруг к шуму и грохоту на острове добавился гром выпущенных из тьмы ядер. Музыка и шум замолкли, и следом раздался тревожный звон корабельных колоколов. Уильям побежал вниз, приказав второму вахтенному развернуть корабль к северу, а Черепаху и оставшихся двух матросов позвал за собой. Положение напавших кораблей, а их было не меньше шести, теперь можно было определить по вспышкам выстрелов. Они приближались к острову со всех сторон, но близко подойти не могли из-за рифов, поэтому направили туда основной удар. Панцирь должен был хорошо просматриваться на фоне костров праздника, но то ли небольшой опустевший шлюп показался нападавшим не слишком опасным, то ли они точно знали, что противник не здесь. Это дало Уильяму преимущество – он подождал, пока Панцирь встанет на траверсе корабля противника, и тогда дал команду выстрелить подряд из всех орудий, которые они вчетвером успели зарядить. Старый индеец оказался не столь медлительным и нерасторопным без своей трубки, в его движениях угадывался опыт воина, а другие матросы слушали команды Уильяма, сразу приняв его лидерство. Противник явно не ожидал настолько активной и действенной артиллерии от двенадцатипушечного шлюпа, оставленного без большей части команды на якоре. Меткими ударами ядер раздробило бок галеры, судно накренилось, и тяжелые пушки, отрывая поврежденные крепления, скатывались в воду. Уильям дал новый залп, удивляясь удаче – если бы противник подошел ближе, ему без труда удалось бы взять Панцирь на абордаж. Но теперь было поздно, ядра дробили палубы, люди прыгали в воду. Уильям взбежал наверх, подсказать боцману собрать якорь, чтобы подойти ближе и взять тонущих испанцев на борт для допроса – по крикам стало понятно, что это именно испанская галера, хоть и без опознавательных военных вымпелов. Но тот не хотел рисковать и идти напрямик, чтобы не напороться на отмели. Без команды капитана они вообще не имели права двигаться с места, но Окс был на обстреливаемом острове, а главнее нерешительного старшего боцмана на судне никого не было. Тем не менее победа над галерой была весомым доводом подойти дальше и вступить в бой с оставшимися кораблями нападавших. Уильяму потребовалось проявить все навыки дипломатии и предупреждений, чтобы убедить старого моряка обойти риф и напасть на другой корабль. С юга испанцев теперь не было, по восточной стороне острова были два из трех кораблей Рида, которые, судя по затихшим залпам пушек и активной стрельбе пистолетов, перешли в абордажный бой. На севере - Черная Чайка Джули, а с запада подходили еще две галеры. Боцман считал план самоубийственным. Уильям же рвался в бой, потому что при поражении эскадры Рида Панцирь будет быстро захвачен, а при победе – у него будет возможность еще на один шаг приблизиться к своей цели. К тому же рвение метиса, новичка на Панцире, защитить капитана Окса, оставшегося на острове, и помочь адмиралу Риду так впечатлило остальных членов экипажа, что выбора у боцмана не было. К утру же немногочисленные вахтенные Панциря и вовсе поверили в свою неуязвимость. Когда все закончилось, и капитаны подсчитывали потери вероломного нападения, старший боцман оказался героем – Панцирь с семью моряками одной только артиллерией отправил на корм рыбам три галеры. Каждое из выпущенных ядер достигало цели, два последних корабля испанцев загорелись как щепки, словно ядра дьявольским проведением отправлялись прямиком в пороховой склад сквозь корму и перекрытия. И если сбитые бочонки можно было списать на счастливую случайность, теперь, после столь явной демонстрации силы и удачи, Панцирь стал полноправным членом флотилии. Да только остался без капитана – Окс был убит на острове, ставшем ночью обстреливаемой со всех сторон мясорубкой. Скорбеть по погибшим было некогда, праздник закончился быстрыми похоронами, а островок из увеселительной площадки стал кладбищем. Уильям вместе с другими матросами копал могилы в песке, когда снова увидел Джули. Когда-то ее хрупкая фигурка на полуюте Лорели показалась ему яркой птичкой в хищных зарослях, теперь же она уверенно стояла на земле, уперев руки в бока, следя за своими матросами. Она на миг только скривилась, словно с досады, наклонилась набрать песка и бросила горсть в одну из свежих могил. После чего лицо ее стало жутким от маски равнодушия, разве что глаза горели предвкушением мести. Джули отвернулась, и Уильям отметил новое в облике вчерашней невесты – теперь в ее косу была вплетена лента тончайшего черного кружева, украшенного бахромой с жемчужинами. Словно поймав его мысль, она вдруг расплела косу и, скомкав, бросила драгоценное кружево в яму. Потом хлопнула в ладоши, обращаясь к своим людям: - Траур окончен, сиры и джентльмены! Прилив завершит похороны, а вас всех я прошу на Черную Чайку! *** Перед избранием нового капитана, матросы с Панциря ждали решения Черепахи, которого так уважал Окс. Индеец надолго уединился в каюте, раскуривая трубку, и никто не смел его торопить, хотя квартирмейстер желал как можно скорее приступить к указаниям своего нового адмирала. Его страх, что оставшийся без капитана новый корабль станет обузой Риду, не оправдался – если уж несколько вахтенных и группа канониров оказалась такой эффективной в бою, значит команда будет полезной и с новым капитаном. Полученный щедрый аванс на улучшение корабля, провиант и ром матросам сделал свое дело – по Оксу скорбели мало. Индеец, наконец, поднялся наверх с советом. Он никогда не указывал, оставляя принимать решения голосованием команды, поэтому и сейчас только предложил назначить капитаном старшего боцмана и взять ему в помощники Акуваму. Уильям не был удивлен его решением, но единодушие команды, согласившейся с выбором, ему польстило. К тому же новый капитан оценил советы метиса во время боя, но был достаточно глуп, чтобы заподозрить в успехе военный опыт «индейца», а не удачу. К таинственному колдовству на Панцире привыкли и воспринимали индейскую магию как само собой разумеющееся, даже выдумка Окса о том, что Акувама – сын старого индейца, теперь была похожей на правду не только для посторонних, но и для старых матросов Панциря. Уильям теперь мог бы перейти в общую боцманскую каюту на корме, но остался у камбуза. У него были на то свои причины, помимо потребности в уединении. К тому же, к сырому затхлому воздуху трюма он привык. А еще ниже, на складе, почти на самом дне он прятал пленника. Это был единственный выживший испанец с нападавших галер. Уильям разглядел его в темных волнах и бросил канат в пушечный порт. А потом без свидетелей вытащил и запер внизу, приказав сидеть тихо. Остальных, взятых в плен, повесили по приказу Рида, несмотря на возможность получить выкуп за членов благородных родов, оказавшихся среди нападавших. Допрашивать испанцев было запрещено, и именно поэтому Уильям скрывал своего пленника особенно тщательно. Им оказался перепуганный до смерти молодой монах иезуит, который, впрочем, быстро освоился в клетке грязного трюма и с презрением сообщил Уильяму, что предпочтет беседу с корабельными крысами, чем с рабом-индейцем. И потребовал капитана для обсуждения выкупа за свою персону. Уильям был противником жестокости, но против воли его задело презрение испанца, хоть оно было направлено на метиса, а не английского офицера. - Что ж, тогда приятной беседы, здесь столько крыс, что соскучиться вы не успеете. По пути к поселению южной голландской колонии, где предполагалось снарядить корабль всем необходимым до дальнейших указаний, неизвестных никому, кроме квартирмейстера и штурмана, море было неспокойным. Уильям рассчитывал, что никто не услышит испанца, когда от голода и одиночества он впадет в отчаяние. Он знал, что это жестоко, и хорошо помнил свой ужас в подземельях инквизиции, когда его морили галетами со спорыньей и тухлой водой, и даже та еда была спасением. Но ему нужны были сведенья, и уверенность в своей правоте глушила доводы совести о милосердии. Он спустился вниз к концу третьих суток, как запер монаха, хотя изначально хотел оставить его одного на больший срок. И едва не содрогнулся от увиденного: забившись в угол, тот хрипло скулил, прячась от света факела, пряча лицо измазанными в крови руками. Уильям подошел ближе, и отнимая грязные руки от его лица, попробовал напоить водой из жестяной фляги. Монах вцепился в нее, жадно глотая воду, и только теперь Уильям почувствовал жуткий смрад, исходивший от него. Помимо испачканной нечистотами робы, жуткий запах шел от убитых им крыс, плавающих в лужах на дне обшивки. Руки у него были расцарапаны укусами, пальцы воспалились. Пока он судорожно утолял жажду, на робе спереди стало темнеть мокрое пятно. - Пожалуйста, пожалуйста, - заговорил он на испанском шепотом, переходя на латынь. – Господи помилуй! - Господь, похоже, отвернулся от тебя, - заметил Уильям. - Почему ты не убил меня, дикарь? За что обрек на мучения?.. Я пытался сделать это сам, но грех, грех… Что страшнее?.. Господи, это грязное животное не понимает ни слова, чем заслужил я такую кару? - Сними одежду, несчастный, - сказал Уильям с отвращением, желая помочь пленнику умыться, ибо разговаривать с человеком в подобном состоянии было выше его сил. Тот продолжал трястись от ужаса, но послушно начал избавляться от зловонного платья. Уильям полил водой ему на руки и лицо, но вместо того, чтобы попытаться смыть с себя грязь, тот вдруг разрыдался и стал льнуть к его ногам, стоя на коленях. - Какого дьявола! – Выругался Уильям, борясь между отвращением и острой жалостью. – Перестань, я не буду больше тебя мучить! О, господь милосердный!.. Упомянув одновременно и дьявола и господа, Уильям теперь стал раскаиваться в своей жестокости. Он не желал пленнику сумасшествия, не рассчитав силы его духа, основываясь только на том, что мог бы перенести сам. Когда-то он выдержал месяц и не сдался, и эти три дня казались ему мелочью для человека, за которым стоят не абстрактные понятия чести и долга перед британской короной, а сила церкви и благословления святых отцов. Теперь же его пленник забился в истерике, а он успокаивал его, прижав его к себе, сидя на полу рядом и укачивая, как ребенка. Тот бормотал что-то неразборчивое для Уильяма, не владеющего испанским в нужной степени, но упоминания матери он разобрал. Несчастный уже меньше был похож на иезуита, оказавшись просто юношей, дрожащим от страха смерти и пережитого ужаса одиночества. Когда он успокоился, Уильям, в очередной раз укорив себя в чёрствости, встал, желая поскорее принести сухую одежду и еду. - Нет, нет, прошу вас, не покидайте меня! Не оставляйте одного в гробу! Я все сделаю! Я расскажу все, что знаю! Вы ведь хороший человек, хоть и варвар, я слышал имя господа у вас на устах! Умоляю, пощадите!.. - Как тебя зовут? – Спросил Уильям, помогая тому подняться с колен, на которых он снова полз за ним следом. – Сантьяго? Я сейчас же вернусь. Я принесу тебе еду и одежду и выслушаю. Ты слышишь меня? Если ты скажешь правду, я помогу тебе сбежать! Через четыре дня мы будем на Кюрасау, Сантьяго. Услышав свое имя, тот стал спокойнее, и Уильям поспешил исполнить первое обещание. Но что-то тяжелое, черное, занимавшее с недавних пор место в его душе, заставило его остановиться. Он принес ужин, наполнил флягу разбавленным ромом и нашел для Сантьяго бриджи и куртку. Но перед тем, как дать испанцу поесть и спрятать наготу, решил устроить допрос. Аромат вареной курицы и запеченного в пепле батата смешивался с тухлыми запахами сырого трюма и вызывал у Уильяма тошноту, но испанец жадно вдыхал запахи, доносившиеся из деревянной миски. Было почти больно смотреть на его мучения, но нахлынувшая с новой силой непонятная уверенность заставляла Уильяма равнодушно задавать вопросы и слушать сбивчивый рассказ. Сантьяго был младшим из одиннадцати сыновей Рамиро де Борха, внучатого племянника Франсиско, того самого Франсиско де Борха, генерала ордена иезуитов. К постригу его готовили с раннего детства, и, хотя Общество Иисуса уделяло большое внимание не только развитию ума, но и физической подготовке, Сантьяго, не отличавшийся здоровьем, больше тянулся к науке. И именно для развития боевого духа, сына богатого семейства отправили в качестве монаха на одном из пяти кораблей с важной миссией вернуть груз опиума. Груз, который пираты под предводительством Джонатана Рида захватили по пути из Индии. Опий предназначался испанским колониям Вест Индий для помощи в миссионерстве и увеличению воцерквленных прихожан. От чего, в свою очередь, напрямую зависело благосостояние короля Испании, Карла. Неумеренное тщеславие Карла Второго тем временем истощало страну, а отдельные провинции могли стать легкой добычей соседей. Иезуитам, не желавшим поддерживать расточительного короля, опий требовался для расширения редукций и, заручившись благословлением Папы, который лелеял мечты об Империи Сакрум, они договорились о поддержке настоящего хозяина Карибских морей – Стального Кулака. Но некоторые условия Джо Рида не могли устроить орден, поэтому, пересмотрев смысл этого договора, иезуиты нашли возможность получить перехваченный опий другим путем. Будучи Риду союзниками и подкупив кого-то из его людей, они знали о его планах, и были уверены, что застанут Рида врасплох. Да только сила благословления оказалась слабее дьявольской предусмотрительности адмирала пиратов. Но, наверняка, вернувшиеся благодаря выкупу воины Иисуса, смогут организовать новое покушение… - Никто не вернется, - сказал ему Уильям, впервые осознав, что влияние Рида в Вест Индии может заходить дальше дерзких грабежей и регуляции торговли войной против всех. - Что? – переспросил Сантьяго. – Почему? Он сидел, обхватив себя за колени, нагой, грязный, и Уильям снова испытал острый приступ жалости. Он подвинул миску, жестом разрешив взять еду. - Кроме тебя никто не выжил, Сантьяго. Ни один человек с пяти кораблей. Я спрятал тебя, нарушив приказ Джо Рида не брать пленных. Но юноша, уже не слушая, трясущимися пальцами запихивал в рот куски курицы, стараясь побыстрее утолить голод. Меньше всего он был похож на воспитанного в строгой орденской дисциплине отпрыска прославленного рода, и Уильям снова вспомнил себя – растянутым на дыбе, потерянным в безумии, когда из него вынули на свет его глубокое, темное, запретное желание. То самое, что двигало им сейчас, заставляя притворяться, пытать, презирать смерть и идти дорогами, с которых нельзя свернуть обратно и стать прежним.